Властитель груш

Нахмурившись, Гёц коснулся пальцами подбородка. Его мысль обратилась к таблице с «обычными» ценами и ценами специальными. С краю вырисовывался третий столбец с цифрами – ему как раз подошло бы название «обдирочного».

– Положим лучше половину от того, что платит Глауб, – заметил он, указывая пальцем на фёрцовы расчёты. – Сейчас он берёт за четыре. А в кабаке у нас – пять-шесть пфеннигов за бутылку. Только чур цену не сбивать!

– По-моему, справедливо? – Вернер повернул голову к тестю. Тот кивнул.

– Это всё?

Шульц отнюдь не верил, что этим и обойдётся. Но как знать, какие бенефиции ткачи успели выжать из Штифта?

– Почти. В-третьих, к нам отходит угол между соборной площадью, Полётом Кружевницы и каналом, который заселили наши прядильщики.

Готфрид вздохнул. С этого жирного куска кормились Карл, Стефан и их команда – как раз те люди, которых по-любому придётся убирать, так что вроде как никто и обиженным не останется… Никто из других капитанов, с кем ещё можно договориться. Вся обида достанется ему, вынужденному поступаться территорией и деньгами с аренды и защиты.

– Ладно, – наконец проговорил он, – но в таком случае хоть обещайте мне, что зелёные кушаки не разбегутся, пока я не договорюсь с другими капитанами и не наберу достаточно людей, чтобы порядок поддерживать. Иначе вместо аккуратного переворота в Саду такой котёл закипит…

– Сколько времени тебе нужно? – перебил Фёрц.

– Месяц.

– Две недели, – он постучал очками по бумажке, – Если хочешь держать их дольше, придётся заплатить сверх.

После небольшой паузы Шульц склонил голову в знак согласия.

– Идёт.

Думать-то, собственно, и не о чем. С командиром цехового ополчения он и раньше дела вёл, так что примерно представлял, что означает это постукивание: «Условий слаще для тебя нет». Начинать спорить – только дразнить зря Колёсного Дирка. На таких спорщиках он прозвище и сделал.

– Итак, – подытожил Вернер, возвращаясь к записям, – мы можем выставить шестьдесят человек – с оружием, разумеется, – и двадцать останется сторожить твою задницу, когда всё закончится. Это почти столько же, сколько осталось у Даголо после всех недавних событий… Но ты же сумеешь ими воспользоваться как нужно?

Пять дюжин городового полка? Уж ими-то Трефы воспользуются.

– Даголо устраивает очередную попойку в день Святого Патора. Час я назначу позже. Но позабочусь, чтобы к нему как можно больше бойцов успели напиться до визга или штаны спустить. Там мы их и возьмём.

– Бросить шестьдесят наших в лоб на Палаццо Даголо, когда там будут все? – нахмурился старик. – Это твой лучший способ распорядиться такими силами?

– Все, вот именно, – быстро отозвался делец; собственный голос резанул вдруг слух. – Единственный вариант – положить всех разом в одном месте. Пьетро, Карла, Стефана…

– И Эрну? – закончил Фёрц.

Готфрид одарил его сумрачным взглядом.

– Я так не думаю.

– И почему же? – обронил Дирк с непроницаемым лицом.

– После того, как она спорола косяк на скачках, у неё с Даголо разлад пошёл. Когда всё закончится, я смогу её снова к делу пристроить.

Старик немного отодвинул стул, закинул ногу на ногу и дослушал тираду, покачивая головой и наблюдая немигающим взглядом. Даголо любому желающему позволял заглядывать в свои здоровенные, как у кальмара, откровенно распахнутые глазищи и читать там всякое вроде: «Больше ни слова об этом, иначе я выну из тебя сердце через глотку». На этого же старика смотреть в ответ – всё равно, что пялиться на острие кинжала.

– Если она всё ещё может посреди ночи заходить к Пьетро в спальню без доклада, почему бы не пристроить её прямо сейчас?

– А я бы сидел здесь, если б мог? – Гёц усмехнулся. – Даголо – не тот человек, которого она для меня убьёт. К тому же, остаются Дачс, Крюц, Угольщик, Холемец и остальные быки. Я смогу с ними договориться, но не раньше, чем они за собой силу перестанут чуять – придётся твоим ребятам и с ними поработать. Я скажу позже, кого нужно первым делом обслужить.

Расслабленно откинувшись на спинку стула, Ткач наконец моргнул, приподнял голову, рассматривая что-то поверх голов гостей. В колючих глазках появилось что-то вроде проблеска одобрения.

– Хорошо, – он кивнул, припечатывая этот план, – будем делать, как ты сказал. Если это всё…

– Не совсем, – быстро произнёс Готфрид, на миг опередив Штифта. – Вы ведь ещё и с кайзера что-то слупили?

– А твоё какое дело, дружок? – между густых бровей старика пролегла глубокая враждебная складка.

Шпион кашлянул.

– Ваши дела меня мало касаются, – осторожно ответил он в ответ на вопросительные взгляды троих мужчин, – но моё начальство рассчитывает получить друзей в Лиге Кальвара. Чем лучше мои контакты осведомлены о делах друг друга, тем они сплочённее. Я надеюсь, на перевороте в Грушевом Саду ваши общие дела не закончатся?

– Надеюсь, что нет, – первым высказался Гёц, заглядывая в острые глазки старика и имея в виду, что один кабак и один игорный дом не слишком изменят картину: ткачи, прядильщики, красильщики и прочий цеховой люд останутся огромной частью его клиентуры.

– Полагаю, что нет, – медленно вторил ему Дирк немного после, почёсывая гладкий подбородок – и, несомненно, имея в виду, что заставить молодого хафеленского козлика плясать под свою дудку гораздо проще, чем старую скотину с регулярными вспышками гнева.

– Рад слышать, – сдержанно заметил Штифт. – И раз уж мы тут так славно, по-дружески сидим, как верные сторонники кайзера – может, самое время поделиться остальными договорённостями и планами на будущее?

Вместо того, чтобы сразу послать их к Бёльсу, гроссцехмейстер и цеховой капитан задумались. Мельком они обменивались условными многозначительными взглядами, но всё больше изучали того, кому предполагалось доверять и жать руку.

– Ну, хорошо, – наконец проговорил Ткач, – из уважения к Королю Треф и к нашим будущим делам, кои случатся, если в священный день он не потеряет голову…

Он сделал паузу, глядя на Готфрида со значением; тот, вмиг сообразив намёк, быстро отозвался:

– Из уважения к тебе, Дирк, и к нашим будущим делам, я очень постараюсь сохранить её на плечах.

Если опустить «потерю головы», обмен любезностями дословно повторял коммерческий заговор, что произносят купцы, складывая деньги в общий котёл. Издав какой-то звук, походящий на удовлетворённое хмыканье, старик продолжил:

– Нам обещали смягчение пошлин на наши сукно, бархат и парусину, да сверх того заказ на парусину для имперского флота, который выполним мы, а не грискольцы… Что, в сущности, для его же императорского величия и лучше, – добавил он, сверкнув глазами в сторону шпиона, – потому что их парусина сущее дерьмо, только мокнет гораздо быстрее.

– А у твоего цеха пуп не развяжется оботкать и флот, и всех модников из имперского домена?

– Единый милосердный, Гёц, ты словно не поил моих ребят последние лет пять. Промеж них только и разговоры, что о моих ограничениях, которые не дают им толком заработать!

Старик устало прикрыл веки и провёл по ним ладонью – словно утомился пялиться на гостей, как змея на крысу перед обедом.

– Но я ведь должен позаботиться о том, чтобы куда-то деть излишки?

Гёц быстро соображал, лихорадочно переводя взгляд между вождями ткачей.

– Моя семья может с этим помочь из Хафелена.

– Они ведь не строят корабли?

– Не строят, но у моего отца флотилия из двадцати флейтов. Морем твоё сукно вдвое быстрее дойдёт до Великого Рынка в Верелиуме и втрое быстрее до Бефёрских судоверфей, а тариф будет куда как слаще, чем у Глауба. Ты сбагришь полотно раньше, чем купцы из Грисколя успеют почесаться.

– Сладко поёшь, – заметил Дирк, убирая заслон от глаз. – Ты же не просто так сейчас о папашкином флоте вспомнил?

– Конечно, – Готфрид мягко улыбнулся. – Оставь мне квартал прядильщиков – и я договорюсь о перевозках за полцены. По меньшей мере, на следующий год.

– Жирно, – буркнул Фёрц, двумя пальцами вращая бумажку на столе.

– Вот уж не сказал бы, – сухо отозвался делец, нацеливаясь на его вечно прищуренное лицо. – С Даголо Глауб дерёт по десяти марок серебром за лодочку. Скажешь, для вас тариф в разы меньше?

Даже если он и меньше, то ненамного. В Кальваре такие сговоры недолго тайной остаются, а Лига их всячески порицает. Разница в талер мало кому глаз мозолить будет, потому что во всей Лиге только купец Глауб и казначейша Речная Вдова охочи мелочь считать. Но вот согласись купцы возить дирковы ткани в полтора, в два раза дешевле, чем пойло из Сада – Даголо об этом прознал бы через неделю и немедленно поднял вой.

Ткачи отвечать не спешили, что косвенно подтверждало мысль, однако Дирк резко произнёс:

– Можешь оставить за собой половину квартала, от Полёта до Толстой Нити.

– Я хочу две трети, вместе с домами по ту сторону Нити, – возразил делец, изо всех сил пытаясь хоть голосом смягчить упрямый выпад.

На чахлой крюкообразной улочке, прозванной Толстой Нитью, дома стоят гуще всего, по три-четыре этажа в высоту – и каждый по самую крышу забит теми, кого нужда из деревень выгнала, и каждая семья раз в месяц пригоршню монет за жильё отсыпает.

– Или так, или за перевозки Хафелен скостит только треть цены.

– Бес с тобой.

Мужчины встали и гроссцехмейстер протянул сухую длинную ладонь. Чемпион Грушевого Сада без труда обхватил её поперёк, но тут же почувствовал, будто руку зажали в кузнечных щипцах.

Теперь не вывернешься. Даст Единый, и не придётся.

– Если вы закончили… – осторожно начал Штифт, когда заговорщики опустились обратно за стол.

– Говори, – бросил старик.

– Вы сказали, что поспрашиваете о моём человеке, Тихом, из Красильного Угла. Тощий, долговязый, не шибко болтливый, голос низкий, волосы тёмные до ушей.

– Ребята из-за реки такого знают, – сказал Фёрц, утвердительно кивая, – но они сами его уж два дня как потеряли. Кушаки его не трогали. Видать, на кого-то ещё напоролся.

Выжав из Шульца всё, что можно, Дирк перенаправил острый взор на шпиона.

– Если он попался, и если он что-то сболтнул, безопасно ли о нём людей спрашивать?

– Для всех вокруг – он всё-таки из ваших, – возразил имперец.

Его ладони оставались миролюбиво сложенными на виду, на столе, правая поверх левой, однако краем глаза Гёц заметил, как пальцы прикрытой руки с силой сжались.

– Я не прошу устраивать большие поиски, переворачивать квартал, просто… Держите меня в курсе.

На суровом лике старца ни единая морщина не шевельнулась. Его зять наклонил голову, умело изобразив понимание и сочувствие.

– Посмотрим.

***

– Едва ли они его держат, – заметил Гёц, когда они поднялись от канала аж до крайнего фонаря на соборной площади.

Штифт покачал головой.

– Ну, разумеется. Был резон показать мне его в первый раз, теперь же… Разве что сразу тихо убрали.

Старший агент имперской разведки пребывал в дерьмовом расположении духа, как сказал бы отец. Прямо-таки немного обидно в тот самый первый за долгое время вечер, когда Господь снизошёл до Готфрида и подбросил хоть один славный шанс наклонить доску к себе.

Хотя он, конечно, шпиона понимал. В том, чтобы своих людей терять, приятного нет ни капли. Хуже всего даже не тот момент, когда человек исчезает, а всё время после этого, когда он так и не появляется. И ты вынужден по новой тратить драгоценное время, а с ним неизбежно и деньги, в попытках только натаскать новичка на то, что пропавший делал, не почесавшись.

– Идём, угощу тебя выпивкой, – предложил делец, кивнув в сторону Серебряного Пути.

Удивительно некривой проспект так поименовали за то, что денежки полной струёй перетекали по нему от рынков до собора и обратно, но Гёц сейчас имел в виду всего лишь дорогу к Вихрю Бовриса. Любая мало-мальски приличная улица в Кальваре рано или поздно приведёт тебя к кабаку.

Серебряный Путь, впрочем, ещё и предложит пару вариантов на выбор.

– Не время. Угостишь меня, когда насадишь башку Даголо на шест.

Ну, что ж, тоже неплохо – не придётся несколько пфеннигов тратить. Трезвость Гёц весьма уважал, покуда эта черта оставалась привилегией меньшинства и не мешала зарабатывать.

– Я так понимаю, гостинцы из Арсенала у тебя?

– На складе у Мюнцера, да.

Шпион громко цыкнул в темноте.

– Не бзди. Курт ландскнехт и пьяница, но не дурак. Пока у него на складе бренди и порох рядом лежат, он своих заставит там на цыпочках ходить.

– Меня не искра беспокоит, а сам Курт.

– Слишком уж хреновые отношения у них с Даголо сложились за всё то время, что он у нас гонит, – усмехнулся Шульц. – И Даголо скорее шляпу сожрёт без соли, чем предложит Курту, сколько я предложил.

– Рад, что ты так уверен…

Они вышли из межфонарной полутени к следующему столбу, но тон агента остался таким же сдержанным и осторожным, как когда его укрывала завеса тьмы.

– Проклятье!

К ним постепенно приближалась тёмная фигура, что резво двигалась в направлении от следующего из фонарей, указывающих дорогу к Вихрю. По лёгкой и настороженной походке, по мечу на поясе, по торчащему перу Гёц мигом признал Эрну.

Штифт, видимо, опознал её ещё раньше – сказывался месяц ночных наблюдений. Его нос смотрел в сторону ближайшей подворотни с явным намерением задать стрекача.

Подобное Шульц видал не раз, да и пресекать такие попытки ему частенько случалось.

– Спокойно, – прошипел он, умело ловя агента за плечо прежде, чем его инстинктивное движение успело стать достаточно похожим на бегство.

– Гёц!

После глаз-буравчиков Колёсного Дирка делец встретил взгляд мечницы спокойно, как отожравшийся волк.

– Чего это и ты тут шляешься?

Готфрид глубоко втянул носом воздух. К запахам вечерней прохлады, речной сырости и лёгкого недоверия примешивались отчётливые нотки грушевого бренди. И в этот раз поблизости не смердела ни одна винокурня.

Испытанный нос отлично различал оттенки винного духа, витающего над клиентами. То, что он улавливал сейчас, стояло посредине между «Немедленно прекрати на меня пялиться, урод, не то…» и «Ладно, так и быть, угости меня стаканчиком, но после…»

– Заговоры плету вот, – спокойно ответил он.

Штифт вежливо кашлянул и наступил ему на ногу. Гёц не издал ни звука, но твёрдо решил: ещё один такой шажок, и он при полном соблюдении конспирации натравит Эрну на имперского лиса.

– Это мой приятель из Грисколя. Дешёвое сукно, много – я говорил.

– А-а. Мутотень торгашеская… – женщина демонстративно приложила ладонь к приоткрытому рту. – Давно у нас в городе, приятель?

– Пару дней как, госпожа, – отозвался шпион, легонько качнув головой – ровно так, как подобало купчине средней руки при встрече с кем-то не шибко значительным, но всё же в своём уголке не последним.

Эрна, впрочем, только хмыкнула.

– Я не госпожа. Я Эрна.

– Пару дней как, Эрна, – охотно повторил Штифт, беззлобно усмехаясь.

– А я тут…

Она махнула рукой в направлении мрачного квартала ткачей; её губы бессильно кривились в попытке подобрать слово.

– А-а, м-мать, всё равно уже не важно.

Не то, чтобы Гёц её никогда такой не видел, и не то, чтобы она с отравой в желудке держать в руках себя не умела – но сейчас, на самой границе с цеховиками, с мечом у пояса да после стакана смелости её тут оставлять точно не стоило.

– Давай-ка провожу тебя к «Короне», – быстро проговорил он, протягивая к мечнице левую руку.

Правая же исподтишка яростно ткнула спутника в бок: давай, исчезни, пока к тебе интерес потеряли.

– Пойду я, пересчитаю рулоны, – тотчас буркнул шпион и скрылся. Только облезлый плащ махнул за углом, как хвост.

Эрна охотно зацепилась за предложенную руку. Локоть Шульца потянула к земле та часть мечницы, которую в столь поздний час ей не слишком хотелось волочь самой. А ведь со стороны вряд ли понятно, кто кого куда ведёт, при их-то разнице в росте.

Впрочем, кто в такой час смотрит с этой стороны, кроме пары-тройки соглядатаев от Штифта, Дирка и, быть может, Карла Даголо?

– Что у тебя на уме, Гёц? – тёплое дуновение коснулось левого уха вместе с вопросом.

– Что?

– Сейчас. На уме.

Готфрид вытянул губы в трубочку и мысленно запустил свободную руку внутрь головы.

– Думаю о деньгах.

– О, ну, разумеется, – женщина фыркнула. – И всё?

– Деньги много всего за собой тянут, – задумчиво протянул мужчина, посматривая на молодой месяц. – Серебро – самый бесполезный металл, мягкий, как дерьмо, ни ножа, ни какой другой полезной штуки не сделаешь. Не ржавеет, правда, ну так и бронза не ржавеет, зато гораздо твёрже. Но ведь нужно было придумать что-то такое, что помещается в кулак и на что можно выменять любую другую вещь. Представляешь, мне бы каждый раз пришлось принимать вместо ставок отрез полотна или мешок репы? С селюками раньше так и приходилось играть.

– Обожаю, когда ты начинаешь мудрствовать.

– Я постоянно думаю о деньгах, потому что мы все ещё со времён Пророка договорились, что деньги будут мерой всего. Если я не в глуши, что я смогу получить без денег?

– Гёц, ты болен.

– И чего я только не смогу получить за деньги?

– Друзей?

Ненадолго делец умолк. Вообще говоря, его опыт показывал, что дружба за деньги порой оборачивается так же хорошо, как лошади. Лошади, конечно, торгуются лучше – отказов несравнимо меньше. Однако такое замечание было бы уместно, слушай его одна из девок Мамаши, а не Эрна.

– Знаю я, о чём ты там думаешь, – проворчала она над ухом. – Кто, по-твоему, тебе вернее: Носатый, который пришёл деньгу зашибать, или Альфи, которого ты из трущоб вытащил, одел по-людски и карты показал?

Он ожидал, что мечница намекнёт на себя, а не прямо укажет на Валета. Отчасти справедливо, но выбор фигуры подкачал. Преданный Альфи – не тот человек, чтобы за компаньона башку под топор подставить.

– Дружить всяко веселее, когда деньги водятся, – заметил он в качестве примирения.

– Что ж, в этом солдаты и купцы точно сходятся, – пробормотала Эрна. Её шаг замедлился; оглядевшись по сторонам, она добавила: – Ладно, раз ты сегодня о серебре грезишь, пойду я восвояси.

– Если тебя это задевает, то зря. Я ещё не настолько сбрендил, чтобы деньги и людей не разделять.

– Да брось!

Фыркнув, женщина выпустила его локоть, сделала шажок в сторону и демонстративно взмахнула руками.

– Я слишком здоровая, чтобы в твой череп уместиться. Проще коня за пазухой спрятать. Кроме того, у меня всё равно поутру свидание с Мамашей, так что лучше отоспаться.

– Я думал, она не в твоём вкусе. Старик велел?

– Карл…

Мечница прищурилась и опустила ладони на талию, принимая устойчивую воинственную позу. Впрочем, в её исполнении этот жест не столь грозен – всё равно, что брови нахмурить. Там же, где другая упирала руки в бока и готовилась к устному наступлению, Эрна обычно просто сворачивала тебе челюсть.

– Теперь ты мне в голову залезть пытаешься?

– Не-ет, что ты?

Слова совершенно неубедительные, но Гёц произнёс их, быстро сократив расстояние, как для удара головой. Мягко, как только мог, он обхватил её руку чуть повыше локтя.

– По правде говоря, я до смерти задолбался лоб морщить над тем, где бы мне урвать кусок и как бы сэкономить, – добавил он, проникновенно заглядывая в глаза женщины снизу вверх.

Ну, хоть что-то правдивое он ей сказал за последние четверть часа – уже неплохо. Совесть переварит и эту пачку брехни и недомолвок, хоть и с большей натугой.

– Неужели? – мечница недоверчиво нахмурилась: тревога сменилась милостью. С тенью подозрения, разумеется, как иначе? – Сам Король Треф ненадолго забудет о приращении богатств и снизойдёт до меня, убогой душегубки на побегушках у засратого валонского старика?

– Конечно, дорогая. Только не проси показать сундуки, где деньги лежат.

Оказывается, после болтовни с парой ткачей не так-то просто соловьём залиться. Хвала Единому, непривередливая слушательница охотно сдвинулась с места по новой дороге. На этот раз – кратчайшей до района Треф.

– Альфи притащил из Хафелена новый фокус с четырьмя королями – я тебе не показывал?

Затихший голос

Гёц уже и не помнил, когда в последний раз ходил вместе с Валетом в бордель. Альфи, быть может, помнил, и в другой раз уж точно не упустил бы случая отпустить пару острот по такому случаю. Покосившись на лицо друга, делец произнёс:

– Я надеюсь, ты эту скорбную мину снимешь, когда мы зайдём?

– Разумеется, – буркнул Валет. Сейчас он больше смотрел под ноги, чем вперёд. – Я своим лицом преотлично распоряжаюсь.

Хотя до дверей «Драгоценности» оставалось с добрых пару сотен шагов, Шульц предпочёл провести это время в молчании, вместо каких-то проникновенных бесед. Центр города, да ещё в разгар погожего дня – вообще не место для таких разговоров. Для них разве что потайная кухня Альфи и годится, просто оттого, что само пребывание в ней сопряжено с наступлением в тайны по колено.

В полутёмной прохладе весёлого дома мужчины обнаружили самую заурядную картину для полуденного часа в середине недели. Пара благородных лоботрясов убивают время с помощью карт, вина и стайки девок. Баклер в противоположной стороне большого зала прихлёбывает что-то из кружки, вертит золотой перстень на толстом пальце, посматривает на клиентов. Вероятно, размышляет о многообразии жизненных удовольствий и о том, скольких он лишён.

Появление Треф произвело на толстяка эффект мешка с серебром, хорошенько встряхнутого над ухом. Резво поднявшись с насеста, он поспешил навстречу.

Альфи натянул обыкновенную расслабленно-нахальную маску, а вот на лице Баклера первая вспышка радости постепенно угасала. Пришедшие не имели привычки ни вдвоём драть одну девку, ни заказывать себе соседние комнаты, чтобы ни на минуту не переставать чувствовать крепкую дружескую поддержку – пускай бы хоть через тонкую стену, – а в разгар дня даже чем-то более приземлённым и скучным обычно не тешились.

Значит, визит исключительно деловой. А деловые визиты не всегда доходные, а приятными бывают и того реже.

Тем не менее, в дежурном радушии евнуху никто бы не отказал:

– Гёц, Альфи! Вы, и вдвоём, и в такой час? Чем могу?..

– Мамаша у себя?

– У себя…

«Ну вот, никаких потрахушек, как я и думал», – прочитал Гёц на широком и очень вежливом лице. Само собой, вслух помощник выдал нечто совсем иное:

– Пойдём, постучимся к ней.

Баклер брякнул по дверце условным стуком и через миг исчез в покоях фрау Беккер. Изнутри раздались приглушённые донельзя голоса; лысенькая круглая голова снова возникла в щели между приоткрывшейся дверью и косяком.

– Прошу.

Начальница шлюх гордо восседала посреди роскошной барахолки. На столе перед ней лежала книга с большой яркой картинкой на развороте, которую рассмотреть не удалось – женщина захлопнула её, заложив страницы большим белым пером.

С её коротенькой шеи в полускромный вырез платья свисал крупный изумруд в золотой оправе. Новенькая прелесть. А зная Мамашу Беккер, с уверенностью можно сказать, что такую вещицу она не упрячет в тайник.

– Какое прелестное колье! – воскликнул шулер, от чьих глаз камушек точно бы не укрылся.

Довольно улыбнувшись, Агнетта провела по тонкой цепочке, задержала большой палец у изумруда и немного приподняла его от груди, чтобы дать рассмотреть получше. Наверняка её печалило, что ей самой не обойтись без зеркала.

– И наверняка бесовски дорогое, – мимоходом заметил Гёц.

«И, кажется, я знаю, с какого барыша ты его прикупила», – мысленно добавил он, опустив руку на спинку большого чёрного стула. Палец немедленно нащупал на дереве прихотливые завитки.

– Да, это верно, – отозвалась женщина.

Жестом она пригласила обоих мужчин присесть напротив. Верный евнух сложил руки на груди, прислонившись к заставленному книжками и прочей утварью окну.

– Но ты же знаешь, я никогда не могла устоять перед красивыми вещицами!

Такой способ потратить уйму денег и впрямь гораздо разумнее, чем накупить барахла и выставить на обозрение. Если вдруг придётся бросать всё и бежать, над драгоценной мебелью останется лишь пролить слезу, а драгоценность на шее останется при тебе, даже если позабудешь о ней в суматохе.

И место на корабле она тебе купит вернее, чем стул или канделябр… Хотя на этот камень можно купить небольшое судно целиком.

– Что у вас за дело ко мне, мальчики?..

Прежде, чем заговорить, делец обменялся с Валетом коротким, но многозначительным взглядом. Хорошая затравка для такого разговора.

– Дело такое: мы тут с Альфи решили попробовать изжарить птичку на вертеле… – начал Гёц сухо и сдержанно, как если бы оглашал вступление к обычной сделке.

Краем глаза он отметил, как ошеломлённый Баклер невольно приоткрыл рот и захлопал глазами.