Эскадра

Михаэль Кирофф

Эскадра

Глава первая. Француз

Жан-Клод Дюпон бежал. Он бежал, как не бегал ни разу в жизни, как не бегал, наверно, ни один спортсмен-олимпиец, ведь у того на кону могли стоять лишь медали и гонорары, у Жан-Клода же "закладом" была – жизнь. Его собственная жизнь.

Преследователи явно приближались и, похоже, начинали обходить его с обеих сторон – хотели быть уверены, что "дичь" никуда от них не денется. Что он им сделал? Неизвестно. Гадская Фрида, будь проклята эта мерзкая планета! Да, она необходима землянам – уж больно удобно расположена. Да, над ней будет в конце концов развеваться земной флаг – и, конечно же, лучше бы это был флаг Франции. Но сейчас… Десятки ученых-ксенологов, пытавшихся изучить культуру и поведение аборигенов, вместо "приведения оных к цивилизованности" бесславно сгинули в этих отвратительных джунглях – и сейчас Жан-Клода, похоже, ожидает та же судьба. Они все ближе, ему не оторваться. И против нескольких десятков копий и трубок с отравленными шипами его рэйлган попросту "не играет" – в джунглях расстояние видимости, а значит и выстрела, настолько мало, что все преимущества дальнобойного оружия теряют смысл. А гранат у него нет…

Нечасто случается, чтобы сержант-инструктор Французского Иностранного Легиона был направлен начальством на офицерские курсы и получил лейтенанта. Однако полковник Жако сказал ему: "Ты француз, у тебя университетское образование, и при этом ты отличный солдат. Ты способен на большее, чем гонять новобранцев-ниггеров по полосе препятствий, мне очень нужны такие офицеры, Жан-Клод! Иди в училище и возвращайся офицером!" И он пошел, и он вернулся. Подвести старика-полковника, в свое время принявшего самое деятельное участие в его судьбе, новоиспеченный лейтенант Дюпон просто не мог. Служба шла своим чередом, капитанское звание не заставило себя ждать и были все предпосылки получить в перспективе и майорские лычки – сопровождаемые, понятное дело, соответственным увеличением как оклада, так и будущей пенсии. Да и шансы дожить до оной были неплохи, ибо вот уже лет двадцать как Иностранный Легион практически не вел масштабных боевых действий. Времена, когда лишь за год не только рядовой, но и офицерский состав могли полностью смениться "ввиду необратимых потерь", похоже, канули в Лету. Но все хорошее, в отличие от плохого, как известно, рано или поздно заканчивается. "Хорошее" Жана-Клода Дюпона закончилось солнечным апрельским утром на одной из тренировочных баз Легиона неподалеку от Марселя. Сначала был просто приказ на построение личного состава на плацу сразу после завтрака, с отменой всех занятий, буде таковые были запланированы на это время. Дело, в общем, обычное, и никто не встревожился. А вот потом… На плац вышел полковник Жако. В парадной форме с орденами. Солдаты, офицеры – все попросту не верили своим глазам: лишь раз в несколько лет полковник облачался в парадное и никогда, никогда не носил ордена. А там, помимо Почетного Легиона, присутствовали и британская Подвязка, и немецкий Рыцарский Крест, и даже русский Святой Георгий – причем было очевидно, что все награды, как бы это сказать, настоящие и "за дело".

– Братья по оружию! – начал полковник каким-то надтреснутым, мертвым голосом, который, тем не менее, разлетался по самым дальним уголкам немаленького плаца – Сегодня я, полковник Жако, ваш командир, прощаюсь с вами. Вам также стоит попрощаться друг с другом, ибо решением правительства Французской республики, за неимением более задач, которые мог бы решать Иностранный Легион, наш Легион сего числа распущен. Нас больше нет, парни. Нас больше нет. Пожалуйста…

Тут полковник все-таки прервался на пару секунд: он был поистине железным человеком, но и железные люди плачут. Пусть и свинцовыми слезами.

– Пожалуйста… Простите меня.

А после этого вынул из кобуры табельный пистолет и застрелился.

Логика этого мира такова, что человек, хорошо умеющий строить, изобретать, преподавать, петь или писать картины, может запросто остаться без работы и не найти себе другую. Однако человек, хорошо умеющий убивать себе подобных, без работы не останется никогда. И вот, после неизбежного и глубоко по-человечески понятного в имеющихся обстоятельствах запоя и посещения всех без исключения злачных мест Марселя (включая те, которые раньше и вовсе не были "злачными", но оставшиеся не у дел легионеры быстренько их таковыми сделали), Жан-Клод Дюпон, со слегка еще синим и опухшим лицом, сидел на собеседовании – да не где-нибудь, а в приемной Национального Института Ксенологии. Биография? Она у него простая и прямая, как рельс. Рано остался сиротой – родители погибли в той самой серии взрывов, устроенной русскими террористами в Нанте. На свой страх и риск поехал к бабке в Марсель, каким-то чудом нашел ее… И через два года со слезами похоронил, она попросту умерла от старости. И быть бы ему, рослому и агрессивному, никому не верящему юноше, очередным "разменным мясом" неистребимой марсельской шпаны, если бы не случайная встреча на набережной. Тогда на него попыталась "наехать" компания парней из Алжира – но наехать, как говорится, "мягко", то есть не убить, а просто в очередной раз показать, "кто в курятнике петух". Ну и в результате получилось, что – опять-таки без увечий и прочей уголовщины – "старшим петухом курятника" оказался именно Жан-Клод, к немалому удивлению восьмерых алжирцев, изрядно повалянных в припортовой пыли. Один из них даже попытался достать нож-"бабочку", но… Неизвестно откуда, буквально из дрожаще-пустого марсельского воздуха прилетевшая нога в тяжелом армейском ботинке не только выбила нож, но и явно в паре мест поломала державшую его руку. После ноги появился голос, сказавший "А ну кыш отсюда, черножопые!" (коего голоса алжирцы послушались беспрекословно и молниеносно, уволокли с собой и "раненого"), и уж потом из марева выпростался сухонький немолодой дядька, одетый, как тогда решил Жан-Клод, "во что-то типа милитари".

– Да, – прохихикал он – Тяжело в Марселе без нагана… Где родня-то ваша, юноша?

Чувство благодарности было Жан-Клоду отнюдь не чуждо, и потому он поведал незнакомцу свою нехитрую историю и даже предложил угостить того кофе с круассанами – умалчивая, впрочем, что на этом его последняя пара франков и закончилась бы.

– Хммм, делааа… – протянул дядька, – Пожалуй, нам и правда стоит посидеть в кафе и поговорить. Только вот чур, плачу я. У вас, юноша, денег сейчас немного, я же, напротив, только что получил месячное жалованье, так что… Вы же меня угостите, когда все будет наоборот, идет?

Вообще-то, франков у Жан-Клода было и правда крайне мало, а жрать хотелось неимоверно, хоть бы и круассанов, потому он попросту согласился – конечно же, вежливо поблагодарив незнакомца.

Хотя незнакомцем тот оставался недолго. Заняв столик в небольшой прибрежной ресторации, где дядька, правильно оценив голодный блеск в глазах Жан-Клода, сразу заказал "еды, и побольше", он представился: "Жако. Полковник Жако". И пояснил:

– Понимаете, у меня есть фобия: никто не должен знать моего личного имени. В настоящее время это имя знает лишь священник, что крестил меня, когда я родился. Остальные, включая и моих родителей, умерли. И теперь я для всех – просто Жако. По фамилии. Ну, для сослуживцев – полковник Жако или просто господин полковник, ведь я служу в армии.

– Ага! – ответил Жан-Клод, – То есть ваша одежда – это не просто "милитари прикид", вы действительно на службе?

– Именно так, юноша! И более того, я хочу предложить и вам поступить на службу!

– ???!! – Жан-Клод несколько обалдел – Мне? На службу? Но все, что я знаю об армии, это то, что таковая существует… Я же попросту ничего не умею!

– Понимаю, но ведь никто не мешает вам учиться. Сразу могу сказать: если вы пойдете в мое подразделение, ваша служба начнется не со строевой подготовки на плацу. Да, будет и она, но позже. Сначала же я бы отправил вас – за казенный счет, конечно – в университет.

– В университет?! – в голове Жан-Клода вращалось что-то среднее между церковным колоколом и мельничным жерновом, и соображал он слабо – Меня? Но зачем?

– Затем, мой юный друг, что из любого рослого придурка можно сделать рослого рядового, а потом и сержанта. Но если командиру нужен рядовой, а потом и сержант, на которого можно положиться, этот парень должен уметь соображать, так сказать, за пределами шагистики на плацу. И с этой точки зрения философский или исторический факультет – прекрасное подспорье. Только вот подумайте – кто из студентов университета захочет пойти в армию? Никто! И если я хочу, чтобы хоть кто-то из моих подчиненных хоть что-то понимал в этой жизни, мне надо позаботиться об этом самому. Да и о себе подумайте: у вас есть деньги на образование, пусть и нижайшее "профессиональное"? Нет? Почему-то я не удивлен. Социальная служба запихнет вас на курсы профессии, наиболее востребованной в настоящий момент – но это и все, на что вы можете рассчитывать… Скажите честно, вам этого – достаточно?

Если честно, "этого" Жан-Клоду достаточно не было.

И контракт он подписал уже на следующий день.

И даже не обратил внимание, что поступает на службу не в регулярную армию Республики, а в Иностранный легион. Просто потому, что он нанимался не к Республике, а к полковнику Жако. Лично. И если бы оказалось, что тот – полковник какого-нибудь "марсианского ополчения", Жан-Клод точно так же бы не колебался.

Первые пять лет службы, "выбравшие сержантский ценз", прошли… В Сорбонне, на факультете истории. По истечении этого времени Жан-Клод осознал себя сержантом Легиона, полным понимания того, что на самом деле движет этим миром и как легко обмануть большинство обитателей оного, однако так и не имеющим представления о собственно армейской жизни. Но тут полковник Жако познакомил сержанта с лейтенантом-инструктором Мгамбой и начался полный абзац. Мгамба, огромный, черный как ботинок, никогда не позволял себе никаких "издевательств на личном уровне". Но вот тренировки… Это было что-то за гранью добра и зла. В редкие минуты отдыха он говорил: "Полковник, а я ему жизнью обязан раз эдак пять, велел сделать из тебя лучшего сержанта-инструктора по эту сторону той стороны галактики. И я сделаю. И единственный способ свалить для тебя – это помереть. Но… Как раз моя задача – сделать так, чтобы прикончить тебя мог только полковник ну или может быть я. И больше никто. Вообще никто." Жан-Клод не сопротивлялся: он понял, что всех офицеров и даже унтеров отряда связывают с полковником именно личные отношения – благодарность, дружба, уважение. Никто бы не выдержал таких нагрузок "из абстрактно понимаемого чувства долга" – но вот чтобы "не подвести хорошего мужика", люди выдерживали невыдерживаемое, выносили невыносимое, ну и, как полагается в армии, катали квадратное и таскали круглое. Они попросту хотели этого. Как, к удивлению своему осознал Жан-Клод, хотел этого теперь и он сам.

По прошествии времени звание "инструктор" наполнилось и практическим смыслом, ибо господину сержанту Дюпону доверили тренировку поступающих в Легион новобранцев. Дело было непростое, но опыт приходил быстро и, как ни странно, было… Весело. Весело было увидеть среди рекрутов тех самых алжирских раздолбаев, что "наехали" на него в Марселе и невольно познакомили с полковником. Весело было узнать, что эти самые алжирцы неплохо говорят по-французски, но делать из них если не хороших, то хоть каких-нибудь солдат крайне тяжело – в то время как компания непойми каким ветром занесенных во Францию белорусов языка не знала вообще, зато сержантский экзамен сдала раньше, чем экзамен по этому самому языку… Мгамба, закончив обучение Жан-Клода, остался просто его непосредственным командиром – и в этом качестве проявил себя отличным парнем, с которым и службу править "нормально так", и рому выпить в увольнении весело. А там, как уже говорилось, подоспели и офицерские курсы, лейтенантские нашивки, потом капитанские… Все было хорошо. Все.

Но вот взяло и, мать его, кончилось.

И теперь отставной капитан Жан-Клод Дюпон беседовал с профессором Вольмером, который мог предложить безработному капитану контракт и зарплату. Профессор же поражал какой-то нечеловеческой, невероятной усталостью. Нет, двигался он нормально и не засыпал на ходу. Однако весь его вид, вся его, как говорится, "повадка", говорили о том, что он – устал. Не устал работать, или проводить собеседования, или еще что-то. Он устал – жить. Так бывает, и ставший свидетелем самоубийства своего друга-полковника Дюпон понимал профессора как, наверно, никто другой.

– Не удивляйтесь, капитан, что мы пригласили именно вас, – говорил меж тем профессор, – В конце концов, я лично о вас наслышан, ведь покойный Натаниэль был моим одноклассником, а потом сокурсником, мы дружили с детства, и конечно же он рассказывал о найденных им молодых дарованиях, ведь естественно, что в армии "дарования" – сами по себе штука довольно редкая.

– Натаниэль? Вы говорите о полковнике?

– Да! Он, признаться, не знал, что я осведомлен о его имени, но так уж вышло. Натаниэль Жако… Да и Жако он только потому, что как только ему исполнилось восемнадцать, он пошел в магистрат и попросил дать ему девичью фамилию матери. Ему всегда хотелось быть незаметным. Никогда, впрочем, не удавалось – но всегда хотелось.

– То есть он еще и не Жако?

– А вы не знали? Я был уверен, что несмотря на всю его скрытность, он вряд ли мог бы полностью укрыться от тех, кто служил с ним бок о бок!

– Мог и укрывался, ведь мы, все мы, безмерно уважали его и, как говорится, "не лезли в душу".

– Что ж, тогда понятно. Но теперь он мертв. Господи, мой друг детства – мертв… Я скажу вам. Его фамилия по отцу – Бурбон. Если вы понимаете, что это значит.

– О мой бог и все его ангелы… Бурбон?!

– Именно. Если бы Франция когда-нибудь вновь стала королевством, он бы был единственным, кто мог бы претендовать на трон по праву рождения. Но пока что мы живем в республике, а Натаниэль мертв – о чем теперь говорить?

– Отвечу как солдат: мертвые похоронены, память о них жива, но выжившим нужна работа. Это цинично, но… Это жизнь, профессор.

– Да, вы правы. Сейчас я расскажу вам, в чем дело.

Рассказ профессора открыл для Жан-Клода многое, о чем он раньше и вовсе не задумывался. Почему расформировали Иностранный Легион? Почему все государства сокращали свои регулярные наземные армии? А потому, что "где-то наверху" было принято кому-то очевидно выгодное решение полностью отказаться от "насильственного пути" общения с ксенорасами – ведь подавляющее большинство из них были одичавшими по различным причинам потомками раних переселенцев с Земли. Изучать, "положительно реморализовывать" при необходимости, но ни в коем случае не воевать. "Ксенорасы", подобными искусственными ограничениями отнюдь не обремененные, естественно начали попросту вырезать эмиссаров, дипломатов и прочих исследователей. Потому что если ты не хищник – ты добыча, и решение парламента твоей страны совершенно неспособно повлиять на базовые законы биологии. Ксенологический Институт Франции за полтора года потерял восемнадцать "полевых исследователей", из них добрый десяток – на Фриде. По сути, именно с нее не вернулся вообще никто. А если учесть, что всего этих ребят в Институте было двадцать, оставшиеся двое были готовы пусть даже и к увольнению, лишь бы не ехать на верную смерть.

– Вот такие дела, капитан, – сказал профессор – Мы хотим отправить туда, на Фриду, кого-то типа вас. И нам наплевать, что вы не ученый. Важно то, что у вас есть шанс вернуться и принести хоть какую-то информацию. Наши специалисты этой самой информации соберут в разы больше – но что толку, если она гарантированно погибнет вместе с ними?!

Жан-Клод согласился, решив, что там, где поубивали явных "ботаников" он, с его подготовкой, имеет хорошие шансы на выживание.

Ошибся, стало быть.

И теперь Жан-Клод Дюпон бежал. Как не бегал, наверно, никто до него. Сколько их было? Не меньше полусотни, как он мог слышать. А может быть и больше. И было совершенно очевидно, что он не "нарушил табу" или "нанес оскорбление" – на эту тему наработки были и инструктаж он получил неплохой. Он просто был представителем народа, расы, которая уже успела "позиционировать себя как добычу". И несмотря на его звездолет, рэйлган и целую Открытую Конфедерацию за спиной, здесь и сейчас он был – один. А их – пятьдесят или больше. И они хотели его убить. Не "для чего-нибудь". Просто чтобы доказать самим себе, что они – хозяева своей планеты. Особенно цинично это выглядело потому, что как только кто-нибудь "менее высокоморальный", чем французы – аргентинцы, немцы, те же русские – пришлют сюда хоть один устаревший крейсер, пара крупнейших поселений этих дикарей превратятся в озера расплавленного песка, а остальные, как по мановению волшебной палочки, моментально поймут все прелести земного "прогрессорства" и "положительной реморализации". И, строго по классике, "девственница на осле, груженом золотом, сможет проехать эту страну из конца в конец, в полной безопасности" – классика, как всегда, права на все сто, просто не упоминает, что в комплект к указанной девственнице необходим еще крейсер со средствами орбитальной бомбардировки.

А вот сколь угодно подготовленного парня со сколь угодно роскошным рэйлганом – недостаточно.

И Жан-Клод Дюпон бежал.

Когда он вывалился, иначе не скажешь, на очередную поляну, он не сразу не поверил своим глазам. Попросту вначале он и вовсе ничего не видел. Но когда увидел… Возле поваленного бурей дерева из камней было сложено кострище, где трепетал веселый огонек. Над огоньком висел небольшой закопченный котел, а на поваленном дереве сидел… Ну вот просто какой-то мужик. Одет он был, как… Вот вы знаете, как одеваются "трек-туристы", отправляющиеся в поход в предгорья Непала, Алтая или Альп? Вот как-то так. И на Земле он бы выглядел совершенно естественно. Как и на Кассилии или, скажем, Дархане. Но на Фриде?! Когда по проклятущим джунглям бежит собственно Жан-Клод, а за ним, топоча как слоны и ничуть не скрываясь, полсотни преследователей?

– Вот блин, – сказал Жан-Клод, – Чувак, ты вообще кто?

– Хиппи волосатый, тусуюсь вот, – ответствовал мужик, сверкая своим лысым черепом, – А вообще-то меня зовут Джорэм.

– А меня Жан-Клод…

– Ну вот и познакомились. Ты же с Земли? Тогда, считай, соседи – в том смысле, что рукав Галактики у нас один и тот же. Садись рядом, отдышись, я как раз собрался чайку заварить.

Жан-Клод, двигаясь как сомнабула, опустил свою многострадальную задницу на поваленный ствол рядом с Джорэмом и вдруг ощутил острое, почти болезненное, чувство безопасности. Возникшей вдруг и моментально – почему, наверно, и ощущение было столь ярким.

– Джорэм, – сказал он, – Вообще-то за мной тут гналось с полсотни местных ушлепков.

– А, эти! Так они и сейчас за тобой пытаются гнаться. Точнее, тебя искать. Только видишь ли, вот беда: делают они это на один-единственный квант времени назад. Вот раньше они существовали в одном с нами времени, а теперь – нихрена. И, естественно, могут искать что тебя, что меня до полнейшего посинения.

– Так. Момент. Не понимаю.

– Зато я понимаю, – засмеялся Джорэм, – Когда человеку, так сказать, является сказочный персонаж, этот человек как правило охреневает – что произошло и с тобой. Несмотря на то, что ситуация-то вполне будничная, просто чуть менее вероятная, чем то, что ранее случалось в твоей жизни. Вот, попей чаю! Он у меня вполне традиционный, "без изысков", уверен, и на Земле пьют такой же.

Чай у Джорэма и правда был почти такой же, как заваривала бабушка Жан-Клода. Он даже успокоился, отхлебнув из кружки. Ну просто потому, что тот, кто заваривает и пьет "бабкин" чай, не может быть кем-то уж вконец сверхъестественным. Но, тем не менее, он спросил:

– Джорэм, ты тот самый Властелин Времени?

Джорэм опять засмеялся.

– Ты прав и неправ одновременно, дружище. Насмотрелся анимэ, наверно? Понимаешь – ну то есть я уверен, что не понимаешь, на самом-то деле, но со временем, надеюсь, поймешь – я вероятностный маг. Если есть хоть малейшая, исчезающая вероятность какого-то события – я могу, если сил хватит, конечно, превратить ее в стопроцентную. Вот скажи мне, доказано ли однозначно, что "операции со временем" полностью невозможны?

– Я читал об этом… Вроде как невозможны, но уверенности нет.

– Вот. Уверенности – нет. А значит – есть вероятность. Для обычного человека она настолько мала, что ее и в расчет принимать не стоит. А вот для меня…

– То есть ты можешь сделать абсолютной сколь угодно маленькую вероятность?

– Да, могу.

– Но тогда это значит…

Жан-Клод надолго замолчал. Но потом все-таки продолжил:

– Но тогда это значит, что ты – по сути бог.

– По сути – да. Если тебе это доставит удовольствие, ты в данный момент разговариваешь с богом. Но на самом деле… Понимаешь, чувак, настоящий Бог – тот, кто создал эту вселенную. Трудился, ошибался, лепил горбуху, а потом судорожно ее исправлял… Но создал-таки все это. Да, потом свалил куда-то в туман. Но кто знает – быть может, отправился не водку пьянствовать, а творить новые вселенные? Я, например, не в курсе. А сам я могу тут наворотить такого, что… Ну, что туши свет просто. Но – не наворачиваю. И знаешь почему? По-моему, просто невместно и вообще против всех правил респекта серьезно вмешиваться в охренительную самодействующую, саморазвивающуюся систему, созданную ни разу не тобой. Я преклоняюсь перед талантом этого создателя и попросту не хочу повредить, а то и вовсе разрушить то, что создавалось с такой любовью и таким мастерством.

– Но можешь?

– Могу. Запросто. Но, понимаешь ли, попросту не-хо-чу.

– И это говорит мне, что кое в чем ошибся теперь уже именно ты!

– Я? Жан-Клод, тебе нет и сорока, а мне уже несколько, прости, тысяч…

– Как там говорят русские? "Из ума выжил, а ума не нажил"? Джорэм, ты – Бог. По одной-единственной причине: возможности, сколь угодно широкие, не делают Богом. Но вот сознательное решение их НЕ применять… И кстати, можно я выпью еще чаю, а в свой "грешный мир" – ну или на квант времени обратно – вернусь чуть позже?

– Чаю – сколько угодно! И, кстати, у меня есть еще и бочонок коньяка – небольшой, но нам должно хватить. А насчет "обратно"… Я ведь знаю твое прошлое – так скажу тебе словами твоего покойного друга: ты, конечно, запросто сможешь выполнить задание института и получить причитающийся гонорар. Но, в общем-то, и только. А в качестве альтернативы – можно поучиться вероятностной магии, вдруг получится? Новый челлендж для тебя, возможный помощник для меня…

– Ты предлагаешь мне уволиться, даже не получив платы?

– Да. Именно это я тебе и предлагаю. Увидишь, что будет.

***

Криг Бени, самый умелый и удачливый охотник клана Кригов, проснулся в своем походном шалаше как от какого-то толчка. Он ушел далеко от селения, выслеживая пятнистого фаплапа, но что такое ночевки в джунглях или на каменистых предгорьях для опытного охотника? Отдых, да и только! А вот шкура фаплапа, брошенная на пол хижины, должна была понравиться Саллах – младшей жене Бени, недавно взятой им из какого-то захудалого рода. Ей было всего десять, и она еще не бросила свою первую кровь, а потому Бени не спешил. Но мечтал о том, что время придет и он наконец-то насадит Саллах на свой уд, услышит крик боли, увидит страх в глазах остальных жен – он всегда в подобные моменты заставлял их смотреть… Хорошо! Но вот этим утром хорошо почему-то не было.

Охотник всегда знает, чувствует, что ли, когда доведенный до крайности, часто подраненый зверь решает драться за свою жизнь до конца. Как тот же фаплап, что может перестать убегать, запутать следы, скрыться в кустах и выпустить немаленькие когти. Вот тут – необходимо все твое мастерство, чтобы из охотника самому не стать объектом охоты, а такое зачастую случалось, хоть и не в клане Кригов, по крайней мере, последнее время. Умелые, опытные, сильные мужчины "возвращались" с охоты в виде объедков, а то и в виде кланового амулета, найденного в дерьме какого-нибудь хищника. И вот этим ни разу не добрым утром дар предчувствия Крига Бени не нашептывал и даже не кричал – он выл во всю глотку, будучи, тем не менее, совершенно неспособным сообщить, а в чем же, собственно, состоит опасность.

Почему-то вспомнилось такое же солнечное утро три дня назад, когда над селением появилось странное летающее создание, оснащенное с четырех сторон чем-то вроде быстро вращающихся бумерангов. Зависнув в воздухе, создание вдруг… Заговорило на человечьем языке! "Жители планеты!" – сказало оно – "Вы убили несколько десятков наших ученых, мирных исследователей. Мы не собираемся выяснять, кто именно это сделал: ведь если сама ваша культура позволяет умертвить безоружного, убить пришедшего с миром и не нанесшего никакого вреда – значит, вся эта культура полное дерьмо и жизнь ее носителей не значит для нас, извините, нихрена. Вы будете наказаны по древнему закону нашей родины, который гласит – око за око, зуб за зуб. И если после наказания среди вас еще останутся любители убивать безоружных – лучше бы остальным самим придушить таких придурков. Потому что…"