Моя темная сторона

Я трогаю ворот своего облегающего пиджака. Не хочется раздеваться. В театре холодно, и в пиджаке я чувствую себя прекрасно. Но я не хочу, чтобы кто-то занял место Боба. Сверяю время и билет – я именно там, где и должна быть. Но где же Боб? Снимаю пиджак и прикрываю им соседнее кресло. Холодок разбегается по спине к плечам. Я потираю голые руки.

Снова ищу взглядом Боба, но вскоре отвлекаюсь, завороженная великолепием театра: имперский занавес красного бархата, высокие колонны, античные мраморные статуи. Я смотрю вверх: вместо потолка – открытый воздух, захватывающий дух вид ночного неба. Все еще зачарованная звездами над головой, чувствую легкую тень, упавшую на мое лицо. Я ожидаю увидеть Боба, но это Ричард, мой начальник. Он спихивает мой пиджак на пол и плюхается в кресло.

– Удивлен, что вижу тебя здесь, – говорит он.

– Ничего странного. Я так хочу увидеть этот спектакль.

– Сара, представление закончилось. Ты все пропустила.

Что? Я оглядываюсь на людей, стоящих в проходах, и вижу только затылки: все уходят.

Вторник

Сейчас половина четвертого, и у меня первый перерыв за день – полчаса перед следующим совещанием. Я приступаю к салату «Цезарь» с курицей, который ассистентка заказала мне на обед, и перезваниваю в сиэтлский офис. Жую салат, слушаю гудки в ожидании ответа и одновременно просматриваю письма, скопившиеся в почтовом ящике. Менеджер снимает трубку и просит меня помочь решить, кто из четырех тысяч наших консультантов свободен и лучше подойдет для проекта по информационным технологиям, начинающегося на следующей неделе. Я говорю с ним, параллельно отвечая на письма из Англии по поводу аттестации сотрудников, и ем.

Уже и не припомню, когда я научилась вести два совершенно разных профессиональных диалога одновременно. Я делаю это уже довольно давно и знаю, что это не самый рядовой навык даже для женщины. Я освоила также умение печатать бесшумно, чтобы человек на другом конце провода не отвлекался на звук или, того хуже, не обиделся. Справедливости ради замечу, что, пока я говорю по телефону, отвечаю только на самые простые письма, над которыми не надо особенно думать, а требуется только «да» или «нет». По ощущениям это немного похоже на раздвоение личности: Сара говорит по телефону, а ее безумное альтер эго печатает. Ну по крайней мере оба моих «я» работают в команде.

Я заместитель директора по кадрам в «Беркли консалтинг». В «Беркли» около пяти тысяч сотрудников и семьдесят офисов, расположенных в сорока странах. Мы предлагаем стратегические решения компаниям по всему миру во всех отраслях экономики – как внедрять инновации, конкурировать, управлять, развиваться, осуществлять реструктуризацию, слияние и рутинную деятельность, создавать и раскручивать торговые марки и, самое главное, как делать деньги. Большинство консультантов, разрабатывающих эти решения, имеют высшее образование и степень в области бизнеса, но среди них также много ученых, юристов, инженеров и врачей. Все они весьма умны, обладают выдающимися аналитическими способностями и превосходно находят творческие решения для сложных проблем.

Кроме того, они в большинстве своем молоды. Консультанты в «Беркли» обычно выезжают туда, где работает клиент. Сами консультанты проекта могут проживать в любой точке мира, но если клиент – фармацевтическая компания из Нью-Джерси, то консультационной команде придется жить там до завершения проекта. Так что двенадцать недель консультант из нашего лондонского офиса, приглашенный в проект из-за своего медицинского образования, будет с понедельника по четверг жить в гостинице в Ньюарке.

Такой стиль жизни подходит молодым и одиноким и, ненадолго, молодым и женатым. Но после нескольких лет и пары детей жизнь на чемоданах быстро приедается. Степень профессионального выгорания очень высока. Бедный парень из Лондона будет скучать по жене и детям. «Беркли» может предлагать ему все большие суммы, чтобы удержать, но в какой-то момент большинство людей приходят к выводу, что деньги не компенсируют напряжения, которое такая работа вызывает в семье. Тех немногих консультантов, кто продержался больше пяти лет, повышают до управляющих. Любой, кто остается в игре больше десяти лет, становится партнером и в результате очень богатым человеком. Почти все они мужчины. Разведенные.

Я пришла в «Беркли», имея за плечами работу в кадровой сфере и гарвардскую степень магистра делового администрирования – идеальное сочетание опыта и образования. Моя работа занимает много времени, семьдесят-восемьдесят часов в неделю, но мне не нужно путешествовать, как выездным консультантам. Я езжу в Европу раз в восемь недель, в Китай – раз в квартал и в Нью-Йорк – на сутки, раза два в месяц, но эти поездки полностью предсказуемы, ограничены по времени и удобны.

Моя ассистентка Джессика стучит в дверь и входит с бумажкой, на которой написано «Кофе?». Я киваю и показываю три пальца, означающие тройной эспрессо, а не три кофе. Джессика понимает мой язык жестов и уходит выполнять заказ.

Я заведую всем подбором персонала, формированием команд для приоритетных проектов, аттестацией сотрудников и развитием карьеры в «Беркли». «Беркли консалтинг» продает идеи, поэтому люди, рождающие эти идеи, являются нашими самыми ценными инвестициями и активами. Идея, которую предложит любая из наших команд сегодня, завтра легко может оказаться на первой полосе «Нью-Йорк таймс» или «Уолл-стрит джорнэл». Команды «Беркли» ведут дела некоторых самых успешных мировых компаний и даже создают такие компании. А я создаю эти команды.

Мне необходимо знать сильные и слабые стороны каждого консультанта и каждого клиента, чтобы подобрать оптимальный вариант и максимально увеличить вероятность успеха. Командам поручают решать всевозможные задачи (интернет-коммерция, глобализация, управление рисками, повседневная деятельность компании) во всех отраслях экономики (автомобильной промышленности, здравоохранении, энергетике, розничной торговле), но не всякий консультант наилучшим образом подходит для любого проекта. Я жонглирую множеством шариков: дорогих, хрупких, тяжелых, незаменимых шариков. И как раз в тот момент, когда я думаю, что их у меня в воздухе ровно столько, сколько я могу удержать, кто-нибудь из партнеров подбрасывает мне еще один. Я как клоун из Цирка дю Солей, на чье место стоит очередь: ни за что не признаюсь, что шариков у меня уже слишком много. Я одна из немногих женщин, добравшихся до такого уровня, и ни при каких обстоятельствах не желаю увидеть в глазах партнеров: «Вот и все. Она уперлась в потолок. Мы ее завалили с головой. Узнай, смогут ли Карсон или Джо взять это на себя». Так что меня нагружают все большим и большим количеством обязанностей, и я ловлю каждую с улыбкой, иной раз чуть не убиваясь, чтобы казалось, что мне все легко. Мою работу никак не назовешь простой. Говоря откровенно, она очень и очень трудная. Именно за это я ее и люблю.

Но даже при всех годах опыта и учебы, при всей моей строгой трудовой этике и способности одновременно есть, набирать текст и говорить, сложность моей работы иногда зашкаливает. Бывают дни, когда нет права на ошибку, нет времени пообедать или сходить в туалет, нет лишней минутки, чтобы выжать из себя что-нибудь еще. В такие дни я чувствую себя как воздушный шарик, надутый до предела и готовый лопнуть. А потом Ричард добавит к эвересту моей работы еще одну папку с наклейкой «Займись как можно скорее». Это еще одна изрядная доза воздуха: пуфф! Джессика пришлет мне сообщение о новом совещании, втиснутом в единственный незанятый час дня, – пуфф! Я словно становлюсь прозрачной и неприятно напряженной. Тут позвонит Эбби: у Линуса сыпь и температура, а она не может найти тайленол. Последний пуфф.

Когда я чувствую, что вот-вот лопну, закрываю дверь своего кабинета, сажусь в кресло, разворачиваюсь лицом к окну, выходящему на Бойлстон-стрит – на случай, если кто-нибудь заглянет, – и позволяю себе пять минут поплакать. Не больше. Пять минут молчаливого плача сбрасывают напряжение, и я возвращаюсь к работе. Обычно этого достаточно, чтобы перезагрузиться. Помню, как впервые позволила себе заплакать – это было на третьем месяце работы в компании. Я почувствовала слабость и стыд и, как только вытерла глаза, тут же поклялась себе, что больше никогда не буду так делать. Святая наивность! Напряжение в «Беркли», как и в любой консалтинговой фирме такого масштаба, запредельное и когда-нибудь добирается до каждого. Кто-то пьет мартини в «Лигал Си Фудз» за обедом. Кто-то курит за вращающимися дверями на Хантингтон-авеню. Я пять минут плачу на рабочем месте. Я стараюсь совершать свой слезный грех не больше двух раз в месяц.

Сейчас без десяти четыре. Я договорила по телефону и пью кофе, принесенный Джессикой. Он мне совершенно необходим. Кофеин разгоняет мою вялую кровь и обливает холодной водой сонный мозг. У меня есть десять ничем не занятых минут. Чем бы их заполнить? Смотрю на календарь:

16:00 – телефонное совещание, проект «Дженерал электрик».

16:15 – урок фортепиано у Люси.

16:30 – Чарли, футбол. ПОСЛЕДНИЙ МАТЧ.

Я всегда записываю занятия детей в календарь, чтобы, подобно авиадиспетчеру, знать, где каждый из них находится в конкретный момент. На самом деле, я и не думала идти на игру Чарли до этой самой минуты. Боб сказал, что вряд ли ему удастся еще раз отпроситься на неделе, Эбби привезет Чарли на стадион, но не сможет остаться и посмотреть матч, потому что ей уже пора будет ехать в другой конец города, чтобы забрать Люси после фортепиано. У Чарли это последний матч в сезоне. Я представляю себе: игра заканчивается и все остальные дети бегут с поля в торжествующие объятия родителей. И прямо вижу огорчение на лице Чарли, когда он поймет, что ни мама, ни папа не пришли его обнять. Этой картины я вынести не могу.

Подпитанная тройной дозой эспрессо и двойной – вины и жалости, в последний раз смотрю на часы, потом хватаю сотовый, папку с проектом «Дженерал электрик», сумку, куртку и выхожу из кабинета.

– Джессика, скажи на четырехчасовом совещании, что я буду разговаривать по сотовому.

Не вижу причин, которые могли бы помешать мне успеть все.

Я участвую в четырехчасовом совещании по сотовому уже около сорока минут, когда наконец подъезжаю к Велмонтскому спорткомплексу. Бейсбольная площадка расположена рядом с парковкой, а футбольное поле дальше. Из машины видно, что дети играют. Я уже долго рассказываю о наших восходящих звездах в экотехнологиях. Пересекаю бейсбольное поле и внезапно осознаю, что не слышу покашливаний, щелчков ручек и прочего шума зала совещаний.

– Алло?

Ответа нет. Я смотрю на телефон: нет сети. Черт! И как долго я говорю сама с собой?

Теперь я на футбольном поле, но не на совещании. А предполагается, что должна быть и тут, и там. Я проверяю телефон: сети по-прежнему нет. Плохо дело.

– О, ты все-таки здесь! – восклицает Боб.

Я думаю ровно о том же, но совсем с другими интонациями.

– Я думала, ты не сможешь приехать.

– Я улизнул. Я встретился с Эбби, когда она привезла Чарли, и сказал, что сам отвезу его домой.

– Нам необязательно быть здесь обоим.

Снова проверяю телефон – ни одной палочки сети.

– Можно позвонить с твоего?

– Здесь мертвая зона. Кому звонишь?

– Мне нужно быть на совещании. Черт, что я здесь делаю?

Он обнимает меня и прижимает к себе:

– Смотришь, как твой сын играет в футбол.

Но должна-то я сейчас подбирать команду для «Дженерал электрик»! Мои плечи начинают подниматься к ушам. Боб узнает этот сигнал растущего напряжения и пробует размять мне плечи и вернуть их на место, но я сопротивляюсь. Я не хочу расслабляться. Это не успокаивает.

– Можешь остаться? – спрашивает Боб.

В моей голове проносятся последствия пропуска второй половины совещания по «Дженерал электрик». Но, по правде говоря, что бы я ни пропустила, я его уже пропустила. Теперь можно и остаться.

– Дай я сначала проверю: вдруг удастся где-нибудь поймать сигнал.

Я бреду по периметру поля, пытаясь найти точку, где на телефоне появилась бы хоть одна палочка. Но мне не везет. Между тем матч первоклассников ужасно забавный. Это даже нельзя называть футболом. Судя по тому, что я вижу, не соблюдаются никакие позиции. Большинство детей бегает за мячом и постоянно пинает его, как будто мяч – мощный магнит, и дети не могут не притягиваться к нему, куда бы он ни покатился. Сейчас вокруг мяча собралось около десятка детей, они попадают друг другу по голеням и ступням и иногда, случайно, по мячу. Затем мяч выпинывают за пределы группки без какой-либо конкретной цели, и все бегут за ним снова.

Нескольких детей невозможно отвлечь. Одна девочка делает «колесо», другая просто сидит на земле и выдергивает траву. Чарли кружится на месте, пока не упадет. Потом, шатаясь, поднимается, падает, снова поднимается и кружится опять.

– Чарли, беги за мячом! – кричит ему Боб с трибуны.

Он кружится.

Другие родители тоже подбадривают своих детей.

– Давай, Джулия, давай!

– Вперед, Кэмерон!

– Бей!

Я пропустила важное совещание ради этого идиотизма. Я пробираюсь обратно к Бобу.

– Повезло?

– Нет.

Пошел снег, и теперь большинство детей и думать забыли о мяче и о том, зачем они здесь – теперь они ловят языком снежинки. Я не могу заставить себя смотреть на часы реже раза в минуту. Эта игра – или как ее лучше назвать? – длится целую вечность.

– Когда это кончится? – спрашиваю я Боба.

– Думаю, они будут бегать минут сорок пять. Ты потом домой?

– Мне нужно узнать, что я пропустила.

– А из дома ты этого не сможешь?

– Меня вообще не должно было здесь быть.

– Увидимся перед сном?

– Если повезет.

Мы с Бобом нечасто успеваем добраться домой вовремя, чтобы поужинать вместе с детьми. Их маленькие желудки начинают урчать часов в пять, и тогда Эбби кормит их макаронами с сыром или наггетсами. Но мы оба стараемся вернуться к половине седьмого – к совместному десерту. Дети едят мороженое или печенье, а мы с Бобом обычно балуем себя сыром, крекерами и вином – наш десерт скорее призван пробуждать аппетит перед ужином, который наступает у нас после того, как дети ложатся спать в половине восьмого.

Рефери, мальчик-старшеклассник, наконец свистит, и игра заканчивается. Чарли уходит с поля – он все еще не заметил, что мы здесь. Он такой красавчик, что я едва не пищу от восторга. Его густые и волнистые каштановые волосы всегда кажутся немного длинноватыми – как бы часто их ни подстригали. У Чарли голубые глаза, как у Боба, и самые длинные и черные ресницы, какие я только видела у мальчика. Когда-нибудь девчонки будут с ума сходить по этим глазам. Внезапно он стал одновременно и маленьким, и совсем взрослым. Достаточно взрослым, чтобы делать домашние задания, отрастить два постоянных зуба и попасть в футбольную команду. Но и совсем маленьким, потому что у него еще остались молочные зубы и дырки от выпавших, потому что он хочет играть на улице каждый день и больше интересуется кружением на месте и ловлей снежинок, чем победой в игре.

Теперь Чарли нас видит, и его глаза загораются. Его лицо становится поперек себя шире от глуповатой ухмылки Джека – Короля тыкв, и он с разгону врезается прямо нам в ноги. Я успеваю сунуть телефон в карман, так что теперь могу обнять сына обеими руками. Вот за этим я сюда и приехала.

– Отличная игра, дружище! – говорит Боб.

– Мы победили? – спрашивает Чарли.

Они проиграли: десять – три.

– Кажется, нет. Тебе понравилось? – спрашиваю я.

– Ага!

– Как насчет пиццы на ужин? – предлагает Боб.

– Да!

Мы направляемся к парковке.

– Мам, а ты едешь есть пиццу?

– Нет, милый, мне нужно вернуться на работу.

– Ладно, парень, бежим до машины. Готов? На старт! Внимание! Марш! – вопит Боб.

Они несутся через внутреннее поле бейсбольной площадки, взметывая облака пыли и грязи. Боб дает Чарли выиграть, и я слышу, как он театрально возмущается:

– Не может быть! Я тебя почти обогнал! Ты прямо Демон скорости!

Я улыбаюсь. Уже в машине проверяю телефон: три палочки и семь новых голосовых сообщений. Вздыхаю, беру себя в руки и нажимаю кнопку «Плей». Попетляв по парковке, я в результате оказываюсь прямо за Бобом и Чарли. Я бибикаю и машу им, глядя, как они поворачивают налево – к пицце и дому. А я поворачиваю направо и еду в противоположную сторону.

Глава 4

Я иду по Паблик-гарден, мимо конной статуи Вашингтона, мимо лодок-лебедей в пруду, под огромными ивами, мимо Лэка, Мэка и остальных бронзовых утят.

На мне любимые туфли от Кристиана Лубутена, черные лакированные, на десятисантиметровой шпильке, с открытым носом. Обожаю, как они стучат при ходьбе: «Цок… цок… цок… цок… цок… цок».

Я перехожу через улицу к парку Бостон-Коммон. Высокий мужчина в темном костюме движется следом. Я иду по парку мимо бейсбольных площадок и Лягушачьего пруда. Мужчина идет за мной. Я ускоряю шаг: «Цок. Цок. Цок. Цок. Цок. Цок».

Он тоже.

Быстро прохожу мимо бездомного, спящего на парковой скамейке, мимо станции метро «Парк-стрит-Ти», мимо бизнес-воротилы, говорящего по сотовому, мимо наркодилера на углу. Мужчина по-прежнему идет за мной.

Кто он такой? Чего он хочет? Не оглядывайся.

«Цок, цок, цок, цок, цок».

Вперед, мимо ювелирных магазинов и старого здания «Файленз бейсмент». Я петляю и просачиваюсь сквозь толпу покупателей и сворачиваю налево, в переулок. Улица пуста, только мужчина, преследующий меня, теперь еще ближе. Я бегу.

«ЦОК! ЦОК! ЦОК! ЦОК! ЦОК! ЦОК!»

Он тоже. Он гонится за мной.

У меня никак не получается оторваться. На стене впереди я вижу пожарную лестницу. Это выход! Я бегу к лестнице и начинаю карабкаться вверх. Преследователь лезет за мной, его шаги по металлическим ступеням эхом повторяют мои, подгоняя меня.

«ЗВЯК! ТОП! ЗВЯК! ТОП! ЗВЯК! ТОП!»

Я переставляю ноги – вверх, вверх и вверх. Легкие разрываются, ноги горят.

Не оглядывайся. Не смотри вниз. Лезь. Он прямо за тобой.

Я добираюсь до самого верха – плоская крыша пуста. Бегу к дальнему краю, больше некуда. Сердце колотится в груди. У меня нет выбора. Я поворачиваюсь к преследователю.

Никого нет. Я жду. Никто не появляется. Я осторожно возвращаюсь к пожарной лестнице.

«Цок. Цок. Цок. Цок. Цок. Цок».

Лестницы нет. Обхожу крышу по периметру – пожарная лестница исчезла. Я попалась в ловушку, я заперта на крыше этого здания.

Нужно перевести дух и подумать. Я сажусь, смотрю, как из аэропорта Логан взлетает самолет, и пытаюсь вообразить какой-нибудь другой путь вниз, кроме прыжка.

Среда

Я бостонский водитель. Ограничения скорости и «кирпичи» считаются в этом городе скорее рекомендацией, чем законом. Я петляю по городским улицам с односторонним неупорядоченным движением, огибая выбоины и наглых пешеходов-нарушителей, нутром чуя очередной объезд из-за ремонтных работ и всякий раз пролетая на желтый с удалью опытного лихача. И все это на протяжении четырех кварталов. Следующий светофор переключается на зеленый, и я тут же давлю на клаксон, однако «хонда» впереди меня с нью-гэмпширскими номерами не двигается. Как и любой уважающий себя бостонский водитель.

Поездка домой в конце дня требует гораздо больше терпения, чем утром, а терпение никогда не входило в число моих добродетелей. И утром, и вечером – пробки, но вечерняя, из города, значительно хуже. Не знаю, почему так получается. Свисток, ворота открываются – и мы все жмем на газ, как миллион муравьев, заполняющих три дорожки из сладких крошек: те, кто живет на Северном или Южном побережье, – Девяносто третье шоссе, а те, кто обитает к западу от Бостона, – Масс-Пайк. Проектировщики трассы, должно быть, не рассчитывали на такое количество жителей пригородов. А если рассчитывали, то наверняка сами они живут и работают в Вустере.

Я виляю по Масс-Пайку, стирая тормозные колодки. Клянусь, когда-нибудь наконец начну пользоваться подземкой! Я ежедневно подвергаю износу тормоза и собственное душевное здоровье по одной-единственной причине: так мне удается увидеть собственных детей до того, как они лягут спать. Большинство людей в «Беркли» не уходят раньше семи, а многие заказывают ужин и остаются после восьми. Я стараюсь уезжать в шесть, в самой гуще парада под лозунгами «Домой, домой!» Мой ранний отъезд не проходит незамеченным, особенно молодыми одинокими консультантами, и каждый вечер, выходя из кабинета, я с трудом подавляю порыв напомнить всем этим осуждающим лицам, по сколько часов я работаю вечером из дома. У меня есть свои недостатки, но я не филонщица и никогда ею не буду.

Я ухожу «рано», потому что надеюсь продраться сквозь пробки и успеть домой к половине восьмого: к десерту, ванне, чтению перед сном и укладыванию детей в постель. Но каждая минута, которую я провожу неподвижно в своей «акуре», означает, что я проведу с ними сегодня на минуту меньше. В шесть двадцать уже больше часа как стемнело, и кажется, что время совсем позднее. Начался дождь, и движение еще больше замедляется. Наверное, в этот раз я пропущу десерт, но машины все-таки ползут вперед, и я должна успеть к ванне, книжке и укладыванию.

И вдруг все останавливается. Половина седьмого. Красные тормозные фары светятся по всей непрерывной цепочке до самого горизонта. Наверное, кто-то попал в аварию. Поблизости нет съездов с трассы, так что я даже не могу выскочить из ряда и поехать обходными путями. Я выключаю радио Эн-пи-ар, на котором кто-то на что-то сетует, и прислушиваюсь, ожидая сирены скорой помощи или полиции. Ничего не слышно. Шесть тридцать семь. Никто не двигается. Я опаздываю, я в ловушке, и мое едва сдерживаемое беспокойство внезапно прорывается: «ЧЕРТ! Что там происходит?»

Я смотрю на парня в «БМВ» рядом со мной, будто он может знать ответ. Он видит меня, пожимает плечами и мотает головой, досадливо и обреченно. Он говорит по телефону. Может быть, и мне стоит – хоть проведу время с пользой. Я вытаскиваю ноутбук и начинаю читать отчеты проектной команды. Но я слишком раздражена, чтобы сделать что-нибудь толковое. Если бы я хотела поработать, то осталась бы в офисе.

Уже шесть пятьдесят три. Масс-Пайк по-прежнему парализован. Пишу Бобу эсэмэску, чтобы он знал, где я. Семь часов – время ванны. Я тру лицо и дышу на ладони. Хочется заорать, чтобы выплеснуть напряжение из тела, но я опасаюсь, что парень в «БМВ» подумает, будто я сошла с ума, и будет болтать обо мне по телефону. Так что я сдерживаюсь. Я просто хочу домой – щелкнуть каблуками своих туфель от «Коул Хаан» и оказаться дома.

Когда я подъезжаю к дому номер двадцать два по Пилгрим-лейн, уже семь восемнадцать. Четырнадцать миль за семьдесят восемь минут – победитель Бостонского марафона наголову разбил бы меня даже пешком. Именно так я себя и чувствую: разбитой. Я тянусь к козырьку над ветровым стеклом и нажимаю кнопку открывателя гаражной двери. Уже в считаных сантиметрах от въезда я вдруг осознаю, что дверь не открылась, и бью по тормозам. Я преодолела корявые улочки Бостона и забитый машинами Масс-Пайк без единой царапины, а на собственной подъездной дорожке чуть не разбила машину в хлам. Я несколько раз нажимаю дурацкую кнопку, кляня ее на чем свет стоит, и выбираюсь из машины. Пока бегу к парадной двери – по лужам, под холодным дождем, мне на ум приходит поговорка о соломинке, переломившей спину верблюда.

Я молюсь, чтобы успеть домой хотя бы к вечернему чтению и поцелуям перед сном.

Я лежу в кровати с Люси, ожидая, пока она заснет. Если я встану слишком быстро, она станет просить еще одну книжку. Я уже прочитала ей «Тэки-пингвина» и «Самый лучший дождливый день Блу». Я скажу «нет», Люси скажет «ну пожалуйста», растянув «а» на несколько секунд, чтобы показать мне, что она очень-очень вежлива, и ее просьба очень-очень важна, а я опять отвечу «нет», и после этих препирательств ей уже расхочется спать. Проще остаться, пока она не уснет.

Я обнимаю ее маленькое тело, утыкаясь носом в волосы. Она пахнет божественно – смесь шампуня «Джонсонз бэби», клубничной зубной пасты «Том из Мэна» и вафель «Нилла». Наверное, я буду горько оплакивать тот день, когда мои дети перестанут пользоваться шампунем «Джонсонз бэби». Как они тогда будут пахнуть?

Люси такая теплая, ее замедлившееся дыхание завораживает и усыпляет. Я бы с удовольствием уплыла вместе с ней, но мне до сна еще километры и километры. В этом и заключается главная хитрость: уйти после того, как она проиграла борьбу со сном, но до того, как я сама уступлю желанию закрыть глаза. Когда я уверяюсь, что Люси уже совсем спит, то выскальзываю из-под одеяла, на цыпочках обхожу разбросанные по полу игрушки и поделки (настоящее минное поле) и тихонько покидаю темную спальню, словно Джеймс Бонд.