Tempus

А кроме того, ему все надо было потрогать! В первое же посещение церкви он потрогал Библию, постамент, все скамейки в церкви, загасил пару свечей, ткнул пальцем в икону и даже в сутану пастора после службы. И один раз ущипнул Лиззи, от чего та ойкнула в самый неподходящий момент, когда Его Преподобие Джордж Нэрроу возвел вверх руки, дойдя до кульминации своей проповеди (к чести последнего, тот постарался не обращать на это внимания, чтобы не усугублять испорченный эффект, а Лиззи покраснела так густо, что не разговаривала с ним еще два дня).

Однако, когда после этого посещения миссис Никсон услышала мало лестного в адрес своего приемыша, а дома он получил за это взбучку, он пообещал вести себя прилично («Хотя бы в церкви», – сказала ему миссис Никсон). Воскресная служба была одним из немногих проблесков света и радости в жизни семейства, и вскоре он это с отчетливостью осознал, а потому и правда стал вести себя как примерный мальчик во время каждого посещения церкви (а он старался уклоняться от этого действия, насколько позволяли возможности), но вопросы задавать не мог перестать, просто они стали более изощренными и частными.

Вот именно поэтому Преподобный Нэрроу до сих пор с содроганием оглядывал приход каждое воскресное утро и вздыхал с облегчением, а Преподобный Джеймс Уиллоби такого о себе сказать, увы, не мог. Непонятно, были ли они знакомы, но чувства к Мэтью Смиту питали точно одинаковые.

Больше всего Мэтью раздражало, что в драгоценное утро воскресенья приходилось вставать в такую рань (а оно всегда было священным днем не только потому, что это был единственный выходной у большинства простых работяг, а еще потому, что с малых лет, когда он еще был в своем времени, мальчик с удовольствием позволял себе валяться до обеда, а только потом приниматься за понедельничные уроки, и никто ему не говорил ни слова против). У него, как у кучера, выходные были, когда придется – когда мистеру Зонко наскучит куда-то ездить, например, что бывало не так часто, как хотелось бы кучеру, уж очень тот любил шляться по гостям, как называл это Мэтью.

Сидя за столом и поглощая свой завтрак, Мэтью смотрел, как миссис Пирс любовно протирает стол, за которым обычно ела прислуга. Ему пришлось поднять свой стакан, чтобы позволить ей вытереть стол и в его уголке. Закончив с уборкой, женщина аккуратно свернула тряпочку и повесила на крючок. Затем она сняла свой фартук, и, также аккуратно сложив, оставила его на спинке одного из стульев – на том, на котором обычно сидела. Теперь кухня блистала, и, уперев руки в бока, миссис Пирс уставилась на юношу. Он был единственным пятном на кухне, которое мешало кухарке сказать, что все дела ее до церкви завершены.

– Доедаю-доедаю! – с набитым ртом он мгновенно понял этот взгляд. Он залпом выпил молоко, вскочил из-за стола и, отвесив еще один поклон в знак благодарности, помчался с кухни, в дверях во двор чуть не сбив с ног молодую служанку. – Лиззи! – радостно воскликнул он, хватая ее за талию и кружа в импровизированном танце.

Девушка тут же вырвалась, отвешивая ему подзатыльник – не стоило и гадать, откуда у нее были подобные привычки. Лиззи хоть и была намного симпатичнее матери (по скромным меркам Мэтью, выросшего на красотках из фильмов), но унаследовала от нее нахмуренные брови и тяжелый подбородок, которые изрядно портили ее в целом миловидное лицо. Зато губы ей достались от отца – с большой нижней губой, изящные и розовые (на лице мистера Никсона они смотрелись странно, откровенно говоря). Если бы она их не сжимала, как мать, то выглядела бы еще симпатичнее. В свои 19 лет она была немного слишком худощавой, не очень высокой, но с красивыми светлыми волосами, которые вились на кончиках, придавая ей изящности. А особенно потрясающими были у нее глаза – зеленые с коричневым, обрамленные густыми ресницами.

Несмотря на ее привычку бить Мэтью по голове за провинности, она была его самым близким другом, а потому самой замечательной и самой красивой в глазах юноши. Хотя из-за подзатыльников он иногда хотел бы думать иначе, но не получалось.

– Пусти, дурак! Говорили тебе не носиться по дому, – гневно произнесла она, оправляя платье. Девушка уже сменила свой обычный наряд служанки на простое выходное платье темно-коричневого цвета. Не сказать, чтобы этот цвет особенно шел ей и ее глазам, но на скромное жалованье горничной иного позволить она себе не могла. – Опять все проспал, – пожурила она его, оглядывая его внешний вид.

– Так и есть, – сознался Мэтью, наконец застегивая жилетку и накидывая сюртук на плечи. – Но ведь все равно собрался вовремя.

– Вероятно, за это следует поблагодарить мистера Страута, который тебя разбудил, – с сомнением в голосе проговорила Лиззи. Мэтью тут же потупил взгляд. Гордиться было и правда нечем, однако у него имелись возражения.

– Да если б он меня не разбудил, то прослыл бы совершенно бессовестным! – вспылил молодой человек. – Знала бы ты – вчера вернулся, а он спит пьяный без задних ног. Искорку пришлось чистить и кормить мне, а ведь на мне еще фаэтон. Лег спать только в три, – не преминул пожаловаться он.

– Бедный, – не слишком искренне пожалела его девушка, улыбаясь краем рта. Она подошла к нему ближе, поправляя воротничок сорочки, который так и стоял за шеей. – Вот ведь неряха, – снова заругалась она, принявшись отряхивать его многострадальный сюртук, где только не побывавший за сегодняшний и вчерашний день.

На лице Мэтью расплылась довольная улыбка, он безропотно сносил эти легкие похлопывания по сюртуку.

Уже восемь лет он не понимал, зачем и мужчинам, и женщинам здесь нужно столько одежды, что процесс одевания превращается в пытку. Всякий раз видя, как собирается миссис Никсон в церковь, он от души жалел женщин викторианской эпохи. Возможно потому, что он родился в XXI веке, именно поэтому он не придавал своему внешнему виду большого значения. В юности носясь по улицам он ходил в таких лохмотьях, что даже семейству Никсон становилось стыдно за приемыша, однако того это нимало не смущало – напротив, неприглядный вид позволял оставаться незамеченным в очень многих местах и пробираться туда, куда не разрешалось. Словом, до поступления на службу кучером омнибуса Мэтью понятия не имел ни о неудобных узких сюртуках, ни о жилетках, ни о пальто. Он надевал в церковь приличную сорочку и одни единственные штаны, из которых вскоре вырос и щеголял голыми худыми лодыжками. «Курам на смех», – сокрушался мистер Нэрроу.

– Запрягай, – хмуро произнес появившийся в воротах конюшни мистер Страут, с недовольным видом оглядев открывшуюся ему сцену. Ни для кого в доме не было секретом, что с тех пор, как к ним на службу поступила Лиззи (а было это без малого полгода назад), характер мужчины еще сильнее испортился. Он сделался еще неразговорчивее и недовольнее, и всякий раз глядя на молодое лицо Лиззи, его брови опускались настолько низко, насколько могли, а губы поджимались. При этом он никогда с ней не заговаривал, кроме приветствия за столом, и Лиззи призналась Мэтью однажды, что побаивается его, думая, что конюх ненавидит ее до глубины души. А еще он ей совершенно не нравился тем, что не упускал случая бросить издевку в сторону Мэтью и особенно в ее присутствии сказать юноше что-то грубое. Но поскольку она боялась ему отвечать из-за того, что он без малого был ее в три раза больше, она помалкивала, но наедине с юношей не успокаивалась, пока не отводила душу, плюясь в его сторону ядом. Словом, эти двое, казалось, не любили друг друга совершенно взаимно.

– Ладно, увидимся в церкви, – тут же бросила Лиззи, низко опустила голову, вжимая ее в плечи и, даже не взглянув в сторону Страута, быстро поспешила прочь. Прислуга добиралась до церкви самостоятельно, но Лиззи всегда занимала Мэтью место в дальнем конце вне зависимости от того, придет он или нет.

– До встречи, – помахал ей вслед парень, пожав плечами. Он был не слишком восприимчив к чужим эмоциям, но ощутил, что, кажется, между Лиззи и Страутом что-то произошло, потому что атмосфера стала какой-то неловкой. А Лиззи, обычно демонстрирующая холод в отношении мужчины, сейчас сбежала, только его заметив. – Вы что, за завтраком хлеб не поделили? – пошутил он.

– Не твое дело, – процедил тот, вручая ему поводья. – Я ушел.

Мэтью решил, что это и правда не его дело, и стал запрягать Искорку в фаэтон. Страут постарался на славу – шкура кобылы блестела, начищенная, сбруя отливала серебром.

– Ну-ну, девочка, надеюсь, хоть ты выспалась, – широко зевнул парень, гладя лошадь по морде. Та взглянула на него с укором, – беру свои слова назад, только мы с тобой в этом доме трудоголики.

Искорка раздула ноздри и фыркнула, оставшись равнодушной к его словам.

Он вскочил на колки и хлестнул поводьями, выезжая с заднего двора. Небольшой особняк мистера Зонко имел задний двор с проездом, где размещалась крохотная конюшня, маленькая сторожка конюха и кучера, пара деревьев да чахлая клумба. Сам трехэтажный дом был построен из кирпича, и фасад его выкрашен в коричнево-желтый цвет без каких-либо украшений. Он был довольно узким, плотно примыкая к соседним зданиям, и в целом не обладал ни изяществом, ни богатством убранства. Мимо такого дома вы бы прошли не задумываясь. Однако наличие заднего двора и подъезда для лошади добавляло ему немалую ценность среди остальных домов на улице. Впрочем, это не мешало Мэтью часто биться головой о потолок арки, поэтому сейчас он благоразумно пригнулся.

Из дверей главного входа вышел готовый к выходу мистер Зонко. Мэтью поприветствовал его легким поклоном, спрыгивая, чтобы открыть дверь фаэтона. Про себя он со злорадством отметил, что тот выглядит не менее помятым, чем кучер – похмелье было налицо. Он выглядел уставшим, под глазами залегли синяки, из-за чего его длинное лицо казалось еще вытянутее.

– Я уже заждался тебя, – хмуро проговорил мистер Зонко, устраивая на коленях свой цилиндр (другой, не вчерашний, тот, кажется, приказал долго жить), чтобы он не слетал в дороге с головы (подобные конфузы с ездой Мэтью уже случались, так что теперь он заблаговременно снимал головной убор и клал на колени).

– Искорка упрямилась, – тут же отозвался кучер, без зазрения совести свалив всю вину на кобылку. Та, словно почувствовав, повернула голову и с упреком посмотрела на него левым глазом.

– Теперь мы опаздываем, – еще более хмуро произнес мистер Зонко. Опаздывать он не любил, но еще больше он не любил, когда ему непременно нужно было быть вовремя, как, например, к службе в церкви.

– О, это не беда, сэр, – сказал кучер, улыбаясь во все тридцать два. Лицо Зонко как будто потеряло еще пару оттенков, сделавшись совершенно серым. Конечно, не проблема, для Мэтью ничто не являлось проблемой в плане опозданий, потому что… – Только держитесь крепче! – он хлестнул поводьями, и коляска сорвалась с места.

***

– Ну вот, я же говорил, что успеем, – произнес довольно Мэтью, тормозя. Белый, как полотно, мистер Зонко наконец отцепился от двери коляски, за которую крепко держался всю дорогу. – Вам, право, надо поставить поручни такие, знаете? Ах точно, вы не поймете. Тогда я, пожалуй, установлю их для вас. Будет как в автобусе, только с комфортом, – болтал парень, помогая хозяину вылезти из коляски.

Тот бессознательно кивнул, совсем не прислушиваясь к его словам – его главнейшей миссией было удержать завтрак в себе. Они только что промчались милю по переулкам меньше, чем за пять минут. Кучер фамильярно похлопал его по руке и слегка подтолкнул, придавая верное направление. Мистер Зонко, еле шевеля ногами, побрел ко входу в церковь, прижимая цилиндр к груди. На голове у него было нечто, похожее на воронье гнездо. Вот именно поэтому Зонко ненавидел, когда он куда-то опаздывал. Разрываясь между нелюбовью опаздывать и нежеланием погибнуть молодым, врезавшись в дом на фаэтоне, мужчина до сих пор не мог сделать уверенный выбор и каждый раз жалел об этом.

Оставив фаэтон среди других колясок, он снял свою шляпу и зашел в церковь. Это была красивая церковь с высокой колокольней, откуда звон колоколов разносился далеко за Темзу, недалеко от берега которой она стояла9. Кажется, у прихода были какие-то датские корни, но северный дух без следа растворился в лондонском тумане. Внутреннее убранство в черно-белых тонах нравилось молодому человеку, да и строгая красота, так присущая англиканским церквям, ему была по душе. Намного сдержаннее вычурного золота и росписи стен в русских храмах.

Поскольку он мчал во весь опор, они прибыли раньше срока, и прихожане еще не собрались. Мэтью занял свое местечко позади, глядя, как впереди усаживаются чопорные дамы. Среди прихожан этой церкви были в основном либеральные виги (о том, кто они такие, Мэтью знал только из рассуждений мистера Зонко, который обожал желтый и ужасно не переваривал тори), может быть, поэтому Зонко старался не пропускать службы – после служб он часто задерживался обменяться парой слов с другими мужчинами (один из них, по слухам, знал самого Уильяма Гладстона и частенько хвастался этим в беседах, чем изрядно раздражал всех говоривших с ним).

Словом, по впечатлению Мэтью, церковь для Зонко была не местом прославления Бога, а эдакая еженедельная встреча анонимных и не очень скамеечных политиков, с удовольствием почтенных дам, перемывавших косточки проклятым тори.

Мэтью заскучал. Он смотрел по сторонам, глазея на молоденьких барышень в платьях с узкой талией и их многоуважаемых мамаш или гувернанток, когда взгляд его неожиданно наткнулся на женщину, сидевшую в первом ряду. Она привлекла его взгляд, потому что среди цветастых выходных нарядов и всевозможных шляпок она единственная была одета в черное с ног до головы, а верхняя половина ее лица, когда она неожиданно повернулась, словно почувствовав его взгляд, была скрыта короткой вуалью. Когда она повернулась, Мэтью готов был поклясться, что посмотрела она именно на него, и от этого неоднозначного взгляда он примерз к месту. Что-то в этой женщине инстинктивно испугало его, он дернулся, но не отвел взгляд, совершенно бесцеремонным образом уставившись в ее лицо. Скрытый вуалью взгляд словно исследовал все его лицо, а затем губы, видневшиеся из-под черного кружева, расплылись в холодной усмешке. Мэтью почти услышал, как она тихо хмыкнула, хотя, разумеется, на таком расстоянии это было невозможно.

Она отвернулась, но кучер продолжал ее рассматривать, буквально прожигая ей спину взглядом, когда его неожиданно толкнула в бок Лиззи, усевшаяся рядом с ним. Она немного запыхалась от быстрой ходьбы, и все внимание Мэтью тут же переключилось на нее.

– Долго вы, – сказал он, глядя, как Лиззи поправляет узел под подбородком от своей шляпки. – Красивая шляпка, – сказал он, видимо, она почему-то надела ее после того, как они попрощались. – Новая? – его взгляд невольно вернулся к женщине.

– Старая, – отрезала Лиззи, перестав теребить узел и уставившись в направлении его взгляда. – На что ты смотришь?

– Ни на что, – спохватился парень, чуть двигаясь на скамейке, чтобы остальные тоже могли сесть.

– Конечно, если мчаться на коляске, останется время на разглядывание всяких дамочек, – шепотом пожурила его девушка, заставив отвести взгляд от спины той самой «дамочки». Он хотел ответить на эту шпильку, но на паперти показался священник, и разговоры затихли. Началась воскресная служба.

Однако внимание Мэтью было большей частью сосредоточено на загадочной даме. В общем-то, ничего загадочного в ней не было – наверняка, это молодая (или не очень, как тут понять?) вдова, которая недавно переехала в эту часть Лондона. Но что-то в ней притягивало его взгляд снова и снова. Спустя некоторое время юноша наконец с изумлением заметил, что соседом дамы оказался мистер Зонко, и спустя какое-то время он, забыв, что сидит в первом ряду прямо перед очами священника и Бога, наклонился к женщине, которая ему что-то шепнула. Это удивило кучера еще больше – не столько тем, что женщина заговорила первой (по нравам викторианской Англии это было совершенно немыслимо), сколько тем, что мистер Зонко был невероятно скромным и не умел разговаривать с женщинами и вообще старался держаться от них подальше, чем немало огорчал своих престарелых родителей. А тут на тебе – болтает с вдовушкой прямо во время службы: Мэтью видел, как изгибаются губы женщины в улыбке, когда она поворачивалась к нему. Всю службу молодой человек пропустил мимо ушей – он наблюдал за этим странным диалогом, и Лиззи пришлось несколько раз его одернуть, когда пришла пора вставать. Стоило службе закончиться, она повернулась с нему и что-то сказала:

– …мой… – произнесла она в его сторону.

– Что? – очнулся молодой человек, поворачиваясь к ней и понимая, что прослушал все, что сказала девушка.

– Я говорю, матушка приглашала нас сегодня зайти домой, – раздраженно повторила мисс Никсон.

– Ах, отлично. Как только разберусь с Зонко, можем сразу отправиться, – тут же отозвался он, поднимаясь со своего места. Они вышли из церкви под руку и Мэтью оставил ее, подходя к коляске. Но мистера Зонко почему-то все не было и не было. Когда мужчина наконец вышел из церкви, он вел под руку ту самую вдову. Мэтью тут же подскочил к ним.

– Сейчас подъеду, сэр, – отрапортовал он, исподлобья разглядывая женщину. Она была не очень высокого роста, ниже Зонко и его самого, в черном словно ночь платье достаточно модного кроя с такой же черной верхней курткой и перчатками. Голову с уложенными темными густыми волосами украшала шляпка с плотной вуалью, закрывающей верхнюю половину лица. Мэтью про себя подивился: как она вообще что-то видит? Открытыми оставались только острый подбородок и часть шеи. И полные, ярко накрашенные губы.

– Не нужно, – остановил его жестом мистер Зонко, оглядываясь на свою спутницу. – Миссис Спелл предложила прогуляться вдоль Темзы, так что возвращайся без меня.

Мэтью изумленно поднял левую бровь: его господин не то, что гулять, до соседней комнаты-то ленился ходить, предпочитая гонять слугу. Да и прогулка вдоль Темзы в это время года – сомнительное удовольствие: туман, ветер и прохлада, несмотря на пробивавшееся солнце.

– Как скажете, – он отвесил небольшой поклон. – Откуда прикажете вас забрать?

– Не стоит беспокоиться, мальчик. При необходимости мы возьмем кэб, – высокомерно заявила женщина, стоящая рядом. В этот на удивление светлый и солнечный день своими черными одеждами она неизменно притягивала взгляды выходящих из церкви. Ее губы под вуалью вновь изогнулись в усмешке. Мэтью невольно разозлился – какой из него мальчик? Что не так с этой дамочкой?

– То есть до вечера я вам не понадоблюсь? – уточнил Мэтью и получил в ответ легкий кивок.

Юноша пошел к коляске. Неожиданно ему в голову пришла мысль, и он стегнул поводьями, выезжая на улицу. Несколько мгновений спустя он увидел Лиззи, шагающую вместе с остальными слугами.

– Лиззи! – окликнул он девушку, распугивая каких-то попрошаек, которые бросились подальше от колес экипажа. – Мистер Зонко отпустил меня до вечера, не хочет ли мисс прокатиться с ветерком до Ист-Энда? – подмигнул он девушке. Та покраснела – наверняка от злости, и оглянулась на остальных слуг.

– Что ты себе позволяешь? – спросила она сквозь зубы, приблизившись к нему, сидящему на колках. – Кто разрешил тебе взять фаэтон, да и в Ист-Энде у тебя его украдут, стоит только отвернуться. Как потом будешь расплачиваться?

Мэтью почесал голову. Об этом он не подумал.

– Ну тогда по крайней мере я могу прокатить мисс с ветерком до особняка? – спросил он.

Девушка покраснела еще больше.

– Ты совсем ничего не понимаешь, – полушепотом сказала она, оглядываясь на остальных слуг. Самым недовольным выглядел мистер Страут – он скрестил руки на груди, глядя на эту сцену. Она подошла ближе и, понизив голос, сказала:

– Если ты одну меня повезешь, куда же это годится? Да и не разрешается слугам ездить в хозяйской коляске. Вот же ты дурак. Тебя потом поколотят.

– Садись ко мне на колки, – предложил молодой человек, указывая на место рядом с собой. Там действительно еще оставалось немного пространства для второго человека.

– Я тебе что, лакей? – взвилась девушка, скрещивая руки на груди точь-в-точь как мистер Страут.

– Да давай! – уговаривал он.

Видя, что вразумить его не удастся, Лиззи собиралась развернуться и уйти, но обнаружив, что остальные, устав ее ждать, пошли вперед, весело перекидываясь фразами, она переменилась в лице.

– Ладно, – сдалась мисс Никсон, поднимая полы платья и забираясь на колки с помощью руки, протянутой парнем. – Но только в этот раз. Вот вечно из-за тебя бардак, – не переставала бурчать она, разглаживая юбку.

– Я бы на твоем месте за что-нибудь держался, – весело предупредил ее Мэтью, хлестнув Искорку. Та, поняв зов кучера, сорвалась с места. Лиззи сразу же поняла, что это были не пустые слова, но «держаться» было ровным счетом не за что! Поэтому ей пришлось мертвой хваткой вцепиться в локоть парня, который весело рассмеялся. Они обогнали слуг, ловко лавируя между прохожими и экипажами на улице, и Лиззи оставалось только придерживать шляпку, чтобы не улетела, да стараться не свалиться.

Через пять минут они были у дома.

– Спасибо, – Лиззи спрыгнула на землю на ватных ногах и поправила шляпку, правда прическу было уже не спасти. – Надеюсь, больше я с тобой никогда в жизни не поеду, – отчеканила она, заходя в особняк.

Звонко рассмеявшись, Мэтью повел лошадь в конюшню. В этом мире никто, ровным счетом никто не ценит его блестящих навыков управления фаэтоном! А ведь это посложнее, чем водить машину. Но ведь им этого не объяснишь…

Со спокойной совестью он оставил Искорку в стойле, чтобы ею занялся мистер Страут. В конце концов, это его работа. Пока его соседа еще не было (идти было недалеко, но Мэтью ездил и правда очень быстро), он украдкой достал из своей копилки несколько крупных монет и немного мелочи. Убирая все на место, он чуть не подпрыгнул, когда услышал шаги, спешно заталкивая сундучок поглубже.

– А, это ты, – разочарованно произнес он, увидев на пороге мистера Страута. Видимо, все вернулись из церкви.

– А кого ты ожидал увидеть? – буркнул тот, снимая свой выходной наряд, который отличался от обычной одежды только тем, что был почище да поопрятнее.

– Конечно, прекрасную незнакомку, которая волею случая оказалась в беде и пришла просить меня о помощи, – отозвался Мэтью, тоже решив сменить одежду.

Страут презрительно фыркнул. У Мэтью, как и у мистера Страута, одежды было совсем немного, да и не нравилось ему, что здесь нельзя было пойти в магазин и купить нужный тебе размер. Нет, магазины были, но одежда вся была безразмерная, как бы сказала миссис Никсон – «на вырост». А по размеру следовало заказывать, либо искать с рук, что было чрезвычайно неудобно. Но самую большую головную боль ему приносила обувь – здесь были либо сапоги, либо ботинки, а кроссовки еще не существовали (когда его старые из будущего стали ему совсем малы, он предусмотрительно их сжег – все-таки про время и пространство немало книжек и фильмов в его времени было написано, а значит, про то, что нарушать временную канву нельзя, он смутно догадывался). Юноша застегнул пуговицы на сорочке и оправил свой повседневный сюртук. Они с конюхом одновременно посмотрели друг на друга и вздохнули. Один вздыхал, что он никогда не будет таким же широкоплечим и высоким, как второй, а тот горевал по упущенным годам молодости и своему некрасивому лицу. Разумеется, ни один из них другому в этом не признался.

Мэтью вышел на улицу, крикнув Страуту «Лошадь на тебе!» и тут же ускорил шаг, чтобы не получить от конюха за то, что сказал ему только сейчас, когда тот переоделся. На кухне его уже ждала Лиззи, держащая в руке корзинку и накинувшая на плечи старую шаль. Он тут же выхватил у нее корзинку из рук и выставил вперед локоть, предлагая за него ухватиться.

– Моя госпожа готова? – серьезнейшим тоном спросил он.

Лиззи нахмурилась и пошла на выход, ничего не говоря.

Мэтью вздохнул снова: вот столько лет он ее знает, но эти чопорные нравы Англии совершенно отбивали у любого человека чувства юмора! Казалось, что любимое выражение лица у викторианцев – это нахмуренные брови и унылое выражение (совсем как у их любимой королевы). А ведь он к ней относится как к любимой сестре, которой у него никогда не было, и она в действительности была его самым близким другом.

Помахивая корзинкой, он неторопливо направился за ней. Поскольку место их нынешнего обитания располагалось довольно далеко от Ист-Энда, идти было порядочно. Но они освободились раньше времени, погода стояла сносная, и потому молодые люди решили прогуляться. Вернее, прогуляться решила Лиззи, которая любила экономить, а потому не хотела даже думать о том, чтобы нанять кэб или сесть на омнибус. К тому же они собирались зайти на рынок и купить свежих овощей для миссис Никсон. Поэтому они неторопливо направились по узким улицам Лондона.

Если бы Мэтью в 12 лет спросили, каков Лондон из себя, у него бы наверняка возник образ из фильмов про Гарри Поттера и Шерлока Холмса – эдакий старинный город со светлыми зданиями, в котором местные жители степенно ходят по улицам и любят поболтать за чашкой чая, а в подворотне обязательно скрывается проход в волшебный мир, и на улице можно встретить знаменитого сыщика. Разумеется, это в корне отличалось от его настоящего впечатления. Лондон, с которым он познакомился вживую, был грязным и неприветливым, вечно сумрачным и влажным. Даже в последних числах марта в воздухе висело зловонье и туман, который превращал солнце на небе в нечеткий шар света. Оказалось, что по погоде Лондон очень похож на его родной город, но по обстановке – ни капли.