bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
11 из 13

– Хорошо, – сердито сказал Секст. – Я встану на сторону Октавиана. Но я требую конкретных гарантий, что он замолвит за меня слово в сенате и в комициях.

– Император Цезарь сделает это. Какое свидетельство его доброй воли удовлетворит тебя?

– Как он относится к возможности породниться?

– Он будет очень рад.

– Я так понимаю, что жены у него нет?

– Нет. Все его помолвки и браки остались фиктивными. Он понимал, что дочери проституток могут сами стать проститутками.

– Надеюсь, этот брак не будет фиктивным. У моего тестя Луция Либона есть сестра, вдова, весьма уважаемая. Вы можете рассмотреть ее кандидатуру.

Выпученные глаза выкатились еще больше, словно это предложение стало приятным сюрпризом.

– Секст Помпей, император Цезарь сочтет это за честь! Кое-что я знаю о ней, и только положительное.

– Если брак состоится, я буду пропускать корабли с африканским зерном. И продавать всем агентам Октавиана мою пшеницу по тринадцать сестерциев за модий.

– Несчастливое число.

Секст усмехнулся:

– Для Октавиана – может быть, но не для меня.

– Никогда нельзя быть уверенным, – мягко заметил Меценат.


Октавиан встретился со Скрибонией, и она втайне ему понравилась, хотя те несколько человек, которые присутствовали на свадьбе, ни за что не догадались бы об этом по его серьезному виду и осторожным глазам, никогда не выдававшим чувств. Да, он был доволен. Скрибония не выглядела на тридцать три, она казалась его ровесницей, а ему скоро исполнится двадцать три года. Темно-каштановые волосы, карие глаза, гладкая кожа, чистая и молочно-белая, приятное лицо, отличная фигура. На ней не было ничего огненного и шафранового, подобающего невесте-девственнице. Она выбрала розовый цвет, несколько слоев газа поверх светло-вишневого платья. Те немногие слова, которыми они обменялись на церемонии, показали, что она не робкая, но и не болтушка, а из их последующего разговора он понял, что она начитанна, образованна и на греческом говорит лучше, чем он. Единственным качеством, которое его встревожило, стало ее чувство юмора. Сам начисто лишенный остроумия, Октавиан побаивался тех, кто обладал им, особенно женщин. Откуда ему знать, что они смеются не над ним? Но Скрибония вряд ли нашла бы смешным или забавным своего высокородного мужа, божественного сына.

– Мне жаль, что я разлучаю тебя с отцом, – сказал Октавиан.

Глаза ее заблестели.

– А мне, Цезарь, не жаль. Он старый зануда.

– Действительно? – удивился Октавиан. – Я всегда считал, что расставание с отцом – это удар для дочери.

– Этот удар я вынесла уже дважды, Цезарь, и каждый раз он был слабее. В данном случае это скорее похлопывание, чем удар. Кроме того, я никогда не думала, что мой третий муж будет красивым молодым человеком. – Она хихикнула. – Лучшее, на что я надеялась, – это на восьмидесятилетнего бойкого старичка.

– О-о! – Вот все, что ему удалось произнести.

– Я слышала, что твой зять Гай Марцелл-младший умер, – сказала она, сжалившись над ним. – Когда лучше выразить соболезнование твоей сестре?

– Октавия сожалеет, что не смогла быть на нашей свадьбе, но она очень горюет. Даже слишком. На мой взгляд, эмоциональная несдержанность не совсем прилична.

– О, это не так, – мягко возразила Скрибония.

К этому моменту она лучше узнала его, и открывшееся ее тревожило. Почему-то она представляла себе Цезаря кем-то вроде Секста Помпея – дерзким, высокомерным, дурно пахнущим самцом. А вместо этого перед ней предстал хладнокровный почтенный консуляр, да к тому же красивый, и она подозревала, что эта красота не будет давать ей покоя. Взгляд его светящихся серебристых глаз завораживал, но в них не было желания. Для него это тоже был третий брак, и, если судить по тому, что прежних двух жен он отослал обратно их матерям нетронутыми, это были политические браки, заключенные по необходимости, и жены как бы «находились на хранении», чтобы возвратить их в том же виде, в каком они были получены. По поводу их свадьбы отец Скрибонии заключил пари с Секстом Помпеем: Секст утверждал, что Октавиан не пойдет на этот шаг, а Либон считал, что Октавиан женится ради народа Италии. Так что, если брак не будет фиктивным да еще появится тому доказательство, Либон получит кругленькую сумму. Новость о пари вызвала у нее дикий хохот, но она уже достаточно знала Октавиана, чтобы не решиться рассказать ему об этом. Странно. Его дядя божественный Юлий посмеялся бы с ней вместе. Но в племяннике не было ни искры юмора.

– Ты можешь посетить Октавию в любое время, – сказал он ей. – Но будь готова к слезам и детям.

Вот и все фразы, которыми они обменялись, прежде чем новые служанки положили ее в мужнюю постель.

Дом был очень большой и отделанный мрамором великолепной расцветки, но его новый хозяин не позаботился обставить комнаты надлежащим образом или повесить картины на стенах в местах, явно предназначенных для них. Кровать оказалась очень маленькой для столь огромной спальни. Скрибония не знала, что Гортензий ненавидел комнатушки, в которых спали римляне, поэтому сделал свою спальню по размеру равной кабинету в римском доме.

– Завтра твои слуги устроят тебя в твоих покоях, – сказал он, ложась в полной темноте.

На пороге он задул свечу. Это стало первым свидетельством его врожденной стеснительности, от которой ей будет трудно его избавить. Уже разделив супружеское ложе с двумя другими мужчинами, она ожидала нетерпеливого бормотания, тычков, щипков – приемов, видимо имевших целью возбудить в ней желание, в чем ни один из мужей не преуспел.

Но ничего подобного Цезарь не делал (она не должна, не должна, не должна забывать называть его Цезарем!). Кровать была слишком узкой, и Скрибония не могла не чувствовать его обнаженное тело рядом, но он не пытался ее ласкать. Внезапно он забрался на нее, коленями раздвинул ей ноги и вошел в ее прискорбно сухую вагину – настолько она была не готова к этому. Но его это не смутило, он усердно задвигался, молча испытал оргазм, потом вынул пенис, встал с кровати и, пробормотав, что он должен вымыться, ушел. Да так и не вернулся. Скрибония осталась лежать, ничего не понимая, потом позвала служанку и велела зажечь свет.

Он сидел в кабинете за видавшим виды столом, заваленным свитками, с листами бумаги под правой рукой, в которой он держал простое, ничем не украшенное тростниковое перо. Перо ее отца Либона было вставлено в золотой корпус с жемчужиной на конце. Но Октавиана-Цезаря, ясное дело, не интересовали такие вещи.

– Муж мой, ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Скрибония.

Он поднял голову при появлении еще одного источника света и на этот раз встретил ее самой очаровательной улыбкой, какую она когда-либо видела.

– Да, – ответил он.

– Я разочаровала тебя? – спросила она.

– Совсем нет. Ты была очень мила.

– Ты часто так делаешь?

– Делаю что?

– Гм, работаешь, вместо того чтобы спать.

– Все время. Я люблю покой и тишину.

– А я тебе помешала. Извини. Я больше не буду.

Он опустил голову:

– Спокойной ночи, Скрибония.


Только спустя несколько часов он снова поднял голову, вспомнив ту краткую беседу. И подумал с огромным облегчением, что новая жена ему нравится. Она чувствовала границы, и, если она забеременеет, союз с Секстом Помпеем состоится.


Октавия оказалась совсем не такой, какой Скрибония ожидала ее увидеть, когда отправилась выразить соболезнование. К ее удивлению, она нашла свою новую золовку улыбчивой и веселой. Удивление отразилось в ее глазах, ибо Октавия засмеялась, усаживая гостью в удобное кресло.

– Маленький Гай сказал тебе, что я сама не своя от горя.

– Маленький Гай?

– Цезарь. Я не могу избавиться от привычки называть его маленьким Гаем, потому что помню его таким – милым маленьким мальчиком, который везде топал за мной и постоянно надоедал.

– Ты очень любишь его.

– До безумия. Но теперь он стал таким великим и важным, что «старшая сестра» и «маленький Гай» говорить стало неудобно. Ты кажешься умной женщиной, поэтому я верю, что ты не передашь ему мои слова.

– Я немая и слепая. А еще глухая.

– Жаль, что у него не было настоящего детства. Астма так мучила его, что он не мог общаться с другими мальчиками или обучаться военному делу на Марсовом поле.

Скрибония была озадачена.

– Астма? А что это такое?

– Он дышит со свистом, пока не почернеет лицом. Иногда он почти умирает. О, как страшно это видеть! – Октавия будто снова пережила этот ужас. – Хуже всего, когда в воздухе пыль или когда он находится около лошадей либо возле измельченной соломы. Поэтому Марк Антоний смог сказать, что маленький Гай спрятался в болотах у Филипп и не внес вклада в победу. Правда в том, что была ужасная засуха. А на поле сражения стояло сплошное облако пыли и росла сухая трава – верная смерть для него. Единственное место, где маленький Гай мог найти спасение, – это болота между равниной и морем. Для него слышать, что он избегал сражения, – большее горе, чем для меня потеря Марцелла. Мне нелегко говорить это, поверь мне.

– Но люди поняли бы, если бы знали! – воскликнула Скрибония. – Я тоже слышала об этом и думала, что это правда. Разве Цезарь не мог опубликовать памфлет или как-то еще довести это до сведения народа?

– Ему не позволяет гордость. К тому же это было бы неразумно. Люди не хотят иметь старших магистратов, которым грозит ранняя смерть. Кроме того, Антоний первый распустил этот слух, – печально объяснила Октавия. – Он неплохой человек, но у него отменное здоровье, и он не терпит болезненных и слабых. Для Антония астма – это притворство, предлог оправдать трусость. Мы все родственники, но все мы разные, а маленький Гай очень отличается от других. Он постоянно в напряжении. И астма – следствие этого, как сказал египетский врач, который лечил божественного Юлия.

Скрибония вздрогнула:

– Что мне делать, если случится приступ?

– Возможно, этого больше и не будет, – сказала Октавия, сразу поняв, что ее новая невестка влюбилась в маленького Гая. Она не могла этого предотвратить, но это обязательно приведет к горькому разочарованию. Скрибония была приятной женщиной, но неспособной увлечь ни маленького Гая, ни императора Цезаря. – В Риме он обычно дышит нормально, если нет засухи. Этот год спокойный. Я не волнуюсь о нем, пока он здесь, и ты тоже не должна волноваться. Он знает, что делать, если ему станет плохо, и при нем всегда Агриппа.

– Это тот суровый молодой человек, который стоял рядом с ним на нашей свадьбе?

– Да. Они совсем не похожи, – произнесла Октавия с видом человека, разгадавшего головоломку. – Между ними нет соперничества. Агриппа словно заполнил пустоты в маленьком Гае. Иногда, когда дети особенно непослушны, я жалею, что не могу раздвоиться. Но маленькому Гаю это удается. У него есть Марк Агриппа. Это его вторая половина.

Прежде чем покинуть дом Октавии, Скрибония увидела детей, за которыми Октавия присматривала, как за родными, и узнала, что в следующий раз она познакомится с Атией, своей свекровью. Скрибония узнавала все больше секретов этой необычной семьи. Как мог Цезарь делать вид, что его мать умерла? Сколь же велики его гордость и высокомерие, если он не сумел извинить вполне понятную оплошность безупречной в других отношениях женщины? По мнению Октавиана, мать императора Цезаря, божественного сына, не могла иметь недостатков. Это ясно свидетельствовало о том, чего он ждет от своей жены. Бедные Сервилия Ватия и Клодия, обе девственницы, но их матери оказались небезупречны, как и его мать. Он предпочел бы, чтобы Атия умерла, чем служила живым доказательством его позора.

Идя домой в сопровождении двух огромных, сильных охранников-германцев, она все представляла себе его лицо. Сможет ли она сделать так, чтобы он полюбил ее? О, если бы это удалось! «Завтра, – решила она, – я принесу жертву Юноне Соспите, чтобы забеременеть, и Венере Эруцине, чтобы я понравилась ему в постели, и Благой Богине, чтобы между нами была сексуальная гармония, и Вейовису на случай, если меня ждет разочарование. И еще богине надежды Спес».

7


Октавиан был в Риме, когда из Брундизия пришло письмо с сообщением, что Марк Антоний с двумя легионами попытался войти в городскую гавань, но его не пустили. Цепь была поднята, на бастионах стояли люди. Жителей Брундизия не интересовало, каким статусом обладает это чудовище Антоний и приказывал ли сенат впустить его. Пусть он войдет в Италию в любом другом месте, какое ему нравится, но не через Брундизий. Поскольку, помимо Брундизия, единственным портом в этом регионе, способным разместить два легиона, оказался Тарент по другую сторону «каблука», расстроенный и разгневанный Антоний вынужден был высадить своих людей в значительно меньших портах вокруг Брундизия, таким образом рассеяв их.

– Наверное, он отправился в Анкону, – сказал Октавиан Агриппе. – Там он мог бы соединиться с Поллионом и Вентидием и сразу двинуться на Рим.

– Если бы он был уверен в Поллионе, то так и сделал бы, – ответил Агриппа, – но он не уверен.

– Значит, ты считаешь, что письмо Планка – свидетельство сомнений и недовольства? – помахал листком бумаги Октавиан.

– Да, я так считаю.

– Я тоже, – усмехнулся Октавиан. – Планк сейчас в затруднении: он предпочитает Антония, но хочет сохранить шанс в случае необходимости переметнуться на нашу сторону.

– У тебя вокруг Брундизия столько легионов, что Антоний не сможет снова собрать своих людей, пока не прибудет Поллион, а мои шпионы говорят, что этого не произойдет по крайней мере еще нундину.

– Нам как раз хватит времени дойти до Брундизия, Агриппа. Наши легионы размещены по ту сторону Минуциевой дороги?

– Размещены идеально. Если Поллион захочет избежать сражения, он пойдет к Беневенту и по Аппиевой дороге.

Октавиан положил перо в держатель, собрал бумаги – переписку с правительственными органами и частными лицами, проекты законов и подробные карты Италии – в аккуратную стопку и поднялся.

– Тогда отправляемся в Брундизий, – сказал он. – Надеюсь, Меценат и мой Нерва готовы? А как насчет того, который сохраняет нейтралитет?

– Если бы ты не похоронил себя под грудой бумаг, Цезарь, ты знал бы, – сказал Агриппа тоном, каким только он мог говорить с Октавианом. – Они готовы уже несколько дней. И Меценат уговорил нейтрального Нерву поехать с нами.

– Отлично!

– Почему он так важен, Цезарь?

– Ну, после того как один брат выбрал Антония, а другой – меня, его нейтралитет стал единственным способом сохранить фракцию Кокцея, если Антоний и я столкнемся. Нерва Антония умер в Сирии, и это лишило Антония сторонника. Образовалась вакансия, и Луцию Нерве пришлось попотеть в раздумьях, имеет ли он право занять ее. В конце концов он сказал «нет», хотя и меня не выбрал. – Октавиан ухмыльнулся. – Имея властную жену, он привязан к Риму, поэтому сохраняет нейтралитет.

– Все это я знаю, но напрашивается вопрос.

– Ты получишь ответ, если моя схема сработает.


Вскочить с удобного афинского ложа Марка Антония заставило письмо Октавиана.


Дорогой мой Антоний, с большим сожалением передаю тебе новость, только что полученную мной из Дальней Испании. Твой брат Луций умер в Кордубе, недолго пробыв наместником. Судя по многим сообщениям, которые я читал, он просто умер на месте. Его кончина была безболезненной, и ей не предшествовала продолжительная болезнь. Врачи говорят, что смерть наступила в результате кровоизлияния в мозг. Его кремировали в Кордубе, а прах был прислан мне вместе с документами, которые полностью удовлетворили меня во всех отношениях. Прах и бумаги будут у меня до твоего приезда. Пожалуйста, прими мои искренние соболезнования.


Письмо было запечатано кольцом божественного Юлия с изображением сфинкса.

Конечно, Антоний не поверил ни единому слову, кроме того факта, что Луций умер. В тот же день он отправился в Патры. На запад Македонии полетели приказы немедленно погрузить на корабли два легиона, находившихся в Аполлонии. Другие восемь легионов должны быть готовы к отправке в Брундизий по его приказу.

Невыносимо, что Октавиан первый узнал о смерти Луция! И почему до этого письма он ничего не слышал о кончине брата? Антоний читал это послание, как брошенный ему вызов: прах твоего брата в Риме – приди и возьми его, если посмеешь! Посмеет ли он? Он клянется Юпитером Всеблагим Всесильным и всеми богами, что посмеет!

Письмо от Планка Октавиану, содержащее столь важные сведения, было спешно отправлено из Патр, где разъяренный Антоний вынужден был ждать подтверждения, что его два легиона в пути. Письмо ушло (если бы Антоний знал о его содержании, оно не было бы отправлено) вместе с коротким приказом Поллиону привести его легионы по Адриатической дороге. В настоящий момент они находились в прибрежном городе Фан-Фортуна, откуда Поллион мог двинуться на Рим по Фламиниевой дороге или, придерживаясь берега, дойти до Брундизия. Испуганный Планк уговорил Антония взять его на корабль, полагая, что у него больше шансов ускользнуть от Октавиана на италийской земле. Теперь он очень жалел, что послал то письмо: разве можно быть уверенным, что Октавиан не передаст его содержания Антонию?

Чувство вины сделало Планка раздражительным, беспокойным компаньоном во время плавания, поэтому, когда посреди Адриатического моря показался флот Гнея Домиция Агенобарба, Планк запачкал свою набедренную повязку и почти потерял сознание.

– Антоний, мы погибли! – простонал он.

– От руки Агенобарба? Никогда! – ответил Антоний, раздув ноздри. – Планк, мне кажется, ты обделался!

Планк убежал, оставив Антония ждать прибытия лодки, которая направлялась к его кораблю. Его собственный штандарт продолжал развеваться на мачте, но Агенобарб свой штандарт опустил.

Маленький и толстый, смуглый и лысый, Агенобарб поднялся по веревочной лестнице и направился к Антонию с улыбкой от уха до уха.

– Наконец-то! – крикнул он, обнимая Антония. – Ты идешь на это маленькое насекомое по имени Октавиан, не правда ли? Пожалуйста, скажи, что это так!

– Это так, – ответил Антоний. – Пусть он подавится своим дерьмом! Планк только что обделался при виде твоих кораблей, а я считаю его смелее Октавиана. Ты знаешь, что сделал Октавиан, Агенобарб? Он убил Луция в Дальней Испании, а потом нагло сообщил мне в письме, что прах Луция у него! Он намекает, что мне слабо забрать у него прах! Он что, сумасшедший?

– Я до конца твой человек, – хрипло проговорил Агенобарб. – Мой флот – твой.

– Хорошо, – сказал Антоний, высвобождаясь из крепких объятий. – Мне может понадобиться большой военный корабль с могучим бронзовым тараном, чтобы разорвать цепь у входа в гавань Брундизия.

Но даже огромный корабль с носом в двадцать талантов бронзы не смог бы разорвать цепь, натянутую через вход в гавань; впрочем, у Агенобарба не было и вполовину меньшего корабля. Цепь была закреплена на двух цементных столбах, усиленных железными стержнями, и каждое бронзовое звено имело толщину шесть дюймов. Антоний и Агенобарб никогда не видели ни столь исполинского барьера, ни населения, так ликующего при виде их напрасных попыток разорвать цепь. Пока женщины и дети радостно кричали и смеялись над тщетными попытками Антония, мужское население Брундизия обрушило на боевую квинквирему Агенобарба убийственный град пик и стрел, который в конце концов заставил их отойти в море.

– Я не могу ее разорвать! – крикнул в ярости Агенобарб, плача от бессилия. – Но когда я это сделаю, им достанется! И откуда она взялась? Старая цепь была раз в десять слабее!

– Ее поставил этот апулийский крестьянин Агриппа, – смог пояснить Планк, от которого, конечно, уже не пахло дерьмом. – Когда я уезжал, чтобы найти убежище у тебя, Антоний, жители Брундизия с радостью объяснили мне ее происхождение. Агриппа укрепил этот порт лучше, чем был укреплен Илион, даже со стороны суши.

– Но умрут они мучительной смертью, – прорычал Антоний. – Я всажу магистратам города колья в задницу и буду задвигать их со скоростью одного дюйма в день.

– О-о-о! – воскликнул Планк и передернулся, представив картину. – Что мы будем делать?

– Подождем войска и высадим их там, где сможем, севернее и южнее, – ответил Антоний. – Когда прибудет Поллион – что-то он не торопится! – мы уничтожим этот город со стороны суши, есть там укрепления Агриппы или нет. Думаю, после осады. Они знают, что милости от меня ждать не приходится, и будут сопротивляться до конца.


Итак, Антоний отплыл к острову недалеко от входа в гавань Брундизия и там стал ждать Поллиона, пытаясь узнать, что случилось с Вентидием, почему-то молчавшим.

Секстилий закончился, прошли и сентябрьские ноны, но погода была еще достаточно жаркая, чтобы сделать жизнь на острове невыносимой. Антоний ходил взад-вперед; Планк наблюдал за ним. Антоний рычал; Планк размышлял. Антония не покидала мысль о Луции Антонии; Планк тоже постоянно думал об одном человеке – о Марке Антонии. Планк заметил в Антонии новые черты, и ему не понравилось то, что он увидел. Замечательная, прекрасная Фульвия то и дело мелькала в его мыслях – такая храбрая и неудержимая, такая… такая интересная. Как мог Антоний бить женщину, тем более жену? Внучку Гая Гракха!

«Он как ребенок при матери, – думал Планк, смахивая слезы. – Он должен быть на Востоке, драться с парфянами – вот его обязанность. А вместо этого он здесь, на италийской земле, словно боится покинуть ее. Это Октавиан терзает его или ощущение ненадежности? Верит ли он в глубине души, что сможет завоевать лавры? О, он храбр, но руководство армиями требует не храбрости. Здесь скорее нужны ум, искусство, талант. Божественный Юлий был гением в этом деле. Антоний – родственник божественного Юлия. Но для Антония, я подозреваю, это скорее бремя, чем радость. И он так боится проиграть, что, подобно Помпею Магну, не двинется с места, пока у него не будет численного перевеса. А у него есть этот перевес здесь, в Италии, с легионами Поллиона, Вентидия и своими собственными по ту сторону небольшого моря. Достаточно, чтобы сокрушить Октавиана даже теперь, когда у Октавиана появились одиннадцать легионов Калена из Дальней Галлии. Я думаю, они все еще в Дальней Галлии под командованием Сальвидиена, который регулярно пишет Антонию, пытаясь прощупать почву. Но об этом я Октавиану не сообщил.

Антоний боится в Октавиане того, чем божественный Юлий обладал в избытке. О, вовсе не умения командовать армией! Он боится безграничной смелости, той смелости, которую сам стал терять. Да, его страх поражения растет, в то время как Октавиан обретает уверенность, начинает делать рискованные ставки. Антоний проигрывает Октавиану, и еще больше иноземным врагам, таким как парфяне. Начнет ли он когда-нибудь эту войну? Он ссылается на то, что ему не хватает денег, а может, не хватает еще и желания вести войну, которую он должен начать? Если он не будет воевать, то потеряет доверие Рима и римлян, и ему это тоже известно. Поэтому Октавиан – это повод помедлить на Западе. Если он уберет Октавиана с арены, у него будет столько легионов, что он сможет победить врага численностью в четверть миллиона. Но божественный Юлий разбивал триста тысяч, имея всего шестьдесят тысяч солдат. Потому что Юлий был гением. Антоний хочет стать хозяином мира и Первым человеком в Риме, но не знает, как приняться за это.

Он ходит туда-сюда, туда-сюда. Он неуверен. Решения туманны, и он неуверен. Не может он и пуститься в один из своих знаменитых „неподражаемых загулов“ (что за шутка – назвать своих дружков в Александрии Союзом неподражаемых!). Сейчас он не в том положении. Поняли ли его товарищи, как понял я, что пьянки Антония – это просто демонстрация его внутренней слабости?

Да, – заключил Планк, – пора переметнуться. Но можно ли сделать это сейчас? Я сомневаюсь в этом так же, как сомневаюсь в Антонии. Как и в нем, во мне нет твердости».


Октавиан понимал все это даже лучше Планка, но он не был уверен, как выпадут кости теперь, когда Антоний стоит у Брундизия. Он все поставил на легионеров. Их представители пришли сказать ему, что они не будут драться с войсками Антония, принадлежат ли они самому Антонию, Поллиону или Вентидию. Услышав это, Октавиан почувствовал огромное облегчение. Даже слабость какая-то появилась во всем теле. Осталось только узнать, будут ли солдаты Антония драться за него.

Два рыночных интервала спустя он получил ответ. Солдаты под командованием Поллиона и Вентидия отказались драться со своими братьями по оружию.

Он сел писать письмо Антонию.


Дорогой мой Антоний, мы в тупике. Мои легионы отказываются сражаться с твоими, а твои – с моими. Они говорят, что принадлежат Риму, а не какому-нибудь одному человеку, пусть даже и триумвиру. Дни огромных премий, говорят они, прошли. Я согласен с ними. После Филипп я понял, что мы больше не можем выяснять наши разногласия, идя войной друг на друга. Мы можем иметь imperium maius, но для осуществления этих полномочий у нас должны быть солдаты, которые хотят сражаться. А их у нас нет.

На страницу:
11 из 13