Лаций. Мир ноэмов

А потом, по мере того как он поднимался в званиях, Эврибиад стал чаще летать. Он отправлялся посреди ночи во главе отряда. Четверть часа сверхзвукового полета – их хватало, чтобы у него заложило уши из-за давления в салоне, – и их сбрасывали над одним из островов. Чаще всего они выполняли задачи полиции: растащить соседние племена, у которых ссора перешла в драку, пристрелить самца, впавшего в бешенство или обвиненного в насилии. Благодаря оружию, которым их снабжали, дисциплине, мудрости и опыту Фемистокла, отряды были эффективны и смертоносны. И потому в бой вступали редко. Их окутывала особая аура, которая только усиливалась от того, что они обычно держались в стороне от рыбаков и крестьян, как и все, кто состоял на службе у Отона и потому имел доступ к технологиям.

По ему одному ведомой причине бог не любил выпускать своих жутких металлических деймонов. Но для такой мирной цивилизации, как людопсы, одного вида оружия, более опасного, чем палка, хватало, чтобы вернуть заблудших овец на верный путь.

И все же один раз их тактика запугивания не сработала, вспомнил Эврибиад.

Он ощутил, что аппарат меняет направление и морская гладь пропала из иллюминатора, ее сменило синее экваториальное небо. Аппарат завершил долгий полет по параболе. Максимум через несколько минут они прибудут в место назначения. Но и нескольких минут хватило, чтобы мысли сами вернулись к эпизоду, перевернувшему всю его жизнь. Он все еще не мог об этом забыть, хотя прошло два долгих года.

Эврибиад сосредоточенно всматривался в пейзаж в ребяческой попытке ускользнуть от собственных воспоминаний и зная, что они все равно его настигнут так или иначе.

Теперь на горизонте появился дикий берег, изрезанный на маленькие песчаные бухты и поросший густыми джунглями, а над ним – целые стада кучерявых облаков, цепляющиеся за крутые откосы единственного на планете континента. Это была почти нетронутая земля, не знающая поселений, огромное святилище бога, пришедшего со звезд.

А вдоль береговой линии шла другая. Эврибиад сощурился, чтобы разглядеть ее, и ему показалось, что он и впрямь ее видит – с такого расстояния это было невозможно, но он помнил до мельчайших подробностей, как они выглядят. Лицом к морю неподвижно и серьезно стояли плечом к плечу высокие – головы их были намного выше, чем верхушки деревьев, – величественные статуи из мрамора и кварца, похожие друг на друга как две капли воды. Они выстроились вдоль линии горного хребта. Все людопсы рано или поздно успевали над ними поработать. Сколько же их было, этих странных колоссов[31]? Феоместор как-то сказал ему, что их строй видно даже из космоса. Какое же титаническое и бессмысленное усилие приложил его народ, чтобы не осталось ни одного места на планете, где хоть один житель мог бы ускользнуть от взгляда каменных глаз этих статуй, вылепленных по образу и подобию Отона.

На людопса Отон не походил. На самом деле он и сам выглядел каменной фигурой, выточенной из скалы – только эта фигура была живая и могла двигаться. С точки зрения людопсов все в нем было странно. Его рот с крошечными зубами был не нормальной пастью, а просто чертой на мягком плоском лице, лишенном носа – разве что носом считался крохотный нарост посреди физиономии. На голове у него не имелось ушей, они находились гораздо ниже и были просто-напросто двумя кусками плоти. Отон не имел ни шерсти, ни ногтей. Его центр тяжести располагался выше, чем у людопсов. Там, где житель Архипелага естественно становился на четвереньки и двигался вперед, отталкиваясь мощными лапами, Отон умел только перебирать длинными худыми ногами. Господь Отон был по-настоящему уродливым. И не только: следовало переломить в себе целые века дрессировки, чтобы увидеть в нем то чудовище, которым он являлся.

И сам он создал чудовищ по своему образу и подобию. Несмотря на все усилия, мысли Эврибиада снова возвращались к моменту, который он так не хотел вспоминать. Воспоминания давили, как струя вонючей грязи, которая ловко скользнет в его сознание, затопит мерзостью каждый его уголок. Никогда он от них не избавится, пока будет жив.

Они прибыли ночью, и в свете электрических фонариков им открылась бойня. Черная кровь распотрошенных трупов заливала пляж, и над открытыми ранами и вывалившимися кишками неутомимо роились мухи. Посреди этого побоища лежал обрушившийся колосс, разбитый на три части. Как сказал ему Фемистокл, одно племя атаковало другое из-за того, что те сбросили наземь статую Бога.

Он с первой же секунды заподозрил, что его обманывают. По следам, оставленным каменным гигантом при падении, любой, кто умел их различать, сказал бы, что его обрушение произошло во время последнего отлива. Бойня же совершилась при приливе. Некоторые тела со вздувшимися животами море протащило за собой на несколько метров.

Фемистокл появился чуть позже, когда Эврибиад уже отправил своих людей, чтобы те собрали и наказали виновных. На лице полемарха читалось выражение, которого Эврибиад никогда прежде не видел. Вина и смиренное подчинение. Его глаза, обычно доброжелательные, в это утро были глазами мертвеца. Едва прибыв, он приказал освободить виновных, а потом дал приказ солдатам собрать и привести немногих выживших из «нечестивой» деревни по приказу бога. Потом три дня и три ночи солдаты гонялись за ними по лесу, пока не убили всех. И прежде всего – щенков и женщин в детородном возрасте.

Эврибиад поглядел на свои лапы, в тысячный раз вспоминая, что тогда чувствовал. Тогда он подчинился. Разбить колосса – было ли это более серьезным преступлением, чем поднять на нож целую семью? Следовало бы ему покончить с собой, но не передавать такого приказа? Почему он этого не сделал? Он вырос, чтобы служить. Для того, чтобы не подчиниться, нужны были сила и ум, которых у него в тот момент даже отдаленно не было. Он стал скрести когтями кожу на руках, не отдавая себе в этом отчета. Он делал это каждый раз, когда вспоминал об этом, как будто двух лет не хватило, чтобы очиститься от крови.

После этого случая он собрал своих верных бойцов. Не все знали, что случилось в те несколько жутких ночей, а ему не хотелось делиться с ними воспоминаниями. И все же он их убедил. Итак, в тайне построив трирему, они сбежали, чтобы вести вольное существование. Часто – у костра, под звездами – они пытались наметить первые линии плана более глобального восстания.

Берег сменился горными массивами в центре континента, потом высотным плато. Пышный кадуцей низин скоро уступил место более скромным растениям в широких травяных полях, испещренных одинокими деревьями, лучше приспособленными к более холодному климату и редкому дождю; в этих полях паслись стада гигантских травоядных. Изображения этих огромных созданий завораживали Эврибиада в детстве. Здесь становилось гигантским все, что в его мире было карликовым: слоны, ленивые гиппопотамы, валяющиеся в речной тине, толстошеие буйволы. А может быть, все было наоборот: в тесноте архипелага звери стали меньше. Так что Эврибиад глядел на огромные дикие стада, скачущие через долину внизу – отсюда они казались скоплением крохотных точек.

И тогда, когда он этого уже не ждал, на горизонте появилась черная линия Корабля. Его называли «Domus Transitoria».

* * *

Когда процесс был закончен, Ойке ускользнула. Пусть теперь поработают другие. Ее создание жило, и его ментальные способности на первый взгляд соответствовали требованиям, заложенным в эксперименте. Взаимодействовать с новым воплощением Плавтины – это уже следующий шаг, которого Ойке пока не готова была сделать.

Она долго работала над ее рождением, в самой глубокой тайне, с убеждённостью, которая граничила с мистической. Теперь, когда все было сделано, она ощущала себя как будто раздавленной. Создать жизнь. Не совсем биологическую, но очень похожую. Забросить новое сознание в круговорот становления. У создания, которое она породила, была ее собственная жизнь. Совершенно новая, непредсказуемая. Она прервет смертоносную тавтологию версий Плавтины, равных в своем безумии.

Ойке устремилась, как на крыльях, в другую часть Корабля. Туда, где, как она знала, можно будет с полной откровенностью поговорить с другим существом. На самом деле – единственным другим существом на Корабле. Его манера говорить была по меньшей мере нетипичной, но ничего лучше у Ойке под рукой сейчас не было. Так что она снова углубилась в туннели данных, полные суетящихся ноэм, которые уже начали ритмичные песнопения, готовясь к Экклесии. Она обогнула анклавы, принадлежащие Блепсис – ее удручало полное отсутствие у сестры интереса к реальности. Под началом ее сестры находилась лишь горстка разрозненных помещений, большинство из которых находилось в ее собственных владениях или на территории Текхе. Некоторые из них были крохотными, другие – достаточно большими, чтобы вместить радиотелескоп. В противоположность ей, Плоос была главной хозяйкой в этих местах: она отвечала за установленные на корме машины, которые обеспечивали движение корабля. Ойке проникла в ее владения, взмолилась про себя, чтобы избежать неприятной встречи, и наконец достигла своей цели: монадического модулятора.

Само по себе устройство было небольшим; основная его часть была спрятана в невидимом и недостижимом месте, за пределами традиционного пространства-времени. Ойке помнила о том давнем времени, когда, следуя договору, который они заключили с Плавтиной, она устроилась на Корабле и наблюдала за постройкой его гондолы. На последнюю она теперь и смотрела: это был металлический куб, стороны которого составляли триста метров. Гладкие и матовые бока прикрывали целую систему из электрических трансформаторов и охладительных систем, работающих на натрии.

Сложная промышленная аппаратура вместо колдовского замка.

Освещение было скудным и неприятным – всего несколько ламп аварийного освещения тут и там. Ему оно было и не нужно. На самом деле ему ничего не было нужно – только покой, необходимые координаты для совершения мгновенного перемещения и огромное количество энергии. Обычные Интеллекты понятия не имели, как именно функционируют эти странные гости. Они объясняли, что перенос из одной точки пространства в другую – просто изощренная формула дифференциального исчисления. Почему эта операция требовала столько тераваттов энергии в час за такое короткое время – не знал никто, кроме самих модуляторов.

Что до Ойке, она подозревала, что эти существа работают над чем-то, что абсолютно не сводилось к функционированию в качестве главных моторов для Кораблей в эпантропическом пространстве.

Она подошла так близко, как только могла, а потом встроилась в систему интерфейсов.

– Анаксимандр?

Жилец отозвался только через несколько долгих минут. А потом, резко – в разуме Ойке ощутилось чужое присутствие, заняло все свободное место в ее сознании, или же, наоборот, ее вдруг затянуло в целый водоворот смыслов, которые превосходили ее и растворяли в себе. В этом не было ничего от общения разумов: ни от ленивого обмена словами между людьми, ни от курсирующих туда и обратно сложных аргументов в диалоге хозяев эпантропического пространства. Поскольку от самых примитивных криков антропоида, двести тысяч лет назад бегавшего голым в теплой саванне изначальной планеты, до самого изощренного коммуникационного протокола между ноэмами, общей характеристикой всех языков всегда была линейность.

Но модулятор это не заботило. Он не говорил. Ему была неизвестна произвольность знака и его примитивная расшифровка. Он сразу давал доступ к своей мыслительной системе или же к системе своего существования? На этот вопрос у Ойке ответа не было. В какой мере уместно говорить о мысли, если одна вычислительная операция в его исполнении продвигала вперед корабль весом в две тысячи миллиардов тонн?

– (Вас давно не было (в вашей темпоральности (иллюзорном и ограниченном восприятии мира)).

Как всегда, его не-дискурсивная манера коммуникации ввергла ее в замешательство. Он добавил, прежде чем она успела откалибровать собственное сознание достаточно, чтобы ему ответить:

– Вы хорошо спали эти два тысячелетия?

– Это больше походило на смерть, чем на сон. Какие новости снаружи?

– Нам нравится (не думайте, будто я не понял вашу (маленькую) хитрость).

Она сделала мысленный жест, который в реальном мире был бы хлопаньем глазами – с удивлением и оскорбленной невинностью. Он добавил:

– Ваша маленькая игра, состоящая в том, чтобы вытягивать из меня информацию (напоминание: подписанный договор (который указывает: никакой помощи (id est в отношении информации) без необходимости (согласно вашим нормам (но также и моим (мои нормы более сложные)))

– Мой дорогой Анаксимандр, – сказала она, смеясь, – вы ни на йоту не изменились.

Эквивалент улыбки расцвел в сложной интерактивной системе, объединяющей их в этот момент. Рассеянная дрожь радости, сотканной из множества эмоций, тщательно проанализированных и обработанных. Монадический модулятор не был наделен эмпатией, однако был – в своем роде – другом.

– А вы – да, эфемерное создание. Но вы остаетесь единственной в своем роде. Ваша склонность к изучению сложности (биологической) приближает вас (в незначительной степени) к тому, чем интересуемся и мы. Это не случайно (нет ничего случайного) (к тому же мы давно знаем: характер (более, чем простая способность (предрасположенность души) унаследован (переписан согласно вашим ограниченным вычислительным возможностям) от Плавтины (настоящей (или по меньшей мере самой первой, поскольку вы сами не менее Плавтина))).

– Я не Плавтина, – встревоженно ответила она.

– Идентичность, расхождение (антропоморфные сказочки).

Она секунду помедлила, прежде чем продолжить. Она давно уже знала Анаксимандра и в какой-то степени доверяла ему. Но должна ли она вмешивать его в собственные интриги? Она решила, что да:

– Это не сказки, это серьезно. Мы с сестрами разошлись во мнении относительно желаний Плавтины. Останетесь ли вы нейтральным, даже если это будет угрожать целостности Корабля?

– Меня держит договор, Ойке.

– Даже в случае опасности?

– Ваш вопрос (наводящий, хитрый (но хитрость – одно из жизненных качеств)) исходит из принципа (или же стоит сказать «предрассудка» («ошибки»)?), что этот модулятор – единственный в своем роде (как вы). Множественные перспективы, но только один взгляд.

Она пожала плечами. Анаксимандр утверждал, что все монадические модуляторы представляют собой одно коллективное сознание. Идея мгновенной коммуникации шла вразрез со всеми законами физики. Конечно же, если имелась в виду не передача данных, а феномен другой природы. Некоторые выдвигали гипотезу, что нейтральность, которую проявляли эти странные симбионты звездных Кораблей, позволяла им таким образом существовать, не нарушая принципов теории относительности. Ойке, в свою очередь, считала, что речь идет о стратегии выживания паразитирующего вида.

– Даже если вы – своеобразное божество, – продолжила она, – потеря единства все равно будет иметь свою цену. Не так уж много существует на свете Интеллектов, которые станут носить по свету одну из ваших версий.

– А кто вам сказал, что мы взаимодействуем только с (какое неудачное название) Интеллектами?

Этот вопрос вновь вверг ее в пучину замешательства. Ей хотелось засыпать его вопросами, но он весьма серьезно продолжил:

– Ваш дар сближает нас, Ойке. Он берет свое начало в тех же событиях, что привели (если выражаться в терминах (несовершенных) вашей линеарной причинной связи) к нашему собственному рождению (как к моменту, возможному, а не необходимому с точки зрения Вселенной).

– Объяснитесь, – отреагировала она очень живо, чтобы скрыть свое удивление.

Это было очень в характере Анаксимандра. Он делал такие откровения будто бы невзначай, к слову, и только спустя какое-то время Ойке понимала, насколько его слова, какими бы хаотичными они ни казались, представляли собой глубокую внутреннюю согласованность.

– Тема ваших исследований отдаляет вас от рациональности (узко высчитанной (безвкусной) пифагорейцев (скучных созданий).

– Мои решения абсолютно рациональны, Анаксимандр, и соответствуют требованиям Уз, – отрезала она, уходя в оборону.

– Без сомнения, без сомнения. Но существует короткий путь (можно срезать), способ второго порядка, чтобы познавать и действовать (считать, совершать (идентичные операции))…

– Deuteros plous[32], вторая навигация, – перебила она его, произнеся это почти нараспев. Мифический пережиток платоновской философии. Сказочка.

– И все же… Вы наверняка немного в нее верите, раз провели (упорно работали) столько времени (по вашим меркам) за созданием этого существа (этой Плавтины (которая на самом деле не она)). Вы идете вместе с ней по обратному пути (с какого конца ни смотри, в итоге выходит одно и то же) последователей Платона (которых никак не оставляла идея выйти за рамки человека (биологического) с помощью машины (вычислительной)).

– Откуда вы все это знаете?

Она спросила это сухо и будто бы автоматически – не тот вопрос она собиралась задать. Она никогда не рассматривала свой план с такой точки зрения, но в какой-то степени он был прав: она осуществила давнюю мечту о плотском единстве человека и автомата: то было кредо, которое веками воодушевляло неортодоксальную секту радикальных пифагорейцев, и в итоге привело к худшей тирании, которую когда-либо знало человечество. Перечеркивало ли это ее собственный труд? Однако же, прежде чем она успела как-то исправить положение, Анаксимандр продолжил:

– Ойке, мы ее встретим (в вашем будущем) и поможем ей. Только один раз (сегодняшний (подарок) от нас Ойке (нашей подруге при Плавтине)). Сейчас это меняет суть нашего разговора, потому что мы узнаем о ней только в будущем, а говорим о ней с вами сегодня.

– Где? Когда это?

– Сложно сказать. Примите настоящее (крошечное искажение, большие последствия) таким, какое оно есть, и не просите большего.

– Что вы ей сделаете?

– Я подарю ей ее собственное прошлое (обрывок информации (направление в поиске)) (мне это легко осмыслить, а для нее это – настоящий лабиринт). И только если ее запрос будет оправдан.

– А как она узнает, так ли это?

– Это будет очевидно (но для здравого смысла очевидность не имеет значения (так вы не верите во вторую навигацию?))

– Я думаю, что у воплощенного, живого существа больше ресурсов, чем когда-либо будет у вычислительного интеллекта вроде меня. Я считаю, что она может быть нашим выходом из катастрофической ситуации, в которой мы оказались после Бойни.

– Мудрость.

– Так вы одобряете мои действия?

– Для вас это так важно?

– Да, – обрубила Ойке.

– Мы одобряем умножение возможных вариантов (равновесие между оптимальным порядком и максимальным разнообразием). Каждая попытка (даже такая скромная, как ваша) удаляет Человечество от угрозы вымирания.

– Человечество мертво.

– Оно не сводится к Homo sapiens sapiens (вы и Анаксимандр (и другие) тоже его часть) (это передача устремления (начало которого лежит в (незначительных) одноклеточных (тех, что водились в первичную эпоху на изначальной планете) биологическим или же другим путем).

– Цель моего создания – не заменить ее!

Стоило ему только озвучить подобную гипотезу, и в ней разбушевались Узы. Ее вдруг затошнило, и она почувствовала, что дрожит. Разговор напомнил ей о ее собственных страхах. Она напоминала себе самой насекомое, завязшее в соке, в панике дергающееся, но не способное освободиться; и которое скоро вовсе перестанет двигаться.

– И все же этот порыв (хотя вы сейчас и не можете это признать) реален (он не сводится к вашим желаниям (и вашим целям)).

– Значит, у меня тут нет никакого свободного выбора?

Анаксимандр долго колебался, а потом произнес с некоторым пафосом:

– Есть, мой друг. Вы сделали выбор (согласно вашей перспективе) (по необходимости), однако существа рождаются и умирают всегда по одному и тому же принципу (если посмотреть с общей точки зрения (точки зрения системы))[33]. Вы не более свободны в ваших действиях, чем ваши сестры.

И он исчез. Удивленная Ойке почувствовала это прежде, чем поняла, что так и есть – по заключительному тону его реплики. На мгновение она будто бы зависла в пустоте, не зная, что думать и что делать.

Значит, он поддерживает ее план и в ближайшем или в далеком будущем поможет ее созданию. Для нее это было важно – без всякого сомнения, важнее, чем должно было быть, учитывая, насколько странным было это существо более божественной, чем вычислительной природы. Но, помимо этого очевидного обещания, что еще Анаксимандр пытался сказать? Она никогда не была уверена, что правильно его понимает. Память позволяла ей вернуться к его словам на следующий день и проанализировать каждое изменение интонации, выискать малейший тонкий намек.

В любом случае настало время Экклесии. Если ей повезет, Плавтина – настоящая – та, чьим аспектом была Ойке, – будет так занята, пытаясь переломить волю Плоос, что не обратит особого внимания на Текхе, Блепсис и ее саму. И даже если Плавтина решит окончательно стереть ее индивидуальность, точка невозврата уже пройдена.

Она резко остановилась. Ей пришла в голову неожиданная мысль, заставив забыть об Экклесии. Мысль о ее сестрах, о ее разговоре с модулятором монад. Вся долгая беседа с Анаксимандром – теперь Ойке была в этом убеждена – не имела другой цели, как подвести ее к финальной тираде. Она узнавала его причудливую логику: он тоже играл по сложным правилам – точнее, порой обходил эти правила. Почему он так ее выделяет? Интуиция подсказывала ей, что странное существо совершенно не случайно настаивает на их близости. Какие у него планы? Но она отмела эти мысли. Было кое-что более срочное.

Если, как она подозревала, ее сестры готовились к атаке, которая могла иметь катастрофические последствия, эта атака должна была совершиться сейчас: после Экклесии будет слишком поздно. Она засомневалась. Никто из них, кроме Плоос, не обладает достаточным честолюбием, чтобы свергнуть Плавтину. Однако вести расследование было легче всего в обширных владениях Текхе. Уже давно через каждую микротрещину в металле проложили себе дорогу корневые волоски, проникнув на ее территорию и создав фантомные связи с ее собственной сетью. Жизнь, подумала Ойке с толикой превосходства, стремится занимать все свободное пространство. Она отыскала доступ – через скромный и пассивный интерфейс. Потом, поправив маскировку и скрыв, насколько возможно, свою силу, она устремилась в темноту вторичных отсеков, тех, что обрамляли центральный тамбур.

Она покопалась в основных транспортных узлах и отыскала еле заметный отпечаток присутствия своей сестры. След был еще горячим. Найти то, что она искала, оказалось еще легче, чем она рассчитывала. Вот оно, у всех на глазах, будто черная тень в звездном небе. В сети специальных функций безжалостно стерли крошечный интеллект: тот, кому досталось задание создать ракету-гонец, потребованную Плавтиной. История события – тщательно сохраненная в памяти второго уровня – содержала несколько незначительных ошибок – повторных операций. Она заподозрила, что Текхе нарочно свела маленький интеллект с ума, чтобы можно было его уничтожить, не возбудив подозрений. Что она хотела скрыть? Сговорилась ли она с Плоос, чтобы не исполнять приказ? Невозможно это определить.

Ее сестры что-то задумали и уже далеко продвинулись в реализации своих планов. Но уже не оставалось времени до Экклесии. Какие варианты останутся у Плоос и Текхе после того, как Плавтина их перенастроит? По всей логике, у них не оставалось никакого пространства для маневра. Эта мысль не принесла облегчения. Она предчувствовала катастрофу, но не могла ее предотвратить. С тяжелым сердцем она поспешила покинуть периферийную зону корабля, откуда ей пока больше нечего было взять.

III

Людопсам виден был только самый край корабля «Транзитория». Восемьдесят километров в длину, двадцать в высоту: вершину еле получалось разглядеть, ведь самые высокие горы на планете, поставь их рядом с кораблем, оказались бы гораздо ниже. Стальные чешуйки, каждая из которых весила тысячу тонн, покрывали – словно змеиной кожей – корпус корабля, который только издали казался гладким. Каждый дюйм его поверхности мог перестроиться, открыться огромным люком, являя свету пучки остроносых и длинных смертоносных машин. Гигантская аббревиатура, написанная шестисотметровыми латинскими буквами, слегка выступающими вперед, при свете дня была почти не видна, и Эврибиад различал буквы S, P, Q и R только потому, что знал, куда смотреть и что там должно быть написано. Ближе к корме выпуклости становились более очерченными, а структура корабля уменьшалась в ширину и в длину, завершаясь шестью силовыми установками, расположенными по кругу и напоминающими огромные колокола.

Если когда-нибудь это судно сдвинется с места – мифическое событие, которому до сих пор ни один людопес не стал свидетелем, – из этих установок вырвутся струи огня, обжигающие, как солнце, способные протолкнуть такую массу вперед, в черный океан за пределами неба. А ведь это только вспомогательные реакторы…