Когда-то в России

Никанор закончил рассказ, а слушатели, завертев головами в разные стороны, стали с подозрительностью вглядываться в темень. Некоторые крестились и, шевеля губами, творили молитву.

–А что же это было, дядя Никанор?, -спросил солдатик, глядя округлившимися глазами на казака.

–Да шут его знает. Сведущие люди потом баяли, что то китайский дракон был. Живет такой в Амуре.

–А может вам то поблазнилось? -спросил кто-то несмело.

–Что, сразу всем четырем и аж до икоты?-вскинулся Никанор, -Не дури. Я ж и вонь его до сих пор помню. Как из нужника перло. А лошадям, что тоже привиделось? Они, ежели б не стреноженные были, то поводья бы все порвали и ищи-свищи потом их в тайге. Не-е-ет такое не могло привидеться.

После рассказа Никанора голоса стихли, каждый переваривал услышанное, наступила тишина, а вслед за ней незаметно пришел и сон.

Глава 4

Когда на следующий день, утром, едва позолотились солнцем верхушки деревьев, обоз был уже в пути. Дорогу опять подморозило, и отдохнувшие лошади легко влекли подводы даже на подъем. Основные грузы во Владивосток пока доставлялись морем, но в необходимости сухопутного пути никто не сомневался. Он нужен был еще и психологически, как фактор, способствующий сколачиванию Уссурийского края в единое целое и делающий его частью страны. Колесов знал, что до прихода в эти края русских, дорог здесь совсем не было.

Сообщение осуществлялось по тропам: пешеходным и конным. Они прокладывались между редкими фанзами, звероловами и огородными. Пешеходная тропа была настолько узка, что из-за сжатости стволами деревьев, низкорастущих ветвей, бурелома была труднопроходима даже для простого пешехода, который весь полезный груз переносил за плечами, в котомке. По конной же могла пройти вьючная лошадь. Но и в том и в другом случае количество перевозимого груза было ничтожно мало. Дорога, по которой двигался сейчас обоз, была еще во многом не обустроена. То поднимаясь на сопку, то опускаясь в долину, чаще всего подболоченную после дождей, которые случались здесь часто, она пролегла между новым фортом Владивосток и расположенным у слияния Уссури с Амуром селением Хабаровка. Попадавшиеся по пути мелкие речки преодолевали в брод, кое-где были уже переброшены бревенчатые мосты . Через широкие реки переправлялись паромом. В сильно заболоченных поймах рек строили настилы из бревен. Во время дождей такая дорога становилась в большинстве мест непроходимой. Тогда обоз, застигнутый вне населенного пункта непогодой ,ставил палатки, крепил их от ветра ,заготавливал дрова и порой по несколько суток пережидал ее. В конечный пункт после пятисотверстного пути и выпавших на их долю мучений люди добирались вконец измотанными в провонявшихся дымом, а то и пропаленных кострами, одеждах; лошади были ребристы и качались от усталости. Им по прибытии первым делом засыпали овса, а сами шли в баню, где с наслаждением парились.

По утреннему ходко прошли верст десять, когда навстречу на темной от пота лошади, вскачь подымавшейся на сопку, показался урядник Храпов. Подскакав, он закричал тревожным голосом, указывая плеткой вперед:

–Ваше Высокобродие! Тайга горит! Там внизу в долине река. Так за той рекой пламя прямо стеной идет. Пылом так и жарит! Подождать надо, а то кони спужаются, да вместе со зверьем от огня спасаться учнут.

Обоз стал. Где-то впереди из-за деревьев начал расти высокий столб дыма, медленно двигавшийся в сторону Китая. Небо постепенно заволакивалось космами гари, и солнце потускнело.

Две собаки, сопровождавшие обоз, поджали хвосты и поглядывая на людей растерянно-жалостливыми глазами, попрятались под телеги. Лошади тревожно всхрапывали и нервно мелко подрагивали кожей. Оставалось ждать и надеяться, что естественный водораздел не даст огню захватить в качестве пищи лес на этом берегу и все обойдется. Пожары в тайге-страшное бедствие, не щадящее ни зверя, ни птицу, ни человека. Каждый понимал, если пламя перейдет на эту сторону, спасения не будет никому.

Подъехал на лошади хорунжий Захарьин:

–Слава богу ветер не в нашу сторону, глядишь и обойдется. Но ты, Храпов, все ж таки предупреди своих, кои впереди, чтоб в оба глядели за берегом и чуть что- одной ногой здесь. Будем тогда деревья рубить, пожар то верховой.

Урядник развернул коня и скрылся за увалом.

В томительном ожидании прошло около часа. Столбы дыма стали как- будто проходить стороной. Наконец прискакал гонец от Храпова с сообщением, что опасность миновала и можно двигаться дальше. Спустившись в пойму реки, люди увидели на другом берегу бесконечные остовы обугленных, дымящихся деревьев. Кое-где, на черной от гари земле, вырывались языки пламени, пожиравшие остатки кустарников и травяной растительности. Двигаться дальше, переправившись через реку, сегодня не имело смысла: до наступления темноты вряд ли бы успели пройти пожарище и найти нормальное место для ночевки; поэтому Колесов распорядился стать биваком здесь, на берегу, благо корм для лошадей и вода здесь были.

Воспользовавшись ранней остановкой казаки со стрелками организовали целую охоту на рыбу. Спустившись вниз по течению и перегородив реку в узком месте волосяными сетями, стали загонять в нее рыбу, швыряя в воду палки, камни и создавая невообразимый шум, двигавшийся медленно в сторону сети. Пойманной рыбы, кеты, с избытком хватило для всего отряда. К вечеру была готова душистая, наваристая уха. Колесов с Захарьиным сидели отдельно, около небольшого костерка, и слушали Степана, которому рыбалка навеяла далекие воспоминания:

–Помню мальчонкой еще был, годов так тринадцати – четырнадцати, и батюшка Ваш, царство ему небесное, покойничек Андрей Яковлевич с Вашим дядюшкой, братцем Вашей матушки, Георгием Михалычем, как-то собрались на ловлю рыбную, на Кубань- реку, и меня с собой взяли . А там, на этой самой Кубань- реке, значит , по-осени бо-о-о-льшие ловли казаки устраивали. Собирались со всей округи по нескольку сот человек, выбирали промеж себя атамана на эти дни, чтоб ,значит, порядок во всем был, да чтоб рассудить смог, если чего доброго спор какой возникнет. Ловили осетра, белугу, ну и сома, хотя особо, надо сказать, он и не ценился. Налавливали впрок, чтоб на зиму хватило, а поэтому и живали на берегу по несколько дней. А с нами, надо сказать ,еще и пес был, Джоном звали. Почему Джоном- не знаю. Джон да и Джон. Кудлатый такой волкодав, кавказских кровей. Вот прибыли мы на Кубань; народу видимо невидимо. Избрали ,как водится, атамана, рассеялись по берегу, шатры поставили и по команде на другой день к ловле притупили. Казаки станичными кошами стояли. Каждый кош в общий котел рыбу ловил, а потом они ее после рыбалки делили. Ловили переметами. А ну, целые тыщи крючков на дне, а осетр брюхом по дну трется, за какой-нибудь крючок да и зацепится. Рыбы, надо сказать, тогда тьма как много было, а особенно сома. Лягушки на берегу только и сидели, в воду лезть боялись. Бывало сгонишь их в воду, а они нет, чтоб на дно, значит нырнуть, так по поверхности эдак быстро-быстро пропрыгают вдоль бережка и через сажень, другую на берег выскакивают. А если какая зазевается, то тут же сомом и будет проглочена. Остановились мы с краю. Ни к какому кошу мы не относились и ловили отдельно. Разбили шатер, лошади тут же невдалеке паслись. Джон, правда, поначалу от многолюдства в неистовство приходил: шерсть дыбом, оскал звериный, лаем заходится. Пришлось его от греха на привязь к телеги посадить. На другой день он пообвык, и батюшка Ваш возьми да и отпусти его на волю. Где уж он день промышлял, чем занимался, неизвестно, а только не видно и не слышно его было. Рыбалка, надо сказать, у нас не клеилась. Толи удача рыбацкая была не на нашей стороне, толи то, что ловили мы сами по себе на несколько переметов, и шансов что-то зацепить было мало. За целый день двух осетров, да трех али четырех сомов взяли. Смотрю батюшка Ваш с дядюшкой чтой то не веселы; вечером ушицы похлебали, по чарке выпили и говорят, что мол, если завтра погода изменится (а оно небо тучами заволакиваться стало) то придется домой с пустыми руками возвращаться. Ночью ветер разгулялся, нет, нет да и дождь по шатру застучит. Утром встали мы, а просвету на небе не видно. Стало быть домой пора собираться и ехать не солоно хлебавши. Стали пожитки укладывать, глядь, а под телегой в траве целая куча осетров. Андрей Яковлевич что-то около десятка насчитал. Да огромные все, один к одному, фунтов эдак по пятьдесят и более. А Джон рядом сидит, весело так на нас поглядывает, морда довольная, обрубком хвоста виляет. Сразу видно – его работа. Батюшка Ваш с дядюшкой так и ахнули, что делать, ума не приложат. Андрей Яковлевич барин справедливый был и строгий, чужого никогда не позволил бы себе взять, и послал меня по казакам узнать, не пропадала ли у кого рыба. Ну я пару кошей обежал и все. Они же по всему берегу на несколько верст разбросаны, всех обежать, дня мало. Вернулся назад, доложил, что не нашел хозяев. А осетра живые, так и бьют хвостами по траве, а мне и в радость, что хозяева не нашлись, больно рыба хорошая. Делать нечего, загрузили мы добычу на подводу да и тронулись домой. Как не спрашивали потом все у Джона, как это ему удалось с такими рыбинами совладать, он только хитро так улыбался и хвостом вилял. С тех пор кликать его стали не Джоном, а Рыбаком.

Захарьин смеялся, а Василий Андреевич вспоминал, улыбаясь, родителей, какими они были, как относились друг к другу, и сквозь пламя костра ему представлялась их жизнь полная трудов, в основном – военных будней, расставаний и встреч, полного тревоги ожидания. Они были воистину созданы друг для друга и создали настоящую семью, ту, которая создается не в один день, венчанием и последующим застольем, а годами и десятилетиями доброго и уважительного отношения. Уважение друг к другу и забота друг о друге – основные черты семейных отношений. Молодая жена, войдя в дом мужа, становится не только женой и матерью нарождающихся детей, но и безраздельным членом этого рода. Она полностью принадлежит ему со всей его историей и традициями и является звеном, связующим его прошлое с будущим. Такой была и его добрая мать, которая из семьи своих родителей взяла лучшее и не навязчиво вплела это лучшее в общую канву отношений внутри новой семьи. За доброту, кротость и тихую заботу отец не чаял в ней души и, будучи человеком суровым и по натуре довольно жестким, относился к супруге своей уважительно и с нежностью. «Вот уж воистину, кроткая рука и слона на веревочке ведет»,-думал Колесов и о такой семье втайне мечтал и сам.

Глава 5

Ночь прошла спокойно. Следующие полдня двигались по выгоревшему лесу, вдыхая запах гари и стараясь как можно быстрее пройти эти удручающе безрадостные места. Но живой лес начался только за следующей речкой, и там же случилась трагедия. Обоз перешел только пойму реки. Солнце уже припекало и дорожная глина оттаяла, превратившись именно здесь, в низине, в густую вязкую массу. Бревенчатого настила в этом месте не было, и подуставшие лошади с трудом вытаскивали тонувшие в грязи по самые ступицы подводы.

Солдаты, подоткнув полы шинелей за пояс, спрыгивали в грязь и, чертыхаясь, толкали телеги, помогая лошадям. Последняя повозка с привязанной позади красивой верховой лошадью хорунжего Захарьина тоже нуждалась в помощи, но обоз и солдаты уже поднимались в гору, и ездовому пришлось ждать четверых казаков, следовавших позади в качестве арьергарда. Спешившись, они помогли вытолкать из грязи подводу и отстали, чтобы вычистить сапоги прежде чем сесть в седла, а ездовой, нахлестывая лошадей, ударился в догон за скрывшимся в тайге обозом. Заехав за утес, он оказался в одиночестве. Уставшие лошади перешли на шаг. И никакие понукания и подбадривания кнутом не заставили их опять зарысить. В этот момент с нависавшего над дорогой уступа метнулась огромная тень, раздался рев зверя и раздирающее ржание смертельно раненой лошади. Упряжка рванула, ездовой, откинувшись назад, дико закричал, испугавшись неизвестно чего больше: зверя или понесших от страха лошадей.

Выскакавшие следом казаки увидели тигра, стали стрелять на ходу, но не попали, и зверь, испугавшись шума, в два прыжка скрылся в чаще. На дороге остался лежать красавец – конь с перебитым позвоночником и разодранным боком. Жалобный тускнеющий глаз смотрел на людей, но вот по телу пробежала судорога, забились в агонии ноги, и он затих. Казаки постояли над ним в растерянности от неожиданности и быстроты случившегося, затем сняли уздечку и тронулись дальше.

Колесов, услыхав позади выстрелы, приказал остановиться. Вскоре из-за поворота вылетела несущаяся вскачь телега с кричащим солдатом. Было такое ощущение, что она вот-вот расшибется либо о последнюю подводу, либо о стволы деревьев. Но ездовой, здоровенный егерь, справился с лошадьми. Храпя, с оскаленными пастями, разодранными удилами, они осадили перед последней телегой, напирая на нее грудью и дышлом. Послали с новостью за хорунжим, который был с казаками в авангарде. Захарьин во весь опор поспешил назад, но исправить уже ничего не мог. Хотел было вгорячах организовать засаду в надежде, что зверь все –таки когда-нибудь выйдет из чащи к своей жертве, но вспомнив, что он не один и находится на службе, только махнул рукой и вернулся к обозу.

Горю Захарьина не было предела. Он так любил и лелеял своего коня, вырастив его с жеребенка, назвав Громом и, выездив, не раз брал призы на войсковых скачках. Гром, как пес ,был привязан к хозяину, всюду неотступно следуя за ним. В этот день хорунжий, жалея, привязал его к подводе, а сам ехал на казенном заводном. В течение оставшегося дня Захарьин ни с кем не разговаривал, на привале бродил с потерянным видом, сразу превратившись из сурового казачьего хорунжего в сильно расстроенного ребенка. Казалось, что он вот-вот заплачет навзрыд, а вечером, выпив стакан водки, закопался в сено и затих.

– За людьми в бою так не жалкует, как за животиной,– обронил старый Храпов, проходя мимо Колесова, и, помолчав, добавил,– Оно, конешно, сказать, и конь стоящий был.

Глава 6

К середине четвертого дня пути добрались до села, выросшего из когда-то небольшой старообрядческой деревеньки и раскинувшегося по обе стороны тракта. В селе был церковный приход, и поп, топорща животом рясу, вглядывался с крыльца небольшой церквушки в подходивший обоз. Старообрядцев здесь уже давно не было. Покинув свои добротно срубленные избы, они подались дальше в глушь в поисках другого мира с единственно правильным и существующим только для них богом.

Колесов решил остановиться здесь на дневку, чтобы дать людям и лошадям роздых, а заодно произвести и починку кой каких телег в местной кузнице. Пока распределяли казаков и солдат по дворам, распрягали лошадей, вездесущий Степан, обследовав село, принес Колесову приглашение местного священника остановиться у него. Отец Дмитрий проживал с матушкой Елизаветой в большом пятистенке, оставшемся от старообрядцев. Отличаясь большой терпимостью в вопросах веры, Колесов спросил с небольшой подковыкой:

– А как же Вы, батюшка, в капище-то старообрядческом обитать можете?

– Да как сказать, Василий свет Андреевич, церковь то наша тоже когда-то молельней старого обряда была. Да видно так Господу нашему угодно, чтобы истинная вера восторжествовала не только в жилище местного туземца, но и в молельне старообрядческой. А то ведь бегут, бегут не потому, что нас с Вами боятся, а от веры истинной, от света в темень лезут и прозябают там в невежестве своем. Хотя есть такие, что на путь истинный из заблуждений своих выходят, но единицы таких. Все им у нас еще внове и не совсем приемлемо, но мы с великим терпением и бережением стараемся развить в них проклюнувшиеся ростки сознания.

– Я видывал деревни старообрядческие, и скажу, что живут они чисто и зажиточно.

– Внешне, только внешне, уважаемый Василий Андреевич. А внутри, в душе, в потемках блуждают, как овцы заблудшие. Да иной раз где-нибудь в глуши такое мракобесие встретишь, что только диву даешься. Самодурство -вот ему истинное определение. Да что мы все о пище духовной, пора бы уже и о пище насущной вспомнить, -заволновался отец Дмитрий, которому, судя по его тучности, мысли об этой самой пище были далеко не безразличны.

– Прошу, Василий Андреевич, проходите в горницу. Матушка уже к столу собрала, отобедаем, чем бог послал.

Матушка под стать отцу Дмитрию, такая же пышная да румяная, поклонилась и напевно пригласила к столу:

–Милости просим отобедать, господин полковник. Лакомств особых у нас нет, но зато все свое домашнее, свежее. Пока попробуйте закусочек. А потом и пельмешки горячие подадим.

Стол был заставлен закусками тесно: топорщились в тарелке моченые грузди, белела хрустящая капуста, осыпанная пустившим слезу луком, дымилась миска с отварной рассыпчатой картошкой, на большом блюде под обжаренным луком источала аппетитный запах горбуша; отдельно стояли несколько запотевших графинов с разными настойками. Перекрестившись, приступили к трапезе. После довольно непритязательной пищи последних дней Колесову было очень приятно оказаться за таким гостеприимным и обильным столом, а три приличных стопки из разных графинов, выпитых по разумному настоянию отца Дмитрия в самом начале обеда, значительно увеличили и без того немалый аппетит.

– И давно Вы, батюшка, в этом приходе?,– утолив первый голод, спросил Колесов.

– Да уж четвертый год пошел. Пока еще годы и здоровье позволяют, слава тебе Господи, мотаюсь с молитвой по тайге с миссионерством, обращая в лоно истинной церкви заблудшие души. Туземцы, как малые дети. Настолько наивны и безграмотны, что порой жалость берет. Надо бы слово божье к ним нести на их родном языке. Но если бы он был один, а то столько разных племен: и удехи, и гольды, и тазы, а тут еще и китайцы с корейцами, и каждый на своем лопочет. Письменности же единой нет, у туземцев ее совсем нет. Вот и приходится искру света у них через толмача высекать. А что толмач? Сам толком мало что понимает, объяснить с пятого на десятое едва сможет. Школы строить надо, учить детей грамоте, чтобы и сами могли святые книги читать. А так вся их нищета от их же дремучести и идет.

–Что плохо живут?

–Да хуже некуда. Детишек плодят помногу, а взрастить их толком из-за этой самой нищеты не могут. Вот взять китайцев. Народ более культурный да ушлый и безграмотных да простодушных туземцев обирают как могут, а если копнуть поглубже, то не только их, но и дары края этого из-за наживы варварски губят.

–И в чем же это выражается?

–А взять хотя бы так называемые лудевы. Слыхали что-нибудь о них?

–Нет , не приходилось.

–Это способ охоты у них такой. Строят забор вдоль реки из бурелома, валежника, кольями укрепленного. В промежутках делают проходы, а в проходах тех ямы глубокие роют и маскируют. Зверь воды испить захочет, а река забором загорожена. Ищет проход, а в проходе яма –ловушка его поджидает. Да добро бы если б способ этот для добывания пропитания использовали, а то алчность людская пределов не знает. Особенно, когда пантовка идет, ну, панты когда заготавливают. Олень падает в яму, у него рога спиливают, а тушу в яме гнить оставляют. И такие заборы порою на двадцать – тридцать верст тянутся, а ям в них по полторы, две сотни. Вот и посчитайте, какой урон природе приносят. И примеров таких множество.

–И что же Вы, батюшка, предлагаете ?

–Предлагаю я властям светским на эти безобразия внимание обратить. Писал я в прошлом годе начальствующему над областью, но результата никакого нет. Ну, да я останавливаться не собираюсь. Пусть не думают, что я должен только духовными вопросами озабочен быть. По настоящему- это и есть духовность, с этого она и начинается. Намедни целый трактат обо всех этих безобразиях, какие с природой творят, на имя его Высокопревосходительства генерал-губернатора подготовил и буду Вас, Василий Андреевич, просить передать по назначению.

–Извольте. Буду рад чем-то Вам услужить. И не беспокойтесь, вручу лично, а если не доведется встретиться, то передам с верной оказией.

Матушка внесла миски с лоснящимися в масле пельменями. Батюшка налил к ним по стопке рябиновой.

–Ну, а наш русский мужик как житье-бытье свое здесь наладил?– выпив и закусив, продолжил разговор Колесов.

–По -разному. Ежели кто с головой да в стакан чрезмерно не заглядывает, тот живет хорошо. Здесь главное –не лениться и меру в питие знать, а край богатый и ,если с толком к нему подходить, то богатством своим он поделится. В лесах зверя разного, в реках рыбы изобильно. Земля, правда, только в поймах рек хорошо плодит, но там опасность затопления во время дождей есть. Так что, если поле хорошее иметь хочешь, то от реки валом-заставой его огораживать надо. У меня прихожанин есть, Федор Клыков, лет десять, как из самой России сюда перебрался; рукастый мужик, и голова хорошо соображает. Так вот он по такой методе поля свои и обустроил. Урожаи стабильные и удивительные для этих мест получает. А хлебушек здесь на вес золота ценится. Опять же земельку, земельку удобрять не забывает. И что делает, вывозит в поле навоз не только из-под своих коров и лошадей, но и с других подворий забирает, у тех, кто удобрять землю ленится. А земля она уход за собой оценит и такого трудолюбца старицей отблагодарит.

Колесов слушал с интересом, понимая где-то подсознательно, что и ему скоро предстоят заботы хозяйствования. Недолюбливая попов и даже как-то с неприязнью отнесясь вначале к отцу Дмитрию, он уже ловил себя на мысли, что ему симпатичен это священник, столь деятельно пекущийся о благополучии и края, и людей здесь живущих, какой бы нации они ни были. Казалось, его должны были бы интересовать только вопросы веры, да численность прихожан чтобы год от году росла. А его, как крупного администратора, интересовало и устройство дорог, и развитие сельского хозяйства, и образование, и сбережение природы, т.е. все то, без чего нормальной жизни здесь не мыслилось.

Еще долго отец Дмитрий рассказывал о мужиках и их проблемах, о туземцах с их образом жизни. Матушка Елизавета, не вмешиваясь в беседу, молча занималась рукоделием, что-то вязала в углу горницы под мерное тиканье ходиков, и Колесову даже показалось, что никакой это не Дальний Восток, а самая обыкновенная русская изба в обыкновенном русском селе, каких много в самом сердце России. Спать разошлись уже заполночь, после неоднократного чаепития. Снились Василию Андреевичу тучные золотистые нивы, добротные дороги и счастливые люди, усвоившие наконец уроки отца Дмитрия и избавившиеся от всех проблем. Проснулся он затемно от пения петухов, заливавшихся на все лады. Было это непривычно и по-домашнему уютно. Полежал, нежась, в постели с хорошим душистым постельным бельем. Вставать не хотелось, но, подчиняясь многолетней привычке, встал, оделся и рассвет встретил уже на ногах, отдавая последние приказания к выступлению. Везде по селу был слышен гомон людей, заскрипели ворота, заржали отдохнувшие лошади; к шуму не замедлили присоединиться и собаки со своим лаем. Обоз стал съезжаться к околице, выстраиваясь в походный порядок. Простившись с гостеприимными хозяевами, Колесов пошел вдоль улицы, отчитывая Степана за излишнюю расторопность: тот не стал отказываться от предложенных на поварне продуктов и чрезмерно загрузил их в подводу.

Захарьин был уже у околицы и, видимо не совсем еще свыкшись с потерей Грома, распекал какого-то солдата за плохо подогнанную упряж. Чем больше Колесов присматривался к нему, тем большим уважением проникался к этому еще молодому и ловкому казаку. Захарьин был знаменит на всю область как лихой наездник, отличный стрелок, а по части смелости, граничащей временами с большим риском, ему, пожалуй, и равных не было. На предыдущей ночевке, когда он предавался горю по случаю потери коня, урядник Храпов рассказал Колесову немного о своем хорунжем и о случае, который произошел с ними года три назад. Были они вчетвером в объезде, когда в тайге услышали далекие выстрелы. Было это летом и из-за обилия листвы звуки были приглушенными, а видимость ограниченной. Стали пробиваться на выстрелы, вскоре тропа нырнула в чащу, где конному не проехать. Оставив одного казака с лошадьми, втроем продолжили путь пешком. Через какое-то время подошли к поляне, на которой сквозь кусты виднелись какие-то мешки. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что везде все тихо, Захарьин, страхуемый остальными вышел на поляну, и обнаружил здесь два трупа. Это были китайцы-собиратели женьшеня. Этот не примечательный ничем корень, но довольно редкий, помогал от многих болезней, а потому ценился очень высоко. Ситуация здесь складывалась, скорее всего в таком порядке: бандиты подстерегли китайцев, подождали, когда те найдут и выроют корень, а затем убили и всю добычу забрали себе. Рядом была небольшая ямка, видимо, оставшаяся от корня, валялись ножи для извлечения женьшеня из земли и пустые холщовые сумки. Обследовав лес вокруг поляны, установили, что бандитов было не менее десяти человек. Захарьин, как старший разъезда, принял решение преследовать убийц.