Алмазы бывают разные. Повесть

Алмазы бывают разные

Повесть

Сергей Кучерявый

Художник Ксения Струкова

© Сергей Кучерявый, 2024

ISBN 978-5-0055-2471-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

История эта, а вернее будет сказать, небольшой, но весьма ёмкий рассказ о ряде забавных происшествий пришёлся в аккурат на череду всеми любимых майских праздников. Случилось это всё не в столь далёком прошлом, конечно же, если учитывать условную относительность летоисчислений календаря. Хотя, признаться, – Настоящее, Прошлое и Будущее – это такая скользкая тема, что неровен час, можно запросто на ровном месте погрязнуть в размышлениях – всё это так относительно. А ведь и вправду, ведь по факту то любое деяние или даже просто слово, едва ли покинувшее уста – это есть уже официальная история. А вот место для шага вперёд, куда в самом ближайшем будущем, пусть и абстрактным, а быть может и вовсе натуральным образом устремится стопа – это и есть Будущее. И насколько же она мала, насколько непостоянна, а главное, ничем неизмерима та воистину живая величина, что в мире нашем носит имя – Настоящее. Так вот однажды, творческим образом стирая грани времени, я и оказался в тех, неописуемой красоты местах, где когда-то бывал, работал, вкушал и мыслил сам Сакен Сейфуллин. Он, погружаясь во все тонкости и глубинны этих исторически значимых мест Земли, действительно мастерски увековечил целый ряд бессмертных легенд, что по сей день находят отклик в сердцах. А имя тому бесценному местечку – Бурабай или же попросту курорт Боровое.

И всё же, как тонка и неуловима та нить настоящего времени, а главное, насколько она сильна и влиятельна по отношению к человеку. Да, по прибытию всё то богатство природы, как ни странно, никуда не сбежало из курортных мест, чего, увы, нельзя было сказать о внешней структуре того целебного района. Виной всему послужил тот, по сути, бренный эффект очередного мирового экономического кризиса, коим в своё удовольствие также, вгоняя страну в ещё большую яму, охотно пользовались все кому не лень, включая повсеместное тараканьё управляющих государственных чиновников. Итак…

Прибытие

Ближе к полудню, поезд тихонько встал на одноимённой станции и наш вагон принялся стремительно пустеть. Тут же с другой стороны прибыл ещё один немалый состав, вероятно, с такими же желающими с пользой провести затяжные выходные в целебном санатории посередь скалистого бора, отчего я намеренно прибавил шагу. Юный ветерок попеременно ласкал весенние просторы то тёплыми, а то и прохладными порывами, ласково шелестя едва ли широко распустившейся листвой. Этот ветерок местами ленно, местами дерзко и абсолютно самобытно распространял по всей вверенной ему атмосфере совершенно искренний, праздничный дух времени, дух пробуждающейся Земли. Едва ли переступив изначальный «Рубикон» мая, он своим вольным дуновением заблаговременно уже настраивал всех и каждого на некую ласковую, впереди идущую летнюю пору, в неге которой хотя бы разочек, да обязано будет случится нечто счастливое и волшебное. На календаре вовсю зиял знаменательный, облюбованный трудовым человеком первый день мая, но как, ни странно, ни торжества, ни чествования мира труда нигде замечено не было. «Странно» – подумалось мне, ведь нигде не виднелось никакого, пусть даже и принудительного субботника с прохлаждающейся школотой. В отместку тому порядку, а также в противовес той воспалённой экономической болезни чинов, всё тот же беспризорный мусор, оставшейся от последних снегов, продолжал безнаказанно и нелицеприятно валяться по углам и обочинам знаменитого курорта. Наскоро миновав все вокзальные препоны, я вышел на площадь и там же обмер на месте. Вокруг нигде, ни на дырявой парковке, ни где-то подле, нигде совершенно не виднелось ни единого трансфера, ни даже какого-нибудь самого захудалого автобуса с привычно кричащими представителями различных домов отдыха, не было никого. «Странно» – уже вслух томно подумал я, и принялся дальше по пути оглядываться, шагая вперёд с весьма недовольным лицом. Пройдя ещё немного дальше, я вновь замер в исступлении, будто бы меня внезапно поразил электрический ток. Моему взору открывалась такая картина: к тому времени из здания вокзала уже потянулась вся та разнокалиберная вереница людей, среди которой в изрядном количестве шли, плелись, ползли люди с явными ограниченными возможностями, люди инвалиды, каждый в своём роде. Я, признаться, и сам человек с физиологическим изъяном в виде диабета и прочих сопутствующих осложнений, на основе чего мне эта путёвка и была выдана, но по сравнению с той вязко тянущейся гурьбой, я, по крайней мере, был тверёз и безболезненно мог передвигаться. Но, так или иначе, вся крамольная соль той безумной картины находилась на другой стороне, куда также пал мой на миг застывший взгляд. Вероятно, не так давно на основе всё той же гениальности какого-нибудь там очередного гос постановления, все санатории и дома отдыха вмиг лишились дотаций, вследствие чего, были вынуждены сократить свой бюджет, а также упразднить встречу отдыхающих на площади у вокзала. От такой наглой вольности улыбчиво сияли лишь местные таксисты, что кучным арсеналом стояли подле и радостно потирали руки в предвкушении неизбежной выгоды от их внезапно возросших цен. А тем временем, инвалиды вместе с прочим людом растерянной и разочарованной походкой с матюгами брели к словоохотным извозчикам, шли словно бы на дивный аромат цинично манящей прикормки. Делать было нечего, пришлось соглашаться. И, скомпоновавшись по одним и тем же местам назначения, мы принялись рассаживаться по машинам.

Персональный счётчик лет человека, безусловно, в своей хронометражной памяти бережно хранит те или иные знаменательные, яркие фрагменты жизни, но таковыми они являются лишь для него самого, да и к тому же те воспоминания часто имеют весьма сакральный статус. И всё же, чем же делиться с малознакомым обществом, пока счётчик такси мотает свой километраж? Наверняка, у каждого в запасе имеется какая-нибудь своя эксклюзивная дюжина различных сюжетов на тему пустых дорожных бесед с небывалыми преувеличениями и даже с геройскими вкраплениями? И ведь каждый участник тех бесед заведомо знает и понимает, что всё услышанное в процессе необходимо делить, как минимум, на три, дабы вынести из этого хоть какую-то истину, но не проходит и мгновения, как человек, попав в полосу вещания, не замечает, как сам уже смело плетёт узоры из своей некогда банальной истории. Вот мы четверо абсолютно разных мужчин, впервые увидевших друг друга, просто едем в одном направлении в такси. Вот о чём должен быть попутный разговор? Естественно, это: знакомство, профессии, диагнозы, внезапные общие интересы, негодования миром, государством, медициной, там же попутно несколько традиционных смешливых небылиц. В общем, салон авто живо гудел и весь наш не столь продолжительный путь к общему санаторию был заполнен сплошь лёгковесной болтовнёй. Я говорил мало, да и, признаться, слушал я тоже периодами, так, разве что из общего контекста падало мне на слух, я что-то поддакивал в ответ и не более того. В большей степени я умиротворённо глядел в окно, следя за извилистой на удивление ровной дорогой, сопровождаемой живыми иллюстрациями весеннего бора, который, то и дело, не переставал восхищать и манить в свои глубины, где таинственно царит спокойствие и тишина.

Стойка администратора своей уютностью чем-то походила на стойку бара, такая же высокая, широкая и имеющая весьма приятную девичью улыбку во главе. Мимо взад-вперёд, каждый по своему маршруту, регулярно сновали отдыхающие, с интересом бросая любопытный и иногда даже горящий взгляд на вновь прибывших, которые в этот раз исключительно мерно тянулись к стойке регистрации на протяжении целого дня. Рядом в соседнем смежном зале, также поглядывая на приезжих, сидела компашка седовласых озорников, которые усердно и в меру шумно играли в карты. Удивительный их жизненный опыт позволял им одновременно: и играть, и спорить, и беспрестанно замечать движение в холле, а также всё это дело ещё и комментировать. Главным зачинщиком всех тех возбуждений, как выяснилось позже, был щупленький, небольшого росточка старичок с тростью, болезненно хромающий на правую ногу. Его звали Булат, дядя Була. С ним был ещё друг, прибывший также намедни. Как и первый, был он худощав, среднего роста, правда, более сдержан и интеллигентен. Голова его была бела словно бы мел, но это ничуть не умоляло его жизненного заряда, что нередко откровенно искрился в его серо-голубых глазах. На вид это были два образованных старца, они заметно выделялись из общей компании картёжников, они также оба часто говорили на каком-то своём языке.

– Вот скажи мне, начмед, – с задором шепелявил старик с тростью, – ты вот всё зло думаешь о том, что нас на вокзале никто не встретил? Ведь ни одного автобуса не было! А я тебе сейчас всё расскажу.

– Да не надо мне ничего говорить! Ходи, давай! Вон, даму бей!

– А я тебе всё равно расскажу, я тебе поясню, – гоняя из стороны в сторону конфетку, старик тут же принялся наскоро излагать подробности, – ты-то, начмед, пока в штабе-то в своём гематогенками баловался, трудом, измором, да отборным матом солдат лечил, я же в это время, на минуточку, тридцать лет в эпидемиологии оттрубил, и малость понимаю ситуацию.

– Бери карты, светила ты науки! – промежду прочим привычно вставлял вечно спокойный, худощавый бывший начмед Тимур Рустамович.

– Ага! Так вот, нате, кстати, вам вальта козырного. Так вот, если бы нас, как и прежде встретил и привёз автобус, сколько их там на площади обычно стоит: два три, так вот, вся бы эта шобла до вечера бы стояла здесь в холле. То есть в формате эпид окружения на сегодняшний день – это недопустимо. Отсюда и наплыв идёт медленный. Понятно?

– И наплыв, и навар, – завистливо кто-то воткнул из игроков, сидевших также за журнальным столиком подле бурлящего аквариума, – ведь по любому же с этой ситуации кто-то да имеет свою нехилую копейку!

– Ой, это не ко мне, товарищи! Это вон, к начмеду, это он умеет с подобным делом обращаться, документы там, разрешения всякие, тактика, обходные пути – это к нему! – ёрзал, сидя на месте мелкий старичок.

– Долго думал, светила науки? Чего ты собираешь то? Я в отставке, на пенсии десять лет уже как! Да и не было у нас никогда такого. Всё только по уставу, – пытаясь быть серьёзным, Тимур Рустамович, едва ли глянув на своего коллегу, также решил капнуть яду, – хотя…, Була, ну, куда тебе-то понимать мои дела, человек ты с мигалкой? Гы-гы. Ходи, давай!

– А чего ходить то? Туз вышел. На вот тебе два короля вместе с козырным и червонец бубновый тебе на пузо. Ладно, хер майор, не расстраивайся, повезёт в любви. Смотри, вон ещё люди приехали, ты погляди, и музы там виднеются.

– Нахрена тебе муза? За аспирином бегать? Или пошалить тебе захотелось? Заставишь её опять бежать, куда глаза глядят с диким криком: «Эпидемия Пыльно – Дождевой Золотянки! Спасайся, кто может!»

– Ой, да ладно, когда это было то? Зато весело же было, согласись.

– Ага, так весело, что уже как лет восемь минуло, а нас с тобой на юг до сих пор не пускают!

– Ой, да туда сейчас никого не пускают. Где пульт от телевизора?

– О, нет, нет, нет, это без меня! – завопил начмед, – ты меня ещё в купе достал, ретранслятор ты старый. Сейчас там как раз новости… Ой, нет, я пойду лучше северным сосновым воздухом подышу, раз на юга нас не пускают из-за кое-кого, – эмоционально, с шутливой претензией акцентировал прямой как стебель начмед, нагибаясь над мелким, сутулым эпидемиологом, который нервозно крутил вертел в руках пульт от телевизора, приготавливаясь вещать, а главное, доходчиво всем всё разъяснять, всему разновозрастному холлу.

– Да…, пойдёшь на улицу, слышишь, начмед? Говорю, будешь на улице, провентилируй там, когда и во сколько шашлычная открывается, и заодно, где мороженое продаётся.

– Опять ты за своё! Я тебе, что полицай что ли? Мне, знаешь, не жалко, у меня достаточно денег, чтобы купить себе шашлык, и угостить кого надо мороженным! Именно купить! Слышишь? Эй, рецидивист-эпидемиолог!

Но все слова друга были тщетны, так как новостной канал Булата уже вовсю, принялся озвучивать горячие заголовки выпуска. В след уходящему начмеду, его полит активный друг, как обычно проговорил что-то невнятное, наподобие: «Бабе цветы, дитям мороженое!». Но к чему и для чего это было сказано? – извечно спокойный начмед выяснять не стал, хотя бы даже от того, что это было просто бессмысленно. Оглядев ещё раз послеобеденное, весьма хаотичное передвижение постояльцев, Тимур Рустамович неспешно вышел на крыльцо и отправился по направлению к лесной аллее.

Соседи

Я же тем временем, наконец, дождавшись своей очереди, получил ключ от номера и отправился в другое крыло, дабы расположиться, переодеться и отдохнуть. Вскоре в номер прибыли ещё два постояльца, один к вечеру, а другой поздно ночью, и обоих, как позже прояснилось, звали Викторами. Тот, что первый, был небольшого росточка, бывший водила грузовых машин, а ныне, человек страдающий болезнью Паркинсона. Лет ему было за сорок, руки его бесконтрольно, то тряслись, то били ходуном, а то подёргивались мелкой дрожью. Сам он был щупл, прост и опрятен, не выделялся и не был противен ни лицом, ни поведением. Витёк сразу смекнул, что я не из гулящих, и приехал я для поправки здоровья, поэтому предложения на счёт попить пивка в мой адрес особо не прилетали. Да и сам он, честно говоря, не злоупотреблял, лишь по вечерам в номере или же на улице в окружении весенней природы, Витёк по-своему, по-мужски тихонько наслаждался отдыхом. Иногда мы с ним подолгу говорили обо всём подряд, в основном, конечно, преобладали какие-то рабочие, бытовые темы, а также традиционные моральные заголовки нашего времени. Второй же сосед, ещё один человек с «победитовым» именем въехал ночью, ввиду чего по-людски мы с ним познакомились лишь ближе к обеду. Он был высок, строен, немногословен и имел статус слабовидящего. На вид, на манеру общения он выглядел не особо взросло: джинсовка, кеды, бейсболка, укоренившаяся зажатость с явными задатками социальных комплексов, в общем, он максимум тянул на подростка, хотя, как позже выяснилось, что самым молодым в нашем номере оказался именно я, а этому подростку через полгода минует уже полвека. В комнате, признаться, я появлялся довольно-таки редко, заходил разве что только поспать, принять душ да переодеться. Мой круг интересов всем был известен это: какие-то спортивные, медицинские процедуры, ходьба, природа и здоровый режим, на что сплотившийся дуэт моих соседей особо не претендовал, да и я всегда проскальзывал мимо них с какой-нибудь шуткой, новостью или анекдотом. Два Витька в некотором роде сдружились и регулярно пили пиво, когда в номере перед экраном телевизора, а когда и в беседке на улице, куда и я с радостью примыкал, так за компанию. Со дня заезда минуло уже несколько дней, и к тому времени у меня сложился вполне определённый маршрут всех моих передвижений: процедуры, прогулки по лесу, неспешный променад по побережью озера, ну, и, разумеется, вечерний выход в свет. Да, ввиду моей коммуникабельности и личных интересов ко всему, куда бы я не направил свой шаг, повсюду у меня уже были знакомые, лица, имена, улыбки и просто приветливые взгляды. Я гулял, ходил, бродил, без предпочтений одинаково много общался с младым и почтенным контингентом, с большими и малыми компаниями, с грустными и весёлыми людьми. У многих я спрашивал даты рождения, историю жизненного пути и причины болезненного недуга. На тот период времени я активно познавал, изучал древние трактаты великих умов, тесно переплетённых с астрологией и астромедициной, мне это было интересно. Навязывать я никому ничего не навязывал, да и афишировать подобную кладезь знаний я не собирался, так как данное моё направление в большей степени у людей ассоциируется с некоторым понятием «погадать», что категорически ко мне не имело никакого отношения. К науке – да, к наблюдениям – да, к анализу мысли, к знаниям, также сопряжёнными с прочими интересными доктринами – тоже да, но никак эта моя деятельность не была связана с закоренелым клише о бестолковых россказнях о том, чего в действительности никогда не будет. В общем, майские деньки начинали уже вовсю мелькать лёгким галопом, и я старался ничего не упускать.

Прогулка у озера

Май всё шибче одаривал нас своим теплом, магия весенней нежности всё сильнее входила в раж и смело брала верх над едва ли отошедшей ото сна северной флорой. На фоне преобладающих сосен, что супротив циклам природного года всегда оставались в свеём неизменном одеянии, листья, а также ранние цветочки, и вся прочая зелень особо не пестрели, зато отчётливо дурманили каждого прогуливающегося своим стремительным ароматом распускающейся весны. Я в очередной раз вышел на прогулку, я наслаждался одиночеством, если, конечно, не брать во внимание окружение весьма любопытных и смелых беличьих семейств, что, вероятно, уже также стали неотъемлемой частью туристского антуража. Ясное утро курорта пока что ещё сдерживало начало шествия знойного дня, таков уж был норов северных мест, вся горячность дня в тех краях наступала отнюдь не плавными шажочками, а ступала она, как правило, исключительно жаждой угловатой поступью, отчего прохладное утро могло вмиг обрасти липким назойливым ультрафиолетом. По маршрутным тропкам и соседним аллеям также гуляли люди, кто-то шагал вдумчиво, кто-то в темпе спорта уверенно наматывал круги, оставляя в тиши лишь шелест обуви и звонкий шлейф дыхания, кто-то гулял семьями, собирая попутно шишки, икебаны, играючи прячась за деревья. Такой прелестью обладали в основном молодые семьи, что пребывают пока что ещё в единении, где-то в чувственном куполе интересов, где любовь ещё пока и вовсе не думает о спарринге с бытом и рутиной. Правда, среди тех семейств изредка, но всё же встречались эти особенно счастливые пары, кто на зависть всем унылым лицам, сумели таки пронести свои чувства в самые глубины, украшая заботой каждый болезный день. Я шёл по извилистой бетонке, шёл и всё никак не мог надышаться этим чудным утренним воздухом. Моей единственной целью являлось самое обыкновенное желание никуда не торопиться, я просто отдыхал и, огибая путь, сменяя ракурс пейзажей: рощи, лужайки, булыжные камни, я намеренно держал свой курс к заповедному «Щучьему» озеру. И уже на подходе к берегу внутри меня что-то ёкнуло, что-то всколыхнулось в потаённой части меня, где, вероятно, и хранятся все наши самые сокровенные воспоминания. Минуя грани времён, в памяти активно начали всплывать какие-то яркие картинки из далёкого счастливого детства. Моё подсознание вообще довольно-таки редко баловало суетную голову подобной слабиной, но, так или иначе, эта лотерея воспоминаний всегда срабатывает беспроигрышным образом, а особенно в час когда, есть время, возможность побыть, беззаботно побродить в одиночестве по пустынному берегу водоёма. В этот редкий, уединённый миг мне обычно всегда приходят те далёкие детские воспоминания о семейных вылазках к озеру или же к какой речушке. Назвать это действо пикником, теперь спустя столько лет, у меня никак не поворачивается язык, ведь там была совершенно иная жизнь с кардинально отличающимися от дня сегодняшнего ценностями. Огромное количество пляжей вдоль речки с прозрачной водой было там в детстве, в чистых заводях которой можно было запросто разглядеть песчинки и узоры дна. Там же стремглав носились стайки мелких рыбёшек, они, то и дело, весело взад вперёд исполняли синхронные пируэты. А после, будто бы чего-то выжидая, они ровным строем замирали в пространстве воды, и спустя мгновение тут же резким па, словно бы по чьей-то команде нарочно с разбега начинали врезаться в ноги, а порой и вовсе шутливо погрызывали щиколотки, голени и икры смирно стоящего человека. Присутствовал также на реке свой излюбленный выступ или островок с мягкой притоптанной травой для нырков, на них ещё, как правило, ставили обода и шины грузовых машин. На подобные сооружения в жаркий день взбирались все кому не лень, ныряли все: и стар и млад, и трезв и весел, и девушки и юноши, становились даже в очередь, дабы совершить свой воистину неповторимый, захватывающий дух прыжок. Кто-то нырял просто, кто-то падал «бомбочкой», накрывая всех внезапной волной, а кто-то входил в воду по-спортивному, дабы после всплыть где-то там, где не ждали, предварительно пугая и касаясь избранных ног. А дети, дополняя картину, заполняли всё своим звонким смехом, который сохранился и так глубоко впился в мою память, что временами даже начинало щемить сердце. Нет, мучений по поводу ушедших лет я никогда не испытывал, просто иногда вспоминая всё это, моё нутро навзрыд вопрошало: «А где сейчас все те пляжи? Где те люди, что умели просто жить, любить, отдыхать? Где же они все, которые просто умели радоваться друг другу, радоваться мелочам, ведь вся та их жизнь действительно случалась «здесь и сейчас», где же они все?» Да, меня, признаться, сильно трогал этот момент, и я периодически довольно-таки много размышлял на этот счёт: «А быть может, они просто разучились? Или же вовсе вышли на иной уровень мироздания? Ведь и вправду, жизнь человека заметно ускорилась, да и условия игры как-то уж слишком резко сменились. А может это просто наша лень таким образом ищет себе оправдание? Может, конечно, время то и ускорилось в событийном восприятии, возможно оно и так, отчего люди-то и стали гораздо скорее обновляться, но при этом ведь никто не отменял «Человека», и также никто не упразднял «Любовь» в этой всей круговерти молниеносного развития! Ведь подлость, предательство, беда, ненависть и тошнота – они были всегда, они существовали во все времена, – эту суть нам с лёгкостью напомнит любая объективная трезвость ума, – да, всё это есть неотъемлемая часть человеческого существа, но при всём при этом на память ну, никак, увы, не приходит такая повальная форма людского безразличия. А может просто всё это нам и в частности мне кажется, просто, сопровождая жизнь, нам хочется сопоставлять, да находить всё какие-то там разности в проявлении людских чувств? Ведь наверняка до нас было много подобных серых холодных времён, просто мы, ощущая себя на гребне, на пике хода истории, таким образом, желаем каким-то особым ликом выделить свою же, по сути, мгновенную временную особенность? Да, чёрт бы побрал, все те временные просторы! – вновь в мой внутренний спор ворвался второй менее рассудительный спикер. Он с щемящей тоской воспоминаний в настоящем моменте всё рассматривал берег, мелкую синеватую рябь прохладной воды, и далее плавный горизонт с таинственными скалами невысоких гор, что в лёгком тумане красиво огибали зеркальный овал озера. Внутри вновь пробудились те счастливые фрагменты из детства. В картинке той, там летний вечер, мягкое солнце, множество тихих, громких компаний на речном пляжу, заняты все злачные места, расстелены коврики, а на них… на каждом разноцветном покрывале разложен свой нехитрый дастархан. У всех плюс-минус примерно одинаковый продуктовый набор: огурчики, помидорчики, отварное яйцо, хлеб, пышки, баурсаки, пирожки, колбаска, сырок, а также лимонад, квас и пиво, что кучками охлаждались в воде. Тут же вещи, полотенца, транзистор, гитара, резиновый мяч, камера и россыпь всеобщего веселья, лёгкости и какого-то единения. Брызги, песни, игры, чья-то спонтанная дружба, внезапные кооперации компаний, семей и разлитая повсеместно уютная теплота. Случались, конечно, бывали неприятности, вторая чаша весов априори не может быть пустой, но всё как-то проходило с честью, совестью, и как следствие, почти никогда, ни на сердце, ни на памяти, ни у кого ничего не оставалось. О, сколько же я раз путал скатерти и, накупавшись до синих губ, наскоро вылазил и принимался за обе щёки уплетать чей-то, как позже выяснялось, совершенно незнакомый прод запас. И главное во всём этом детском озорстве было то, что по итогу, кроме общего смеха и искренних улыбок – более ничего не возникало ни у одной из отдыхающих сторон. А быть может это просто детство? Яркость красок и любовь ко всему на свете? А на самом деле вокруг были самые обыкновенные люди?» – мой внутренний скептик всё никак не умолкал, хотя вторая моя добрая половина внутренних рассуждений и брала верх: «Ну, нет же, нет! Люди, по сути толком не имеющие ничего, имеют особенность открыто делиться всем, люди, в отсутствии излишеств, становятся проще и менее алчны, могут с ближним даже разделить последнее, и да, это не вымысел, это отнюдь не частный случай выборочных мест, это повсеместный образ жизни сплочённого бытия, что течёт по венам тысячелетий. Неужто чтобы нам вновь научиться любить, уважать, ценить, да к чему-либо стремиться, неужто для этого нам опять необходимо по колено, а то и по горло войти в болото, погрузиться по уши в дерьмо, чтобы после отмываться, страдать и, штопая раны, вновь задуматься над высокой истиной понятия «Человеком?»