Из сердцевины

Татьяна Ольшанская

Из сердцевины

Отцы и дети

Путеводная

Над домом мерцает твоя звезда

И ночью, и ясным днём.

Знать не желает: через года

Мы все на нее уйдём.

Её не видать другим таким

Лишённым себя и сна,

Но знаю, что если мы всё же спим,

То нас стережёт она.

Когда мне тоскливо, то я письмо

Дрожащей рукой пишу,

Надеясь, что сможет само оно

Найти до небес маршрут.

Теряю письмо я из раза в раз

И почерк не разберу,

Уж вижу твой прищур пытливых глаз

Над чёрным созвездием букв.

Не виделись мы уже восемь лет,

А кажется будто бы год.

Всё врут, что тебя с нами больше нет:

Я чувствую наоборот.

Не бойся, мне память дороже, чем вещь,

Её не разъесть годам.

Лицо и твой голос легко беречь.

Я времени их не предам.

А камень пускай заметут снега,

Бездушный, не нужен он.

Ведь знаю: не гаснет твоя звезда

И мой охраняет сон.

Биография в две минуты

Мне только три, сладкого почти не дают,

Гонят мыть руки, – а я сама до раковины не достаю,

Учат определять время на больших часах

Мультики – ещё с помехами – увлечённо, во все глаза.

Каждые выходные у бабушки булочки поедаю в семейной компании:

Такой ещё возраст, что мне пока не нужно волноваться за талию.

Если бы кто сказал, какая о ней будет печаль,

Я бы реже тогда сахар клала в заваренный в термосе чай.

Ребята на улице, шум и визги в окно разносятся,

А меня не пускают – слишком маленькая, ведь на улице – взрослые.

Кто-то с родителями в кино уже занимает впервые очередь,

А мама, кажется, с отцом ругается… Или это с отчимом.

Она постоянно занята, постоянно работа,

Но успевает ко мне проявлять такую заботу:

Спасибо, мама, я теперь ненавижу супы и манку с комочками,

Но ты можешь гордиться – я пока что послушная дочка.

Вроде в начальной школе уже, все ещё интересно,

Конфеты теперь и сама могу стащить, знать бы место.

Время определять очень точно умею на больших часах –

Вот дождаться бы только конца урока и домой назад.

Пока бабушка печёт булочки, теперь помогаю ей,

Мама заставляет лечить простуду и посещать врачей,

Хотя вроде не болею ничем, чувствую себя как обычно…

Знаю, ей просто хочется отдохнуть, посидеть со мной на больничном.

Дедушка любит, играет в шахматы и пока ещё поднимает.

Доверяюсь ему больше всех: уж он меня понимает.

Учит сложным штукам, например, – разбираться в физике.

Так и не узнает, что внучка будет филолог и станет учить языки.

Школа к концу подходит, друзей не особо много.

Обидно, что характер такой скверный имела всю дорогу.

С мамой ругань, самостоятельность, запретов не выношу.

Бабушка терпит, не сердится, объясняет ей трудный возраст как малышу.

На больничный теперь сама. Так не хочется в школу…

У одноклассников порой бывают слишком жестокие закидоны.

Первые сигареты – неправильная социализация.

И нагоняи от дедушки, который мне заменил отца.

Выпускной, без бантов, мама плачет, да и я украдкой –

Мне семнадцать, и радости детства теперь за рамками.

За учебу медаль, чтобы мама могла знакомым хвастаться:

«Дочка умница у меня, – и обязательно добавит, – красавица».

Первый курс, филология, потому что учить физике больше некому

(когда дедушка умер, была пурга, никогда не видела столько снега,

пережили, оправились, горевать нельзя было долго:

мама с бабушкой бы быстро расклеились, так что я стала строгой).

Потом любовь, неудачная, как обычно бывает впервые

Чувства глупые – через две пары очков розовых:

Так романы учили.

Год мучений, разочарование и наконец-то разлука,

Зато в это время мы друг друга нашли с моей лучшей подругой.

Интересы стали взрослее, а мама как будто младше.

Стало странно: теперь я, не она, варю с комочками кашу.

Конец обучения, спасибо, у меня минус четыре года.

Давление, кажется, стало немного зависимым от погоды.

Переезд в другой город, одиночество и Невы берег

Мама, мам, я приеду! Только заработаю летом денег…

И друзья разлетелись, подруга лучшая осталась в родном городе,

Я люблю её так же, как прежде, а она меня нет вроде бы.

Двадцать три почти, немного учебы, подработка, мытьё тарелок.

Теперь не нужно понимать время: часы выпускают без стрелок.

Все к лучшему и больше не будем об этом, ладно?

«..Мам, привет, не знаешь, вдруг мы можем вернуться обратно?..»

Жертва

Как Мойра, плету чей-то черный ковер,

Вплетая за волосом волос,

По нитке сживая турецкий узор

Из собственных радостных полос.

Работе не видно конца безутешной,

Срываются тонкие нити.

И пальцы, когда-то дарившие нежность,

Беззвучно скрипят: "Помогите"

Все спицы поломаны в разных полотнах,

Другого не взять инструмента.

И пряжа, теряясь в ручных коридорах,

Становится красного цвета.

Маме

Ты только будь, пожалуйста, ладно?

Даже сердитая и уставшая,

Оккупирующая общую ванную,

Красивая, когда не накрашенная.

Будь тихо-тихо и не слишком взрослая,

Приноси, пожалуйста, ещё чаю.

Я очень люблю тебя, такую серьезную,

Очень люблю и очень скучаю.

Ты мой пример, олицетворение дома

Надежда на то, что все мечты сбудутся.

Мир не придумал такого слова,

Чтобы любовь прокричать тебе на всю улицу.

Каждый в праве думать, что его мама – лучшая,

Но мы-то с тобой знаем настоящую правду:

Лучшая – только ты, ты одна и заслуженно,

А мне больше ничего и не надо.

Пусть годы проходят, как проходит кино,

Мамочка, знай, ничего не изменится,

Так же, как в детстве когда-то давно,

Я точно узнаю твои шаги на лестнице.

Притчи

Горе

Унеси в свои воды, море,

Да напой мне одну песнь.

Может, всё же отпустит горе

Погостить у тебя здесь?

В дар тебе принесу слёзы

Чище пены и жемчугов

И венок из цветов розы,

Что прочертит путь вдоль брегов.

Ты меня напои лекарством,

Хоть и горьким, и ладно, пусть.

Я солёным твоим богатством

Крепче хмеля сейчас напьюсь.

И грозы мне, да прямо в душу,

Чтоб насквозь проходил заряд.

Так не хочется больше слушать,

Как о лучшем «потом» твердят.

Пеленай меня, море, крепко,

Чтоб не вырваться и не сбежать,

На песке чтоб остался слепок,

А потом растворился вспять.

Уложи меня на ракушки

И на жесткий резной коралл.

Как красивы из стёкол рюшки,

Что венчают твой щедрый дар.

Я навеки с тобой останусь,

Пульс замедлится, боль уймёт:

На земле уж не встречу старость

И на окнах узора лёд.

Будет тихо с тобой, покойно,

Только холод и песни вод.

Никаких мне сердечных войн,

Где не помнит и где не ждёт.

Только, море, прошу, однажды

Раз в году лишь и раз в сезон

Вскипяти в его сердце жажду,

Чтоб увидеть тебя пришёл.

Хоть и я уже не узнаю,

Как был близок он там ко мне,

Но ведь знаешь, что, умирая,

Больно страшно одной на дне.

В благодарность ему отдам я

Все ракушки и жемчуга,

Замирая: а вдруг касания

Ощутит дорогая рука.

Он уйдёт, прихватив ракушку,

Чтобы позже послушать её.

Море, море, пусть его уши

Не узнают в ней пенье моё!

Пусть однажды бессонной ночью

Подойдёт к ледяному окну

И отчаянно вдруг захочет

Вновь услышать он ту волну.

Пусть на миг, лишь на миг и только

Неожиданно всё поймёт

И почувствует привкус горький:

От печали былой налёт.

А потом вновь в постель ляжет

И забудет, как скверный сон,

Не почувствовав, что был даже

Сам собой обокраден он.

Что в воде, под лазурной кромкой,

Близ любимого из всех мест,

Попрощалась с собой девчонка,

Испугавшись, что надоест.

И лежит под охраной море

На чудовищной там глубине,

Не волнуясь о чем-то, кроме

Тех сокровищ, что есть на дне.

И глаза её чужды свету,

Как и люди, что над водой,

И река ей из чувств эта

Всё равно, что ручей простой.

Море, знаешь, а я, пожалуй,

Посмотрю на тебя с берегов,

Приласкаю хребет усталый,

Чтоб забыться тебе без снов.

А позднее, как знать, возможно,

Если правда лишусь надежд,

Я свой ум и скелет ничтожный

Расстелю вереницей одежд.

Но пока ты поешь, море,

Пока шепчешь свою песнь,

То шлифуешь собой горе

Всех покинутых, кто есть здесь.

––

Прут и угли

От костра уже только угли,

Догорает не ссушенный прут.

И пока огоньки не затухли,

С ним они разговоры ведут.

– Мы недавно горели салютом,

Было вольно нам, было свежо.

Вот бы кто-то нас вспомнил под утро

И с гостинцем обратно пришёл.

Прут шипел, но с судьбою не спорил

И не сетовал он на судьбу.

– Я был жизнью своею доволен,

Ну а вам, как смогу, помогу.

– Ох, как жалко, какое несчастье:

Так гореть, вдруг – и выгореть в раз.

Ты, товарищ, не нашенской масти,

Не поймешь, хоть пытаешься, нас.

– С вами, братцы, конечно, не спорю,

Только разницы больно и нет.

Жили врозь мы, но горькое горе

Обобщило нас в этот момент.

– Вот не знает и жизни не видел,

А о чем-то высоком твердит.

Огоньки, заморгав во всю силу,

Разгорелись вдруг пылом обид.

– Я мог деревом быть или ложкой,

Греть природу и чей-нибудь дом,

Но остался, как мелкая сошка,

С бесполезным теперь костерком.

И одна из моих половинок

Превратилась в сереющий прах.

А другая – сухая лучина –

Сгинет в серых ночных небесах.

Я хотел быть полезным и нужным

И помочь хоть единственный раз,

Но такая нам выпала служба,

Значит, так порешили за нас.

Огоньки, заскучав от учений,

Зашипев на прощанье, ушли.

Прутик тихо качнулся и, тлея,

Оказался в дорожной пыли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.