Полная версия
Падшие люди
Клэр Уитфилд
Падшие люди
Clare Whitfield
People of Abandoned Character
© Clare Whitfield, 2020
© Новоселецкая И., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
* * *Моим родным и близким
«Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе».
Библия короля Якова. Послание Иакова, гл. 2, стих 17И эта тоже в Лондон подалась
Рединг, 1885 г.
В день похорон погода установилась не самая приятная: сильный ветер, тусклое солнце, вот-вот пойдет дождь. Не знаешь, как и одеться. Не угадаешь. Солнце вышло, и ты преешь в своем многослойном наряде – пальто, строгий жилет, цилиндр, – а потом поднялся ветер, и пальцы посинели. В общем, как ни оденься, все плохо.
Мистер Радклифф отметил, что народу пришло немного. Как поверенный почившей, сам он обязан был присутствовать на погребении, но жена приходского священника, по ее словам, была вынуждена чуть ли не силком сгонять прихожан на похороны, чтобы те отдали умершей последний долг. Церковь Св. Варфоломея занимала старое разрушающееся здание, пережиток минувших эпох, где скамеек было мало, и потому они не казались пустующими. Миссис Альма Чапмэн завещала, чтобы ее похоронили именно здесь, в «настоящей церкви», рядом с мужем. Действующая церковь – больше и лучше этой, для более совершенной и многолюдной Англии – ныне находилась в центральном городке.
Каждую горку земли, что могильщик пытался лопатой бросить на гроб усопшей миссис Чапмэн, шквальный ветер швырял в лица стоявших вокруг могилы людей, с нетерпением ожидавших завершения мучительных похорон. Словно старая женщина решила напоследок посмеяться надо всеми, выражая свое отношение к тем, кто пришел проводить ее в последний путь. Место для собственного погребения она выбрала не самое благородное и изысканное – неподалеку находилась ферма, слышался рев осла, – и потому, как только ветер в очередной раз стал сметать с лопаты землю, собравшиеся наконец-то не выдержали и начали расходиться. Даже священник ретировался.
Остались только мистер Радклифф и внучка Чапмэнов – высокий столб в черном облачении. Лицо ее скрывала траурная вуаль, которую ветер прижимал к ее щекам. Руки, как и подобает, были сложены в скорбной набожности. На вид она казалась довольно юной особой, хотя, согласно документам, что у него хранились, она уже была далеко не девочка. С другой стороны, сам мистер Радклифф находился в таких летах, когда всех окружающих он воспринимал как молодежь. К тому же возраст женщин он никогда не умел определять. Они вечно молодились. Все эти их прически, перья, шляпки лишь сбивали с толку.
Сюзанну Чапмэн мистер Радклифф знал, как и большинство людей, по документам: по записям о жизни и смерти, по сведениям, содержавшимся в исписанных чернилами бумагах. Бедняжка, думал он. Как жить дальше этой девочке-женщине, если у нее нет родственников мужеского пола, которые могли бы взять ее под свою опеку, нет значительного капитала за душой? Очевидно, придется ей отдаться на милость тех, кто соизволит предложить ей свою защиту, рассудил мистер Радклифф. Мысленно он уже подготовил речь, которой собирался напутствовать ее после похорон. Несколько слов утешения, даже ободрения. Их было непросто подобрать: что человек его возраста мог бы сказать молодой женщине? В кои-то веки мистер Радклифф жалел, что не привел с собой жену.
Начнет он так: «Смерть для тех, кто остался, знаменует не конец, а новый старт. Мы должны проложить новую колею поверх топких глинистых троп и каменистого бездорожья…» Выражение «топкие глинистые тропы» ему особенно нравилось, но только он шагнул в сторону девушки, собираясь озвучить ей свой монолог, она подхватила юбки, подметавшие грязную землю, повернулась и зашагала прочь. Мистер Радклифф был вынужден почти бегом догонять ее, сознавая, что это он сейчас месит глину на топкой тропе.
– Мисс Чапмэн, постойте. Уделите мне минуту вашего внимания. – Он замахал шляпой и, тяжело отдуваясь, наконец-то поравнялся с ней. – Простите ради бога. Мне, право, неловко беспокоить вас так скоро после кончины вашей бабушки. Я только хочу донести до вас одну мысль, и суть ее в том, что для вас это новый старт…
– Да, мистер Радклифф, спасибо. Я понимаю. Простите, я спешу. У меня много дел. – И она отвернулась от него, будто огромный черный обелиск. Вуаль мешала разглядеть ее черты.
– Мисс Чапмэн, позвольте проводить вас. У меня есть новости, которые, возможно, подбодрят вас, даже внушат уверенность, – сказал он, отчаянно стараясь подстроиться под шаг молодой женщины, не отстать от нее.
Мистер Радклифф объяснил, что к нему обратилась супруга приходского священника. Она готова обеспечить мисс Чапмэн жильем и платить ей небольшое жалованье, если та согласится помогать по хозяйству и заниматься воспитанием ее шести дочерей. Теперь, когда дедушка и бабушка мисс Чапмэн умерли, самое лучшее для нее – сдать в аренду жильцам их дом и найти себе мужа, да поскорее.
– Будьте так любезны, поблагодарите от моего имени священника и его супругу, – отвечала молодая женщина. – К сожалению, я вынуждена отклонить столь щедрое предложение. Завтра первым же поездом я отправляюсь в Лондон.
Н-да, крайне неожиданно.
– Зачем? – поинтересовался мистер Радклифф, страшась услышать в ответ банальнейшее из объяснений.
Вот чем, скажите, Лондон манит глупых женщин? Что может знать о Лондоне и его неутолимых аппетитах незамужняя девица двадцати семи лет из маленького городка? Сколько девушек на облаках своих грез уплыли в столицу, где они связались с дурными людьми и приобрели дурные привычки? Там вечно висит желтая хмарь, вонь от реки такая, что не продохнуть, нищие, словно вшивые коты, спят на грудах мусора прямо под открытым небом. Не раз бывало, идя по улице, он слова не слышал на английском языке. И это в родной-то стране!
Нет, Лондон – не место для незамужней женщины. Эти юные девицы только и грезят что о шляпках и нарядных платьях. Думают, что они каждый день будут посещать скачки и рвать цветы в парке, что к ним выстроится очередь из влюбленных герцогов, мечтающих пасть перед ними на колени. Если б они знали, сколько там сломленных духом, голодных и бездомных людей, ни за что на свете не сели бы они в поезд, едущий в столицу.
– Мистер Радклифф, я стану сестрой милосердия, буду работать в Лондонской больнице, в Уайтчепеле. Я очень благодарна за столь великодушное предложение, но остаться не могу ни на минуту. Вы должны понимать, что с уходом их обоих здесь меня уже ничто не держит.
– Что ж, моя дорогая, будем надеяться, что ваши старания не пропадут даром. Позвольте пожелать вам удачи. Я действовал из добрых побуждений, но, вижу, вы и сама стратег, даже первопроходец!
Она попрощалась и ушла, оставив его барахтаться в грязи. Он сомневался, что она покорит столицу. Большой город немилостив. В маленьком городке человек мог бы упорным трудом заработать немного денег и, оставаясь честным, почитая Бога, подняться на пару ступенек в обществе. И счел бы, что он преуспел в жизни. Лондон – не место для восхождения в верхи, невзирая на все его посулы. О, золото там, конечно, есть, кто бы спорил: за один день можно выиграть и потерять или украсть состояние. Но в Лондоне процветают только богатые, злодеи или маньяки.
1
1888 г.
Мы сочетались браком в уайтчепелской церкви Св. Иуды. Маленькая, дряхлая, она, словно грибовидный нарост, торчала между двумя флегматичными зданиями на Коммершл-стрит. Приходской священник сетовал, что люди заглядывали в церквушку только по воскресеньям, если дождь лил, да и то при условии, что им удастся поживиться здесь деньгами. В противном случае народ просто разбегался по Петтикоут-лейн. Я на церемонию пришла в синем дорожном костюме и соломенном капоре, который, по настоянию сестры Парк, был украшен вуалью и бумажными оранжевыми цветами. Она сама их пришивала при тусклом сиянии свечи в комнате над помещениями больницы, где мы жили вместе. Я сказала ей, чтобы она поберегла глаза, но Парк была из тех женщин, которые получают удовольствие от подобных бессмысленных ритуалов, и потому слышать ничего не желала.
В роли шафера Томаса выступил его коллега доктор Ричард Ловетт. В больнице я его видела, но наши пути обычно не пересекались. По-настоящему я с ним познакомилась только в день бракосочетания. Вместе они держались как самые закадычные друзья: хохотали, пихали друг друга локтями, хитро перемигивались. Они даже внешне были похожи: оба темноволосые, высокие, стройные, холеные. Прямо родные братья.
Сразу, как мы поженились, я уведомила о том матрону Лакс, и она, как и ожидалось, тотчас же меня уволила. У замужней женщины одно-единственное предназначение – быть достойной женой. Уход за больными – взыскательная профессия, требует полнейшей самоотдачи. На том и закончилась моя карьера, ради достижения которой я поставила на карту самое свое существование, отвергнув все то, о чем мечтала для меня бабушка. Я с готовностью переехала в худший, наверно, район Лондона и на протяжении двух лет старательно постигала сестринское дело, чуть не ослепла за книгами, чтобы получить желанное место сестры милосердия в больнице. Теперь же собственноручно я перечеркнула все свои достижения в приступе бесшабашной эйфории. Я не верила своему счастью: чтобы невзрачная старая дева вроде меня сделала блестящую партию, выйдя замуж за молодого красавца, который бы ее обожал… Так просто не бывает. Неужели на свете и впрямь случаются чудеса?
Пьянея от радости, я с восторгом представляла наше совместное будущее. Меня не покидало ощущение, что я удостоена штампа «одобрено». Что я перенеслась в другую реальность. Еще несколько недель назад я понятия не имела, как буду жить, что делать, а теперь я окунулась в совершенно иное существование, у меня появился человек, с которым я стану строить свое будущее. Был только один момент, когда я плохо сыграла свою роль. В предсвадебной суете Томас предложил провести медовый месяц в Брайтоне, а я немного замялась. Он поинтересовался, бывала ли я там раньше. Я солгала, сказала, что не бывала. Моя ложь не таила в себе никаких ужасов. Просто с Брайтоном у меня были связаны некие воспоминания, которым не так-то легко было дать надлежащее объяснение.
Мой новоиспеченный супруг снял для нас номер в гостинице «Королевский Альбион», расположенной прямо напротив Брайтонского пирса[1]. Постоянно лил дождь, но я на непогоду почти не обращала внимания. В тот 1888 год лету никак не удавалось вступить в свои права: оно кашляло и плевалось, пытаясь вычистить из легких остатки суровой зимы. Лишь от случая к случаю поток света прорывался сквозь пепельные облака. Мы практически не покидали свой номер с огромными окнами до самого потолка. Убийства еще не начались. И я, очередная июньская невеста[2], наслаждалась медовым месяцем, с упоением познавала свой новый неизведанный мир, не задумываясь о том, что яркий блеск замужества первых дней со временем потускнеет.
По ночам ветер застревал в нашем гостиничном номере, завывая под потолком. А мы лежали в постели и слушали его свист, оплетая друг друга руками и ногами. Кожа у обоих была гладкая и теплая, как бумага.
– Чапмэн, смотри, как мы здорово дополняем друг друга, – заметил Томас. – Прямо один в один, да? Словно высечены из одного куска камня. Созданы друг для друга.
И мы действительно идеально дополняли друг друга. Я была счастлива. Но это свое состояние я распознала не сразу. Огромное облегчение, что я испытала, внезапно избавившись от невзгод, в которых едва не утонула, затмило все остальные чувства. В том числе радостное волнение от того, что в моей жизни появился человек, с которым я могу строить будущее, и это после того, как я оставила всякую надежду снова почувствовать себя счастливой. Первые дни мы проводили в постели утро, день и ночь. Томас создавал свою частную практику, пациентов у него пока было мало, так что для отпуска это была самая подходящая пора. В скором времени он будет слишком занят, какой уж там отпуск! Мой замечательный муж вынашивал грандиозные честолюбивые планы. Если б мы не отправились на отдых сейчас, даже не знаю, когда бы нам в следующий раз представился такой шанс. Впрочем, все возможно. Все в наших руках. Именно этого ощущения мне не хватало, ощущения, что нас ждет прекрасное будущее. Мы создадим его вместе.
Свою «нору» мы покидали только для того, чтобы поесть, а потом, словно дети, на четвереньках наперегонки поднимались по лестнице и ныряли под одеяло. Томас научил меня сдабривать бренди несколькими каплями настойки опия, отчего в груди поднимался жар, голова, казалось, вот-вот взорвется, и вообще возникало ощущение, будто я проваливаюсь в бездонную черную дыру. Но, когда он начинал целовать меня, на меня накатывали приступы безудержного смеха. Мы жили как в раю.
Томасу было свойственно чувственное восприятие мира, и он обожал все, что предлагала жизнь: еду и музыку, искусство и красивые вещи, архитектуру и приключения, алкоголь и опий. Мы были не ангелы, но за таковых никогда себя и не выдавали. Томас был человек импульсивный, не имел привычки противиться тому, что в тот или иной момент могло доставить ему удовольствие, а в ту пору ему хотелось ублажать меня. И я купалась в его нежности и сладострастии, порождавшем вожделение. Тогда еще я не знала, что те же самые желания могут быстро стать обузой. Я была очарована им. Последние месяцы были отмечены мрачными событиями, и теперь мне казалось, что меня толкают в другом направлении и что это самый верный путь – яркая жизнь, о которой я мечтала. Этот человек и я в роли его супруги – для меня новое поприще, на котором я способна освоиться и утвердиться. И я справлюсь на «отлично».
Томас зачастую вел себя как перевозбудившийся ребенок. Носился туда-сюда и при этом не сводил с меня глаз, затянутых влажной поволокой, словно был заворожен. Старался вообще не выпускать моей руки. Выждав какое-то время, я осторожно ее высвобождала, но его пальцы тут же находили мои. Его внимание было столь настойчивым и глубоким, что меня это смущало. Мы привлекали взгляды окружающих, но Томас вряд ли это замечал. Создавалось впечатление, что ему плевать на всех и на всё, кроме нас. Такое его поведение диктовалось не грубостью натуры или сознательным желанием оскорбить – просто он был так воспитан. Он не был научен принимать в расчет других или ставить чужие интересы выше собственных. Он очень высоко ценил себя, а значит, по его мнению, и я, как его жена, в глазах окружающих была важная персона.
Больше всего на свете мне хотелось стать такой, как он. Теперь, выйдя замуж за врача, принадлежавшего к верхушке среднего класса, в своем воображении я рисовала себе жизнь, не омраченную изнуряющим страхом надвигающейся нищеты. Я буду избавлена от тяжелого физического труда, за который платят крохи: сколько ни работай, денег с того жалованья, что тебе дают, не отложить. Теперь наконец-то у меня появилась возможность множить свое благосостояние, а не просто существовать. Мне выпал уникальный шанс, и моя единственная задача – не упустить его.
2
После медового месяца мы прямиком поехали в дом мужа в Челси. У меня не было времени подумать, какой он, и потому, когда кеб остановился возле особняка, у меня колени затряслись от страха: обвинение в мошенничестве – не самая приятная перспектива. Мне пришлось сцепить вместе ладони, чтобы скрыть дрожь в руках. Я никогда не жила в доме, где есть слуги или экономка. Я выросла в доме дедушки и бабушки, а там по хозяйству помогала всего одна поденщица да после смерти дедушки иногда приходил садовник, но вместе с хозяевами они не жили. Я понятия не имела, как обращаться со слугами, а они – народ ушлый, мгновенно признают во мне простолюдинку. Сочтут, что я не пара доктору, и будут совершенно правы. Я не воспитана для роли супруги знатного господина. Чтобы успокоить нервы, я стала расспрашивать мужа о домашнем укладе, но в голове свербела одна мысль: я совершенно не подготовлена к подобному образу жизни. Какая из меня хозяйка, если я трепещу перед прислугой?
– Во всем полагайся на мою экономку, миссис Уиггс, – сказал Томас. – Она здесь все знает лучше всех, даже лучше меня. Надежная, верная помощница. Другой такой не сыскать. Ей бы родиться герцогиней, но, к счастью, она досталась нам. В нашей семье она служит с тех самых пор, когда мы с сестрой были еще младенцами. Миссис Уиггс – неотъемлемая часть дома Ланкастеров. Нам с ней очень повезло.
И вот теперь мне предстояло познакомиться с миссис Уиггс. После яркого описания в исполнении Томаса я представляла ее невысокой коренастой женщиной с пышной грудью: к такой прижмешь малыша – задохнется. Думала, что у нее теплая улыбка и коровьи глаза, всегда на мокром месте оттого, что ее переполняют добрые чувства.
Миссис Уиггс, когда мы вошли в дом, ждала нас в холле. Она не производила впечатления женщины, которую переполняют добрые чувства. От нее веяло чопорностью и холодом. При взгляде на экономку у любого могло перехватить дыхание. И у меня перехватило.
– Миссис Ланкастер, мы искренне рады приветствовать вас в нашем доме, – произнесла она.
Томас закрыл входную дверь, и нас окутал сумрак. Наши глаза, привыкшие к яркому дневному свету, с трудом ориентировались в новой обстановке. Единственным источником освещения была свеча на комоде, над которым висело зеркало. Пламя трепетало, рассеивая мое внимание. Миссис Уиггс шагнула в ее сияние, и я усилием воли заставила себя не стискивать руку мужа.
Во всей ее внешности двигались только глаза. Скользили по мне вверх-вниз, впитывая каждую черточку. Томас представил нас. Она изобразила улыбку, что была мне хорошо знакома. Я сама так улыбалась, уверяя пациента, что в анатомическом театре ему не отрежут ногу. Подобная улыбка в лучшем случае была неубедительна.
– Миссис Ланкастер, я сказала, что мы искренне рады приветствовать вас в нашем доме. Хорошо доехали? Устали, должно быть?
Я осознала, что не ответила на приветствие экономки, а лишь таращилась на нее, как рыба с выпученными глазами.
– О да. Благодарю вас, миссис Уиггс. Доехали… терпимо, спасибо. Я не очень устала, но спасибо, что спросили. Томас заверил меня, что мы с вами подружимся. Очень на это надеюсь. По его словам, вы незаменимы.
А что еще сказать? Я запаниковала. Не умея быть властной, прибегла к лести. Так и хотелось поморщиться от собственного лепета.
– Конечно, мадам, если таково ваше желание.
– Есть еще слуги, с которыми я должна познакомиться? – Я была уверена, что таковые в доме непременно должны быть. Разве им не полагалось сбежаться и, выстроившись в ряд, приветствовать новую госпожу?
Томас чуть скривил губы в незнакомой мне сдержанной улыбке и посмотрел на миссис Уиггс.
– У нас есть кухарка и судомойка, Сара, – отвечала та. – А также садовник. Ну и, бывает, поденщица приходит, когда это необходимо. Но, миссис Ланкастер, прошу вас, если вам что-то нужно, обращайтесь ко мне, а я уж обо всем позабочусь.
– Видишь, Чапмэн, тебе вообще не о чем волноваться, – заметил Томас.
К этому времени он уже отцепил мои пальцы от своей руки и встал рядом с экономкой. Улыбаясь, как портрет, обводил взглядом дом, словно вспоминал, что где находится. Будто и не было нашего разговора в кебе и он не догадывается, что мне очень нужна его поддержка. Миссис Уиггс не отрывала от меня глаз.
Мне предстояло узнать, что она, подобно монахине, всю жизнь провела в услужении у Ланкастеров и была фанатично им предана. Ее янтарные глаза отливали оранжевым блеском; свои потускневшие со временем светлые волосы она всегда собирала на затылке в тугой узел. Возраст ее я затруднялась определить – седины на висках я не заметила, кожа была гладкая, – но, должно быть, ей было лет сорок пять. Спросить я, конечно, не осмеливалась. Она внушала мне ужас. Я была уверена, что миссис Уиггс способна заглянуть в самую глубь моей души и раскрыть все мои секреты. У нее, как у совы, были большие круглые глаза с тяжелыми веками, и я чувствовала себя мышкой под пронизывающим взглядом этой птицы, которая не набрасывалась на меня лишь из уважения к хозяину. Миссис Уиггс неотрывно за мной наблюдала, все примечала и уже составляла обо мне нелестное мнение.
* * *Те первые дни мы были обходительны друг с другом, но пылки. Миссис Уиггс с деликатного расстояния наблюдала, как мы вытанцовываем друг подле друга. В своем доме мы играли в маму и папу, хихикая над нелепостью собственного поведения – ведь мы не имели ни малейшего представления, как ведут себя муж с женой. Потом, словно наш брак был выстроен из стекла, которому рано или поздно суждено было треснуть, между нами случилась первая размолвка, так сказать. Думаю, с этого все и закрутилось. Одно недопонимание – нечаянное столкновение в потемках, иначе и не назовешь, – и мы в корне отравили свой брак. А уж после зверь был выпущен на свободу. По крайней мере, мне так казалось. Не исключено, что наш брак был отравлен раньше, но это недоразумение послужило толчком.
Еще недели не миновало со дня окончания медового месяца. Я ждала возвращения мужа с работы, смотрела на часы. Когда он пришел, кинулась к двери встречать его. Миссис Уиггс не отставала от меня ни на шаг. По уже заведенному обыкновению мы поужинали вместе и затем поднялись наверх. Мы и дома продолжали баловать себя бренди, сдобренным несколькими каплями настойки опия, – за закрытыми дверями, через которые не проникал любопытный взгляд миссис Уиггс. Томас любил расслабиться после работы, и я составляла ему компанию. В спальне мы проводили время за занятиями, свойственными новобрачным, но затем он попытался придать некую странную направленность нашим утехам, и я выразила протест. Просто от растерянности. Мне не совсем было ясно, чего он добивается, но я вовсе и не думала унижать его. Потом, когда поняла, чего он от меня требует, была шокирована и наотрез отказалась. Объяснила, что, на мой взгляд, это противоестественно. Томас оскорбился. Спросил, что значат мои слова. Я извинилась, ответив, что ничего обидного не имела в виду, но он толкнул меня на кровать, а сам встал, оделся и заявил, что я капризная, эгоистичная, избалованная особа.
Томас бросился вон из спальни, а я в смущении, замешательстве и тревоге стала кружить по комнате. Ожидая его возвращения. Была уверена, что, как только его смятение уляжется, он вернется. Потом я услышала, как хлопнула входная дверь, едва не слетев с петель. Дом аж задрожал от грохота.
Томас воротился на рассвете. Я это знаю наверняка, потому что ждала его и где-то в час ночи прилегла. Наша спальня находилась прямо над входом, а передняя часть дома начинала скрипеть, как старческие колени, когда дверь на улицу открывалась. Было, наверно, часа четыре утра: небо все еще имело чернильный цвет, тишину улиц изредка нарушали возчик или цветочница, спешившие на работу. Я лежала в постели, ждала, что он вот-вот войдет. Ждала напрасно. Его шаги протопали мимо спальни, хотя, скорей всего, он заметил, что щель под дверью светится и, значит, я не сплю. Однако Томас прямиком прошел к маленькой лестнице, ведущей на чердак. Для человека, который клялся, что неутолимо жаждет меня, он проявил редкую выдержку, не уступив своему пристрастию. А ведь я с ним в нашем доме не прожила еще и недели.
3
На следующее утро за завтраком мы притворялись, что не замечаем друг друга. Я все ждала, что Томас поинтересуется, в чем дело. Он, разумеется, не спрашивал, и меня это сводило с ума.
Я только и слышала, как скрежещут его зубы, с жадностью перемалывая пищу. Сама я, в отличие от мужа, клевала как птичка. Монотонную размеренность завтраку придавали ритмичное звяканье столовых приборов по фарфоровым тарелкам да беготня миссис Уиггс, которая носилась как ураган, доставляя в столовую новые блюда. Я давила в себе порыв завести беседу, считая, что это он отверг меня, хлопнув дверью, а значит, не я виновата в создавшейся ситуации. Сама-то я ведь сразу извинилась за свою реакцию. Томас даже не смотрел на меня, и во мне шевельнулась тревога: на него это было очень не похоже. Он обожал меня. Я бы с радостью отмахнулась от того ужасного инцидента, объяснила бы его недоразумением, но Томас по-прежнему гневался, судя по тому, как он вгрызался в свой тост. Если он и был расстроен, на его аппетит, в отличие от моего, это никак не влияло.
Миссис Уиггс, конечно, быстро прочувствовала атмосферу. Она посматривала то на меня, то на Томаса. Я ощущала на себе взгляд экономки, но глаз на нее не поднимала. Она толклась дольше, чем нужно, возле Томаса, наливая ему чай. Явно придумывала, что бы сказать.
