Отрок. Женское оружие

– А теперь ты, Гриша. Не тем ли самым занимался батюшка твой через свой постоялый двор?

– Ну, не точно так, но похоже. Тут ведь какая хитрость была… – Григорий немного поколебался, но все-таки решился рассказать. – Примерно в неделе пути от нас, а может, днях в десяти кончаются Туровские земли и начинаются Киевские. Удобного водного пути к ним нет, и киевские купцы туда не добираются – далеко, да и не выгодно.

– Ага, а если нет купцов, то нет и княжеских мытников! – Михайла понимающе усмехнулся и неожиданно вперился взглядом в лицо Арины. – Так?

Она от неожиданности сначала кивнула головой в ответ, а потом уже подумала, что, может быть, признаваться в этом и не стоило. Да и, говоря откровенно, не много она про торговые дела отца знала – только то, что тот сам иногда им с матушкой рассказывал. Михайла же, пробормотав непонятное слово «контрабанда», заговорил вроде бы совсем о другом:

– Мы с десятником Лукой и наставником Андреем коней и доспех татей внимательно рассмотрели. Очень интересная вещь получается: большая их часть – те, что на телегах приехали – обычные разбойники, а вот те, что верхами заявились, больно уж ухожены, не на татей, а на дружинников похожи, либо княжьих, либо боярских. Вот и заинтересовались мы: чьи же это дружинники тут у вас разбоем занимались? Кто и для чего их на такое дело послал? Ну, кто что по этому поводу думает?

Аринка вежливо подождала, пока выскажутся отроки, но мужская часть «совета» молчала, и она тихо спросила:

– Выходит, в сговоре они были?

– Верно. А в чем смысл этого сговора?

– Ну, не знаю… Неужто мы кому дорогу перешли? Не верится что-то.

– Понимаю, – Михайла согласно покивал головой. – В плохое всегда с трудом верится. Ну что ж, придется мне кое-что вам объяснить.

Для вас тати – воплощение зла; какое б зверство они ни совершили, вас это может испугать, разозлить, возмутить, но не удивить. Тати – они тати и есть, и добра от них ждать нельзя. Для самих же злодеев все это выглядит совсем иначе. Для них грабеж – это работа. Работа лихая, но трудная и опасная, требующая умения и храбрости. Один удачный грабеж может ватагу долгое время кормить, а потому работу эту надо делать дружно, со тщанием и не отвлекаясь. Так что если грабить – то только грабить, молодых баб да девок помять – уже лишнее, и ватага на это смотрит недобро, ну разве что уж совсем изголодались, давно женщин не видали. Убивают же только тех, кто сопротивляется. Среди татей любителей кровь проливать мало, да и те долго не живут. А уж поджигать – все равно что резать курицу, которая золотые яйца несет, в другой раз сюда уже не придешь. Так что убивают и жгут только тогда, когда хотят, чтобы место то было пусто. Это более войне, а не грабежу пристало.

– Так ты же сам сказал, что здесь дружинники были, – недоуменно произнес Григорий.

– Да, сказал, но где жгли и убивали? Только в вашей усадьбе. По всему селу больше ни одного убитого и ни одного поджога.

– Так батюшка как раз и сопротивлялся.

– А женщины? И несколько работников ваших, которых в спину стрелами побили? Они же убегали, какая от них опасность? Значит, было где-то и кем-то решено: месту сему быть пусту. Не всему селу, а только вашей усадьбе. Выходит, что права твоя сестра, Гриша: перешли вы кому-то дорогу. Кто-то на ваше дело купеческое глаз положил и захотел от вас, как от соперников в том деле, избавиться.

– Так вот почему отец Геронтий со мной заговорил! – охнула Арина. – Кто-то наше дело откупить хочет… И не наш человек – со стороны, у нас это никому не подъемно. Только что-то уж больно быстро про нашу беду сторонние люди проведали…

Странный все-таки отрок Михайла. Вроде бы ничего особенного Аринка им и не сказала, а он глянул так, словно изумился ее уму и знаниям. Да еще и на словах подтвердил:

– Умна у тебя сестра, Гриша, умна-а…

Велика ли корысть с похвалы мальчишки? Однако услышать ее из уст именно этого необычного отрока было очень приятно… странно даже. Аринка невольно оглянулась и с удивлением поймала себя на мысли: может, наставник Андрей поблизости где, может, расслышал похвалу? А Михайла между тем продолжал:

– Только не ПРОВЕДАЛИ, как мне думается, эти самые сторонние люди про вашу беду, а ЗАРАНЕЕ ЗНАЛИ. Вот и получается, что выгоду сухопутной торговли батюшка твой, Петя, не первый понял. И еще: тот, кто задумал дело покойного Игната перехватить, крови не боится, и сила воинская у него есть. Понимаете теперь, – Михайла поочередно взглянул на Григория и Арину, – что вам здесь оставаться и продолжать отцовское дело никак нельзя? Мы же не каждый день мимо вашего села проходить будем.

От негромкого, но уверенного голоса отрока у Аринки перехватило дыхание.

«“Крови не боятся!” Сколько человек уже положили… и еще положат. Гриша не справится – сам мальчишка еще… и малявки… Господи, что ж делать-то?»

– Значит, продавать, – сказал, как отрубил, Михайла. – А вас к себе заберем. Григорий пусть спокойно доучивается… ну, и тебе, Арина, тоже какое-нибудь дело найдется. Пропасть не дадим.

И сама не поняла, с чего это вдруг мелькнула радостная мысль:

«С Андреем вместе поеду».

А вслед за ней навалилось понимание – уезжать, значит… это ж сколько хлопот-то предстоит, подумать страшно! Жизнь заново начинать придется. И тут же откуда-то накатило:

«Разве это жизнь была? Что после смерти Фомы видела? Пустота одна… Чего ждала? На что надеялась? А сейчас на пепелище и вовсе терять нечего!»

И опять почему-то:

«Андрей!»

Бестолковые и сбивчивые Аринины мысли прервал голос Григория:

– А мы вот как раз и посмотрим, кто это «со стороны» такой резвый, что наше дело перекупить уже подсуетился? Да наведаемся к нему, да поспрошаем…

Аринка с удивлением взглянула на брата: такое ожесточение звучало в голосе обычно добродушного Гриньки.

– Ну, это вряд ли, – прервал изложение кровожадных планов Михайла. – Перекупать наверняка через третьи руки будут, а заправлять делом не сам хозяин станет, а какой-нибудь тиун, либо купчишка из мелких, в полной власти хозяина пребывающий. Так что этих расспрашивать, скорее всего, бесполезно. Однако посмотреть незаметно, в чьи руки дело перешло, нам никто не мешает. А вот когда убедимся, что виновника всего этого злодейства точно нашли, тогда и наведаемся. Мы тоже крови не боимся, а рассчитаться за своих Младшая стража считает своей обязанностью. Ну что, на том и порешим? С нами едете?

– Да, едем, – решительно заявил Григорий. – А вот когда дознаемся, кто это все сотворил… Так не только с ним посчитаемся, но и с Геронтия найдем, что спросить.

– А вот это ты зря, Гриш, – и снова Аринка поразилась тому, как не по-отрочески говорит и смотрит Михайла. – Пастырь ваш не только о себе печется. Подумай-ка: большинство людей занято мыслями только о себе, о своей семье и своем хозяйстве, и очень немногие способны думать о всем селе сразу. Отец Геронтий один из этих немногих, а может быть, и единственный. Да, подталкивал вас продать хозяйство и уехать, но это значит, что разбойничьих налетов на село больше не будет! Да, новый хозяин ваше бывшее семейное дело восстановит и поднимет, и выгоду, которая могла бы быть вашей, себе заберет, но ведь это не даст селу зачахнуть. Ты только прикинь, какая прибавка к благосостоянию ваших односельчан проистекает от постоялого двора и проходящих через него купеческих обозов. Ты об этом подумал? А отец Геронтий это в расчет принял!

– Так что же, ради этого сирот с родного подворья выпихивать? – возмутилась Аринка.

– Понимаю, обидно, – согласился Михайла. – Только ты положи на одну чашу весов нескольких человек, которых вовсе не оставляют нищими и не изгоняют, как извергов, а на другую – благополучие всего села. Что перевесит? – Михайла обвел вопрошающим взглядом своих собеседников и опять произнес не очень понятное: – Управленцу, бывает, приходится принимать и ТАКИЕ решения.

– Но все равно… – не сдавалась Арина. Хоть она и понимала беспощадную правоту Михайлы, но смириться так сразу с этим не могла. – Свой-то интерес он тоже не забывает!

– Само собой, – не стал спорить старшина Младшей стражи. – В благополучии села и он кровно заинтересован. Батюшка-то у вас женатый, семейством обременен. Ему нужно не только паству блюсти и храм Божий в порядке содержать, но еще и семью кормить. Но и это не самое трудное. Ты попробуй каждый день, каждый час, каждым словом, каждым поступком являть окружающим пример праведной жизни. Ведь со всех сторон смотрят, все подмечают, обо всем судят… – Михайла немного помолчал и вдруг со странной злостью добавил: – и ни черта же не понимают! Думаете, хоть кто-то догадался, что пастырь ваш сейчас спасает село от повторного налета? И наплевать ему, что сам он при этом выглядит не лучшим образом! Так тоже можно себя в жертву приносить – запомните это!

Все присутствующие, включая Аринку, изумленно вытаращились на Михайлу, не зная, чему больше поражаться – смыслу услышанного или неожиданной горячности, с которой это было произнесено.

«Господи, да сколько ж лет на самом деле этому мальчишке? Не отрок – старец умудренный! Это что ж получается: я перед батюшкой скромницей прикидывалась, Лука Говорун его до головокружения забалтывал, Гриша на него злобился, и только Михайла стоял в сторонке, помалкивал, все понимал и сочувствовал отцу Геронтию! Единственный из всех».

Весь следующий день ушел на сборы. Отроки помогли окончательно раскатать полуразрушенный дом – так в нем легче было отыскать и собрать уцелевшие вещи, необходимые для устройства на новом месте. Спасшиеся работники обоего пола сначала собирали в кучу, а потом укладывали на телеги скарб. Соседские мальчишки пригнали пару принадлежащих семье козочек редкой породы. Дело нашлось всем, но всюду требовался хозяйский пригляд, Аринка буквально сбивалась с ног, но была этому только рада – не оставалось сил и времени на горькие думки и сомнения, столько всего надо было сделать, собрать, предусмотреть да решить, как поступить с тем, что придется оставить.

С молодыми хозяевами уезжали дед Семен и Ульяна, оба теперь уже бывшие холопы, получившие вольную. Григорий при свидетелях разорвал грамотки с их кабальными записями, но они не захотели оставаться на пепелище. Дед Семен, к счастью, оказался не так уж и тяжело ранен, просто по голове получил, а потом тати про него и вовсе забыли. Муж и сын Ульяны погибли рядом с хозяином, и она до сих пор еще была немного не в себе, но в сборах все же кое-как помогала. Аринка поначалу думала попросить деда Семена, чтобы он остался присматривать за усадьбой до ее продажи, но тот отказался наотрез:

– Моя помощь вам на новом месте пригодится, а тут и Ипат управится.

Ипат был доверенным приказчиком Аринкиного отца, частенько именно его отправляли торговать с обозами. Бобыль, он в ту ночь дома не ночевал и потому остался жив, к тому же, зная его характер, Аринка предполагала, что и с новыми хозяевами он сумеет поладить. Дед же Семен и вправду будет незаменим при обустройстве на новом месте, ни одной мелочи не упустит. Вот и в ночь перед отъездом он подошел к ней со старым лаптем:

– Вот, возьми, а я горшок для угольков понесу.

Арина настолько захлопоталась со сборами, что безропотно приняла обувку из рук Семена и только потом спохватилась:

– Ой, и правда, что это я? Совсем про домового забыла…

Когда все заснули, дед Семен вместе с Аринкой пришел к развалинам старого дома и ждал, пока она, положив лапоть под уцелевший остов печи, упрашивала батюшку-домового переехать с ними на новое место и собирала горсть еще теплых угольков из печи – взять с собой частицу родного очага, чтобы в новом доме она новый очаг согрела. Когда он еще будет, но ведь будет же непременно…

Неожиданную и очень большую помощь в сборах оказал обозный старшина Илья – низенький щуплый мужичок, заросший волосом так, что лица было почти не видно, очень деятельный и разумный. Он помог и советом, и руками своих обозников, и виртуозным умением торговаться – для того чтобы увезти все нужное, понадобилось прикупить пару телег с лошадьми, благо Аринке было известно место батюшкиной захоронки с серебром. Да и не все спасенное удавалось увезти с собой на новое место – скотину да кое-какое имущество проще было обменять на что-то более полезное.

С отцом Геронтием, как с представителем будущего покупателя, тоже пришлось поторговаться, но это была уже не женская забота. С ним повели разговор сначала Осьма, а потом уже и Лука Говорун. Первым делом заспорили о месте, где будет заключена сделка. Отец Геронтий, естественно, хотел, чтобы это произошло в Дубравном, а Осьма настаивал на приезде покупателя в Ратное. Решили, как говорится, «ни вашим, ни нашим» – и покупатель, и продавец должны были приехать в Княжий Погост, где купчую грамоту надлежащим образом составил бы боярин Федор.

Потом возникло новое затруднение – некого было ввести в права наследования. По «Русской Правде» в случае отсутствия наследников мужского пола имущество считалось выморочным и должно было отойти князю. Вообще-то наследники мужского пола у покойного Игната имелись – сын Григорий и брат Никита, но один был несовершеннолетним, а другой проживал в Турове, да и то неизвестно, находился ли он там в настоящее время, мог и уехать по купеческим делам неизвестно насколько.

Выход подсказал сам отец Геронтий: Григорию и его сестрам нужен опекун. И сразу предложил на эту роль себя! Аринке от такого счастья чуть дурно не сделалось. Ратнинцев, к ее немалому облегчению, такой поворот, похоже, не сильно обрадовал. Вот тогда-то и было пущено в ход самое грозное оружие – Лука Говорун. Уже на второй сотне слов ратнинского десятника, взявшегося с подробностями разъяснять окружающим тонкости такого непростого дела, как выбор опекуна, отец Геронтий смертно затосковал, а еще через краткое время махнул рукой и со словами: «Делайте, что хотите», – отошел в сторону.

И тут Аринку будто кто-то в спину толкнул. Не дожидаясь, что решат мужи, и не спрашивая брата, она шагнула вперед и, удивляя присутствующих, а более всего – самое себя, обратилась к ратнику Андрею. Земно поклонилась ему и произнесла:

– Молю тебя, честной муж, прими на себя тяготы заботы о сиротах. Отдаемся на полную твою волю и почитать тебя будем отца вместо.

Григорий пару раз удивленно хлопнул глазами и тоже склонился перед Андреем.

Лука заткнулся на полуслове.

Михайла как-то совершенно по-стариковски не то сказал, не то кашлянул: «Кхе!»

Ратник Андрей, и без того скупой на жесты и мимику, сначала и вовсе окаменел, а потом непонятно заскреб пальцами по подбородочному ремню. Только потом Аринка поняла, что он пытается его расстегнуть. Справился, наконец, с пряжкой, сдернул с головы шлем и склонился в ответном поклоне.

– Он согласен, – «перевел» Михайла.

Увеличившийся на несколько телег обоз в сопровождении десятка Луки Говоруна и отроков сразу от села направился в сторону Княжьего Погоста – из-за случившегося было решено прервать торговый поход и возвращаться в Погорынье. Арина смотрела на скрывающееся за деревьями родное село со смешанным чувством – уезжали-то навсегда. Горько было от того, что покидает могилы родителей, но… только по ним и тосковала. Даже рада была, что тут не остается – на пепелище тяжко, муторно, каждый кустик о потере напоминает… Нет, как бы ни сложилась дальнейшая жизнь, прежней уже не будет. Лучше сразу обрезать – это она после прошлой своей беды поняла. Дорого ей эта наука далась, едва в себя пришла.

Возницами на телеги со спасенным добром Аринкиного семейства Михайла посадил отроков, и она, только изредка отвлекаясь на младших сестер, могла без помех присматриваться к порядкам в возглавляемом Ильей обозе, заметно отличавшимся от привычного ей устройства обоза купеческого. Строгий воинский распорядок чувствовался здесь во всем: и в том, что впереди постоянно находился дозор, и в том, как строго выдерживалось одинаковое расстояние между возами, и в беспрекословном подчинении всех без исключения приказам десятника Луки, и во многом другом.

Поначалу казался странным и даже смешным особый воинский язык, которым пользовались ратники и отроки – четкие отрывистые команды и все эти «исполнять!», «слушаюсь!», «так точно!». Но постепенно Арине стало ясно, что это не чья-то причуда, а строгая необходимость: именно из таких отличий и складывается разница между сборищем вооруженных людей и настоящей дружиной.

Одного она никак не могла понять: отчего на нее обозники и кое-кто из ратников так странно косятся, будто не бабу видят, а какое-то чудо заморское. То, что некоторые, особенно кто помоложе, по-мужски отдают дань ее красоте – так это одно дело, к этому она привыкла, но чувствовалось, что дело не только в этом.

Осторожно попыталась расспросить братьев – в чем причина-то? А то словно она что-то не то сделала, а что именно, сообразить никак не могла. Отроки помялись, переглянулись. Гринька с сомнением почесал в затылке и выдал:

– Ну так, из-за наставника Андрея, наверное, – и пожал плечами. – Да не знаю я… Просто боятся его многие, особенно бабы. Я и то обалдел, когда ты его просить стала. Подумал – откажет, хотя я-то и не против совсем… С одной стороны, оно и хорошо – теперь тебя никто задеть не посмеет, мужи поостерегутся даже покоситься не так в твою сторону – под его-то защитой, а то сама понимаешь – ты вдова молодая да пригожая, мало ли… Но… ведь он же бобыль. И женат не был никогда.

Не женат? От такого открытия Арина откровенно обрадовалась – такого подарка судьбы она и не ждала, если честно-то себе признаться. Почему не женат, ей сейчас было все равно.

А Андрей сам подъехал к обозу в первый же вечер на привале, как раз, когда поспела каша на костре – они ужинать собрались. Посмотрел на Аринку вопросительно. Она и без слов его сразу поняла – спрашивает, как устроились. Улыбнулась приветливо:

– Спасибо за заботу, Андрей Кириллович. Хорошо все. Присядь, отужинай с нами.

Андрей в ответ как-то странно взглянул, словно не понимая, что она говорит. Хотя чего тут такого-то? Не чужие же они теперь… Наверное, он бы и ушел, но тут вмешались Стешка и Фенька, которые после ночевки в охотничьей избушке совсем по-детски безоговорочно признали своими всех отроков, бывших там с ними, а заодно и Андрея. Да и неудивительно: после всех страхов, что девчонкам пришлось пережить, рядом с ними опять был большой и сильный муж – их защитник. К тому же Аринка успела им объяснить, что воин Андрей отныне их опекун, и его надо почитать как близкого родича. Сказать, что как отца, не решилась – боялась лишний раз про их горе напомнить. Вот сейчас девчонки и выручили – с радостным писком повисли на Андрее с двух сторон:

– Дядька Андрей, дядька Андрей! Идем, у нас каша вкусная! Аринка готовила!

Они восторженно лепетали, уговаривая его остаться, а не ожидавший ничего подобного Андрей растерянно замер, опасаясь неловким движением ненароком зашибить мелюзгу. Впрочем, раздражения или досады в его глазах Аринка не заметила и потому кивнула сестренкам одобрительно:

– Давайте, давайте, ведите Андрея Кирилловича к нам.

Андрей помедлил еще чуть-чуть, потом подошел, кивнул ей благодарно и сел у костра рядом с дедом Семеном. И после ужина задержался – девчонки не отпускали, а он, кажется, не без некоторого интереса наблюдал за их возней. Аринка хлопотала в стороне и изредка посматривала на них. На сердце у нее было покойно, тепло и радостно – просто от того, что он сейчас рядом. Хотелось подойти, встать около, положить руки на плечи, как когда-то с Фомой. Вспомнила мужа и сама вдруг удивилась: и тому, что сравнила его с Андреем, который совсем на Фому не похож, и тому, что впервые за все время не отозвалось это воспоминание острой тоской в сердце, а только печалью и грустью о прошедшем. Видно, новая беда старую боль притупила. Аринка отвлеклась, устраивая девчонкам постель на телеге, еще подумала, что поздно, им уже спать пора давно – маленькие же, как не заснули-то на ходу? Обернулась и застыла, поймав странно растерянный взгляд Андрея.

Сам он, боясь пошевелиться, сидел в неудобной позе, а на коленях у него, свернувшись калачиком, мирно посапывала Фенька. Стешка, уже совершенно сонная, привалилась к нему сбоку и, хотя все еще старалась таращить глазенки, но тоже явно засыпала. А Андрей смотрел на Аринку, словно о помощи просил. Как же этот взгляд ее по сердцу полоснул – столько в нем было невысказанной тоски… о чем? О семье и детях, которых у него никогда не было, о матери… возможно, о матери его нерожденных детей?

«Господи, да что же он, ребенка никогда на руках не держал? Да как же это? Неужто и такой малости у него не было? Ну не своих, так братьев или племянников… а его и этим судьба обделила… За что?»

Осторожно приняв с колен у Андрея посапывающую и причмокивающую во сне Феньку, Арина кивнула ему на Стешку:

– Придержи ее, а то упадет.

– Не сплю я, – сонно пробормотала девчонка и тут же завалилась Андрею на плечо. Он неловко приобнял ее, прижал к себе, помедлил и подхватил на руки.

Аринка отнесла младшую сестренку к телеге, уложила, обернулась, чтобы идти за Стешкой. Андрей с ребенком на руках уже стоял рядом, а она и не расслышала, как он подошел. Богатырского сложения воин неловко, но бережно держал малышку – наверное, впервые в жизни привычные к оружию руки ощущали беззащитную хрупкость детского тела. Аринка почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, непонятно, то ли от жалости к сестренкам, то ли от сочувствия к нему – обделенному столь простой человеческой радостью.

«Да ведь мы для него сейчас единственная семья… Пусть не кровные родичи, только на время, вдруг, свалились ему словно снег на голову чужие девчонки, но все-таки семья, своя… Вот отчего он и потянулся к нам…»

Она тихонечко вздохнула, закусила губу с досады.

«Ну и ладно, ну и пусть говорят, что хотят… а все равно хорошо, что я именно Андрея попросила об опеке. Что там выдумали про него – не знаю, но видно же – душа у него добрая».

Хоть и устали девчонки за день в дороге, хоть и не пожалела Арина сил, устраивая им постель в телеге поудобнее, но отдохнуть в ту ночь ей не удалось: обе сестренки спали беспокойно, вскрикивали и плакали во сне, толкались и звали матушку. У Аринки сердце кровью обливалось – и сама еще не пришла в себя после похорон, и сестренок жалко. Встала потихоньку, покопалась в том узле с обгорелой одеждой, что пристроила себе под голову, вытащила на ощупь какую-то рубаху – и не понять в темноте, чья она была. Да и неважно это, главное – родительская, и родительскую силу и любовь в себя впитала, а значит, защитит детей от беды и тревоги.

Устроившись со своим рукоделием у ближайшего костра – тот давал еще немного света, она начала отрывать от подола рубахи подходящие по размеру куски ткани. Стоявший на страже Складень заинтересовался, подошел поближе, спросил, все ли в порядке.

– Сестренки мои спят плохо, хочу по кукле-бессоннице им сделать.

Ратник покивал головой:

– Верное дело, моя баба детям тоже таких делала. Только наши-то тогда еще совсем малыми были, а твои уже выросли. Поможет ли?

– Да ведь тут не в возрасте дело: столько на них за последние дни свалилось, неудивительно, что спать не могут. А успокоить их да утешить… сам знаешь – матушки нашей больше нету, – Аринка судорожно вздохнула и ненадолго умолкла. – Только любовь-то родительская жива – вот она и поможет. Куклы же эти всегда при девчонках будут – и напоминанием, и оберегом от напастей.

– Тебе света-то хватит? Погоди, сейчас еще дровец подкину, – ратник отошел к куче запасенных для утренней готовки дров и добавил в затухающий костер пару поленьев. – Ну вот, теперь тебе все видно будет.

Аринка уверенно рвала и складывала ткань, скручивая ее нитками, вытащенными с краев лоскутьев.

– Эк ты ловко-то как! – Складень одобрительно крякнул.

– Так дело-то несложное, – пожала плечами Аринка, аккуратно свернула остатки рубахи – потом еще пригодится, последнее дело тканью разбрасываться, поблагодарила ратника за помощь и вернулась к сестрам. Девчонки в очередной раз разметались во сне, пришлось опять укладывать каждую на свое место и укутывать – ночь выдалась прохладная. Тщательно подоткнув со всех сторон одеяла, она вложила в руки Стешки и Феньки по кукле и устроилась между ними, еле слышно приговаривая:

Сонница – бессонница,Не играй моей сестренкой,А играй этой куколкой.

Девчонки, видимо, почувствовали тепло ее тела, потянулись к ней, но уже не плакали, а тихо сопели, обняв кукол и привалившись к старшей сестре. Куклы ли помогли, детские ли души легче переносили боль, или просто они уже начали привыкать к изменениям, Аринка не знала, но все остальные ночи прошли спокойно.

В дороге Арина изо всех сил старалась не доставлять ратнинцам излишнего беспокойства. Она не хотела оказаться в тягость своим покровителям, но сама чувствовала, что вписаться в четкий воинский порядок им с семейством не удавалось. Одно только появление женщин в устоявшемся мужском сообществе, даже в таком жестко связанном дисциплиной, как воинский лагерь, невольно нарушало привычный уклад. Сложности и недоразумения возникали порой там, где их и ждать-то было неоткуда.