Воспоминания жены советского разведчика

Слышала, что в настоящее время создан, вроде бы, такой нужный учебничек «Основы жизнедеятельности». Его авторы советуют 12-ти летним мальчикам регулярно заниматься сексом, иначе, мол, будут проблемы со здоровьем. Точно!… Будут! И ещё какие проблемы! Поясняют, как удовлетворить женщину. Вот только интересненько, кто же согласится удовлетворяться с 12-ти летними пацанами. Может только извращенки или, что еще хуже, извращенцы. Далее глава посвящена оружию: как правильно и быстро убивать…Вот тебе и «Основы жизнедеятельности»!!! Учат, как правильно убивать! Ничего себе жизнедеятельность…

Не нужно доходить до ханжества, но все же я до сих пор считаю, что природа разумно поступила, создав девушек с естественной защитой организма. Прекрасное слово и понятие «любовь» (его уже даже стесняются) заменили на нелепое «заниматься сексом» или еще попроще – «заниматься любовью». Заниматься любовью? Она или есть или ее нет, а заниматься ею…? Заниматься можно колкой дров, мытьем посуды, спортом… В конце концов, чем-то механическим, бездумным и неэмоциональным, но «заниматься любовью»…!? А может действительно этот процесс лучше озвучивать именно так, а не вульгарно «трахаться» или еще что похуже… А как же «Божественная природа любви?» И это совсем не сарказм, уж лучше сказать нечто возвышенное, чем озвучивать приземленную химию.

Ранние и бездумные (а просто интересно попробовать!) половые связи опасны не только для тела, сколько опустошают душу и лишают самого милого и необходимого для юности чувства – романтических отношений, поэтической стороны бытия, ожидания неизвестного и прекрасного.

Что касается юношей, они созревают позже, опять же природа позаботилась, и воздержание еще никому не повредило – мозги чище, особенно если их направить на реальные дела: учебу, спорт, труд или на все вместе. Конечно, от природы-физиологии никуда не денешься, но именно в природе всему своя пора: весна, лето, осень и, к сожалению, зима… Такое изысканное и необъяснимое чувство как любовь присуще только человеку и совсем не похоже на обыкновенное знакомство с биологическими предназначениями полов. Разве можно!?

Очень надеюсь, что нынешнюю эпоху радикализма и прагматизма сменит эпоха романтиков, т.к. человечество опомнится и после пережитых катаклизмов, неизбежно придет мода на первичные, нерациональные чувства.

А так называемые «гражданские браки»? Раньше они назывались сожительством и осуждались обществом. И эти гражданские браки выгодны только мужчинам: рядом постоянно безотказная женщина, не жена, прости Господи а, а временная подружка. Но!.. Уход, внимание, постель. Чем плохо-то? У временной жены та же работа, те же проблемы, что и у «невременной», иногда даже и материальное содержание муженька, беспокойство, заботы и ожидание возможности, в конце концов, родить ребенка при наличии законного отца. Потенциальный отец кайфует – никакой ответственности, никаких обязательств, никаких забот! А у женщины настоящей семьи нет, полный замот, время идет, глядишь и ребёночка уже поздно будет рожать или, как сейчас говорят, «заводить». Муженёк захочет второй гражданский брак с другой молоденькой дурочкой. Девочки!!!, «Гражданские браки» – это полный развод еще до его заключения!

Свое трудное, но счастливое детство, особенно школьные годы, я вспоминаю с огромным удовольствием в отличие от моих дочерей, особенно младшей, которые, за редким исключением, до сих пор ничего интересного, кроме занудства и несправедливости учителей, вспомнить не могут и не хотят. Бывая на редких родительских собраниях в их школе и школе внука, я отчасти поняла и дочерей, и внука Алёшку, почему он так неохотно ходил на занятия да и учился через пень колоду (впрочем, он еще был феноменально ленив и не собран). Но многие учителя, как мне они показались при знакомстве на этих собраниях, были абсолютно безразличны к своим ученикам, а некоторые даже ненавидели их. Я, конечно, не обобщаю. Но мало того, иногда они оказывались просто некомпетентны в преподавании своих дисциплин. Ученики далеко не наивны, как считают учителя, видят это и чувствуют отношение к ним – отсюда и аналогичное отношение к своим наставникам.

Да и все эти непрекращающиеся новшества в системе образования пока еще к улучшению знаний не ведут. Я уже не говорю о звучных и громких названиях «Гуманитарный университет», «Академия», «Колледж», «Лицей», где, заплатив определенную, иногда запредельную сумму, можно получить диплом юриста, экономиста, менеджера, психолога (еще дань моде) и даже врача и учителя… Когда раболепный восторг перед «бакалаврами», «магистрами» исчезнет, то, отказавшись от хорошо налаженной и проверенной системы образования, трудно будет к ней вернуться. Мы останемся у разбитого корыта.

В настоящее время уже существуют обычные, теперь уже совсем средние-пресредние школы, где дети не любят читать, пишут до самого окончания школы с грубейшими ошибками, со 2 по 8 класс, т.е. за шесть лет обучения, узнают всего четыре басни «дедушки Крылова». Некоторые «золотые» медалисты уверены, что Пушкин написал «Войну и мир», что главное сражение на полях Второй мировой войны – Бородинское, а «Собор Парижской Богоматери» – мюзикл. На изучение же истории Великой Отечественной войны отведено всего восемь часов за 11 лет, т.е., если история Советского Союза передвинута куда-то на 8 год обучения, то на историю Отечественной войны конкретно где-то около 2,5 часа. За это время можно поднапрячься и запомнить даты начала и конца войны. Куда там до великих сражений, героев, полководцев! А сам подвиг советского народа, именно советского, т.к. защищали страну все национальности, вымарывается из сознания детей, будущих граждан или населения как нас теперь трактуют, но не патриотов. Отмахнуться же от прошлого – значит отмахнуться от своих корней. Но вычеркнуть из него нельзя даже то, что непонятно или враждебно нам, живущим в настоящем. Мы можем и должны из чуждого наследства выбрать то, что было хорошо, полезно и нужно. Если же перечеркивать историю, переделывать, подстраивать ее в угоду современным веяниям, значит наступать на те же самые грабли, но уже модернизированные. Интересно, а как выглядят модернизированные грабли? Кто-нибудь знает? Видел? А ведь наступаем и наступаем… Наверное, модернизация – это всегда модно. Эк, меня занесло на философию… А мои воспоминания о войне? Это ведь тоже никогда не забудется. Вот тебе и философия!

Вернемся теперь к моему детству, юности, к школе. Детство проходило в основном дома, с подружками и друзьями во дворе, а потом в школе. В памяти уже никогда не отыщется ничего раздольнее двора детства – пыльного двора с дровяными сараями, веревками с подштанниками и простынями, за которыми было так ловко и уютно прятаться. Двор являлся основным местом для прогулок, игр и вообще времяпрепровождения. Родителям можно было не волноваться, только сказать: «Ни шагу со двора!» – и заниматься своими делами. Это была автономная отгороженная от улицы и достаточно просторная территория, где мы со своими сверстниками играли в салки-догонялки, в пряталки, в чилику (подобие лапты), в штандарт, просто разговаривали или придумывали разные истории типа «черная рука», «я – принцесса», а позднее уже «я и принц» или страшилки. Двор был важная часть детства: там были подружки и приятели, прыгалки-скакалки, мяч, лапта – летом; снежки, санки, снежные бабы и крепости – зимой. Там была особая аура справедливости: двор мог осудить твое поведение и даже подвергнуть тебя остракизму (никому бы не пожелала этого испытать), а мог одобрить твое поведение и сделать героем. Во дворе мы взрослели, а улица была так: для пробежки в магазин, в аптеку, на рынок. Даже маленькие дети прекрасно могли выполнить поручение мам и разбирались в ценах, знали что и почем стоит, как получить сдачу и как купить пучок спелой редиски или луку да «чтоб, смотри, тебя там не надурили!» Впрочем, детям вручали качественный товар и они, зажав в потной ладошке пяточек сдачи, бежали домой, страшно гордые, что могут уже помочь маме. Этот пятачок обычно получали в личное пользование и откладывали его на покупку мороженого на потом, когда к этой денежке прибавится еще одна.

В нашем дворе по Шестой улице были одиннадцать квартир самых разных национальностей и смешанных семей: украинец с русской, татарин Коля Гуреев с женой Катей-украинкой, еврейская семья, смешанная еврейская семья, молдаванка в русской семье, армянин с русской женой ну и остальные русские. Никогда в жизни не поднимался в ругательной форме национальный вопрос. Если вдруг кого-то называли «Марго-армянка», «Фира-еврейка» или «Колька-милиционер», то только как факт, для того чтобы уточнить, кто к кому пришел или кто что купил, или «к татарам опять родственники приехали». Дружили или ругались, невзирая на национальность и уж не пользуясь ею как дубинкой. Дети, естественно, тоже не выбирали себе друзей в зависимости от нации или состоятельности. Впрочем, о состоятельности как таковой можно было бы и не упоминать: все жили примерно одинаково, а кто был «богаче», как тогда говорили, не выставлял нагло свою более обеспеченную жизнь. И даже не потому, что соответствующие органы и тот же простой «Колька-милиционер-татарин» мог в любое время поинтересоваться, на какие такие шиши ты покупаешь жене вторую шубу, а получаешь обычную среднюю зарплату. А?! Впрочем,

у большинства ни первой, ни второй шуб в наличии не просматривалось, а если и имелись, то их особенно не демонстрировали. Просто «выставляться» не считалось воспитанным и этичным.

Потом наступали школьные года, постепенно дворовые друзья, особенно не однолетки, отступали на второй план и важность уже приобретали друзья в школе. Это уже совсем другой этап в жизни.

Школой детей не пугали (вот пойдешь в школу – там тебе покажут!), поступления в нее ждали с нетерпением и гордостью. Как же! Ты уже школьница, уже большой человек, уже ответственна! На дежурные вопросы взрослых: «Ну, как будешь учиться?», серьезно и с уверенностью отвечали: «Я буду отличница!» Ну «дай нашему теляти да вовка зъiсты», как говаривала моя бабушка. Я не хочу идеализировать ни школу, ни учителей, ни тем более их подопечных. Ученицы (ведь я училась в женской школе) были самые разные: прилежные и нет, скромницы и оторвы, хорошенькие и не очень. Впрочем, покажите мне не славненькую девочку в 16-17 лет! Учителя были любимые и нелюбимые, спокойные и раздражительные, вредные и нет, но безразличных среди них не было, отменные были учителя. Ведь прошло более полувека, а я и моя соученица Валя Манило, с которой мы до сих пор дружим, помним имена своих учителей, их привычки, иногда чудаковатость и, конечно, любимчиков и остальных. А это что-то да значит! Вот наша «классная» – Галина Филипповна Рябцева. Вела нас со второго по десятый класс, училась вместе с нами, оканчивая математический факультет ростовского пединститута. Как наседка, она оберегала своих малышек, а потом великовозрастных дылд. «Галина» знала нас как свои пять пальцев, тем более считать она умела, преподавая нам сначала арифметику, а потом и математику. Мы же, мнящие себя взрослыми и умными и даже читающими, ведь можете себе представить, Мопассана!, с усмешечкой выслушивали ее наставления, предупреждения и заботливые советы. Постоянно посмеивались (какие хамки!) над ее густо напудренным белой пудрой, пятнами, лицом и видом всегда обеспокоенным и возбужденным.

Благодаря же нашей учительнице русского языка Войцюль мы уже к десятому классу почти перестали «хэкать», она привила нам правильную литературную речь и интонацию. Несмотря на царившую в стране комедию абсурда громких идей великих революционеров и их преемников, она осторожно и незаметно подводила нас к умению мыслить самостоятельно и не заштампованно, открывала и другие миры в литературе, в которых даже Есенину было не место, а она отваживалась время от времени цитировать и его, и Мандельштама, и Цветаеву. Мы не знали, чьи это строки, но замирали от их проникновенной красоты и духовности, от которой сладко замирало сердце. Не обрывала нас, когда кто-либо пытался коряво сформулировать свое мнение о прочитанном, даже подталкивала наши закоснелые от чтения «критической литературы» мыслишки к какому-то свежему и неординарному высказыванию. Правда, мы иногда совсем забывались в своем юношеском максимализме и несли полную и даже опасную по тем временам ахинею. Мы, и это было мнение большинства, называли рекомендованного для внеклассного чтения Достоевского скучным, а его героев ущербными. Дочитать до конца книги требовало больших усилий. Беспощадное самобичевание, самокопание, самоанализ – все это, что называлось тогда пренебрежительным словом «достоевщина» – вызывало у нас, вполне приземлённых подростков, занятых очень насущными проблемами (хотя бы досыта покушать, тепло одеться), всё вызывало чувство отторжения от этих театральных страданий и страстей. По сути дела, все его персонажи люди психически явно неуравновешенные, были от нас далеки и непонятны. На занятиях по внеклассному чтению (были и такие занятия, гораздо интереснее, чем нынешние) мы пытались осторожно сформулировать эти мысли и впечатления о великом писателе, и тогда нас просто журили, ведь Достоевский был не пролетарский писатель и вообще слегка рекомендован к чтению, чтобы уж школе совсем не прослыть ретроградной… А вот когда мы замахнулись на дорогого нашего «буревестника революции», на Максимушку нашего, на Горького, на его чудных и тоже скучных героев, то даже почти полудемократичная «литераторша» сделала нам дружескую выволочку, т.к. сразу поняла, что в либерализме с нашими собственными мнениями зашла слишком далеко, и что мы можем подставить когда-нибудь не только себя, но и её. «Сначала поймите – потом судите», типа «малы ещё критиковать», т.е. придавила нас учительским авторитетом и добавила: «И не вздумайте где-нибудь брякнуть!» Так и сказала «брякнуть», несмотря на всю ее бонтонность и чистоту речи, чтобы до нас четко и резко дошло. «Не дураки – поняли!»

Войцюль, очень томная аристократичная дама с благородной осанкой, всегда с белоснежным жабо и розового коралла камеей, была для нас образцом для подражания. Пожилая и полная, она не казалась нам нудной и толстой старухой, когда на уроке вдруг возникала беседа, никакого отношения к теме урока не имеющая. Вот она бы очень тонко посвятила бы нас в такой деликатный вопрос как этика и эстетика полового воспитания. Но я говорю, что это была закрытая тема, ведь секса в Советском Союзе не было.

Помню, возник животрепещущий вопрос о женском белье. Представьте 1952-1954 гг. Так вот, она, женщина в возрасте, уже тогда с негодованием обличала и отвергала эти «невыразимые» с безумным фиолетовым или серо-голубым цветом и не менее безумным фасоном панталоны, а также жуткие закрытые лифчики из жесткого полотна похожие на панцирь, уродующие фигуру и натирающие нежную девичью кожу.

Девочки буквально впитывали эти спокойные, не назидательные, а просто откровенные высказывания: «вашему будущему мужу не понравилось бы такое белье» (подозреваю, что наша училка имела дворянские корни), применяли их в повседневной жизни слишком буквально и даже в стужу носили трусики–самостроки с кружавчиками и вышивками. Многие простуживались. Но теплое белье не носили принципиально, ибо оно, еще раз повторяю, было ужасно. Кто помнит фильм «Окно в Париж» и сцену, когда актриса Нина Усатова поднимает подол, чтобы показать, куда должна пойти ее французская соседка, зрители видят невообразимые теплые штаны с начесом грязно-сиреневого цвета. Вот такие предлагалось носить и нам. Альтернативой были так называемые шаровары, прообраз современных брюк-бананов. Но на танцы в шароварах не пойдешь, чулки подвязывались завязками из тонкой резинки, которые оставляли глубокий красный след, уродуя ногу и сдавливая кровеносные сосуды, поэтому мерзли мы жутко. Потом стали появляться в продаже пояса для чулок из сатина или из того же льна – полотна соответствующего единственного фасона с железными застежками-крючками, ржавеющими после стирки. Мы стали их видоизменять или сами шить нечто более изящное. Мне-то было хорошо, мама могла сварганить очень миленькие пояски, трусики или, например, купальники из любого подручного материала. Всегда получался эксклюзив, вызывающий завистливые взгляды у моих товарок, хотя мы и не могли себе представить, что подобные пояса станут считаться сексапильными и модными в настоящее время, хотя, отмечу, совсем другого фасона, действительно очень «секси».

Уже к 9 классу мы пытались в меру своих представлений о красоте изменить к лучшему и свою внешность: выщипать рейсфедером бровки, нарумянить чуточку щечки (для этого использовалась гофрированная красная бумага), подкрутить волосы. Кстати, с накрученными локонами школу посещать не разрешалось, по крайней мере, не рекомендовалось. Знаменитое выражение «вавилоны на голове крутить» пошло именно из 50-х, когда барышни старательно навивали свои волосишки на самодельные бигуди (обмотанные газетой веревочки). На подобного рода французские «папильотки» накручивали кудряшки девушки во все более-менее просвещенные века!

На замечания же учителей, особенно при невыученном уроке – «скирду на голове успела соорудить, а на задание времени не хватило» – ученицы на голубом глазу утверждали, что волосы вьются от природы, больше упирая не на невыученный урок, а на сомнение в природе их кудрей. Учителя, тоже люди и женщины, делали вид, что они якобы верят, только иногда советовали вытащить из природных кудрей кусочки газеты. Мне-то не приходилось пользоваться папильотками, волосы были одним из моих больших достоинств, густые и вьющиеся. Частенько я так небрежно говорила: «Ой, ну как можно спать в накрутках! Я бы не смогла!», и невзначай покручивала локон косы, которой можно было обернуть голову, а другую взгромоздить сверху. Моя голова напоминала шлем римского легионера и носить такую прическу было довольно тяжеловато, но, конечно, красиво. С одной стороны, я гордилась своими косами, а с другой – умилялась и чуть ли не завидовала своей соученице Лариске Скибенко, самой высокой девочке в классе, 170 см (я вторая стояла на уроке физкультуры – 167 см, мы считались неприлично длинными, и обе немного сутулились), тонкой и изящной шатенке. Ее короткие, вобщем-то реденькие волосики, ежевечерне накручивались, утром тщательно расчесывались и прическа, круглая как одуванчик, была готова. «Скиба» (мы почему-то звали друг друга кличками от сокращенных фамилий: я, например, была «Зёма») тоже доказывала учителям и даже нам, что де-да! такие волосы у нее от рождения. Ну и пожалуйста, пусть от рождения…

Жизнь в школе кипела! Было создано множество кружков: «Юный… математик, химик, биолог…, литературный, спортивный, драматический.

Кто хотел более углубленно развивать свои способности или наклонности, мог совершенствоваться в Доме пионеров или городских кружках, секциях, клубах. Времяпрепровождение детей и подростков было под контролем пионерских и комсомольских организаций. И знаете! Это было неплохо! Дети не болтались по улицам.

В городе также кипела культурная жизнь. Работали театры, филармония, цирк, приезжали московские артисты. В Ростове жил писатель К.М.Станюкович, когда-то работал в ростовском порту Горький, драмтеатр сначала возглавлял Ю.Завадский, здесь прошла студенческая жизнь Солженицына. Шолохов жил рядом с городом. Приезжал концертировать Ростропович. Ростовская оперетта всегда была переполнена.

Мы пересмотрели весь репертуар театра, и не один раз, т.к. там работала капельдинером бабушка нашей одноклассницы. Наш класс заучил все роли, и в школе на переменах мы их перепели и перетанцевали. Кроме того, нам иногда даже давали костюмы и парики из театра. Уж не знаю, что предпринимала бабушка-капельдинер, но парики и длинные на кринолине платья нам иногда перепадали. Из чувства брезгливости чаще всего мы ими не могли пользоваться: «роскошные» платья при ближайшем рассмотрении оказывались из дешевого ситца или сатина, а парики напоминали паклю (видимо, из нее и были изготовлены), были замусолены и пахли состарившимся прогорклым салом. Мы перестали озадачивать родственницу одноклассницы и обходились тем, что имели сами, наши подруги, свои и их знакомые. Если для спектакля было что-нибудь надо, то все выпрашивалось, вымаливалось, вытребывалось у своих близких и даже учителей. Некоторые костюмы сооружали сами, часто нам помогала моя мама.

Мне доставались мужские роли – ведь я была высокого(!) роста – Эдвина, князя Данилу, Янко и кого там еще и была основным «мужским» кадром в драмкружке. Мне это очень нравилось, мысленно видела себя артисткой, но мне казалось, что артистами бывают какие-то особые люди, куда уж мне! В моем девчачьем менталитете актриса – это существо, каковым я себя не считала, выдающееся, необыкновенное, нечто эфирное. Однако в кружке играла с удовольствием, раскрепощалась, легко вживалась в образ, начинала верить в того, кого изображаю (а ведь это как раз то, что и необходимо актеру!), имела успех сначала в школьной самодеятельности, потом в Доме учителя в народном театре, потом в драмколлективе Дома офицеров, коллективу которого присвоили звание «Народный театр».

В школе ставили одноактные пьесы Чехова: «Предложение», «Медведь», «Юбилей», отрывки из Гоголевского «Ревизора», «Вечера на хуторе близ Диканьки», скетчи, юморески, декламация. Ставили все подходящие пьески с малым количеством действующих лиц. Сами были и сценаристы, режиссеры, декораторы, костюмеры, актеры, суфлеры и т.д.

В школьном кружке играть мужские роли мне мешали косы и приходилось их прятать, даже не по тексту, под шляпы, папахи, кепи. Сейчас я понимаю, что, одев кепи, я с высоко поднятой тульей мужского головного убора, становилась похожей на дауна, но т.к. мальчиков в кружке, естественно, не было, то я самозабвенно изображала на сцене мужчин, даже могла изменить голос, этакий с хрипотцой.

Но в 9-10 классах, неожиданно, как-то вдруг, поняла, что мужские роли мне играть не хочется и даже совестно – ведь я с четвертого класса была постоянным участником театрального кружка – а хочется мне появляться на сцене в длинном платье, предпочтительно декольте, а если повезет, то и с турнюром, с красивой взрослой прической, в шляпе с перьями и исполнять роли роскошных дам как то: «бальное платье, голые плечи, вся я в брильянтах, каблук высокий! Ля-ля-ля-ля!»… Еще не понимая того, что становлюсь женщиной.

В 14-15 лет я выглядела очень милой и кокетливой девушкой, причем старше своего возраста. Критерий миловидности был совсем иной, чем сейчас: девушки должны быть невысокого роста, где-то 1,50 м или чуть-чуть выше, пышненькие, курносенькие с маленьким «губки бантиком» ротиком.

Мой «деликатный» младший ребенок, глядя на мои девчачьи фотографии, заявила, что я была просто толстой тёлкой. По тем же временным понятиям я была худой и длинной. Если учитывать, что длинная не значит высокая, мой «грецкий» с горбинкой длинноватый нос (дома ко мне прилепилась кличка Буратино), ноги, растущие гораздо быстрее туловища («как под дурным старцем» выговаривали мне мои «добрые» родственники, не успевая покупать мне обувь), я должна была бы комплексовать, и, действительно, в дальнейшем я все-таки явно себя недооценивала, благодаря такому воспитанию, но слишком уж закомплексованной, слава Богу, не стала. Возможно, родители воспитывали меня от противного: они видели, что я быстро тянусь вверх, взрослею, хорошею, и таким образом пытались отвлечь мое внимание как можно дольше и дальше от противоположного пола. Впрочем, на этом воспитание и заканчивалось: хотя бы накормить, обуть, одеть, обязательно проверить часы прихода домой с гулянья (особенно это ужесточилось с возрастом; куда денешься, приходила в указанное время, иначе другой раз будешь сидеть дома) – и достаточно. Остальное, учеба и мораль, возлагались на школу, а уж школа старалась!!!

Что касается жестких часов возвращения домой, то время прибытия с гулянья считалось, когда ты появлялась с ухажером у дома, там можно было еще полчасика добавить на прощальные ужимки, ведь по моим понятиям я уже была дома. Но здесь наблюдались тонкие нюансы: окна нашей квартиры выходили как раз на улицу, куда я и подходила с кавалером, причем это место всегда освещалось ярким фонарем. К назначенному часу моя мама, а то и сестричка уже торчали у окна на втором этаже и с любопытством рассматривали парочку. Иногда, для того чтобы не только видеть, но и слышать, о чём воркуют голубки, мама становилась на широкий подоконник и высовывала голову в форточку. Небольшого росточка, полненькая и в коротенькой ночной рубашечке с тоненькими бретельками (сшитое из белого ситчика, это прямоугольное изделие именовалось роскошным словом «комбинация»), она при электрическом освещении очень хорошо просматривалась в высоком окне. Однажды зимой она привычно взгромоздилась на подоконник и просунула голову в форточку. Видимо, ничего интересного и тем более предосудительного не увидев и не услышав, мама хотела ретироваться по-английски, но ее голова вдруг застряла в узком отверстии форточки. Так иногда бывает, когда неудачно повернешься и потянешь туловище чуть в другом направлении. Вот тут-то и случился конфуз: голову она сама не повернет, вытащить не может, позвать кого-нибудь находящегося внутри дома невозможно, мне тоже ничего крикнуть нельзя – зрелая женщина находится совершенно в безвыходном и смешном положении: полуголая, а голова на улице! Как черепашка головой крутит-крутит, а под панцирь никак не спрячется и потом почти раздетая, морозный воздух окончательно пробирает под «комбинацией»! На улице-то зима, холодно! Меня смех душит, я фыркаю невпопад, ухажер ничего не понимает, он-то спиной стоит к этой уморительной живой картине.