На грани

– Конечно, я так считаю. Вы не согласны?

– Да, конечно, – как-то неопределённо ответил он. Было непонятно – то ли он, думая так же, как я, не хотел обострять разговор, то ли он вообще никогда об этом не думал. После чего произнёс:

– Я, знаете ли, испытываю огромную симпатию к вам лично. И могу сделать вам предложение.

– Ещё одно? Слушаю.

– Если вы назовёте своих конкурентов, то я обещаю сделать подобное с ними. Я хорошо знаю, что на рынке жёсткая конкуренция, и очень непросто найти загрузку для флота. Много компаний бесследно пропало с рынка, обанкротилось и исчезло.

– Всё это так, что касается рынка.

– Да, вы видите – я осведомлён. И хочу вам помочь. Чтоб вы не пострадали и не потеряли своё положение на рынке… Мы можем сделать совместный бизнес… Если вы мне поможете, я сделаю всё для вас, и вы не окажетесь в одиночестве.

Своим откровенным признанием в готовности к преступлениям в отношении к конкурентам он, очевидно, хотел убедить меня в своей безупречной преданности, расположить к себе.

– Пардон, но нет никакой нужды в том, чтобы причинять кому-либо зло. И не имеет значения, конкурент это или нет. За всем стоят обычные люди. Мои конкуренты с годами стали мне друзьями. К счастью, мне удалось конфликт конкуренций изменить на сотрудничество. И нет никакого желания обсуждать действия против кого-либо.

– Бизнес, знаете, бесчеловечен и беспощаден – это машина. Бизнес – нечто дурное. Без правил.

– Допустим. Возможно, вы правы. Я же смотрю по-другому. У всех достаточно своих сложностей и без того – ни к чему обострять. Жизнь всегда предоставляет возможности выбирать. Выбрать то, что для каждого естественно, что не заставит мучиться от стыда. На долгосрочную перспективу намного разумней играть по правилам. Поверьте.

– Я верю, но мы говорим не об этом. Бизнес же беспощаден, и вы знаете это. Вы ведь давно в этом варитесь. Я знаю, что вы начинали в России, в бандитские времена девяностых.

– Да, приходилось сталкиваться с дерьмом, общаться с чиновниками и ментами, спасать компанию от бандитов. Всё это опыт из девяностых, но совершенно пустой и ненужный. Мне интереснее творчество в судоходстве – это именно то, что по-настоящему вдохновляет. Это искусство. И здесь многое удалось.

– А что вы думаете об экипажах – не это ли путь к сокращенью расходов? – Снова неожиданный переход к другому сюжету.

– Да, расходы на содержание команды – это одна из самых больших статей в эксплуатации судна, но к вопросу о сокращении нужно подходить осторожно. Кроме численности – мастерство экипажа имеет значение.

– Значит, для вас экипаж не безразличен?

– Разумеется.

– В таком случае вы должны их спасти, сделать всё, чтоб найти ради них деньги.

– Нужно время, чтобы всё продумать. Решить вопросы с деньгами.

– И здесь я снова могу помочь, помочь вам.

– Вы можете или не можете? – очень плохая связь – вновь было не разобрать.

– Бесспорно, могу! Подумайте о страховой компании. Обдумайте, что и как сделать. Я поддержу вас во всём. Я не хочу, чтоб вы лично платили. Страховая компания – вот цель, вот источник. Давайте возьмёмся за страховую компанию.

– Хммммм.

– У вас честный бизнес. Вы практикуете боевые искусства. И я, знаете ли, тоже. Занимаюсь этим больше тринадцати лет. Вот видите, мы коллеги. Мы должны совместно выжать деньги из страховой. Я не хотел бы давить на вас.

– Хммммм.

И, словно извиняясь за непростительную небрежность, он произнёс:

– Между прочим, я вас заверяю, что экипаж, и судно, и груз в полном порядке. Абсолютно, – словно извиняясь за какую-то непростительную небрежность, произнёс он.

– Нет нужды угрожать экипажу. Вы сказали, что я под прицелом ваших людей. Разве этого недостаточно?

– Мы никого никогда не тронем. Мы солдаты, мы не убийцы. Мы никому не причиним вреда, если вы не сглупите. Но если мы увидим опасность, почувствуем стресс, тогда, конечно, мы расчехлим наше оружие.

– Хммммм.

– Вы разумный человек. Уверен – мы с вами поладим. Найдём решение.

– Хммммм.

– Хотите знать, почему захватили именно ваш пароход? Почему эта акция против вас?.. Но это же так очевидно. После всех новостей, в медиа и повсюду… Стало известно, что полиция захватила ваш лесовоз у берегов Швеции. Для нас это означало, что им как бы дозволено, и тогда мы решили, что можно и нам. Вы понимаете?

– Допустим.

– Для них это было так просто. Из новостей мы узнали про тихоходное судно с низким надводным бортом. Значит, легко на него забраться. Для нас это стало сигналом. Знаком судьбы, если хотите, и означало то, что мы легко сможем его захватить. Но хочу, чтобы вы знали, – наши действия не направлены против вас. Я извиняюсь, но всё это бизнес. Наш бизнес против всех страховых компаний. Ничего личного. Не направлено против вас.

– Всё же должен напомнить – коль скоро речь идёт о страховой, тогда я должен послать им уведомление. Сделать официальное заявление.

– Мы дадим вам отмашку, когда придёт время. Пока продумайте, что и как сделать со страховой компанией и о том, что вы в итоге значительно сэкономите. Я уверен, вы найдёте решение. Тут я рассчитываю на ваш большой опыт. Но в настоящий момент полагаю, что на сегодня достаточно. Я позвоню вам завтра. Виктор, берегите себя.

– Берегите команду. До связи.

– Пока, пока.

* * *

Разговор ни о чём закончился, казалось, вместе с воздухом в доме. Одевшись, я прошёл через террасу, спустился во двор вздохнуть полной грудью и, дойдя до близлежащего парка, поймал себя на желании осмотреться вокруг, увидеть стрелка, сидящего где-то в тени или на ветках деревьев и державшего дом под прицелом. Вокруг всё было по-прежнему, тихо. Из заросшего дикого парка тянуло вечерней свежестью.

Только дым камина в доме напротив, чуть вырвавшись из трубы, медленно сползал с крыши, предвещая приближение гроз, наполняя окрестности приятным запахом берёзовых дров.

Из открытых окон соседского дома слышалась хлопотня воскресных гостей. Голоса гулко раздавались в тишине, предшествующей наступлению ночи. Чувствовалась удивительная несовместимость между тяжестью на душе и окружающей безмятежностью.

Усевшись в тени вековой берёзы, сквозь мелкие листья которой ещё просачивались лучи догоравшего, долгого финского солнца, я устроился, чтоб переслушать наш разговор.

С кем же я разговаривал? Блефует безумец? Но, в то же время, судно молчит, не получены ДИСПы Капитан не выходит на связь, не отвечает на наши запросы. Нет сомнений в том, что их захватили. Бандиты, по-видимому, на борту.

Его разговор, вопросы, идеи представляли собой то сочетание банальности, и какой-то надменности, в которых обыкновенно видятся черты несостоявшейся натуры, душевный разлад, непреодолимое желание порисоваться, и которые, во всяком случае, являются признаками несколько пренебрежительного отношения к существующим правилам, что часто подкупает ведомых людей. Раньше, разумеется, приходилось слышать подобные инсинуации и из уст коррумпированных ментов, и залихватских бандитов, поэтому с трудом верилось в их искренность. За высокопарными словами о самопожертвовании в интересах угнетенных обычно скрывается заурядная личность. Он злоупотреблял моим вынужденным вниманием вплоть до того, что намекал мне, будто имеет награды. А в переизбытке комплиментов ясно обозначились всё его хитроумие и та подлость, до которой доходило его тщеславие.

Извержением своих идей, казалось, он предвкушал торжество своего невежества надо мной, над компанией. Его заявления звучали неправдоподобно. Для чего посылать 25 солдат на захват лесовоза? Во-первых, с экипажем получается сорок человек, которым просто не разместиться на маленьком судне. Во-вторых – зачем 25? Есть ли у бандитов оружие? Можно легко обойтись значительно меньшим числом, например, впятером. Цифра же 25 явно придумана, чтоб убедительней обосновать 1,5 миллиона. Поскольку, если бы он признался, что «солдат» всего пять, то тогда концепция их «нищеты» и давленья на жалость была бы неубедительной. На каждого приходилось бы по 300к, находящейся вне пределов мечтаний для обездоленных.

Слово же «нищета» он повторял слабым голосом, голосом человека, свыкшегося с душевной болью. Он молол всякий вздор.

Потом, его фразы – «загнать в угол страховую компанию» – и заявления, что они «это делали неоднократно» – здесь его знания о функции страховых компаний, видимо, ограничены получением пары сотен за утерянный телефон или сломанный телевизор. Для получения возмещения от страховой компании по полису H&M (страхование корпуса и механизмов) в судоходстве требуются тонны неоспоримых доказательств, и процедура предполагает убедительное обоснование, заключения сюрвейера, назначенного страховщиками, анализа страхового случая на основании информации, полученной из различных источников и пр. Причём бремя доказательства всегда лежит на заявителе, а страховая компания, как правило, недоплачивает. Переплатить её невозможно заставить. Поэтому его заявления о получении денег от страховой как об их постоянном бизнесе – просто блеф.

А то, как неуместно и часто он произносил слово «бизнес», показывало, насколько он далёк от его сути. По всей видимости, неудачи толкнули его на терроризм.

Будто бы для спасения своей репутации он перескакивал с одной темы на другую. Слышалось, как его фантазию, преследуемую домыслами, швыряло то туда, то сюда, как пустую пластиковую бутылку с волны на волну. Фразой о «численности экипажа» он, несомненно, хотел показать свою осведомлённость, но был знаком с судоходством лишь сквозь призму своих вожделений и в этом мало что понимал – скорее всего, он посредственный клерк, неудачник. То, как быстро он перескакивал от одной идеи к другой, говорило о кем-то заранее, пусть не очень умело, составленном списке тем для дискуссий. Они явно из судоходства, но их знания поверхностны.

Техсостояние судов так же, как экономика, рынок, знакомы для них не вполне, на уровне лишь названий.

Странное ощущение. После разговора с ублюдком осталось горькое послевкусие, как и от недавней истории о рейдерском захвате компании близкого друга.

Рейдерский захват! Подумать только! Поглощение предприятия против воли его собственника. Совсем недавно я впервые услышал это странное прилагательное – английское, но описывающее «бизнес-культуру» современной России (может быть, ещё Украины), – и оно зацепило меня своей необычностью.

RAID – Наезд! Набатом, звоном колоколов, прозвучавших из 90-х.

В те времена наезды не прекращались, были частью повседневной жизни страны; наезжали и отжимали все, хоть сколько-нибудь наделённые властью. Во главе иерархии стоял КГБ, за ним шли менты, потом – налоговые, в основании пирамиды были братки.

Словно мутация вируса, делающая его неуязвимым к прививкам, эволюция криминала со временем становилась всё более изощренной. Он приспосабливался к изменению законодательства, прошёл путь от примитивных захватов торговых палаток 90-х годов до силового захвата, враждебного поглощения предприятий в 2000-х…

От анализа слова RAID и «рейдерского захвата» внешний мир исчезал, погружая в отупляющее отчаяние, во мглу почти забытой жизни в России накануне вынужденной эмиграции…

Значит, и до нас докатилась волна безумных захватов. Если так, куда бы я ни шёл, на мне стоит крест. Откуда тянется шлейф? В 95-м (перед отъездом) коррумпированные менты чуть не загнали в угол. Поставили перед отвратительным выбором: платить под столом, либо закроют компанию, либо закроют меня. В те годы менты искусно выстраивали почти непреодолимые сложности и тут же незатейливо предлагали решение «вдруг свалившихся ниоткуда» проблем. Стоило лишь к ним обратиться.

– Господи! – невинно звучало их удивление. – Ну и времена наступили! – зажмурив глаза в наигранном недовольстве, восклицали они, покачивая головой и прицокивая языком. Обещали подумать, помочь – и чуть погодя находили решение запутанной ими же ситуации, в которой вдруг оказывалась жертва их хитросплетений.

Разумеется, за вознаграждение.

Сложность создаваемых провокаций, как и вознаграждения за их устранения, зависели от масштабов компании, которую они оплетали сетью интриг.

Грех, в котором они жили, как и те интриги, которые они творили, многозначительно называя их словом «бизнес», замаливался в новеньких, с блестящими куполами, церквушках, храмах и соборах, как грибы, растущих в то время в России на деньги бандитов. А рядом с ними в этих церквях стояли толпы людей, просивших спасения от причинённых им тягот и страданий, а прежде никогда ни о чём не просивших.

Зацепившись за слово «бизнес», я вдруг кое-что заметил. Тождество интонаций, с которыми это слово произносилось мерзавцем и ментами 90-х. Ну, точь-в-точь. Шарахнуло удивительной схожестью словоизлияний о сути бизнеса, которую и мерзавец, и менты явно знали лишь понаслышке.

И словно тягучая зелёная тина, поднятая откуда-то из глубины, из застоявшихся, почти умерших воспоминаний неожиданно налетевшей бурей, начала источать свой зловонный запах, парализуя сознание.

Бурление вдруг разгулявшихся волн становилось непреодолимым. Они всё дальше уносили от берега устоявшейся жизни, затягивали всё глубже и, погружали в пучину пережитых забвений всё вокруг: и вид спокойного моря напротив, и вечернюю свежесть близлежащего парка, ладно смешанную с благостным ароматом дыма камина, заполнившего вечернюю тишину злополучного дня. И, несмотря на всю красоту, небо, затянутое слоистыми облаками, горящими в красных лучах заходящего солнца, превращалось в знамение. Всё вокруг словно кричало, что мир дошёл до предела…

– Hyvääiltaa (добрый вечер), – вдруг послышался непринуждённый голос соседа.

Своим появлением он прервал моё затянувшееся общение с прошлым, вернул из тягостного раздумья в красоту уходящего дня. В повисшей на мгновение паузе он, улыбаясь, смотрел на меня. Неизвестно, как давно он стоял совсем рядом. Видимо, проводив хлопотливых воскресных гостей, просто прогуливался вдоль берега моря. Несмотря на некоторую отдалённость, в сумерках виднелся его, как всегда, добродушный спокойный взгляд. Сквозь мягкость его движений проступала особая твёрдость характера, которая отличает человека властного и неравнодушного. Его тактичность воспринималась как проявление симпатии, отчасти, может быть благодаря тому, что он знал обо мне значительно больше, чем все остальные. Возможно, больше, чем я сам знал о себе. Поскольку вся бухгалтерия и правовые документы, то есть всё сокровенное, все интимные стороны жизни бизнеса нашей Компании были в руках их семейного Предприятия. Все финотчёты, налоговые декларации, книги для аудита – всё таинство цифр добросовестно выверялось так же, как юридическая казуистика договоров на предмет их соответствия финским законам.

Достоверность всех цифр и правомерность контрактов были чрезвычайно важны в стране, где за неуплату налогов предусматривалось наказание значительно строже, чем за убийство. И, в том числе, благодаря мастерству филигранной разборчивости Юкки и Тапани – владельцев компании, шуринов Пекки, мы каждый год получали статус «ААА», означающий максимальную финансовую стабильность.

Благостное спокойствие Пекки, размеренность его движений и тишина голоса удивительным образом подчёркивали гармоничность его сочетания с ровной умиротворённостью финской природы, располагали к общению.

В доброте его улыбающихся глаз будто повис вопрос о чём-то особенном, отдельном от того, что он только что произнёс.

– «Что-то случилось?» – спрашивал его взгляд, смотревший на меня словно из другого мира. Рядом с ним особенно ощущалась вся немыслимость положения, в котором я вдруг оказался. И я почувствовал потребность именно с ним поделиться всем, что произошло в этот чудовищный день исполинской длины, наконец-то объяснивший кривые линии маршрута, начерченные АИСом 24 июля в прибрежных водах острова Готланд.

Я понимал, что сообщение о террористическом захвате «Арктик Си» у берегов спокойной Швеции может прозвучать как признание в шизофрении, но это не было обычным желанием поболтать. В его уверенном взгляде я почувствовал, что именно он может вмешаться и каким-то образом помочь выбраться из тупика.

– Пекка, ты знаешь, только что стало понятно, что пароход захватили. Бандит угрожает его затопить, расстрелять экипаж. Выставил требования заплатить, пока непонятно кому и за что, но требуют полтора миллиона. Сказал, что держит мой дом под прицелом, а в случае обращения к прессе или в полицию негодяй обещал «расчехлить оружие», – поделился я вкратце. Полузакрытые, сосредоточенно прищуренные глаза Пекки смотрели в сторону заходящего за крыши солнца. Мой рассказ получился недолгим, поскольку в пятницу мы с ним уже обсуждали всплеск возмущения, случившийся в прессе. Он был спровоцирован долгим молчанием шведской полиции, отказавшейся как-либо комментировать свой жёсткий визит на гражданское судно у берегов злополучного Готланда.

Ещё в прошлую пятницу, встретившись со мной на парковке, с лёгкой иронией в голосе Пекка спросил:

– Что же случилось с твоим пароходом? Утром я прочитал какую-то белиберду. Одни пишут о бандитских разборках, другие – о контрабанде наркотиков. Что там на самом-то деле?

Пресса в тот день действительно бушевала, задыхаясь в коллективном бесновании. Все газеты одновременно, как по команде, вывернули наизнанку свои воспалённые мозги, влекомые лишь желаньем сплести паутину невероятных гипотез. Пусть враньё, но только чтоб хорошо продавалось.

Прошла всего пара дней, но как же всё изменилось!

Тогда я с ним поделился своим возмущением от неприличного молчания всех, кого мы тогда запросили об инциденте с «полицией» у острова Готланд. Все словно замерли: посольства России в Хельсинки и в Стокгольме; Администрация флага на Мальте; береговая охрана и полиция Швеции – все как будто бы затаились в каком-то неведомом ожидании, словно хранили безмолвную тайну, сохраняли обет коллективного неразглашения…

И вот сегодня стали понятны узоры АИСа, нашлись подтверждения наших предположений. Двадцать пять вооружённых солдат на борту, и я пока не знаю, что делать.

К концу рассказа от безмятежности Пекки не осталось следа. Он сказал:

– Ничего не делай. Я должен всё передать Катрин. Оставайся на связи, она тебе позвонит.

И действительно, вскоре позвонила его жена. Очевидно, что она усомнилась в услышанном. Да и разговор на английском этим вечером нам не очень давался. Повторив свой рассказ, я сам удивился настолько, что закрались сомнения в адекватности, но не очень понятно кого.

К счастью, сдержанность интонации и твёрдость голоса Катрин отбросили все сомнения в том, что это случилось на самом деле.

– Виктор, будь дома. Сейчас к тебе приедет фон Раббе – начальник полиции с командой экспертов.

Молниеносность её реакции меня удивила сильным контрастом с привычной медлительностью её разговоров, как и у многих финнов, которые часто длят паузу прежде, чем что-то ответить, а иногда не отвечают совсем.

В облике Катрин, в её манере держаться всегда было что-то лёгкое, простодушное, выдававшее в ней трудолюбие и добросовестность. И вдруг за обычной сдержанностью её движений, воплощением женского изящества и привлекательности обнаружилась твёрдость. Её решительный голос выдавал положение, которое она занимала в правительстве и которое позволяло ей отдавать распоряжения финской полиции…

Господи, снова полиции!..

В почти спустившихся сумерках уже слипались глаза, исполинских размеров тоска сжимала грудь, проваливая меня в сумеречное состояние. На мгновение очнувшись, в тот же миг возвращался сюда, цепляясь за мысли о том, что, видимо, где-то ошибся, сделал что-то не так, пытался подняться и снова срывался, проваливался, проваливался, проваливался…

Домой. Потащился на ватных ногах. Смутно пришли на память такие же вечера, наполненные точно такой тишиной…

Когда и где это было?

Мысленно возвращался по ступеням почти забытой лестницы, по которым уже поднимался. Давно. Снова спускался, оказывался в полумраке. Погружался в густой туман; воспоминание возвращало к чему-то, но ключ исчезал.

…Спустился, нащупал ворота и по мере того, как проходил через двор, прихожую, коридор, тревога становилась сильнее. Наконец, я зашёл в немой и холодный кабинет, где сиротливо стоял небольшой письменный стол, слева – маленькое окно, справа высился шкаф, хаотично набитый толстыми разноцветными папками.

Шныряющие глаза высунулись из-за груды бумаг, указали на ветхий стул, стоявший напротив. Сквозь сжатые губы просочилось глухое урчанье:

– Вот и встретились. Проходите. Думаю, вы к нам надолго.

Он медленно достал откуда-то и положил на стол Уголовно-процессуальный кодекс и уставился на меня своим механическим, неморгающим взглядом.

Вдруг спросил:

– Какое у вас образование?

– Я учился в Макаровке[4] и в Эдинбурге. Зачем вам моё образование? Вы меня на работу хотите пригласить?

Не обращая внимания на лёгкую подколку и уставившись на меня своим неморгающим взглядом, он спросил:

– У вас есть дети?

– Да. Дома меня ждёт дочь. – Я посмотрел в окно, за которым падали листья.

Он смотрел на меня так, словно в его глазах была рентгеновская установка. Задержав на мне взгляд, он словно наводил фокус этой установкой; пытался прочитать правильный ответ на свой вопрос с тем, чтобы установить соответствие между сказанным мной и той очевидностью, которая была ему доступна. Как музыкант настраивает свой инструмент по камертону, так же и он искал, ему было необходимо сопоставить моё поведение при ответах на простые, ни к чему не обязывающие вопросы. Искал эталонные модели моего поведения с тем, чтобы использовать их в беседе со мной.

– Чудно! – на выдохе протянул следователь, делая записи в блокноте. По всей видимости, он фиксировал моё поведение при ответе на простой вопрос с тем, чтобы использовать его как эталон моей реакции при правдивом ответе. В дальнейшей беседе мой взгляд в окно станет для него индикатором правдивого ответа. Если же посмотрю в другую сторону – будет означать ложь. «Надо же, психолог, блин, – подумал я. – В его поведении всё продумано». Дальше могу сильно не утруждать себя полемикой, ограничиться краткими «Да» или «Нет». Будет достаточно жестов.

С изумительной уверенностью в своей правоте он произнёс:

– Вы обвиняетесь в контрабанде, незаконном вывозе нефтепродуктов. Вот постановление и определение об избрании меры пресечения, – он протянул мне какой-то текст на бланке с двуглавым орлом. – Я вам советую во всём признаться. Чистосердечно… ну, вы понимаете…

– Помилуйте, – посмотрев в осенний мрак, растворённого окна, произнёс я, – но с нефтепродуктами вы не по адресу. Об этом я мало что знаю, кроме того, что, агентируя пароходы от имени судовладельцев, мы заказываем топливо у тех, кто имеет лицензию на бункеровку. Кроме того, мы занимаемся фрахтованием, логистика грузов, сюрвей – делаем весь комплекс услуг в судоходстве. Об этом могу много вам рассказать. А с нефтепродуктами вы, очевидно, ошиблись.

Я говорил неторопливо, обдумывая каждое слово. Пусть следователь подстраивается под размеренный лад. Спешить некуда. Допрос не может длиться вечно. Он демонстрировал вежливость и показной интерес – использовал весь арсенал, чтобы расположить к себе. Заглядывал в глаза. Был очень заинтересован. Задавал простые вопросы, не относящиеся к нефтепродуктам, чтобы меня разговорить и понять жесты и мимику. Задавая каверзные вопросы, пытался поставить под сомнение мою правоту. Меняя тональность, темп разговора, неожиданно перескакивая с одной темы на другую, пытался вывести из равновесия. И это ему удавалось – меня раздражали возмутительные несоответствия.

То он сидел напротив с маской искренности на недоверчивом лице: участливо качал головой, хмурил брови, цокал языком. Порой складывалось впечатление, что он с головой погружён в свалившиеся на меня неприятности, глубоко сочувствует и напряжённо ищет, чем бы помочь. В то же время, с безжалостной точностью он фиксировал не только ответы, но и взгляды, все движения. Поймав мой взгляд в окно, он в первый раз оторвался от вороха бумаг на столе и пристально посмотрел на меня. Ничего не сказал. Затем неспешно дотянулся до верхней полки, взял толстый файл и, положив его на кучу бумаг, разбросанных на столе, открыл на странице, заложенной закладкой. Выразительно вытянув губы и неловко наклоняя голову, произнёс:

– Ну… вот вам и доказательства, мил человек. Советую вам самому рассказать. Оформлю явку с повинной. Вам это зачтётся. И посмотрите! Повернувшись в сторону шкафа, он широким жестом обвёл нагромождение стоящих там папок и после таинственной паузы произнёс:

– Тут все доказательства.

При этом он отчего-то покраснел до самых ушей, и его лицо перекосилось какой-то ироничной улыбкой.