Tempus

Проснулся он от того, что кто-то пихнул его ботинком в плечо, и тут же вскочил, словно ужаленный.

– Я заснул! – в ужасе воскликнул он, но тут же увидел, что толкнул его никто иной, как мистер Зонко.

– М-да, – подтвердил тот. Он выглядел недовольным, но видимо, настроение у него было хорошее, поэтому он махнул рукой, отпуская того подогнать коляску. Мэтью понял, что легко отделался, и решил не искушать судьбу дважды. Он пролетел мимо миссис Спелл, которая стояла чуть поодаль, глядя на водную гладь.

– Хорошо, что мы тебя сразу заметили, – сказал Зонко, когда они все сели в фаэтон и направились к чайному магазину, где они планировали выпить по чашке чая с пирожными, а затем отправиться ужинать.

– Извините, сэр, – повинился Мэтью. – Я совершенно не планировал засыпать.

Зонко открыл рот, явно собираясь сказать: «Еще бы ты планировал!» Но вовремя закрыл рот обратно – сегодня он был в компании дамы и не хотел терять лицо, собачась с прислугой. Эта прислуга и так позволяла себе спать в парке, какой позор! Мэтью в свою очередь с каким-то весельем подумал, что миссис Спелл решительно все равно – ее собственные слуги уж точно могли побороться за звание самых грубых и неотесанных во всем Лондоне.

Поэтому, несмотря на свои слова, он совершенно не чувствовал за собой никакой вины. Иногда ему, жителю XXI века, хотелось, чтобы Зонко поменялся с ним на день местами и сам торчал в коляске целый день без телефона, музыки и других развлечений, способных скрасить время, пока хозяин развлекается и свободен в своих перемещениях. В общем-то было совершенно неудивительно, почему все кучера столько пили и курили, а также имели страсть к картам – заниматься все равно было совершенно нечем. Но он быстро прогонял подобные мысли – мистер Зонко и так был слишком добрым хозяином, который ни разу не лишил его зарплаты и никогда не злился на него по-настоящему, а ведь поводов у него было много!

Они подъехали к небольшой уютной чайной в центре города. Это было прелестное заведение, созданное для того, чтобы дамы могли перемыть всем своим соседям косточки за чашечкой чая вдали от мужниных ушей. Мэтью эти заведения ненавидел – стоило ему увидеть выставленные на витрине пирожные, как перед глазами невольно вставало неприятное воспоминание из юности.

Тогда он ушел довольно далеко от дома Никсонов и попал в район получше, где был подобный чайный дом. Он, голодный и одетый в рванье мальчишка 14 лет, крепко сжимал в руках украденный кошелек и застыл перед витриной, глядя на прекрасные пирожные за стеклом и невольно сглатывая слюну. Ему до смерти хотелось зайти и купить одно такое и съесть его без того, чтобы с кем-то делиться или испытывать угрызения совести. Он почти чувствовал вкус крема из взбитых сливок и вишенки на вершине пирожного. Но кошелек, который он только то срезал у какой-то женщины, чьи руки были заняты коробками с покупками, был почти пуст, а значит он не мог потратить ничего на себя, поскольку холодало, а мистер Никсон снова запил, и у них дома не было ни дров, ни еды, да и этот пьяница снова будет орать на него, что он принес домой мало денег.

Пока он разглядывал пирожные, из чайной вышла продавщица в переднике, которая уперла руки в бока и с презрением уставилась на бродяжку сверху вниз.

– Проваливай отсюда, – грубо сказала она, – ты распугиваешь покупательниц.

– Я просто смотрел, – с обидой огрызнулся мальчик, – я и так собирался уходить.

Тогда он еще не был таким толстокожим, как сейчас, и его, нежного ребенка из XXI века, задевала подобная грубость от незнакомых взрослых. Но это был Лондон, полный оборванцев, с которыми никто не церемонился.

– Вот и катись! – посоветовала ему женщина, заходя обратно. Она придержала дверь, кинув на него еще один презрительный взгляд, и только когда он поплелся прочь, она захлопнула дверь.

С тех пор он не подходил к витринам чайных. И, конечно, никогда в них не был и не пробовал эти пирожные. Мэтью очнулся от воспоминаний и с грустью посмотрел на витрину – за ней была жизнь, доступная тем, кто никогда не работал и не имел для этого нужды. Эти женщины с тонкими пальцами изящно поднимали к губам чашки с чаем и смеялись, и витрина неожиданно показалась Мэтью непреодолимой преградой сословного разделения. А ведь всего сто лет спустя эти самые женщины, закатав рукава, будут трудиться в офисах и на заводах и требовать одинаковых прав с мужчинами. Но этих – этих никакие права не заботили, гораздо больше их умы занимали шляпки и сплетни.

– Мистер Смит? – неожиданно спросили его, потянув за рукав и вытянув его из омута мыслей. Он посмотрел вниз и увидел девочку, которая разносила заказы из чайной. В руках у нее была маленькая коробочка, которую она протянула молодому человеку, когда он утвердительно кивнул. – Вам просили передать, – она ткнула маленьким пальцем в стекло, за которым он увидел мистера Зонко и миссис Спелл. Вдова махнула рукой, полные губы под вуалью растянулись в улыбке, а потом она вновь повернулась к Зонко, словно ничего и не произошло. Ошарашенный Мэтью подрагивающими руками открыл коробочку – внутри на бумажной подставочке лежало прекрасное пирожное со взбитыми сливками и словно бы той же самой вишенкой, на которую он смотрел столько лет назад. Совершенно ошеломленный, он вновь уставился на витрину, но миссис Спелл больше не обращала на него внимания. Словно величайшее сокровище он аккуратно приподнял пирожное за бумажную салфетку и надкусил.

По правде сказать, пирожное было довольно средним на вкус – слишком сладким, и вишенка давно усохла (все-таки не сезон для вишни), а крем в итоге оказался весь у него на руках, но он почувствовал себя таким счастливым, каким не был уже давно, а потому не замечал ничего вокруг – ни шума улицы, ни вони от Темзы, ни свинцового низкого неба, – пока не облизал все пальцы, сидя высоко на колках фаэтона. Этот жест миссис Спелл был словно пальмовая ветвь мира, протянутая ему, и не мог не смягчить его сердце.

***

Они возвратились в особняк Зонко относительно рано – сумерки только опускались на Лондон, скрывая дневную грязь и прибивая к земле смрад улиц. Зонко хотел переодеться и ехать на прием к какой-то леди (их в Лондоне было столько, что даже имей кучер желание, он бы не смог запомнить), а по пути, конечно, забрать миссис Спелл.

Когда они подъехали к дому, Мэтью чувствовал себя так, словно это он тянул экипаж весь день, а не Искорка. Лошадь же проявляла изрядную меланхоличность, терпеливо дожидаясь, пока ее подведут к кормушке. Кучер поручил ее заботам мистера Страута, который мрачно посмотрел на него исподлобья, но промолчал – очевидно, он все еще мучился стыдом из-за произошедшего с Лиззи. Мэтью же, помчавшись на кухню что-нибудь перехватить перед приемом, напротив, только столкнувшись в коридоре с Эммой, вспомнил, что произошло вчера. С момента, как он увидел брошь на груди Спелл, ему казалось, что все, что было до этого, случилось так давно, поэтому он недоуменно застыл, когда девушка спросила:

– Ты помирился с Лиззи? – она, кажется, несла воду для мистера Зонко и застыла одной ногой на лестнице, а второй еще в коридоре.

– Н-нет, – после паузы сказал Мэтью. Разве они ссорились? Однако спустя пару мгновений он вспомнил: предложение, точно…

– Зонко будет еще полчаса собираться, Лиззи еще не поела, так что можешь присоединиться к ней на кухне. Когда я ей передала твои извинения, она даже почти улыбнулась! – девушка подмигнула ему, словно она придумала очень удачный выход из затруднительного положения. Мэтью почувствовал небольшое раздражение, но быстро осадил себя – Эмма хотела ему только добра. Откуда ей было знать, что между ними не простые разногласия, а что-то… странное происходило, что даже Мэтью не вполне понимал.

– Спасибо, – поблагодарил он служанку, направляясь на кухню. Честно говоря, он совершенно не был настроен на какой-либо разговор с Лиззи, поскольку сейчас все его мысли занимала брошь и то, как аккуратно узнать, откуда вдова ее взяла. Нужно было все тщательно продумать, потому что второго шанса у него может не быть, а ведь даже этого шанса он ждал 8 лет.

Лиззи сидела за столом в одиночестве, а на кухне что-то напевала себе под нос миссис Пирс.

Распорядок дня и обязанности прислуги в особняке Зонко были странными – не такими, как у других «нормальных» людей, впрочем, всех его обитателей это устраивало как нельзя лучше. Начать хотя бы с того, что у них не было камердинера – Зонко предпочитал умываться, одеваться и совершать все свои мужские дела самостоятельно без помощи слуг. Дворецкий мистер Колсби отвечал и за слуг, и за остальное хозяйство, взяв на себя функции и экономки, и дворецкого (Мэтью не исключал, что именно поэтому складка между его бровями была такой глубокой). На кухне безраздельно главенствовала миссис Пирс – бездетная вдова, она посвящала все свое время стряпне, хотя готовить ей много и не приходилось – в особняке редко бывали гости, потому что хозяина было вечно не застать. Еще в штате работали две служанки, которые читателю уже знакомы, но большая часть их обязанностей сводилась к попытке не дать дому погрязнуть в пыли и грязи и мелкой помощи мистеру Зонко с бумагами, водой и прочими просьбами, а также покупке продуктов и другим вещам по хозяйству. Словом, работа была «пыльная», но не такая трудная. Самым странным в Зонко было то, что имея всего одну лошадь, он держал и конюха, и кучера. Иметь свой выезд было очень дорого, а уж иметь при этом еще и конюха… Это показалось Мэтью невероятным еще когда он впервые нанимался на должность – наличие в доме вечно пьяного, угрюмого мистера Страута было попросту ненужным, но он настолько прочно сросся с особняком, что никакие его промахи и пьянство не позволяли Зонко рассчитать его. Очевидно же, что умей он управляться с коляской, услуги Мэтью Зонко бы не понадобились. Но кучер никогда не видел, чтобы Страут держал в руках поводья. Потому присутствие Страута оставалось неразгаданной загадкой, и Мэтью, выросший на триллерах и детективах, иногда представлял, что тот является тайным кузеном или внебрачным сыном отца Зонко, а потому его невозможно уволить…

Словом, в особняке Зонко у всех всегда были свои дела и небольшие тайны, но по сравнению с другими крупными домами, прислуги у молодого джентльмена было крайне мало, а его собственные привычки людям со стороны показались бы странными.

– Миссис Пирс, умоляю, скажите, что с обеда что-то осталось, ведь мне придется пережить сегодня еще прием у леди как-ее-там, – с горестным вздохом Мэтью опустился на стул напротив Лиззи, которая пила чай.

– Сколько раз ты сегодня ел? – не поверила в его страдания миссис Пирс. Он тут же состроил страдальческую мину.

– Всего лишь два, и один раз пил чай. У меня уже желудок прилип к позвоночнику, я чувствую такой упадок сил… К тому же, у меня растущий организм!

– Действительно, маловато для пяти вечера, – хмыкнула кухарка, оглядывая этого изголодавшегося, который демонстративно улегся на стол, изображая голодную смерть.

– Подогрею тебе супа, – сказала она, открывая крышку кастрюли.

– Вы святая, миссис Пирс! Я готов тут же на вас жениться, – простонал Мэтью, лежа животом на столе и поглядывая на Лиззи. На ту его спектакль не подействовал никак, но он явственно увидел, как дернулся кончик ее губ, пытаясь не изогнуться в улыбке.

– Прямо тут же? – в притворном восторге всплеснула руками кухарка.

– Ну, сегодня уже поздновато, так что вряд ли получится… – Мэтью почесал подбородок в задумчивости, лукаво глядя на Лиззи. Та отвернулась, сдерживая смех. – Но завтра первым же делом! Если только сегодня на приеме я не умру от голода…

– Я так и знала, что ты только языком горазд чесать, – миссис Пирс, улыбаясь, поставила перед ним тарелку супа. – Советую тебе орудовать ложкой побыстрее, потому что Зонко уже как десять минут назад потребовал воду и наверняка уже готов выезжать.

– Он, может быть, и быстро соберется, но вот миссис Спелл, как даме, понадобится времени побольше, – беспечно ответил Мэтью, зачерпывая ложкой щи и отправляя их в рот. – Уж я сегодня насмотрелся, как они воркуют. Сдается мне, в середине лета будем гулять на свадьбе.

– Вот же сплетник нашелся, похуже Эммы, – наконец подала голос Лиззи, чинно отпивая из своей чашки (юноше, правда, казалось, что чай там давно закончился, и она лишь притворяется, чтобы иметь повод посидеть на кухне подольше).

– Это у меня от голода мозги затуманились, – заверил ее Мэтью, уплетая суп. – Великолепно, миссис Пирс! Просто великолепно!

– Не подлизывайся, там все равно больше ничего не осталось, – бросила та через плечо. Молодой человек тут же скис, перестав с такой скоростью орудовать ложкой. Он искоса глянул на Лиззи и обнаружил, что она тоже на него смотрит.

– Что? – тут же сконфузилась та.

– Любуюсь тобой, конечно, – отозвался Мэтью, глядя как стремительно краснеют мочки ее ушей.

– Мне пора работать, – она вскочила с места, оставив чашку на столе, и вышла с кухни.

– Сдается мне, ты совершенно не разбираешься в девушках, – неожиданно нарушила наступившую тишину миссис Пирс. Она поставила перед ним только что испеченную булочку.

– Хотите дать совет? – юноша посмотрел на женщину поверх стола.

– Я предполагаю, что все твои шутки о свадьбах ее задевают и раздражают, – заметила она, усаживаясь на место девушки и оказываясь прямо напротив него.

– Почему? – спросил молодой человек с удивлением.

– Не торопись, а то подавишься, – между делом посоветовала та. – Потому что она уже давно вошла в брачный возраст, а ты между тем расхваливаешь какую-то вдову.

– Да кого я расхваливаю! Это же миссис Спелл, она… – он собрался сказать о том, как она ему не нравится, но невольно вспомнил пирожное, которым его сегодня угостили, и прикусил язык. – В общем, чушь все это. Тем более, за ней ухаживает мистер Зонко, при чем тут я?

– Девичье сердце ранимо, – сказала миссис Пирс, тяжело вздохнув, но не собираясь ничего объяснять глупому мальчику, сидящему перед ней.

– Неужто можно так долго злиться из-за таза с водой? – глупо спросил он. – Я же извинился.

– Ты идиот, – заключила миссис Пирс, поднимаясь и оправляя юбки. – Давай, выметайся. Хозяин уже заждался тебя.

– Есть, мэм, – Мэтью тряхнул головой, признавая, что в целом согласен с кухаркой. Затем поднялся, задвинул за собой стул и, поблагодарив за перекус, отправился наверх – узнать, скоро ли им выезжать.

Мистер Зонко уже был что называется при параде. Он даже надел золотые запонки и надушился, совершенно точно потратив на свой выход намного больше времени, чем обычно.

– Сэр, вы прекрасно выглядите, – отвесил ему с легким поклоном комплимент Мэтью.

– Спасибо. Через пять минут выезжаем, – кивнул тот, выправляя перед зеркалом воротник сорочки, чтобы лежал ровно. Он покрутился перед зеркалом и явно остался удовлетворен своим внешним видом.

– Хорошо, сэр, – Мэтью еще потоптался в гардеробной, думая, попросить ли его узнать про брошь – ведь Зонко это было явно сподручнее, но решил не привлекать лишнего внимания, к тому же, это было бы нарушением субординации. Лучше он все узнает самостоятельно, но главная проблема состояла в том, как же ему застать женщину в относительном одиночестве.

– Что-то еще? – Зонко приподнял одну бровь, из-за чего его вытянутое лицо стало еще длиннее. Наверное, ему бы пошли усы, которые бы скрыли массивный подбородок и сделали бы лицо не таким длинным. Однако, к сожалению, Зонко к некоторой болезненностью относился к своему внешнему виду, а потому не допускал советов по поводу внешности. Мэтью отрицательно покачал головой и под вопросительным взглядом хозяина покинул комнату.

Через некоторое время они уже мчались по улицам вечернего Лондона. В этот раз Зонко даже не упрекнул его за лихую езду, когда они остановились во дворике миссис Спелл, а напротив, выскочил со всей поспешностью, на которую был способен, чтобы ее встретить. Мужчина попытался улыбнуться Спелл сквозь свой позеленевший вид (побочный эффект от езды в коляске с Мэтью), а затем со всей галантностью препроводил даму в экипаж.

– Добрый вечер, мэм, – кучер приподнял шляпу, приветствуя Спелл. Одновременно острые глаза отметили, что хоть она и сменила наряд (в целом, одно черное уличное платье сменилось на другое черное, но уже бальное платье), брошь все еще была прикреплена на самом видном месте.

Та кивнула головой из-под привычной уже ему вуали, элегантно садясь в коляску. Мэтью задался вопросом, снимает ли она эту фиговину, когда спит, или так и ложится, чтобы никто, не дай бог, не увидел ее лица? Эта мысль, несмотря на свою забавность, не развеселила, а почему-то разозлила его. Молодой человек в раздражении отвернулся.

Наконец они тронулись. Уже достаточно стемнело, чтобы на главных улицах зажглись фонари. Они тусклым светом пытались разогнать туман, беспощадно опустившийся на город. В этом тумане коляска выглядела как призрак, а лошадь была похожа на сказочное чудовище, отбивающее копытами по мостовой. Мэтью очень нравилось ездить в туман – вся грязь, весь смрад и нищета скрывались за дымкой, и только иногда из нее неожиданно выскакивала безобразная согнутая фигура бездомного или лошадиная морда и круглое красное лицо кэбмэна, держащего поводья повозки. Здания по обе стороны от дороги тесно жались друг к другу и нависали над прохожими, неприветливо советуя поскорее вернуться домой. Мэтью заставил Искорку идти помедленнее, что, в целом, можно было объяснить беспокойством за безопасность на дороге, но на самом деле – нежеланием кучера достигать конечного пункта. Ведь все удовольствие от работы он получал только во время езды, все остальное – это бесконечные ожидания хозяина.

– Пр-рибыли, – сообщил Мэтью, заезжая в роскошный двор через гостеприимно открытые ворота. Дорожки здесь были усыпаны песком, а вдоль них высажены кусты, которые только-только зазеленились и стояли, радуя глаз свежестью весны.

– Прекрасно, – мистер Зонко посмотрел на часы и, дождавшись, когда Мэтью остановит фаэтон напротив входа, сошел на землю. – Прошу вас, – он галантно подал руку миссис Спелл.

Стоило им выйти, Мэтью привычно отъехал в сторону, где стояли все остальные кучера со своими экипажами. Сегодня, видимо, был большой бал, – он насчитал порядка двадцати экипажей. Юноша кивнул остальным кучерам, увидев несколько знакомых лиц, но те лишь кисло осклабились – еще бы, в прошлый раз он обчистил их подчистую. Он-то надеялся, что пройдет еще пару недель до следующей встречи, когда воспоминания о проигрыше несколько поблекнут, ведь сегодня ему здесь явно были не рады. Это означало, что никаких карт сегодня вечером не намечалось, и вперед его ждало лишь утомительное ожидание в одиночестве или праздном разговоре с другими кучерами, которые его не слишком привечали: он не пил, не курил самокрутки из ужаснейшего табака, которым был любимым у кучеров, да еще и мухлевал в карты. Одним словом, совершенно не вписывался.

Поэтому Мэтью решил даже не утруждать себя попыткой завязать разговор и предпочел проникнуть на задний двор поместья в сад, чтобы там посидеть в одиночестве и темноте, невидимый для остальных. Сегодня они приехали на бал к какому-то далекому родственнику королевской семьи, который любил жить праздно и красиво и часто устраивал балы и танцы. Его поместье стояло на огромной территории, окруженной большим парком с вековыми раскидистыми деревьями и даже небольшим зеленым лабиринтом. Крадясь мимо окон бального зала, он невольно заглянул внутрь из темноты, и его кольнула зависть: в красивых тяжелых платьях женщины болтали, прикрывая губы веерами, мужчины в сюртуках о чем-то жарко спорили, держа бокалы в руках, а по начищенному паркету изящно скользили пары. Вся эта сцена, освещенная по первому слову моды не газом, а электричеством, украшенная живыми цветами и каким-то блеском богатства, заставила его на мгновение забыть о собственной убогой жизни. Он, словно зачарованный, смотрел, как кружатся в танце молодые барышни, и невольно шагнул ближе к окну. Кто-то с той стороны подошел к тяжелым портьерам, и он очнулся, отпрянув во тьму. Юноша с тоской посмотрел на свои одежды – нет, они не были старыми и очень ветхими, но обладали плохим качеством и были довольно поношенными. На его ногах были старые сапоги с потрепанными голенищами и стоптанными пятками из-за того, что ему постоянно приходилось забираться на колки и спрыгивать.

Мэтью тряхнул головой, прогоняя наваждение. Ему это никогда не снилось и никогда не хотелось. Он не стремился к богатству и войти в элиту Лондона, но иллюзия света, когда он стоял во тьме, невольно заставила его вздрогнуть. Он продолжил свой путь. По крайней мере, он достаточно показал жизни, что лучше к ней приспособлен, а ведь он был даже не из этого времени! А эти люди – отними у них богатство, и они окажутся совершенно беспомощны перед суровой реальностью, ведь им никогда не приходилось драться за кусок хлеба и воровать кошельки. Когда-то они и сами были теми, у кого он был не прочь стащить пару шиллингов.

Он зашел в глубину сада, где его никто бы не смог увидеть из гостей и отругать за подобную вольность, улегся на траву и уставился в небо, попыхивая своей трубкой (последнее было несколько рискованно, но он надеялся, что сейчас еще слишком рано, чтобы гости отправились на свои прогулки по саду, ведь каждый знал, чем занимается пара молодых людей в саду, скрытые от глаз маменек). Достав одной рукой из-за пазухи подвеску, он провел пальцем по чешуйчатой поверхности, глядя на нее в тусклом свете ночи.

– Что же мне делать… – задумчиво протянул он, вглядываясь в зеленые глаза змеи, которые сейчас казались черными. Впервые за восемь лет у него был шанс – настоящий шанс! – разобраться, что здесь происходит и вернуться домой, но ему приходилось играть по правилам XIX века. Он не мог просто подойти к вдове и попросить рассказать про брошь, потому что это было против правил приличий. Он не мог купить у нее украшение или заставить признаться, откуда она у нее, потому что, опять-таки, это было против правил приличий! Он не мог даже остаться с ней наедине, потому что это было самое грубое нарушение правил приличий. К тому же, он не какой-то джентльмен, который навещает знакомую даму за чашечкой чая в гостиной, нет, он обычная прислуга, которая должна смотреть в пол и делать то, что ей велено. Впрочем, навещать знакомых дам было тоже против правил (хотя Зонко это, например, не слишком смущало, правда, здесь скорее следовало спросить, что вообще его смущало). В пуританской Англии было столько правил, что у Мэтью порой шла кругом голове. Можно даже сказать, что ему повезло вырасти в Ист-Энде – простому люду не приходилось переживать о том, что у кого-то сползла перчатка на руке и обнажила кожу, не приходилось фальшиво улыбаться на колкости и обсуждать чью-то целомудренность из-за того, что этого человека заметили с человеком другого пола и – о боже – они не связаны браком!

Мэтью пожевал кончик трубки, выпустил в воздух кольцо дыма и решил немного подремать. Эти балы порой длились четыре-пять часов, плюс ужин и время на разговорчики. Он пожалел, что не захватил с собой какую-нибудь книгу – так он мог бы погрузиться в историю и провести время с пользой, совершенствуя свой английский. Особенно ему полюбились произведения Диккенса, которые как раз находились на пике популярности и как нельзя лучше описывали его жизнь в Ист-Энде.

Прошло часа полтора, когда он услышал шорох недалеко от себя и мигом проснулся. Кто-то, хихикая и держа подол платья, пробежал мимо него. Ага, значит, влюбленные парочки начали сбегать от бдительных мамаш, заигравшихся в карты в комнате отдыха. Пора и ему уходить отсюда, пока его никто не заметил – обеим сторонам будет неловко, а Мэтью был всецело на стороне парочек в этой неравной битве с пуританскими нравами.

Он поднялся с земли, отряхнул одежду, засунул трубку в карман и отправился самыми темными дорожками обратно к главному входу. Неожиданно он замер, не веря своим глазам. На балконе, задумчиво крутя в руках бокал, стояла миссис Спелл. Она оглянулась на освещенную танцевальную залу, кому-то кивнула и снова отвернулась, без всякого выражения глядя в темный сад.

Мэтью подкрался, вставая под самым балконом и поднимая голову – тот был невысоким, как раз там, где была его макушка, заканчивался ряд колонн и стоял одинокий бокал, поставленный миссис Спелл.

– Миссис Спелл, – тихо позвал он, стараясь не напугать женщину. Но та ожидаемо вздрогнула и посмотрела вниз, разглядев в темноте юношу. Он приподнял шляпу, приветствуя вдову.

– А, ты… кучер? – на ее лице мелькнуло узнавание. – Что ты здесь делаешь? – спросила вдова, забирая бокал с перекладины и глядя на него сверху вниз. С этого ракурса он наконец-то мог видеть все ее лицо целиком, до того скрытое вуалью. У нее оказались потрясающие глаза – светло-голубые, словно лед, такого прозрачного цвета, что казались слепыми. Эти глаза, кончик которых изгибался наверх, как и бровей, придавали ей вид лисицы и совершенно не подходили остальному лицу – полные губы темного-вишневого цвета, которые так часто изгибались в усмешке, небольшой нос и острый подбородок словно достались лицу от какой-то европейской красавицы. А глаза – глаза от лисы, хитрой и насмешливой. И сейчас они еще сильнее сузились, глядя на него.