Правдивая история короля Якова

Каждый год Арн, великий и ужасный, приезжал в королевский дворец, дабы присутствовать на назначении Короля. Это был единственный раз в году, когда он покидал свой замок. Прибывал он всегда вовремя, в неизменном своём длинном плаще с капюшоном, без какой-либо охраны или сопровождающих лиц, быстро проходил к своему креслу в углу и сидел в нём до конца, не произнеся ни звука и не выказывая никоим образом, что он ещё жив там, под своим капюшоном. Когда хвост одеяния уводимого бывшего скрывался за дверью, Арн поднимался, подходил к столу нового, сердечно – ну или скорее безразлично – жал ему руку, говорил что-то вроде «Желаю удачи» и тут же уходил, не удостоив взглядом застывших возле стен Первых Лиц.

Так наверняка было бы и на этот раз, если бы в покоях не присутствовал Некто, прятавший в рукаве кинжал, а в кармане изрядную порцию измельченной Травы, про которую было известно, что она лишает ворожеев волшебной силы. Некто был решителен, сосредоточен и горд, что ему досталась столь ответственная миссия, которая призвана была повернуть историю вспять. Дома накануне он позволил себе помечтать о том, как станет национальным героем, но на церемонии в ожидании своего часа был предельно собран и в мыслях своих многократно проигрывал все свои действия, шаг за шагом, -ошибиться он не имел права.

Этот Некто умело вклинился в ряды Первых Лиц, выстроившихся вдоль стены, и терпеливо стоял там до конца, придав лицу приличное моменту заинтересованно-безразличное выражение, такое же как у всех остальных.

Но вот всё закончилось, все выдохнули, расслабились и собирались «начать расходиться». Первые Лица жались к стенам, боясь заслонить дорогу Верховному Ворожею, когда тот соберётся уходить. И Арн, следуя заведённому им же самим распорядку, встал, чтобы пожелать удачи свежеизбранному Королю, а потом удалиться.

Но зоркий взгляд незнакомца ловил именно это его движение. Вот уже пять минут как таинственный Некто привел себя в состояние повышенной боевой готовности: он осторожно опустил руку в карман и нащупал там небольшой тканевый мешочек. Накануне преданный «истинному Королю» ворожей поместил в этот мешочек измельчённую и заколдованную предварительно Траву, и теперь убийце осталось лишь незаметно, не вынимая из кармана, открыть мешочек – и Трава растворилась в воздухе, подобно летучему газу, невидимому и опасному. Сам Некто мог вдыхать частицы Травы сколько угодно, как и все присутствующие в покоях обычные люди, а вот для ворожеев каждый вдох с этой минуты становился смертельно опасным (преданный «истинному Королю» ворожей мужественно позволил проверить на себе верность этого утверждения – и лично убедился, что, распылив Траву в воздухе таким образом, вполне можно надолго лишиться колдовской силы).

Убедившись, что мешочек открыт и Трава благополучно отправилась в лёгкие присутствующих на церемонии ворожеев, Некто приготовился к решающей минуте. Он сконцентрировался, взял под контроль все свои рефлексы, просканировал взглядом окружающее – нет ли какой преграды на пути, ещё раз мысленно проверил траекторию, по которой собирался двигаться и, выполнив все эти действия, прочно взял в тиски взглядом свою жертву. Арн был обречён.

И лишь Верховный Ворожей встал со своего кресла, как стремительный Некто был рядом. Арн даже не успел испугаться. Секунда – и Некто почувствовал в своей ладони холод стали: давно прирученный кинжал ловко прыгнул в руку. Теперь уже ничто не спасёт подлого узурпатора. Некто чётко и точно нанёс удар – прямо в сердце. Туше!

Но тут он с удивлением обнаружил, что вместо того, чтобы погрузиться в мягкое и тёплое, он наткнулся на что-то рыхлое, совсем не похожее на человеческое тело. Несмотря на то, что он ясно видел перед собой испуганное лицо Арна и кинжал вошёл тому в грудь, ощущение было такое, словно он заколол мешок с сеном.

Он попытался ударить ещё раз, но его уже схватили подоспевшие стражники и повалили на пол. Долго он изучал узорчатый мрамор пола, а когда его, крепко связанного, наконец поставили на ноги, он увидел перед собой Арна, равнодушно-спокойного, целого и невредимого. Даже лишней складочки не появилось на его плаще!

«Трава не подействовала! – с отчаянием подумал Некто. – Но как же так! Он не успел бы произнести заклинание! Я попал ему прямо в сердце. Я всё сделал безупречно». Он снова рванулся в сторону Арна, но было очевидно, что лавры национального героя ему не светят.

Арн, невозмутимый, будто не заметил ничего из ряда вон выходящего, направился к перепуганному Королю, у которого на лице было написано явное желание залезть под стол. Арн с обычной в этих случаях доброжелательной улыбкой пожелал трясущемуся Королю удачи и как ни в чём не бывало направился к выходу.

Возле Дворца его, как всегда, ждала очень скромная карета, без вензелей, гербов и прочей мишуры. На такую на улице ни за что не обратишь внимание. И ни охраны, ни слуг.

Арн быстро сел, и карета тут же уехала, оставив всех присутствующих на церемонии гадать, что они только что увидели.

Знаменитый замок Верховного Ворожея располагался в южной части города. Сказать, что он был огромен, значило ничего не сказать. Он был колоссально, противоестественно огромен. И в ширь, и в высь. Чтобы его обойти, понадобился бы не один час, он возвышался над всеми зданиями в городе, даже величественный королевский замок казался рядом с ним пигмеем возле великана.

Другая отличительная особенность замка Арна, кроме противоестественного размера, не сразу бросалась в глаза. Впервые увидев это строение, человек, как правило, долго в него всматривался, чувствуя, но не понимая, что с ним не так: массивные каменные стены, множество разновеликих башен со всех сторон – всё это было в любом замке. Но приглядевшись повнимательнее, наблюдатель вдруг понимал: в замке Арна не было ни окон, ни дверей, ни ворот. Конечно, такому могучему ворожею и не требовались двери, но как туда попадали другие, было совершенно непонятно. Впрочем, за семнадцать лет никто не мог бы похвастаться тем, что побывал в замке. Вероятно, отсутствие в замке входа подтверждало слухи о нелюдимости Верховного Ворожея и о его нежелании с кем бы то ни было общаться.

От городских улиц замок Арна не отделяло ничего. То есть абсолютно. Ни оград, ни рвов, ни подъёмных мостов. Вот улица, а вот – громада замка, хочешь – подойди потрогай. Но желающих приблизиться не находилось. Даже бродячие кошки и собаки обычно обходили это место стороной. Так что, если не было видимой стены, отделявшей замок от города, всё же существовала некая незримая стена, эдакая полоса отчуждения, граница, в нескольких метрах от стены замка, за которую никто никогда не заходил. И хоть граница эта никак не была отмечена и существовала лишь в головах горожан, она была, пожалуй, прочнее, чем все стены, выстраиваемые вокруг других замков.

Вот и на этот раз никто не присутствовал при том, как Верховный Ворожей вышел из своей кареты и, не глядя по сторонам, приблизился к глухой каменной стене и быстро прошёл сквозь неё.

Оказавшись внутри, он, не задерживаясь, направился в свои покои.

Быстро пройдя по широкому коридору, Арн вошёл в просторное помещение, скупо обставленное простой деревянной мебелью, в котором не было ничего лишнего. Тёмные шторы на окнах, небольшой камин. Ни ковров, ни картин, ни даже массивных канделябров, без которых, наверное, не обходится ни один замок. Единственным дорогим предметом было огромное зеркало, так искусно вмонтированное в стену, что казалось частью этой стены. Края его настолько замысловато были украшены причудливыми узорами, что невозможно было понять, где кончается зеркало и начинается стена.

Напротив него в глубоком кресле с высокой спинкой сидел ещё один Арн в таком же плаще с капюшоном, направив задумчивый взгляд куда-то в недра зеркала. У самых его ног на полу лежала большая мохнатая подушка грязно-белого цвета. Заглянув в зеркало, можно было увидеть всё, что было в комнате: массивный стол, заложенный стопами бумаг, длинные полки с книгами, большой глобус на подставке, стоящий на полу, кресло, мохнатую подушку возле него. Не было в этом зеркале только одного – самого Арна. Несмотря на то, что он сидел в кресле напротив, отражение его в зеркале отсутствовало.

Это чудо объяснилось быстро и неожиданно: то, что до этого момента казалось Арном, прошло мимо кресла и вошло в зеркало. Там оно село в отражение кресла, поправило возле ног отражение мохнатой подушки, расправило складки отражения плаща так, чтобы они зеркально соответствовали складкам плаща человека, сидящего в кресле напротив, – и вскоре невозможно было поверить, что это Отражение несколько минут назад жило своей жизнью: Арн просто сидел в кресле, а в зеркале тускло отражался он сам и всё, что находилось в комнате.

Ворожей медленно, будто сбрасывая оцепенение, встал, снял плащ, поправил оказавшийся под ним весьма скромный костюм, такой, какой обычно носили горожане среднего достатка, и рассеянно взглянув в зеркало, сел обратно в кресло. Мохнатой подушки на полу уже не было – лишь только Арн поднялся, она с тихим скрипом уползла в дверь. Тот не обратил на неё никакого внимания.

Внутри замка двери всё же были: прохождение сквозь стены требует концентрации силы, а дома хочется расслабиться. Да и комнаты без дверей выглядели бы неуютно. Ведь даже в тюремной камере обязательно есть дверь. Пусть и постоянно запертая.

Мохнатая подушка медленно двигалась по коридору. Теперь у неё, как ни странно, обнаружились ноги: четыре пары коротких, заросших длинной шерстью неестественного грязно-белого цвета конечностей. То, к чему они крепились, было, по логике, туловищем, довольно длинным и, кажется, толстым – или обилие шерсти создавало ощущение толщины. Где-то впереди должна была быть голова, но либо она тоже терялась в мохнатости, либо, как бы странно это ни звучало, – её не было. Во всяком случае, никаких её признаков: глаз, носа, ушей – не наблюдалось.

Удивительное существо медленно, но верно преодолело несколько коридоров и лестниц – каждый уважающий себя замок просто обязан был изобиловать и тем и другим – и вошло в большую светлую комнату, широкие окна которой выходили на залитую солнцем террасу. На террасе в плетёном кресле сидела девушка в белом платье и читала книгу.

Эта идиллическая картина: солнце, воздушное белое платье, плетёное кресло – совершенно не вписывалась в понятие «замок», словно вы читали средневековый рыцарский роман, а в книгу по ошибке добавили страницы из сентиментальной повести.

Услышав скрип восьминогой мочалки, девушка быстро обернулась:

– Папа вернулся?

– Дассс. Такссс, – каким местом это существо говорило, было совершенно непонятно, но голос, очень похожий на человеческий, исходил точно от него.

– Отлично! – девушка бросила книгу на плетёный столик. – Беги к нему обратно, скажи, что я сегодня хочу сходить в театр. Скажешь, что приехала новая труппа, которая впервые в Столице. Беги!

Вряд ли к тому, как передвигалось существо, было применимо слово «беги», но видно было, что оно спешило изо всех сил. Прошло немало времени, прежде чем оно вернулось и сообщило:

– Дассс.

– Разрешил? – радостно спросила девушка.

– Дассс. Такссс. Но естессственно, толькоссс…

Она нетерпеливо перебила его:

– Да, знаю: «только Отражением». Спасибо, Пушистик.

Меньше всего этому неизвестному науке созданию подходила кличка Пушистик. Скорее, его можно было назвать половиком или мочалкой. Впрочем, может, в молодые годы он и был Пушистиком. Как бы то ни было, он не возражал. Он с тем же своим скрипом стал неторопливо сворачиваться в кольцо, видно, расценив слова девушки, как указание, что он свободен, и через некоторое время превратился в мохнатую подушку, такую же, какой был в комнате Арна, и свернувшись, застыл на полу. А девушка, получившая разрешение, весело принялась собираться.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ,

в которой среди весны неожиданно наступает зима.

Собиралась в театр Дарина всегда тщательно. Театр – это мистически удивительное место, это волшебство. Не то техническое волшебство, с которым она сталкивалась каждый день благодаря отцу, а волшебство настоящее, непостижимое, в которое хотелось погружаться, как в мягкую воду летнего озера, с головой. Поэтому и готовиться к встрече с ним нельзя было в спешке и суете. Предвкушение чуда входило в обязательную программу посещения театра, и Дарина настраивалась на беспредельное счастье, которое непременно получит. Одеваясь, колдуя с причёской, выбирая украшения, она постепенно входила в мир грёз – она уже получала удовольствие. Спектакль станет вершиной блаженства, но предвкушение чуда было ничуть не хуже самого чуда. Поэтому Дарина в этот раз собралась, как всегда, сильно заранее и, как всегда, не стала ждать положенного времени. Она пойдёт медленно, очень медленно, чтобы по пути не расплескать переполнявшее её до краёв это самое предвкушение чуда.

Накинув на плечи лёгкий плащ (конечно, Отражением она не могла замёрзнуть, но не хотела отличаться от других горожанок), Дарина уселась в мягкое кресло перед большим овальным зеркалом, стоящим в углу.

– Так, деньги взяла, – она порылась в расшитом бисером кошеле, который висел у неё на поясе, потом последний раз взглянула в зеркало, поправила волосы – одна прядка уже выбилась из причёски и никак не хотела убираться обратно. Дарина вздохнула, она знала, что сколько бы ни трудилась над причёской, всё равно к тому моменту, когда она доберётся до театра, на голове её будет птичье гнездо.

Её отражение в зеркале встало с кресла, расправило плащ и шагнуло в комнату. Оказавшись за пределами зеркала, оно радостно повернулось вокруг своей оси и не спеша направилось к двери. Дарина поудобнее устроилась в кресле, закрыла глаза и впала в волшебное оцепенение. Теперь она всё будет видеть глазами своего Отражения.

Отражение вышло из замка. Дарина огляделась. Улица возле замка была пустынна. Как, впрочем, и всегда – люди предпочитали обходить это место стороной. Но Дарина не любила шумных, забитых народом центральных улиц, и её радовало это обстоятельство. Но кое-что её всё же удивило и взволновало: на улице лежал снег и было очень холодно. Конечно, этот факт не должен был быть поводом для волнения, если бы дело было зимой, но на дворе стояла весна, уже начали цвести деревья, позеленели городские лужайки – и вот вдруг вернулись морозы. Означать это могло лишь одно: отец снова чем-то сильно расстроен. Дарина постояла минуту, думая, не вернуться ли ей обратно, но не смогла себя пересилить – слишком ей хотелось в театр. Она решила, что обязательно зайдёт к отцу, когда вернётся.

Она медленно брела знакомой дорогой, не глядя по сторонам, тихо улыбаясь своим мыслям, – несла своё предвкушение. Что-то ждёт её сегодня? Труппа ей совсем незнакома и название пьесы она слышала впервые. Это было здорово. Все столичные постановки были просмотрены уже не один раз. А это что-то новенькое. А вдруг она разочаруется? Но нет, это невозможно. Всё будет хорошо.

Наверное, она шла довольно долго. Даже точно долго. Ведь она знала, что расстояние до театра не было близким. Но куда делось время, потраченное на дорогу? В какие дыры, в какие воронки проваливается время, проведённое приятно? Бог весть. Дарина вдруг обнаружила, что стоит перед старым, похожим на неестественно огромный сарай зданием, которое и выполняло функции столичного театра за неимением ничего получше. Точнее сказать, это было помещение, которое его хозяин вот уже много лет сдавал разным труппам, и местным, и приезжим, и все привыкли называть его театром.

Дарина купила билет, побродила немного вокруг – всё же она пришла слишком рано, – и направилась внутрь, туда, где царил таинственный полумрак и в воздухе висели капельки предстоящего волшебства. Честно сказать, и таинственность, и капельки волшебства присутствовали только в её голове, а в зрительном зале, вернее, в том помещении, которое хотелось, но вряд ли можно было назвать зрительным залом, было просто темно. Грубо сколоченную сцену давно не мыли как следует, лавки, составленные перед ней рядами, тоже никто бы не решился назвать новыми и чистыми. Но Дарина прошла к довольно приличным креслам, составлявшим первый ряд – она покупала билеты только на эти, самые дорогие, места.

Ей пришлось ждать, когда соберётся разношёрстная публика, но и это не было ей в тягость – она крепко держалась за своё предвкушение и собиралась с ним расстаться только с началом спектакля, когда предвкушение должно было перейти в новую стадию – наслаждение. Дарина ждала чуда. Она очень хотела чуда. Она была уверена, что увидит чудо. Что же удивительного в том, что она его получила? А в том, что казавшиеся на первый взгляд незначительными события перевернули весь ход истории, и вовсе не было ничего странного – сколько грандиозных событий начинались с мелочей.

А уж удивляться тому, что она влюбилась, было и вовсе смешно. Она влюблялась уже семьсот раз. Собственно, ради этого она и ходила в театр: артистов Боги создали именно для того, чтобы в них влюблялись. Это было нормально.

Но сегодняшнее чудо было чудеснее всех предшествующих. Сказать, что спектакль ей понравился – значило ничего не сказать. Даже необычайно шумная и возбуждённая сначала публика (зловещим шёпотом обсуждавшая какое-то покушение – Дарина на поняла, какое, да и не имела желания вникать в это) ближе к середине притихла, а к концу, кажется, даже забыла, как дышать. Актерам не надо было повышать голос – каждое их слово достигало зрителей, которые впитывали в себя всё, что шло со сцены не только ушами, глазами, но и всей кожей. Все так искренне переживали за главного героя, словно он был им всем близким родственником. Женщины поголовно вытирали слёзы.

Что же касается Дарины, то она в первые же минуты потеряла способность видеть и слышать что-то, кроме спектакля. А когда на сцене появился красавец царевич в чёрном бархатном камзоле, она тут же почувствовала, что никакая сила в мире не заставит её оторвать взгляд от его бездонных, полных вселенской грусти глаз.

Царевич был глубоко несчастен. Его отца, благородного царя, коварно усыпил злой ворожей Арвус, влив ему в ухо заколдованное зелье. И бедный царевич, недавно вернувшийся из-за границы, впал в отчаяние, понимая, что у него не хватит сил, чтобы одолеть злодея и спасти отца. На его проникновенные монологи зрители отвечали такими яростными аплодисментами, словно готовы были вмешаться и собственноручно прикончить тирана. А в сцене, когда царь-отец в виде призрака явился сыну во сне, чтобы разоблачить своего отравителя, даже мужчины, конфузясь, незаметно смахивали слезу. Женщины же рыдали, не стесняясь.

Но всё, конечно, закончилось хорошо: мужественный царевич всё же одолел в поединке коварного врага – под неистовые крики восторга всего зрительного зала – и нашёл способ пробудить от волшебного сна своего отца. В сказочном царстве вновь наступил мир.

И несколько десятков простых горожан, в течение трех часов не встававших с жёстких неудобных скамеек в тёмном, грязным зале, были так этому рады, словно от благополучия какого-то неведомого царевича, которого они видели впервые, из непонятного государства, которого и не существовало, скорее всего, на самом деле, зависело их собственное благополучие. И каждый ушёл домой чуточку счастливее, чем раньше, хотя, по сути, ничего в их жизни не изменилось. Такова была сила искусства.

Но Дарина, даже возвращаясь домой по тёмным улочкам, всё ещё видела перед собой красивое лицо царевича: он стоял на краю сцены вместе с другими артистами, устало улыбаясь. Волосы его слиплись от пота, а дыхание было прерывистым. А Дарина смотрела на него, не отрываясь, не замечая, что механически хлопает в ладоши в такт с остальными зрителями, и плакала, и не тяжелая судьба прекрасного царевича была причиной её слёз, она плакала потому, что вот сейчас занавес закроется, и скроет от неё того, кого она уже любила всей душой.

Судя по всему, не она одна испытывала подобное чувство. В тот момент, когда один из служащих театра начал уже тянуть залатанную, неопознаваемого цвета тряпку, которую здесь гордо именовали занавесом, полная девица, прорыдавшая басом весь спектакль, вдруг запрыгнула на сцену и повисла на шее у царевича, заливая его своими слезами, и чуть не уронила его. Все: и зрители, и артисты – дружно засмеялись. Эта толстушка своей несуразной выходкой, наверное, сумела выразить чувства всего зала.

Но царевич, как ни странно, совсем не рассердился. Он осторожно, но твёрдо оторвал от себя поклонницу, а когда она в непроходящем припадке любви попыталась напрыгнуть на него вторично, вдруг взял в руки её круглое, мокрое от слёз лицо и смачно поцеловал её в щёку. Зал взревел от восторга. Бедная толстушка, сражённая наповал, зашаталась и несомненно бы упала, если бы её не подхватил плечистый молодой артист, игравший друга царевича. Он бережно отгрузил её практически бездыханное тело на ближайшее кресло и убежал за занавес, скрывший уже остальных артистов.

Зрители тоже стали расходиться. Было уже поздно, всем завтра предстоял трудный рабочий день. Даже толстуха, поднявшись с кресла и бросив тоскливый взгляд в сторону занавеса, уныло поплелась к выходу, бормоча что-то себе под нос.

И только Дарина всё ещё стояла, не в силах заставить себя выйти. Её поразила смелость толстушки. И ещё. Было что-то ещё, что не давало ей покоя. Последний раз взглянув на сцену, она наконец покинула пустой зал. Ей многое надо было обдумать сегодня.

ГЛАВА ПЯТАЯ,

которая могла стать последней, но по прихоти автора вся эта история растянется ещё на много-много страниц.

– Две недели. Две недели! И всё псу под хвост! – Иларий вскочил. – Две недели мы везли эту Траву – и всё зря?

– Тише ты! – шикнул на него Пармен. – Незачем об этом сообщать всему городу. И сядь уже. Что за манера прыгать, как обезьяна!

– И ешь уже! – это Каролина сунула ему под нос миску.

Артисты сидели вокруг костерка, который разложили возле повозки. По случаю неожиданного похолодания все закутались в тёплые одежды. В Столице они устроились неплохо. В каждом городе, где они давали представление, как правило, находился пустырь вдали от шумных улиц, где можно было на несколько дней поставить повозку. Здешний пустырь был ничуть не хуже всех прочих, а может, и лучше. С одной его стороны торчала полуразрушенная каменная стена неизвестного происхождения, вероятно, остатки чьего-то дома, которая прекрасно укрывала от ещё довольно холодного весеннего ветра. Жилые кварталы начинались далеко за пустырём, вселяя надежду, что новосёлов никто не потревожит. Правда, с одной стороны этого райского местечка доносился весьма ощутимый запах свалки. Но какой же пустырь без свалки! Городские жители просто уверены, что все пустыри предназначены исключительно для того, чтобы перетаскивать туда то, что ужасно воняет.

В остальном здесь было вполне уютно. Если учитывать, что они не собирались оставаться тут надолго.

Затухающий костёр слабо мерцал в темноте, поздний ужин подходил к концу, но, против обыкновения, никто не спешил отходить ко сну. Все сидели вялые и подавленные, без аппетита жевали полуостывшие овощи. Сегодня прямо перед вечерним спектаклем до них дошла весть, что тщательно планировавшееся покушение провалилось.

Но они ещё раньше догадались об этом. Смерть первого человека в государстве – слишком яркое событие, и поэтому, если бы Верховный Ворожей был мёртв, слух мгновенно разлетелся бы по городу. Но городская жизнь в этот день ничуть не изменила свой ход, не было ни малейших намёков на тревогу. Следовательно, он был жив.

К вечеру это подтвердилось. Верный человек из дворца рассказал другому верному человеку, а тот ещё одному, и этот, третий, передал Пармену, что покушение не удалось, хотя никто не мог объяснить, как такое возможно: несколько десятков человек своими глазами видели, как нож вошёл в тело Арна. Но как бы то ни было, а все надежды на новую жизнь рухнули.

– Что же нам теперь делать? – тихо спросил Северин, ни к кому конкретно не обращаясь.

– То же, что и раньше, полагаю, – так же тихо, после большой паузы, сказала Каролина, – ездить по стране и с помощью наших спектаклей внушать людям ненависть к тирану и вербовать помощников. И ждать нового шанса.

– Нового шанса? – вскинулся опять Иларий. – А когда он будет, этот шанс?

– Арн покидает свой замок раз в год, – включился в разговор Урош, который задумчиво теребил палкой угли в костре.

– Ждать год?! – Иларий чуть не подпрыгнул. Для восемнадцатилетнего человека слово «год» является синонимом вечности.

Пармен хлопнул его по затылку:

– Сказал, не кричи. Накличешь стражников по нашей души.

– Ешь лучше, – опять напомнила Каролина, – а то твоя толстуха разлюбит такого тощего.

Сегодняшнее происшествие на спектакле не прошло, конечно, мимо внимания артистов. Любвеобильные поклонницы Илария были любимой темой всей труппы. И, надо сказать, благодатной темой – почти каждый спектакль давал повод для шуток. Но на этот раз было что-то из ряда вон выходящее.