За холмом

За холмом

Дмитрий Шишкин

©2016

Глава I. Поехали!

Это был обычный старый провинциальный вокзал. Грязный, замызганный, вонючий. Всё вокруг уже изменилось, но здесь дыхание ушедшей эпохи ощущалось повсюду. Запах, непонятно какой и откуда, – такой бывает только на вокзале. Что-то в нём было техническое, дизельное, выхлопное, химическое, что-то сгоревшее, что-то сгнившее. Казалось, будто прямо здесь, в стене или под полом, был замурован умерший тепловоз со своим грузом и пассажирами. Тяжёлая безвкусная и бессмысленная лепнина на потолке и стенах дополняла букет ощущений.

Люди бродили тоже какие-то… с грузом прожитых лет на плечах и печатью былых времён на лицах – озабоченные и суровые. Одни неусыпно следили за сумками – как бы чего не спёрли, другие нервно вышагивали взад-вперёд, будто это приблизит час посадки, третьи безостановочно что-то ели. Не исключено, что часть уникального вокзального запаха именно они и производили.

Многие были одеты экзотически: треть мужчин в пёстрых стёганых халатах, женщины, в такой же примерно пропорции, встречались в хиджабах, часто очень модных, современных расцветок, а лица их были украшены излишне ярким, кричащим о неяркой жизни макияжем. Но основная часть местных была одета во что попало. В целом читалась приверженность спортивному стилю, иногда странно выраженная. Если молодёжь выглядела в основном так, будто одни идут на тренировку, а другие с неё возвращаются – в спортивных костюмах, кроссовках, со спортивными рюкзаками и сумками, то люди постарше мужского пола могли сочетать со спортивной курткой строгие брюки, а женского – с нею же длинную, в пол, юбку. Особо креативные граждане этого независимого от любых модных явлений государства могли носить спортивные штаны с туфлями или кроссовки с платьем.

Меньшая часть мужчин была в серых европейских костюмах. Непонятно, кто и когда ввёл моду в этой жаре носить костюм и почему непременно серый, но эта традиция незыблемо соблюдалась всеми, кто имел какое-то отношение к власти либо хотел иметь. Эти мужчины вооружались пухлыми папками или портфелями из натуральной или поддельной кожи – видимо, по мере действительной принадлежности к власти. Что уж там внутри таилось – было неведомо, потому что на людях эти папки и портфели никогда не раскрывались. Все документы и прочие необходимые вещи носились в карманах пиджаков и брюк, отчего те сильно топорщились. Но сильнее всего топорщились пиджаки в районе таких же обязательных, как папка или портфель, животов. Надеть костюм, если на тебе нет пуза, считалось, наверное, чем-то за гранью приличий. Ни одного человека, по крайней мере, в костюме и без пуза наши путешественники не встретили.

Ах да, наши путешественники. Это была молодая семья: мальчик лет десяти, папа и мама. Одеты в почти одинаковые джинсы, футболки, лёгкие куртки – типичные туристы. Папа и мальчик – в кроссовках, мама – в удобных лёгких туфлях на низком каблуке. Взрослым лет по тридцать, может, с небольшим. Папа уставший, судя по всему, перманентно. Наверняка в двадцать планов было громадьё по покорению мира, но судьба распорядилась иначе: женитьба, рождение сына, работа клерком в банке. Мама – бухгалтер. Самая скучная из всех работ: радость случается раз в квартал, когда сходится дебет с кредитом. Но жизнь ещё не закончилась, она надеется даже на молодого любовника, не такого, как уставший муж, и хорошо бы творческой профессии. Чтобы был креативный, весёлый, романтичный и чтобы была большая любовь. Не такая, как сейчас – уставшая. А у папы любовница уже есть. Такая же скучная, как он. Они идут после работы к ней домой и молча занимаются сексом. Он мечтает о своём, она – о своём. Вот и вся любовь.

А сын у них другой. У него в глазах радость и любопытство.

Имён у них не было: просто никто никогда не слышал, чтобы они обращались друг к другу по именам. И мама, и папа называли друг друга одинаково. В зависимости от ситуации: заей, зайкой, иногда солнцем или солнышком и уж совсем редко – золотом или золотцем. Хотя, как упоминалось выше, следов от их прежней любви практически не осталось, но привычки оказались сильнее чувств и переживаний. А в последнее время к этим ласковым прозвищам всё чаще добавлялись новые, ругательные. Чередование «имён» в пылу ссоры могло шокировать любого стороннего наблюдателя, но таковых не было – интеллигентная же семья! А сына звали «сыном», «моим мальчиком», ну и выше перечисленными заячьими «именами», солнечными и золотыми.

Этот городок был не целью поездки, а всего лишь промежуточным пунктом. Поэтому неприятности с несменными трусами-кошельком, вонючим вокзалом и пузатыми, беспрестанно потеющими в серых костюмах местными то ли чиновниками, то ли аферистами – всё это было неизбежной жертвой ради будущего насыщенного впечатлениями отдыха в древних городах. Сыну о них уже были прочитаны длинные лекции, правда, несколько сумбурные. Папа валил в молодую и всё впитывающую голову всю информацию подряд, которую частично вспоминал, а большей частью так же – несвязанными кусками – находил в интернете. Но сын благодарно слушал. Когда-нибудь в его голове всё разложится по полочкам, а пока что там была каша. Страшно интересная каша.

Папа с мамой растерянно жались ближе к стенам, таща туда за обе руки и сына, думая, что так труднее будет вытащить у них деньги и документы. Деньги лежали частично у папы в портмоне, распиравшем передний карман джинсов, частично – у мамы в сумочке, а большая часть была зашита в потайные кармашки у папы на трусах, а у мамы – в лифчике. Здесь, как им рассказали перед поездкой, банковские карточки имели хождение только в столице, да и то в самых дорогих, для заезжих миллионеров, местах. Документы везла мама, которая папе не доверяла, но забыла застегнуть сумочку, когда расплачивалась за кофе и бутерброды в вокзальной забегаловке. Они стояли и озирались, прижавшись к стене, косясь то по сторонам, то на информационное табло. Мама перекинула сумочку на живот, чтобы надёжнее за сохранностью бдеть, и в этот момент заметила, что она раскрыта.

– Заяц! Нас ограбили! – заорала она шёпотом (женщины как-то умеют это делать).

Муж взглянул в широко распахнутые глаза надоевшей давно супруги, хотел ругнуться, но, вспомнив о присутствии сына, фальшиво улыбнулся.

– Ты уверена? Проверь всё хорошо, с-с… солнце моё.

– Да куда уж увереннее, сумка открыта! Ты что, думаешь, что я придумываю? Вот смотри же – сумка открыта, нас ограбили!

– Ну, тогда не ограбили, а обворовали, – невозмутимо ответил грамотный муж. – Ограбили – это когда из рук вырвали, а если тайно – то обворовали!

– Да ты вообще, что ли?! – визг жены становился всё громче и уже начинал привлекать внимание окружающих. – Ты понимаешь, что мы остались без документов в чужой стране, да ещё в такой заднице, куда ты, милый заяц, умудрился нас с сыном затащить?! – она начала мелко трястись и немного успокоилась только после того, как, чуть отвернув голову в сторону, яростно прошипела: «Козёл!».

– Ну поищи же, хватит орать! – муж тоже начал выходить из себя. – Поищи в сумке, может, просто ты забыла закрыть или вытащили только деньги.

Женщина присела на корточки, к ней присоединились муж и сын. Все втроём начали сосредоточенно копаться в сумочке. За этим действом с особенным интересом наблюдала троица, выглядывавшая из-за одной из ближайших колонн. Трое местных мужчин: один в полосатом традиционном халате, двое в серых костюмах. «Традиционный» был ничем не примечателен, как сотни таких же вокруг: упитанное лоснящееся бритое лицо, мягкие кожаные сапоги на ногах, тюбетейка. Из тех, что в костюмах, один был с жиденькой папочкой из кожзаменителя, местами облезшего, на лицо тощий, но с непременным пузиком. Костюм был видавший виды: брюки пузырились в районе коленей, а локти и лацканы пиджака были засалены настолько, что окончательно потеряли первоначальный цвет и отливали рыжим как раз в цвет волос своего обладателя, веснушек, густо усыпавших всё его лицо, и жиденькой бородёнки. Второй в костюме был явно главным в этой компании: и пузо выдающееся, и усы блестящие, ухоженные, и костюм практически новый, и портфель из хорошо выделанной коричневой кожи. Густые чёрные брови главного всё время находились в положении «я недоумеваю, вы кто такие?».

Победный возглас путешественников совпал с громким, монотонным и совершенно непонятным даже для знающих местный язык объявлением по вокзальному радио. В сумке обнаружились документы и деньги, а в тарабарском объявлении – знакомое слово, их станция назначения. Папа попытался отобрать документы себе, но мать вырвала дорожное портмоне из его руки движением, скорости которого позавидовал бы любой фокусник или карточный шулер, закинула его в сумку, одновременно закрыв её на молнию. Отец семейства обречённо пожал плечами и потянулся к чемоданам. Путешественники суетливо похватали багаж и бросились к путям. За ними поспешила и троица подозрительных местных.

Поезд оказался под стать вокзалу. Будто со всей страны собрали самые старые и раздолбанные вагоны, чтобы окончательно вогнать в тоску любого иностранца, решившего поглазеть на те древности, что, несмотря на их почтенный возраст, жемчужинами блистали на фоне окружающего убожества. А может, таков и был замысел – оттенить, так сказать, достопримечательности ещё ярче, но вряд ли, конечно, так можно было специально сделать.

Мальчику всё было нипочём. Он нёсся в ещё более вонючий, чем покидаемый вокзал, вагон, словно на самую лучшую в мире карусель. Мама была сама брезгливость, особенно в тот момент, когда пришлось схватиться за поручень. Папа смиренно тащил чемоданы и старался ни о чём не думать. Когда они скрылись в узком смрадном тёмном чреве вагона, к проводнику подскочили трое преследователей, о чём-то с ним быстро пошептались, сунули в руку мятую купюру и юркнули следом.

Дикторша по вокзальному радио что-то оттарататорила, тепловоз незамедлительно дал гудок и выпустил густое чёрное облако дыма, вмиг окутавшее полперрона, поезд дёрнулся и начал быстро набирать скорость. Лихие джигиты-проводники заскакивали на ходу, умудряясь при этом затягивать в вагон и самых бедных несговорчивых «зайцев», торговавшихся за безбилетный проезд до последнего, вместе с их пухлыми клетчатыми китайскими сумками.

***

«Рыжий этот странный. У всех рыжих лица добрые, они как будто отдельная солнечная раса. А у этого лицо подонка и бандита», – тягостные мысли омрачили лицо нашего путешественника. Он шёл в туалет купейного вагона, продираясь через ряды прильнувших к стёклам в проходе «зайцев». А рыжий пассажир настолько заинтересованно разглядывал иностранца, что умудрился броситься в глаза среди десятков таких же, как он, «любопытствующих», чего-то выглядывавших в окнах, пялившихся на пейзажи, которые видят по сто раз на дню, как будто именно за этим они пришли в вагон, в который у них нет билетов.

– Кто последний? – путешественник был несколько обескуражен, открыв дверь и увидев возле туалета очередь из пяти человек.

– Я буду, – буркнул важный усатый мужчина в сером костюме и с толстым портфелем.

Он показался нашему герою знакомым, будто приходилось видеть его ранее.

– Я покурю тогда в тамбуре, скажете, что я за вами?

– Хорошо, брат, скажу. Иди, кури, – важный повелительно махнул рукой.

Путешественник протиснулся в тамбур. В сизых клубах дыма стояли, сидели и даже лежали на огромных клетчатых сумках люди. При этом собственно вышедших покурить была едва ли треть. Остальные пользовались тамбуром, как купе. Судя по запаху, нужду они справляли там же, в этом лязгающем металлическими деталями двух сцепленных вагонов переходе. Это было даже мило с их стороны: они не создавали очередь в туалет для легальных пассажиров и тех, кто заплатил больше проводникам за право ехать вместе с «чистыми».

Мужчина достал сигарету, внезапно перед ним появилась услужливо зажжённая кем-то сбоку зажигалка. Он закурил, протёр глаза от выступивших из-за едкого дыма слёз и повернул голову, следуя за продолжением руки. Вот и профиль в облаках дыма. Это был рыжий.

Путешественник слегка отпрянул, испуганный своим открытием. Рыжий сам не курил, но зато широко улыбался незнакомцу, без тени стеснения демонстрируя гнилые зубы в полной красе.

– Куда едешь, отдыхай-шмандыхай, как тебе, хорошо, всё хорошо, красиво, кушаешь хорошо? – рыжий тараторил без остановки и без интонаций, используя всё своё знание чужого языка и все подобострастные ужимки, которые он сам, очевидно, считал обаятельными.

Путешественник отстранился от наседавшего незнакомца, насколько позволили спины и локти вокруг.

– Спасибо, всё хорошо.

Но так легко отвертеться не получилось, рыжий явно рассчитывал на знакомство и задушевную беседу.

– Тебе скучный, наверное, ты с жена, с сын, мужчина скучно такая компания, – глаза рыжего постоянно бегали сразу во всех направлениях, по всем стоявшим вокруг, по лицу, лбу, волосам, шее, рукам собеседника, и никогда не останавливались на его взгляде. – Ты играешь, может, хочешь играть, мы с друзья карты играем, очко, ази, преф, всё играем, будешь играть?

«Та-да-да-дам», – заиграла торжественная и тревожная музыка в мозгу курящего туриста. «Надо же, как ты быстро прокололся-то», – подумал он и настороженно улыбнулся.

– Я благодарю вас за приглашение, но я совсем ни во что не играю, – он старался быть очень вежливым, его предупреждали, что местные – народ диковатый и запросто за обидное слово могли воткнуть нож между рёбер. Особенно осторожным надо было быть в выборе слов, учитывая, что говорит он на малопонятном для многих из них языке. И даже улыбаться нужно было осторожно, потому что и улыбку в некоторых обстоятельствах могли счесть за оскорбление.

Он развернулся и настолько быстро, насколько позволяла толпа, бросился к туалету. Рыжий проводил его до двери, что-то продолжая тараторить, но дальше не последовал за ним.

Важный мужчина с солидными усами и брюшком встретил путешественника недовольным выражением упитанного лица, затем на секунду бросил взгляд ему за спину, ещё более сдвинул брови.

– Ну что, покурил?

– Покурил, – послушно отчитался мужчина, внезапно, с крайне неприятным холодком по коже, ощутив себя не то в офисе, не то в школе – так уж подал себя важный попутчик.

– А у нас нельзя курить в поездах! – под бровями важного разгорался огонь.

– К-как? Вы же сами… Там же полно… – турист всё больше превращался в пойманного за руку полицейским нарушителя, бесправного, безвольного и заранее во всём виноватого.

– Ну, кому можно, а кому и нет. Это наша страна, наши люди могут много что делать, мы между собой договоримся. А ты же иностранец, ты что же, наши порядки не уважаешь?

Ожидающие очереди разом повернулись к беседующей парочке спинами, делая безучастный вид.

«Да уж, выдавливать из себя раба по капле никак не выходит, – мысленно усмехнулся путешественник, и ему сразу полегчало, отпустил гипнотический страх перед пузатым дядей в костюме. – А вдруг разводит? Кто он такой вообще? И рыжий сразу отстал…»

– У тебя документы-то в порядке? – «начальник» решил развивать наступление, судя по всему.

– А вы на каком основании… – робко начал «качать права» представитель офисного народа, но важный его жёстко пресёк.

– Документы, говорю, давай! – яростно рявкнул он.

В туалет решительно расхотелось. Расхотелось вообще всего. «К чертям эту страну с её древними городами, молодежью в трениках и этими пузатыми портфеленосцами!» У туриста начала подбираться жидкость к глазам. «Вот какого, спрашивается, хрена я должен сейчас пресмыкаться перед этим созданием?»

– А вот, видел? – путешественник неожиданно ткнул фигой почти что в самый нос толстому.

Кровь не просто пульсировала внутри, она буквально била в голову, в виски, в горло, в губы так, что грозила отправить внезапно осмелевшего во второй раз в жизни героя в нокаут. В первый раз так и кончилось, когда в школе хулиганы доконали его, он взорвался, что-то кричал, матерился, махал руками, а потом случилось потемнение и частичная потеря памяти. Может, его вырубили противники. Но он запомнил то предшествующее потере сознания ощущение свободы, пусть на мгновения. Оно пьянило больше всего на свете. И это был какой-то луч надежды. И сама потеря сознания была спасением, потому что это оказалось очень легко и совсем не страшно. Он очнулся – а всего этого ужаса уже нет вокруг. Он лежал на асфальте с выпотрошенными карманами, но свободный, уважающий себя человек.

И сейчас адреналина плеснуло в организм столько, что он бы не почувствовал и нескольких ударов ножом. Его глаза налились кровью, он был сильнее, чем когда-либо в жизни, и физически, и духовно. Как крыса, брошенная на съедение удаву, забившаяся в угол, понявшая, что нечего терять и готовая к атаке, способная растерзать врага острыми зубами. Такие случаи действительно бывали в зоопарках мира, и наш герой о них, конечно же, читал – он вообще был весьма образованным человеком, но в тот момент, понятное дело, ему было не до таких околонаучных воспоминаний. Лицо свела гримаса, губы не слушались (непонятно, зачем организм такое делает с человеком, готовым к битве, может, чтобы мягкие ткани стали твёрже и меньше травмировались?). Но и об этом не мог думать представитель офисного планктона, выбравший смертельную битву. Он просто через резиновые губы прогудел:

– Останавливай поезд, вызывай полицию, или милицию, что там у вас. Посмотрим, что ты за гусь.

Теперь испугался уже толстый. Гусь он был ещё тот. И милиция первым с поезда сняла бы его самого вместе с дружками, за последние два года наездившими в поездах таким образом лет на двадцать отсидки.

– Э-э! Спокойно-спокойно! Я тебе чё? Я чё? А ты чё? – словно споря с воображаемым собеседником, засуетился он. – Не груби мне! – перешёл на визг. – Я оченна… – приобрёл сильный акцент, – уважаемый человек я!

Нашего начало отпускать. Вместе с этим пришёл и страх. Весь адреналин спрятался куда-то в суставы и заставил дрожать тело. Тряслось всё: колени, локти, челюсть… всё! Глаза осоловели, во рту стало сухо, а голова чуть гудела изнутри и покачивалась в такт поезду: «тук-тук, тук-тук». Могло стошнить.

Он, не говоря ни слова, повернулся к двери в вагон, напоследок одновременно победно, прощально и грозно посмотрел на толстого. Открыл дверь и, не оборачиваясь, бросил максимально презрительно, но уже заметно дрожавшим голосом (дрожь, впрочем, не выдавала страха – точно так же дрожит голос у максимально заряженного на бой человека):

– Ладно.

И ушёл.

Он ушёл безусловным победителем. Пьянящая эйфория хлынула на него, как только он закрыл за собой дверь купе. Что-то похожее он испытывал, когда соскользнул в обрыв по мокрому снегу и, лавируя меж острых камней, съехал безо всяких повреждений на дно оврага. Но в этот раз ощущение было на порядок сильнее. В мозгу взрывался большой фейерверк в честь нового героя нашего времени.

Жена слегка остудила этот праздник величия:

– Ничего себе ты писаешь. Час, наверное, прошёл.

Сын хихикнул, ему это казалось всё очень смешным.

Муж глубоко вздохнул, упоение как ветром сдуло.

В дверь вежливо постучали.

Наш ещё минуту назад «герой» дёрнулся всем телом.

– Кто?! – истерично спросил он.

– Я, – слащавым голосом ответили из-за двери.

– И… И что вам надо?

– Чай. Чай я принёсля. И шербет. Угощать вас, наше гостеприимство. Даром, даром, угощать.

– Может, проводник? – спросила жена. – Ну открой, что сел!

Муж послушно открыл. На пороге стоял местный в пёстром халате, держал на вытянутых руках поднос с дымящимся чайником, пиалами и сладостями в чашке.

– О-о-о, давай! – радостно заорал сын.

«О, как зассали! Наверняка толстый прислал его!» – с удовлетворением отметил про себя отец, а вслух как бы обречённо сказал:

– Ну, давай… А от кого это?

– Всем, всем! – радостно закивал лоснящейся головой пёстрый. – Так положено, гостеприимный страна!

Взяли угощение, поставили на стол. Пёстрый удалился спиной назад, как выдрессированный слуга. Выпили чаю, поели сладостей.

Первым упал мальчик, хотя пил меньше всех. Сидел, сидел, а потом просто завалился на бок. Мать дёрнулась к нему, попыталась крикнуть, но голоса не было. Руки были такие вялые, что трудно было их поднять, не то что схватить упавшего ребёнка. Во взгляде женщины читалась паника, но полностью осознать свою беспомощность она не успела – свалилась рядом, головой вперёд. Юбка обнажила крепкую ещё попу, слегка подтянутую шёлковыми, телесного цвета трусами. Муж вперил взгляд прямо туда, в места, не тронутые им уже больше месяца, открыл было рот, чтобы что-то сказать, да и заснул с приоткрытыми глазами – чудная офисная привычка. Он так умудрялся спать на совещаниях, а иногда, не успев выйти из рабочего образа, засыпал так и дома, пугая жену.

Мальчик был скорее в бреду – в голове смешались причудливые картинки и звуки. Стол ехал прямо на него, потом внезапно изгибался, как змея, и полз наверх. «Давай-давай!» – неслось откуда-то чужим голосом. Потом вдруг голос родной, давно уже не виданной бабушки: «Иди чай пить!». Что-то сиреневое наползло на глаза, как будто сверху стекал густой тягучий ежевичный сироп с радужными разводами. Голосов становилось больше, они тараторили на непонятном языке и друг друга как будто не понимали. Потом его словно кто-то трогал. Потом послышались понятные слова в этом многоголосье: «Всё! Всё, говорю! Мёртвый, много сыпаль. Шайтан!» Потом звук потасовки, ругань непонятная. «Выноси! Надо прятать! Скинем, скинем!» Мальчик резко взмыл в воздух, голова откинулась назад, сиреневая пелена ушла, сменившись чёрной, в голове ухнуло, и он отключился.

Глава II. День первый. Аллея героев

Что-то кололось. В руки, в ноги, в шею. Кроме того, болело всё тело, будто его провернули в мясорубке. Ныло в боку, болели локти, лоб. Такое в последний раз было пару лет назад, когда он упал с качелей, раскачавшись до полурвоты.…

И он качался. Ощущал, что лежит, но при этом мерно раскачивается, как будто едет куда-то или плывёт. Глаза открывать было страшно. Рядом кто-то беспрестанно бормотал. И вокруг ещё были люди, чужие, и их было много, он это слышал и чувствовал.

Какая-то травинка попала прямо в нос, начала невыносимо щекотать. Он чихнул и открыл глаза. Раздались испуганные крики, а положение его тела вмиг изменилось – ноги ухнули вниз, раздался глухой стук.

Мальчик пытался понять, где он и что происходит. Он был в гробу. Но теперь не лежал, получается, а почти стоял – потому что люди, нёсшие гроб у ног, в испуге от его «воскрешения» отпрянули, а те, что несли часть с головой, толком ничего не поняли, но испугались тоже, руки их обмякли, но ношу удержали.

Гроб был старым и прогнившим, от него несло сыростью и землёй. Для удобства мертвеца, или, скорее, чтобы тело ребёнка хоть немного виднелось над гробом, его забили сеном. Оно, получается, и кололось.

Ребёнок с трудом поднял руку, толпа шарахнулась, начали раздаваться восторженные стоны. Жутко растрёпанная, устрашающего вида девушка грохнулась оземь. Мальчик присмотрелся – все вокруг были страшные. Очень. С перекошенными лицами, у кого один глаз был больше другого, у кого зубы торчали вперёд, у кого-то головы были неестественного размера или формы. И одеты были подобающе: в одинаковых не то робах, не то пижамах из домотканой грубой ткани светло-коричневого цвета. Сразу вспомнились фильмы про зомби и ходячих мертвецов, расхотелось вообще выбираться из этого гроба. Гроб – волне себе безопасное и удобное место.

– Ты жив? – раздался голос сверху.

Мальчишка извернулся, закинув голову назад. Над ним стоял пожилой дядька, скорее даже дед, хотя точно возраст было не определить из-за почти чёрной, загоревшей на солнце и обветренной кожи. Он выгодно отличался от своих попутчиков. У него были правильные черты лица, красивая седина и прямой нос, который особенно понравился мальчику. У папы нос был картошкой, а у этого – как в исторических книжках про испанских конкистадоров. Мальчик всегда сомневался, что у всех конкистадоров были одинаковые носы, но в книжках рисовали именно так, а он был воспитанным и с книжками спорить не привык.

Он открыл рот, но не смог произнести ни звука. Во рту, оказывается, сильно пересохло, губы отодрать друг от друга удалось с трудом.

– Ну конечно же, ты жив! Зачем я это спросил? – дед, кажется, был вполне удовлетворён беседой с самим собою. – Ты меня понимаешь?

– Да, – голос был настолько слаб, что мальчик сам его испугался.

Задние гробоносцы вежливо опустили прогнивший ящик на землю. Мальчик попытался встать. Тело ныло безумно, он приподнялся на локте. В передних рядах грохнулась ещё одна уродина.

– Дядя, – тихо позвал самый мелкий из семейства «зайцев».