Рассеянная жизнь

– Тогда боюсь, между нами всё кончено.

– Я могу подумать до завтра?

– Сейчас.

Голая Поль вылезла из постели, сжала виски и попыталась сосредоточиться. Так, второй час ночи, одеться, уйти, взять такси до мамы. Но что ей сказать? Она думала, что Поль, уехавшая от неё днём, сейчас в Москве, да и вообще мама наверняка спит, а ключи, как назло, остались в другой сумке. Электрички в Москву уже не ходят. Остаться спать в кресле и уйти с утра? Да, вероятнее всего. Поль закружилась по комнате, собирая с пола свои вещи, а Нико, осознав, что сцен не будет, сменил тактику. Поймал Поль, прижал к себе покрепче и, покачивая на груди, как большую куклу, зашептал в макушку:

– Не хочу тебя терять, радость моя, не позволяй тупой бабе сломать нам всё, ну! Давай, выбери меня, птица счастья, возьми телефончик и нажми на кнопочку, – он уже смеялся, но не желал превратить спор в шутку, а Поль согревалась в его объятиях и чувствовала, что не может вот так уйти. Это же её мужчина, пусть и дурачок, но её, они на одной стороне. Взяла телефон и написала длинное извинительное сообщение той женщине, а потом нажала на кнопку «отфрендить».

– Всё.

Нико, будто и не было ничего, поднял её на руки и унёс в постель.

Потом, когда Поль уснула, встал и проверил её аккаунт в фейсбуке: да, действительно, не в друзьях они больше. Молодец, послушная.

Потом этот случай жёг её стыдом более, чем прочие совершенные ради Нико глупости. Прогнулась, в ночь уходить не захотела. Но тогда казалось, кто-то из двоих должен быть взрослом, не испортить всё из-за ерунды. У них же любовь.

Правда, не очень понятно, с чего она это взяла – в тот раз, весной, Нико ей ничего не ответил.

Уверенность в его любви исчезла совсем скоро, притом повод был неочевидный: Нико предложил съехаться. В промежутках между свиданиями они каждый день разговаривали по скайпу, но постепенно расставания стали тяготить обоих. В квартире Поль без него тускнели лампы, свет угасал, тихо было и грустно. Оно, может, и хорошо. Поль любила покой и тишину, но казалось, её ссадили с карусели, счастливые люди дальше понеслись, а она осталась за оградкой, как безбилетница. А у Нико в доме без неё становилось пусто, пустее обычного, будто она не только уходила, но и уносила с собой что-то его, личное. Так что однажды созвонились вечером, и Нико сказал небрежно, как и всегда, когда надумал нечто важное:

– Может, переедешь ко мне?

Поль, конечно, ждала этого предложения, чего уж кривляться. Она жила на съёмной квартире, а у него была своя, хоть и в жопе мира, но вдвоём это нестрашно. Когда ты не в поиске – отношений, работы, успеха, – жить можно где угодно. А в столицу наезжала бы по делам время от времени, да и к маме поближе. Пока она соображала, Нико заметно напрягся, не привык он, чтобы женщины раздумывали так долго, и на всякий случай сдал назад:

– Хотя идея дурацкая, вдруг перегрызёмся на одной территории.

– Нет, почему же, это же здорово, я просто прикидываю по срокам – аренда у меня шестнадцатого истекает, но предупреждать надо за месяц и в порядок тут всё привести…

Он уже слегка пожалел, что начал этот разговор, а тут ещё Поль добавила:

– Тогда, наверное, на той неделе нам надо будет к маме заехать?

– Ээээ… А это ещё зачем?

– Как же, барин, вы же меня вроде как замуж зовёте, без маменькиного благословения нельзя. У вас товар, у нас купец, у вас куничка, у нас охотник…

– Не-не-не, замуж я не звал, вот не надо! Блин, рта не открой, уже женатый. – Он смеялся, но и в самом деле почувствовал нарастающее раздражение. И так выкрутила его, да ещё и дальше прогибает.

– Замуж, миленький, я за тебя и не собиралась, – Поль стало слегка обидно. – Я слишком молода для этого, а ты, увы, не мальчик.

(Нико был моложе неё на несколько лет, и они постоянно шутили, что он стареет, а она и не собирается, молода, как вампирша.)

– Но надо же маму оповестить, радость-то какая, остепенилась, переезжаю к мужику. Было бы вежливо.

– Ты и оповести, без меня.

– А чего, старушку испугался? Она тихая стала на восьмом десятке, не съест.

– Да понимаешь… – Он поискал слова, но махнул рукой и сказал как есть, не щадя: – Так-то взяла чемодан и переехала ко мне, не понравилось – разбежимся. А если я к маме приду тебя забирать, то вроде как обязательства взял, должен жить. А я не хочу обязательства. Ты ведь…

Он замялся и Поль стоило большого труда сохранить доброжелательную улыбку. Она желала дослушать до конца.

– Ты не та женщина, с которой я уверен, что всю жизнь проживу. Знаешь, бывает, что увидел и понял – она. Не, пойми правильно, мы, может, и проживём, мне с тобой хорошо очень. Но не могу гарантировать, что не встречу ту самую, единственную. Вот так увижу её и пойму, и уже не смогу, соберу вещи и уйду.

– Из своего дома-то вряд ли.

– Ну, в смысле…

– Да, я понимаю. Соберёшь мои вещи, и я уйду. Спасибо, нет, этот сценарий мне не подойдёт.

– Вот видишь, я же предупреждал.

– Так вроде как ты мне предложил, не я тебе.

– Да, но ты этого ждала!

– Котик… – Когда Поль приходила в ярость, она говорила особенно ласковым змеиным голосом. – Давай закончим на этом. Ты предложил, я отказалась. Забыли.

– То есть ты отказываешься? Ну ок. – Против всякой логики Нико почувствовал себя оскорблённым. Ишь ты, спелый сорокалетний персик не счёл его завидной партией. Ну-ну.

Постепенно к череде его претензий добавилась и вовсе странная, с которой Поль, тем не менее, не знала, как справиться. Он читал её публикации на женских сайтах, и в первое время это был повод для гордости – ого, у моей девочки пятьдесят тысяч просмотров! Нико был трогательно тщеславен, представлял её знакомым, явственно выделяя большие буквы: «Поль, Известная Писательница и Журналистка» и бывал недоволен, когда она уточняла, что пишет всего лишь книжки для девочек и колонки. Но со временем прелесть новизны прошла, и её известность, пусть и ограниченная, стала его раздражать. Теперь он изучал её тексты под лупой и неизменно находил что-нибудь оскорбительное для себя. Написала колонку про нищих юных любовников? Я, значит, ей не пара. О стареющих любовниках? Я, стало быть, уже плох в постели?

– Слушай, а зачем ты меня позоришь? – нарочито спокойным тоном начинал он. – Многие же в курсе, что у нас отношения, а ты меня импотентом выставила. Никто, конечно, не поверит, но враги ухватятся.

Слово «враги» он так выделял голосом, что было ясно – где-то за кадром идёт опасная жизнь, на него охотятся бандиты, спецслужбы и завистники, а глупая баба его подставляет.

– Котик, определись уже, в прошлой раз ты был в роли юного любовника, теперь старого, выбери что-нибудь одно, и я начну оправдываться.

– Знаешь, я боюсь, что не смогу больше с тобой. Я тебе доверял, подпустил близко, а ты цапнула, как крыса маленькая…

Первые несколько раз Поль окатывал жар от стыда и ужаса: боже, обидела его и как теперь объяснить очевидное, что описывает человеческие истории вообще, а не своих бывших и нынешних? Она огорчалась, принималась извиняться и доказывать. Но однажды уловила в глазах Нико плохо скрытое жадное ожидание, пожала плечами и отключила скайп. Он потом писал, приезжал, они мирились, но осенью всё разладилось настолько, что у них закончился секс.

Поль не умела спать с мужчинами, которые её обижают, а он – с женщинами, которые его злят. Она чувствовала себя не ежом даже, а куском колючей проволоки, настолько он об неё ранился. Всего лишь захотела склониться к его плечу, а у него уже дыра в куртке и кровь сквозь рубашку. Каждая шутка, фраза о прошлом, колонка, разговор о другом мужчине или болтовня в комментариях порождали его гнев. И, нет, это была не ревность, а мнительность, агрессивное выслеживание в ней врага. А она страшно обижалась: как, как так можно, сказала же ему тогда, после котлеты, раскрыла карты, сдала бастионы, подставила и мягкий животик, и голую спинку, а он, а он… А он, кажется, оскорблялся одним фактом её существования, её способом дышать, жить и улыбаться, зарабатывать деньги и тратить их. Запретил ездить в Тель-Авив: «Ты, конечно, можешь, но не надейся, что я буду тебя ждать и приму после твоего еврейчика». – «Господи, какого еврейчика?!» – «Тебе виднее. Думаешь, я поверю, что ты там по месяцу одна гуляешь?» Конечно, они перестали спать, ну а как: ему – трахать «колючку», разрывая член в кровь, а ей – ложиться в постель с тем, кто тебе не доверяет? «Ты этой пакостью (колонкой очередной) уязвила меня как мужчину, и я больше не считаю тебя женщиной. Прости, не могу».

К октябрю Поль осознала, что, в общем-то, свободна. Нико удалился во Владимирскую область, на дачу, доставшуюся от родителей, и время от времени звонил.

– Тут рядом деревня Сима, есть река Сима, продуктовый магазин и кафе…

– Тоже Сима? Было бы последовательно.

– Нннет. Кафе «Ключ».

– Это из книжки: «Мой друг называл всю свою живность одинаково, его кота звали Марвел, его рыбку звали Марвел, его цветок звали Марвел. Позже кот оказался кошкой и родил пять маленьких марвелов».

– Смешно.

– Я это… Я пошла тогда, наверное. Раз такое дело. Чего теперь. – В самых важных разговорах словарный запас Поль становился, как у собаки.

– Да? Я буду скучать. И не приедешь попрощаться?

– А можно?

– Один друг на выходные в эту сторону собрался, может забрать, а потом я тебя вывезу.

Неизвестно, за каким грехом его друг ехал «в эту сторону», потому что без разговоров высадил её возле одинокого дома, развернулся и свалил. Мужская дружба похожа на кошачий клуб, когда самцы собираются вместе и молча греются на солнце, внешне никак не общаясь. Сходишься с кем-то, отношения развиваются или портятся, всё вроде бы только между вами двумя, но время от времени замечаешь вокруг молчаливых мужчин, которые «имеют мнение». Один, оказывается, тебя терпеть не может, и старается не здороваться при встрече; у второго вдруг обнаруживает эротический интерес. Но сообщает он о нём не раньше, чем после вашего расставания с другом. У всех остальных также множество мыслей насчёт тебя, но угадать, какого рода невозможно. То ли дело женщины, выкладывающие всё с первой секунды: «этот твой мне не нравится, а того дай поносить, как надоест», – и до последней комментирующие процесс, не стесняясь.

Так вот, этот друг, видимо, был из разряда тех, что считали Поль сукой, которая мучит хорошего парня, поэтому сработал таксистом и умчался. А она была просто женщиной, чья любовь оказалась избыточной и с ней предстояло что-то сделать.

О, она прекрасно умела обращаться с ненужной любовью: обезболить, отсечь, прижечь рану, выпить кодеиносодержащего и к весне проснуться пустой и лёгкой. Но сначала Поль хотела её прожить, хотя бы в течение одной короткой бесплодной недели.

И потому каждый день они выходили и гуляли до изнеможения. Летом в округе горели торфяники, и поля остались чёрными, снег ещё не выпал, они бродили по выжженной земле, спотыкаясь о кочки. Было легко представить, что они затерялись и могут не дойти, упасть, давясь леденеющим воздухом, погибнуть от усталости и голода. Когда же надоедало играть в бродяг, поворачивались на сто восемьдесят градусов и шли домой. Удобно, когда пафос и лишения можно тщательно дозировать.

Дома разогревали красное вино и разговаривали о чём угодно, избегая темы «наших отношений» – не обсуждали, что с ними происходит и как это закончится. Лишь в первый вечер он спросил, зачем приехала, а Поль пообещала ответить накануне отъезда. Да ещё по ночам, каждый раз перед самым сном, – целомудренным, как и было решено, – она приподнималась на локтях, смотрела на него в темноте и говорила: «Я тебя люблю», а потом отворачивалась к стене, не оставляя паузы для ответа, и засыпала.

Пока всё было хорошо, она этого не смела. Нет ничего глупей, когда говорят «я тебя люблю», а ты не можешь ответить «и я». Что тогда – спасибо? Извини? А я – нет? Не могла же она ставить хорошего человека в неловкое положение.

И ещё она знала, как одиноко бывает с любящим. Когда влюблён сам, жизнь наполнена, ты отдаёшь её каждую минуту и совершенно счастлив. Но если ты – холодный реципиент, невозможно забыть, что у тебя на руках уязвимый обескровленный донор, которого легко задеть случайным словом. Он в зоне твоей ответственности, со всем своим пылом и безмозглой щедростью, с ним нельзя говорить о множестве вещей, например, о прошлом, где остались более любимые люди, и о будущем, в котором нет места для него. Только законченный эгоист может купаться в чужой любви, не угрызаясь совестью.

От всего этого Поль берегла его прежде, но сейчас разрешила себе.

И потому перед отъездом, когда Нико снова спросил: «Так зачем всё же ты приезжала?», она ответила:

– Чтобы каждую ночь перед сном говорить: «Я тебя люблю». Вечно у меня не получается жить с любимым мужчиной, и некому сказать этого по-честному. Хотела узнать, как оно бывает.

Это, как водится, было частью правды. Если у человека хватит духа принять твою безответную любовь, ничем её не подкрепляя, ни обещаниями, ни сексом, но просто позволить её проявлять, то любовь постепенно начнёт убывать, и есть шанс освободиться. Она тогда не портится, не ранит, а просто впитывается в сухой песок или горелую землю и никак не восполняется.

Другое дело, это почти невозможно: принимающий редко когда не эгоистичен настолько, чтобы не подпитывать дающего хотя бы намёком; а донор обычно не столь светел, чтобы всё отдать и уйти без гнева и надежды. Ведь проявлять нужно не обиды – их-то можно слить куда угодно, – а именно любовь, которая есть у тебя для этого конкретного человека, сделанная по его мерке, её потом никому другому не передаришь, она будет только гнить и отравлять. Пожалуй, именно напоследок она совершенно бескорыстна – потому что безнадежна. В идеале, гранатовый браслет следует вручать без горечи, а принимать без чувства вины, будто привозишь человека к морю, в последний раз. А точнее, море к человеку.

И они каждый вечер выходили к морю её любви и каждый вечер Поль замечала, как оно убывает. Вот только они стояли у великой несбыточной воды, захлёстывающей Поль с головой, а его всего лишь по грудь, и у неё по лицу солёные капли градом. А вот она говорит ему своё: «Я люблю тебя» как хорошему любовнику – страстно и с лёгкой насмешкой над собой, эко меня угораздило. А следующей ночью – как мужу, которому предана и каторжно привязана общим прошлым и благодарностью. Потом как брату, с которым что бы ни было, а кровь одна. А дальше – чувак, я всегда на твоей стороне, мы же друзья, люблю тебя, ну ты чо? После, как пишут в комментариях фейсбучным френдам: «Люблю вас нежно, вы прекрасны». А в последнюю ночь она его обманула, потому что уже не любила. Сердце выжато до капли, песок остался сухим, да, миленький, ты был прав – я всё тебе наврала.

А потом умерла мама.

Она помнила то утро поминутно: когда позвонила пожилая соседка и сказала, что Светка уж полчаса не открывает, и Поль досадливо сморщилась. Ну спит, не слышит, а то и не хочет, надоела ей, может, старуха со своей болтовнёй. Подумаешь, на рынок собирались, а теперь нет настроения, и отказать по своей виктимной привычке не может, вот и слилась. Поль набрала мамин номер, долго слушала длинные гудки, зажав трубку плечом, и думала «опять, наверное, звонок отключила», а сама тем временем лезла в шкаф, доставала одежду, натягивала штаны, прятала в сумку планшет, собираясь по дороге дописать колонку, искала ключи. Отложила телефон только для того, чтобы надеть куртку, а потом снова звонила и звонила до самого метро, и дальше, на вокзале, в электричке, в автобусе, возле дома. Казалось, пока длятся эти бесконечные гудки, мама удерживается за них, не сваливается в тёмную бездонную яму, откуда её уже не достать.

Звонила и у двери, и когда открывала замок, молясь, чтобы он не был заперт на предохранитель. И он не был, Поль вошла, сразу увидела маму и наконец-то выпустила телефон. Надо же, успела один сапог застегнуть, прежде чем упала. И тут же запричитала соседка, дом наполнился какими-то пожилыми женщинами, которые точно знали, что нужно делать, и в ближайшие два дня Поль осталось только кивать, подписывать бумаги, отдавать деньги и ехать туда, куда везли. Мама давно всем распорядилась, оставила внятные указания, и подружки её лучше Поль знали, где лежит «смертное» и конвертик с похоронными, где на кладбище Светкино место и в каком кафе делать поминки: понятно, в «Огоньке», там всех бабок из нашего дома провожают, недорого и можно водку свою.

Наступил момент, когда Поль осталась в пустом доме одна, села на незнакомую облезлую табуретку, почему-то стоящую посреди комнаты, и закрыла глаза. Пока сидишь тут, понимала Поль, не накроет. Она на острове, до которого волны горя почти не долетают, так, брызги. А сойди, тут же окатит с головой, и тогда уж придётся чувствовать всё. Вдруг пришло сообщение. «Как ты?» – спрашивал Нико. «Мама умерла», – ответила она. После паузы он спросил, когда. «Позавчера», – ответила она. «А чего не позвонила?» – спросил он. «Ты же не хотел знакомиться», – глупо ответила она. «Опять я подлец, да что ж такое…» – сказал он, и только после этого Поль отключила телефон, и горькая тёмная вода захлестнула её, хотя она и не вставала с табуретки.

Зато утром её разбудил долгий настырный звонок в дверь, и когда она всё-таки открыла, на пороге стоял Нико с пакетом из «Пятёрочки». Он коротко обнял её и сразу прошёл на кухню, захлопал дверцами холодильника и шкафчиков, зажёг плиту и принялся готовить завтрак так, будто и раньше здесь сто раз бывал. «Он хоть и тупой временами, а друг хороший», – подумала Поль и пошла чистить зубы. Умыла опухшее лицо холодной водой, приняла горячий душ и пописала в ванну, вытерлась маминым полотенцем и намазала лицо каким-то из её жирных кремов, совершено неподходящих для Поль. У мамы была тонкая сухая кожа, очень светлая и легко краснеющая, а у Поль бледная и толстая, зато мелкие морщины появятся нескоро, раньше обвиснет. Но крем неожиданно легко впитался, лицо посвежело и Поль подумала: вдруг теперь придётся пользоваться её вещами, носить её одежду и пить из её чашки, кто-то же должен, раз мамы нет. Но на кухне Поль увидела, что из маминой чашки с ангелом пьёт чай Нико, а ей налил кофе в маленькую голубую кружку с белыми горошками.

Из-за этого их отношения продлились ещё на несколько месяцев, Поль не могла бросить человека, который был с ней в то утро. Они снова начали спать, примерно раз месяц, но всякая романтика для неё закончилась ещё осенью, Поль считала, что ей удалось соскочить с крючка, она освободилась и закрыла для себя этот роман красиво и без обиды. Если и дальше всё правильно сделать, есть шанс по-честному остаться друзьями.

Она теперь много времени проводила в маминой квартире, разбирая вещи. От хлопот с наследством мама её избавила давным-давно, переписав на неё всю недвижимость (громко сказано – двушку эту и дачу-развалюху), но Поль здесь давно не жила, и понятия не имела, что и где хранится. Осталось немного, мама выбрасывала всё, чем не пользовалась постоянно, всякие там флай-леди и мари кондо ей бы аплодировали. Раньше Поль радовалась, что маму миновало стариковское мшелоимство, но сейчас осознала, что у неё совсем нет семейного прошлого. Ни девичьих платьев из шестидесятых, ни любовных писем, ни бижутерии, даже фотографий толком нет, одно свадебное фото с купированным женихом. Очень счастливая взрослая мама, лишь чуть моложе, чем нынешняя Поль, прижимается к мужскому силуэту, криво вырезанному маникюрными ножницами. Эта дыра в карточке говорила больше, чем просто отсутствие следов отца в жизни Поль – не забыла, не простила, хотела бы вычеркнуть, да куда там.

Следы, впрочем, нашлись на даче, да такие, что разом изменили судьбу Поль.

Она поехала туда по весне, чтобы расконсервировать дом и поискать – не осталось ли где немного прошлого? И ей повезло, на чердаке в чемодане пряталась коробка с несколькими бумагами: свидетельством о рождении Ильи Исааковича Грейфана, еврея, сына Сары; свидетельства о браке и разводе и ещё одно, о рождении Поль, где она ещё значилась Грейфан. После его ухода мама поменяла дочери фамилию, о чём тоже имелся документ.

Поль уселась на пыльный пол и попыталась осознать, что у неё, оказывается, есть отец. Ещё раз перебрала бумажки – ух, старенький, он её, выходит, уже под полтинник заделал. А туда же: всё равно скозлил и пропал. Правда, зная мамину ревнивую и непреклонную натуру, Поль подозревала, что она его выгнала самолично и по первому подозрению, но ведь не вернулся же, с дочкой больше не общался и алиментов не платил.

И всё же она захотела его найти, хоть издали поглядеть, если получится – оставаться круглой сиротой при живом отце обидно. Мама бы, конечно, не одобрила, но что делать, Поль вот не выбирала ничего не знать о папаше, так что один-один.

Данные нашлись в городском ЗАГСе и были печальны – всё-таки придётся быть сиротой. Грейфан И.И. умер через год после развода. Не по своей воле пропал, значит, но мама не смогла простить его и мёртвого, а, может, именно из-за этого злилась больше всего – теперь не высказать ему, паразиту, не оттолкнуть, когда приползёт обратно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Мазаль – счастье, везение, судьба.