Ночь музеев

Владислав Романович судорожно оттолкнул от себя одеяло. Холодный пол уколол его слабые ноги. В челюсти загремела боль от резкого движения головы. Несмотря ни на что он встал, противясь боли, надел тапочки спрятавшиеся под кроватью, зажег свечу нежелающую зажигаться. Свет ударил по его глазам, запах свечи был отвратителен, листья бумаги нельзя было разделить друг от друга, перо сопротивлялось, на стуле невозможно было удобно расположиться – весь мир протестовал против Владислава Романовича, и он знал об этом и шел ему наперекор.

Наконец он взял перо как подобает и принял удобное положение сидя. Мысли незамедлительно потухли. Безмолвие распространилось непроглядным туманом. Владислав Романович сидел неподвижно и чернила капали с пера на бумагу. Бывает момент, когда отчаяние настолько захватывает тело что всякое движение разом прекращается, это схоже с осознанием бытия или разочарованием в жизни – это напоминает удаление зуба с последующей болью.

Владислав Романович обратил внимание на лист, испещренный каплями, чернил и его собственных холодных слез, которые незаметно покинули глазницы, не выдерживая натиска этого странного, необъяснимого разочарования. Владислав Романович вглядывался в эти капли, которые отражали свет от свечи. Он пытался разглядеть в них то, что могло бы помочь ему. Его взор, обращенный к слезам на листке и кляксам чернил напоминал взгляд направленный на нечто сокровенное в чем могла таиться непроницаемая тайна доступная лишь определенным страдальцам.

Свет напоминал золото. Он был золотым отображением свечи или отсветом чего-то золотого помещенного в каплю? Владислав Романович улыбнулся собственной глупости, которая подсказывала ему что свет есть золото, но мысль эта все равно не покидала его, и он вгляделся в самую меньшую каплю, по его мнению, самую заповедную и немыслимую; правда слеза эта быстро впиталась в бумагу и забрала с собою таинственный отсвет свечи. Таким образом остались только капли чернил, которые не замедлили впитаться следом за слезами. Лист бумаги стался сухим.

Владислав Романович подпер рукой голову и вгляделся в окно. Мир предстал перед ним в смутных красках ночи и свет от свечи не давал ему должным образом разглядеть происходящее на улице. Ему послышалось как бездомная кошка замяукала и точно запищала – до того неприятен был ее зов, сосредоточенный к потемкам покинутой улицы. Владислав Романович не видел кошку, но он представил ее себе рыжей, пухлой, с пушистым хвостом и аккуратной походкой. Кошка ушла из его мыслей пройдя некоторую дистанцию.

Послышался одинокий голос воробья, разом потухший в безмолвии. Владислав Романович сомневался в том, что воробушек способен бодрствовать в столь поздний час. Ему было известно, что человек единственное животное, которое страдает по собственной воле и по собственной воле бодрствует, подпитывая это страдание. Воробушек в очередной раз возвестил о себе и затем смолкнул, больше не искушая Владислава Романовича надеждой на то, что он проспал достаточное время для наступления утра.

Владислав Романович почувствовал спертость воздуха и приоткрыл окна. Холод обвеял его восседающее за столом тело, приходившееся точно лишним грузом для неповторимых мыслей и невообразимых идей, которые невозможно было извлечь наружу по причине слабости, сдерживающей их. Владислав Романович начал мириться с тем, что вдохновение покинуло его. Почувствовав дуновение майского ветра, приправленного цветением природы, обычно дремлющей ночью, но все же истощающей свой всесторонний торжественный над недавней спячкой под сугробами зимы запах свободы вдохновляемый и вдохновляющий, повергаемый и повергающий других своим великолепием в небывалое наслаждение Владислав Романович под воздействием невероятного эффекта природы властвующей над людьми своим влиянием вдруг очнулся от хандры и воспрянул духом. Он встал из-за стола и прошелся по комнате; стены квартиры не давали ему свободы размышления, словно тем самым они воздвигали границы безграничному и потому Владислав Романович был вынужден немедленно одеть на себя плащ и шляпу дабы покинуть квартиру, сдерживающую его талант и вдохновение.

Небеса были необъятны, улица была освобождена от людского присутствия. Владислав Романович начал вглядываться в сумерки уличной темноты дабы разглядеть дорогу. Все что виделось ему, было едва различимо. На ум приходил не фонарь, который избавил бы его от слепоты, а маяк что отдаленно осветил бы путь заблудшему в собственном дворе бедолаге. Маяк указывает, судно направляется, но Владислав Романович подобно сбившемуся с необходимого курса судну начал идти по течению в надежде что ветер незримыми волнами поведет его более коротким путем.

Грудь сдавливалась над натиском воображения и подобно тому как художник заполняет красками белоснежное полотно, так и воображение при виде беспросветной темноты начинает вносить свои наброски заполняя тем самым свободное пространство от унылой пустоты. Голова Владислава Романовича оживилась образами, сердце гулко застучало при виде очертаний, осветленных с одной стороны, а с другой стороны походивших на страшных тварей, дорисованных игрой воображения. Страх оживляет дремлющий разум также бесцеремонно как холодная вода пробуждает сонное тело.

Владислав Романович вышел из-за двора и попал на улицу. То, что он увидел заставило его остановиться. Бродяги слонялись по улице в своих зловонных одеждах и заполонили пространство если не своим присутствием, то запахом исторгающемся от них. Внезапно черный камень, возле которого встал, Владислав Романович зашевелился и это оказался один из бедняков, свернувшихся калачиком ближе к теплому дому. Владислава Романовича обдало холодком по всему телу, он повернулся в противоположную сторону улицы и увидел свет фонаря, отдалявшийся от него.

Он поспешил за фонарем, полагая что господин, несший его не причинит ему вреда и не повернется в его сторону. Зачем Владислав Романович последовал за ним? Вероятно, он нашел в этом страннике, облаченном в длинные одежды нечто такое что тщился найти посреди кишащей бродягами улице. Страх преследовал его попятам. Ему слышалось как шушукались и переговаривались между собой разбойники, как натачивали свои ножи грабители, как храпели спящие похитители. Его страх был не менее беспощаден нежели грубая рука изголодавшегося бедняка, решившегося на тяжкое преступление и тем не менее огонек фонаря не дал ему права выбора, и он беспрекословно последовал за ним.

– Кто здесь? – Воскликнул повернувшийся господин с фонарем и в лице его Владислав Романович узнал мистера Фредерика. Владислав Романович снова остановился и вперился невинным взглядом в мистера Фредерика точно мальчишка, который сознавал что сделал нечто дурное, но который ничего не мог с собой поделать. Мистер Фредерик отвернулся и почесав затылок свободной рукой проследовал дальше.

– Как ты Мишенька? Держи рублевую, это тебе, передай маме что я переживаю за нее. О, а вот и мой друг! Ну как поживает наш бывший моряк? Плохо? Я так и думал, держи рублевую, не переживай. Так-с, а здесь у нас кто? Катенька? Неужто впрямь ты? Какая же ты все-таки красавица! Я тебе рассказывал, как поют детишки в нашем хоре? – Мистер Фредерик пискляво протянул несколько нот и послышалось как в разных частях уличной площадки захохотали бедняки. – Лови Катенька не потеряй свой рублевый. Это вам дядя Вадим, какой вы атлетичный! Не покажете ли парочку трюков? Эй, а где наш выпивала Андерсон? Куда он запропастился? Нет, правда я его совсем не вижу!

– Его арестовали за буянство!

– Кто же мог арестовать нашего Андерсона? Я готов сейчас же ринуться в суд и поклясться, что Андерсон самый честный малый из всех, с кем я имел знакомство! Арестовали? Моего Андерсона? Я помню, как он ухаживал за сиротами, оказавшимися на улице. Кому удалось собрать значительную половину пожертвований для пострадавших от наводнения в прошлом году? Кто, будучи пьяным вытащил утопленницу прямо из Невы? Кто чистил колодец господину Меньшикову ради того только чтобы наши мальчишки сыграли на чистых и настроенных инструментах, а как они сыграли?

– О, как хорошо это было! – Подхватили остальные.

– Неужели арестовали? Надолго ли? Что за буянство он учудил?

– Всего на несколько суток, мистер Фредерик. – Выкрикнула одна дама из толпы.

– Может так даже лучше… – размышлял мистер Фредерик вслух, – по крайней мере у него будет хлев и похлебка.

– Мистер Фредерик! Мистер Фредерик! – Обратился к мистеру Фредерику один весьма маленький мальчишка, который подбежал к нему и начал тянуть его за подол длинного платья.

– Чего, Иванушка?

– А я уже вырос чтобы играть на скрипке, вы говорили, что мне надо вырасти, я уже вырос мистер Фредерик?

– О, мой мальчик, музыке все возрасты покорны. Ах ты мой маленький Моцарт, а ну беги скорее, иначе заставлю тебя целыми днями играть на тяжелой гитаре, вот же озорник!

Мистер Фредерик пошел дальше; некоторых людей он целовал в лоб и обнимал, спящих он укрывал потеплее одеждой которой те накрывались и гладил по ним мясистой рукой; кого-то он награждал своим взглядом полным сострадания, так словно этим взглядом он выражал то, что можно было выразить лишь музыкой. Однако перед одним лицом мистер Фредерик вдруг остановился. Этого человека невозможно было опознать из-за плаща и капюшона, но как оказалось на этом человеке не было капюшона, то были длинные женские волосы, закрывавшие сбоку лицо молодой и даже очаровательной девушки, а плащ был ни чем иным как простым одеялом.

Мистер Фредерик замер перед ней. Девушка стояла неподвижно и смотрела перед собой пока мистер Фредерик не обратил на себя ее внимание. Между ними завязался разговор:

– Кто ты о юная душа? Неужели судьба не пожалела даже такую красавицу как ты и отвергла тебя от других? Ты осталась без крова не так ли? Не хочешь отвечать? Ну ничего…

– Я Варенька.

– Варенька? – переспросил мистер Фредерик, – а меня зовут Амадей Фредерик, но все предпочитают просто «мистер Фредерик». Тебя бросили родители?

– Я сама от них ушла.

– Сколько тебе лет?

– Скоро будет семнадцать.

– Что заставило тебя покинуть отчий дом?

– Я преступница.

– Нет, в твоих глазах я не вижу тяжкого раскаяния, так в чем же дело?

– Я совершила плохой поступок.

– Что могла совершить девушка с таким красивым личиком?

– Вы смущаете меня.

– Я смущаюсь вас юная леди, так в чем же дело?

– Могу ли я здесь остаться? Иначе меня забросают камнями.

– Забросают кам… О боже мой! Нет, душа моя, здесь никто тебя не обидит, я не позволю этого, ты можешь остаться. Разве люди не совершают ошибок? Кто мы такие чтобы судить меж собой? Ты благородная девушка, возможно тебя обольстил какой нибуть офицер, но я вижу, что в твоем сердце есть чистота.

– Мистер Фредерик, можно мне вас так называть?

– Конечно!

– Мистер Фредерик вы хороший человек, спасибо вам, но мое сердце совсем не чистое, а мое благородство это вещь, которой я никогда не обладала. Это я совратила офицера, и я знала на что иду и все равно совершила ужасный грех…

– Моя дорогая ты ни в чем не виновата!

– Я заслуживаю самого жестокого наказания, жаль, что смертная казнь мне не грозит.

– Варенька, смотри что у меня есть! – мистер Фредерик раскрыл руку и у него в ладони поместилась миниатюрная, игрушечная скрипка без смычка. – Ты знаешь, что это?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.