Твой любимый фамильяр

– Кто ещё в деле? Называй имена.

Хайден примолк, делая вид, что переводит дыхание. Видимо, ему показалось, что этой информации хватит за свободу, но не учёл того, насколько его жизнь обесценилась за эти минуты. Элай не сомневался, что когда отец узнает обо всём этом дерьме, которым развлекаются его любимые министры, их жизни не будут стоить ничего.

– Имена, тварь, – сверкнул глазами Калеб, и Торн жалобно проскулил:

– Я и так сказал слишком много. Мне уже не жить.

– Вот тут ты прав, – вздохнул Элай и слабо кивнул Калебу, разрешая завершить всё это грязное дело. Под ботинками хрустело стекло от ноги и пальцев Торна.

– О-о-ох, драконы, да хорошо! – панически вскинулся тот и начал выдавать имена: – Белл, Мендрейк, Уайтвелл… Сами Вальтц, естественно. Приглашения некоторые выдают уже и на имена наследников, так что мальчишки Белла тоже недавно начали захаживать…

– Ещё?

– Да всё, больше никого не знаю, не видел. Мы же не обсуждаем это в свете…

– Кончай его, – махнул рукой Элай, и Калеб хищно усмехнулся:

– С удовольствием. Уже за то, что моя сестра два месяца вывозит дерьмо в борделе, пока весь город считает её шлюхой, а фамилию моей семьи поруганной в хлам.

Двинувшись вперёд, он рванул не себя пояс брюк Торна, уже не имеющего сил на попытки сопротивления. Сунув амулет в его штаны, Калеб выпрямился и брезгливо вытер ладони о гимнастёрку, пока жертва отчаянно верещала и пыталась вытряхнуть камень. Но культи без пальцев тупо скользили по ткани, а панический вой Торна всё нарастал нескончаемым гулом. Амулет достал до самых чувствительных точек: на брюках проступила изморозь, а затем и зловонное пятно мочи, как последнее, что сумел сделать стекленеющий член.

– Не надо-о-о! Хватит! Элай! – вопил Хайден, конвульсивно дёргаясь, а его вены стремительно коченели дальше. На худой шее проступал огонь лавы, которая будто пыталась сбежать от поглощающего тело холода. Кожа чернела – это было видно через обрывки окровавленной рубашки. Как от камня дюйм за дюймом тело мага превращалось в застывший обсидиан.

Элай смотрел без удовлетворения, безразлично, как на очередную в его жизни казнь. Казнь жестокую, но самую правильную в свете того, что он узнал. Правда, всегда лежавшая под носом, оказалась шокирующей и тошнотворной. Наблюдая за тем, как пух и чернел Хайден, он видел совсем другие картины. Из девочек с полупрозрачной поблёскивающей кожей и наивными глазами, которых каждую ночь пользуют и выбрасывают, когда их тела окончательно сжигаются.

Это должно прекратиться. Немедленно.

Чёрный ледяной яд добрался до лица Торна, сковал его горло, и больше криков в подвале слышно не было. У стены осталась лишь обсидиановая статуя с открытым ртом и белобрысыми волосами на макушке.

– Ты – в корпус, – сипло приказал Элай Калебу, на что тот возмущённо вскинул голову, но его протест был слишком очевиден: – Мы вытащим Рами сегодня же, будь готов. Рами и всех остальных. Сначала обо всём этом должен узнать отец.

***

Стук ботинок по начищенным полам из розового мрамора гулко бил в затылок. Элаю казалось, что он в дурном кошмаре, какой-то дикой фантазии, которая пришла на смену преследующего ночами трупа Леона. Что бы сказал он, если бы услышал такую правду об эйфири? Наверняка пришёл бы в ужас и уже собирал коалицию протеста из неравнодушных. Вот только ждать нельзя и дня. Алеста готова защищать своё прибыльное дело, и нужен упреждающий удар.

Элай не нашёл в себе сил рассказать Анни всё, что узнал. Та ещё хлопотала над Пятой, обрабатывая каждый ожог, и отвлекать её он не стал. Сам ещё не разобрался до конца в том, что происходит. Знал лишь, кто точно должен быть поставлен в известность и кто должен сам отдать распоряжение об этой академии – или теперь звать её борделем? Дождавшись, пока заметно воспрявший духом на новости о сестре Калеб унесётся в солдатский корпус, Элай свалил в деревянный ящик все добытые вчера инструменты пыток и переместился к резиденции отца.

От усталости и полученного шока гудели виски. Поверить оказалось максимально сложно: чтобы такие ханжи, как Торн, Белл и Мендрейк, начали предпочитать эйфири проституткам? Они и за людей их не считали, за зверьё, насекомых. Но, похоже, сытая жизнь располагала к экзотике. И кто, как не Элай, мог понять, насколько эйфири могут быть притягательны в своей запретности. Так, что не спастись.

Кабинет отца был в самом конце коридора на втором этаже, и золочёная дверь оказалась приглашающе открыта. Будто его ждали с момента, как он появился во дворе у фонтана. Вздохнув, Элай прошёл вперёд, не утруждаясь стуком. Некогда соблюдать приличия.

– Здравствуй, отец, – сухо буркнул он сидящему за большим дубовым столом у окна Альбару.

– И тебе, сын, – между дел бросил тот буднично, даже не подняв головы. Стол был завален бумагами, а в руках Альбара мелькало перо, которым он спешно подмахивал документ за документом, не забывая, однако, вчитываться в строчки. – Проходи, да, у тебя что-то срочное?

Добиться капли внимания от него всегда было нелёгким делом, так что медлить Элай не стал. Подошёл к столу и грохнул на него свою коробку, под самый нос отца, с тяжёлым вздохом заглянувшего внутрь.

– Познакомься. Это добыто в академии эйфири. Где помимо фамильяров успешно выращивают шлюх, полагаю, такими же инструментами, – Элай напряжённо покусывал щеку изнутри, ожидая громкой реакции, отрицания, недоверчивого смеха – чего угодно, но только не того, с каким усталым видом Альбар поднимет на него взгляд и неспешно отложит перо.

– И? Что тут меня должно удивить?

Элай шатнулся, будто от удара в грудь. В глазах отца была лишь смертельная усталость, глубоко залегли несколько новых морщин, а в бороду затесалась пара свежих седых волосинок. Кажется, у кого-то была тяжёлая неделя. Но хуже, в разы хуже – понимание, что Альбар не удивлён.

– Ты слышал, что я сказал, отец? – тихо и с надеждой на то, что тот просто заработался, спросил Элай, нервно сложив руки на груди. – Эйфири пытают, над ними откровенно издеваются, вырабатывая послушание. Более того, тех из них, кому не повезло, отбирают для других целей, и они живут в подвальной части академии, где Алеста устроила бордель. Который, на минуточку, посещают твои же министры, а некоторые ублюдки выкупают эйфири для себя и вольны делать с ними всё, что захотят, потому как не ставят клейма и нигде не фиксируют свою покупку. Девушек убивают. Убивают мучительно.

Альбар задумчиво поглаживал бородку, спокойно слушая и не мигая. Тяжело покряхтев, откинулся в кресле и равнодушно уточнил:

– Закончил? Или может, хочешь рассказать, кого убил за эту информацию? Кстати, очень надеюсь, что убил, и мне не придётся сейчас самому поднимать зад и заканчивать за тебя это дело, а то знаешь, эти договоры о поставках лекарств с землеройками меня…

– Ты знал, – едва не простонал Элай, запрокидывая голову. От нового потрясения щемило грудь: хоть кто-то в этом блядском мире бывает честным?!

Да. Васильковые глаза. Только ей можно верить, ведь она – часть его самого.

– Духи стихий, сынок, – с какой-то успокаивающей улыбкой покачал головой Альбар и нехотя поднялся с кресла, поковыляв к окну. – Иди сюда. Кажется, нам пора поговорить по душам. Подойди и скажи, что ты видишь.

Элай машинально подчинился. Он чувствовал, как внутри будто сжималась и втаптывалась в грязь слепая вера, что отец всегда прав. Она и без того сильно пошатнулась после войны, но теперь в высокой поджарой фигуре Альбара и алой мантии он видел только правителя, а не родную кровь. Не могло быть так, что о творящейся мерзости отец знал, и ничего не делал, чтобы это прекратить. В окне видно было немного: всё тот же двор резиденции, фонтан и сады с орхидеями. Чуть поодаль – мощёную дорогу, ведущую к кованым воротам. Главная улица города, оживлённая и шумная, всегда в лёгкой дымке от паромобилей.

– Фартаун, – мрачно ответил Элай. – Дым, грязь, люди. Всё как всегда.

На плечо отчески легла тяжёлая ладонь, и большим трудом оказалось не сбросить её, выдавая своё отвращение.

– А я вижу империю, созданную моим отцом и мной. Это гордость нашей семьи, Элай. Я вижу не дым, а заводы, которые плавят сталь, делают первоклассные механизмы и инструменты, чтобы отправить пароходы к горным континентам и выторговать драгоценности и уникальные камни для ритуалов. Я вижу процветающий рынок, где люди не боятся гулять и делать покупки, вижу мирный город, где все получают по способностям и по уму. И я счастлив считать себя часовщиком, который призван смазывать каждую эту шестерёнку, чтобы механизм продолжал работать исправно.

– Запытанные, затраханные до полусмерти эйфири – тоже шестерёнки? – глухо просипел Элай, ощущая, как тело леденеет от всех этих слов. Как противно понимать, что и он был шестерёнкой, когда сжигал магов воды.

– Естественно, сынок, – грустно вздохнул Альбар, по-прежнему смотря лишь в окно. – Давай попробуем подумать вместе. Да, я зря доверил твоё обучение другому человеку, теперь это понимаю. Но очень надеюсь, что ты ещё не потерян. Конечно, я знаю, чем занимаются мои министры. Потому что они получили на то моё неофициальное согласие.

– Быть того не может, – Элай нервно дёрнулся, попытался поймать взгляд отца, увидеть в нём, что это ложь и игра. От злости закипела кровь, и пока Анни далеко, справляться приходилось самому, глотая комки в горле.

– Очень даже может. Когда Алеста изложила мне свой проект, я мигом увидел в нём главное: те министры, что поддадутся уговорам и проведут с заклеймлёнными паразитами ночь, повиснут у меня на крючке. И сейчас мне это крайне удобно. Нет несогласных с моими решениями в кабинете министров, потому что каждый знает, что его развлечения могут попасть в газеты. Он будет осуждён обществом, от него отвернётся семья… Попасть в опалу для людей такого полёта очень страшно. Клеймо паразиток на этих соблазнительных малышках – не просто шестерёнка. Ты не представляешь, как много она держит.

Элай лихорадочно соображал. В так круто повернувшихся обстоятельствах, когда лопалось по швам всё его представление о хорошем и плохом, он пытался понять, что делать дальше и что говорить. Виски гудели, на лбу испарина. К счастью, Альбар сам задал наводящий вопрос:

– Был договор о круговой поруке. И раз кто-то слил тебе информацию, то я хочу знать, кто это, и где он.

– Хайден Торн. То, что от него осталось, поместится в мусорное ведро.

– Отлично, – с явным облегчением выдохнул Альбар. – Хоть тут ты оправдываешь ожидания. Надо отдать распоряжения о слезливом некрологе… Придумать обстоятельства внезапной смерти. Припадок? Да, сойдёт… И Изабель срочно замуж, – рассеянно рассуждал он вслух, чем только укреплял шок Элая.

– Грёбанные драконы, отец. Ты сейчас всерьёз говоришь, что ради того, чтобы у тебя была точка для манипуляций своими министрами, будут в муках умирать невинные девушки?! – наконец-то сорвался Элай на угрожающее шипение, уже не в силах держать эту злость внутри.

– Давай без драм! – осадил его Альбар, повысив голос и отвернувшись, чтобы стремительно вернуться к столу. Алая мантия развевалась за ним привычным флагом, и впервые цвет ассоциировался не со стихией, а с кровью. – Умирают они, ну давай, посчитаем, сколько солдат гибнет каждый день на границе из-за партизанщины пузыреголовых? Ах, не знаешь, не считал? А я считаю, я, мать твою, каждый день подписываю тонны сочувствующих писем для родственников погибших! Или давай включим уже твои мозги и подумаем, куда заведёт обнародование борделя или смена порядков для эйфири. Ты хочешь новой войны, хочешь, чтобы пузыреголовые воспользовались смутой в столице и совершили нападение, отыграли назад свои территории? Провели против меня мою собственную стратегию… Давай допустим! Только знаешь, я тебя выставлю против их армии. Одного. А не своих людей.

Он с раздражением спихнул со своего стола коробку, и на пол с грохотом посыпались ошейники и стальные щипцы. Элай вздрогнул, по позвоночнику прошли мурашки. Это был не страх. Осознание. Настолько острое и болезненное, что дышать трудно. Его отец – не отец ему одному, он глава дома в первую очередь. И всегда думает об общем благе, а не благе отдельно взятой расы. И ещё капля понимания, что его породило чудовище почище дракона.

– Ты думаешь, я про это не знал? – хохотнул Альбар на это застывшее выражение лица сына и устало потёр переносицу: – Да я всё знаю о своём доме, Элай. Знаю поимённо семью каждого министра, знаю, что молочник с крайнего ряда на рынке завышает цену и скоро получит штраф. Знаю, что ты ел на завтрак, и кого ты старательно кормишь клубникой. Я даже, мать твою, знаю, что ты вчера устроил концерт в академии, и что Алеста грозилась за мать ночью спалить твой дом, да я уговорил девочку не горячиться. Я знаю – нет, теперь я даже по тебе вижу – что ночью ты, маленький вшивый подонок, провёл ритуал смешения крови со своим фамильяром. Как влюблённый пастушок, разорви тебя духи стихий! – Альбар скрипнул зубами, однако старательно держал себя в руках: – Кровь династии! Отдать паразиту! Превратить себя… в растюхляя с розовыми соплями, который толком не может даже разозлиться! Я так ждал, что ты докопаешься до правды и придёшь – придёшь, как положено, с высоко поднятой головой. И если уж у тебя такие тупорылые убеждения о свободах, то начнёшь бороться за них, мне было бы даже интересно посмотреть, на что ты способен. Но эта… феечка уничтожила в тебе все нужные задатки. Годы труда, начатая ради твоего шанса проявить себя война – и всё под шары драконам! – Альбар резко заткнулся на своей долгой тираде, взволнованно облизал губы.

Даже новый кусок правды о своей жизни уже не мог шокировать Элая больше, чем всё, что он узнал. Будто нервные окончания выжгло. Грудь тянуло и резало, чего-то отчаянно не хватало, и он даже знал, чего – скорее кого. Равновесие его души никогда не было выгодно. Эта шестерёнка должна оставаться согнутой в неправильном положении, а её починка не нужна никому, как затупленный нож, неспособный оцарапать. Элай на короткий миг прикрыл веки, подчиняясь стуку ускоряющего биение сердца. Контроль сохранять несложно, когда чувствуешь, ради кого.

– Наступит день, когда ты умрёшь, – без малейшей угрозы произнёс он, глядя в чёрные глаза отца – точную копию собственных. – И предстанешь перед духами. День, когда ты ответишь за каждую сломанную тобой жизнь и за каждый крик. Я в тот день стану новым правителем, хочешь ты того или нет. И я не стану оплакивать тебя ни одной секунды, – резко развернувшись, он помчал прочь из кабинета, чувствуя лишь жгучее отвращение к тому, кого называл отцом.

– Идиот, – тихо вздохнул ему вслед Альбар, даже не пытаясь остановить.

Часть 12. Крылья

Аннабель ощутила возвращение Элая ещё до того, как по дому зажглись огоньки, рассеивая сумеречный полумрак. Вздохнув, она поднялась со стула, приставленного к кровати в своей комнате, поправила на худых плечах Пятой наложенные примочки. Та даже не шелохнулась, что и немудрено после всех выпитых обезболивающих и успокоительных трав. Сон эйфири был крепкий и беспробудный, зато обложенная компрессами из мазей кожа стремительно подживала. Анни всё ещё не могла отойти от того, что Пятая успела ей рассказать через тихие стоны боли. Про жизнь в подвале без солнца и про магов, которые покупали её тело ночь за ночью, про Торна, который несколько месяцев назад выкупил её насовсем и оставил жить в шкатулке в тумбе, пользуясь при удобном случае втайне от жены своей игрушкой. Ужас от услышанного до сих пор морозил вены, но как только вновь ощутила присутствие Элая и его эмоции, Анни поспешила выйти из спальни и отправиться в его кабинет.

Это было определённо новое сочетание вкусов. Не злость, хоть и горчило. Отвращение, похожее на тухлятину. Тухлятину с привкусом крови – крепнущей в его сознании ненависти. Анни поморщилась и ускорила шаг, на ходу непроизвольно убирая, быстро сглатывая всё это. Подташнивало. В кабинет она залетела без стука, и вполне ожидаемо увидела Элая за столом. В руке у него уже был бокал с настоем огнецвета, рукава чёрной рубашки закатаны по локоть, а небрежно расстёгнутый ворот съехал набок, словно пуговица была оторвана резким рывком.

– Не надо было, – как-то безумно грустно улыбнулся он на запыхавшийся и такой же растрёпанный вид Анни. – Но спасибо. Так гораздо лучше…

Рассеянно моргнув, он залпом влил в себя содержимое бокала и с раздражением отставил его на стол, глухо брякнув стеклом. Стало чуть легче дышать – с её появлением в кабинете вкусы медленно начали сменяться кисловато-сладким ягодным соком.

– Ты уже знаешь, – кивнула Анни, быстро осознавая, что могло довести Элая до таких эмоций. – Про бордель для министров.

– Я знаю гораздо больше, малышка. Например, то, что мой отец всё это покрывает, и что он начал войну с магами воды ради того, чтобы я «проявил себя», – Элай передёрнулся от отвращения, и Анни непроизвольно шагнула к нему, чувствуя, насколько он сейчас в ней нуждался.

Это тянущая крюками за рёбра потребность, которую невозможно игнорировать. Она подчинила каждый последующий вдох. Анни поймала взгляд Элая, непроглядно чёрный, потерянный. И без раздумий подошла к нему вплотную, чтобы затем подпрыгнуть и присесть на стол перед ним, загораживая собой бутыль с настойкой. Он чуть расслабил плечи и собственнически опустил ладонь ей на бедро, инстинктивно подбираясь пальцами под подол платья. А потом вдруг пододвинулся вперёд вместе с креслом и положил голову ей на колени – так устало и доверчиво, обняв её уже двумя руками, крепко и с какой-то безнадёжностью. Словно держался на плаву из последних сил, и давала их только она. Горло сжалось от нежности к нему, глаза запекло.

– Альбар – в первую очередь правитель, – тихо заметила Анни, опустив руку на голову Элая и поглаживая по жёстким взъерошенным волосам успокаивающим жестом. – Ему не нужна твоя душа. Он не понимает, что ни ты, ни я не сможем закрыть глаза и жить дальше, зная, что творится в академии на самом деле. Забавно: всегда думала, что нумерация эйфири в выводке идёт не по порядку, а оказывается, просто не все новорождённые жили при солнечном свете…

– Они нужны ему только как куски мяса на раздачу своим псам, – глухо отозвался Элай, и Анни ощутила новую волну его горечи. – А я ему нужен только как оружие, которое стоит всегда держать заточенным. Он подарил мне фамильяра не для того, чтобы я лучше себя контролировал. А чтобы я сам докопался до этой грязи и вошёл в доверенный круг. Круг таких же мразей, которые пользуются эйфири и выбрасывают их в канаву. Только он не учёл, что я отдам тебе свою душу в ответ. И ни за что не причиню боль своему любимому фамильяру, – голос притих до полушёпота, а терпкая вишня сменила привкусы его ненависти к отцу на что-то куда более знакомое и приятное. Тёплые руки на её бёдрах сжались сильней, и Анни улыбнулась, запутывая пальцы в торчащих чёрных прядках.

Она почувствовала, что прозвучало что-то важное, только не знала, как ответить. Мир, в котором она росла, не знал слов о любви, не знакомил с этим понятием. Если не больно – значит, уже хорошо. Всё приятное и по-настоящему счастливое пришло в её жизнь только с Элаем, человеком, показавшим ей свободу. Свободу отдать себя кому-то добровольно. Анни разрывало от благодарности и нежности к нему, от удовольствия касаться его и быть собой, и она знала, что если прямо сейчас пришлось бы умереть ради него, то её бы вели именно эти чувства, а не долг фамильяра. Она готова была защищать его даже от него самого – возможно, именно это люди назвали бы любовью?

– А я ни за что не позволю, чтобы кто-то причинил боль тебе, – решительно прозвенела Анни чуть сжавшимся от прилива чувств горлом: – Спасибо тебе, Элай. И спасибо Леону, что ты именно такой, какой есть. Ты первый, кто увидел во мне меня. И научил меня саму это видеть. И пожалуйста, не надо говорить сейчас, чтобы я не благодарила. Потому что я хочу это сказать.

Элай не ответил, только поднял голову, встречаясь с ней взглядом, и наконец-то слабо улыбнулся уголком губ. В обсидиановой черноте сверкало мутное стекло, разбитые осколки – они впивались и причиняли ему боль, и Анни это чувствовала. Его желания теперь равны её, его боль тянула и её грудь. Единственная потребность – вытащить это из них обоих и сжечь немедленно, оставив пепел на столе.

Анни обняла ладонями его шею и смело подтянула повыше к себе, на что он поддался моментально, привстав с кресла. Говорить не нужно, не нужно даже думать, потому что и мысли одни на двоих. Горечь быстро растворялась, теперь Элай снова купал её рецепторы в вишнёвом меду, а огоньки под потолком кабинета весело заиграли, затрещав воспрянувшим пламенем. Это не пугало – ни решительность чёрных глаз, ни стремительно обрушившиеся на неё чуть хмельные губы. Он не обожжёт, потому что принадлежность душ обоюдна.

Их кровь так явно отзывалась на присутствие друг друга, что куда-то разом испарялись тревоги, сомнения и усталость. В глубоком, неспешном и распаляющем поцелуе Элая искрило нечто отчаянное. Он стиснул Анни в руках так крепко, что перехватило дыхание. Будто держаться больше не за что, и только быть ближе к ней – его шанс на спасение из чёрной ямы. Как прекрасно хотя бы несколько минут не думать о том, что мир вокруг вот-вот скатится в пропасть.

Даже слишком хорошо, и слишком тянуло зародившейся на ритуале необходимостью, чтобы прекращать. Анни сама не осознала, когда протиснула руки под его рубашку, скользя пальцами по линии пресса. Чувство шоколадной потребности Элая будоражило её трепещущее тело так же, как и смелые касания к смуглой горячей коже. Он шумно выдохнул, уходя короткими жалящими поцелуями к её шее, и из них так и не уходило отчаяние. Только нарастало гулом в затылке и душным жаром в кабинете. Анни втянула резко уплывающий елово-хмельной воздух и безумным, смелым рывком рванула пуговицы, распахивая его рубашку.

Пир на пепелище. Пляски на костях. Иногда только это и остаётся сделать, чтобы выплеснуть накопленную сразу в двух сердцах злость.

– Ты нужна мне, – хрипло выдохнул Элай и мягко прикусил стучащую слишком быстро для эйфири вену на её шее. – Здесь. Сейчас. Вся.

В доказательство он запустил горячие ладони под подол, задирая его повыше и сжимая поблёскивающую кожу бёдер. Анни откинула голову набок, позволяя его губам целовать себя всё жарче и быстрей. Согласно провела ногтями от самой его груди до пояса брюк, вызвав ответную дрожь и мурашки. И победно улыбнулась, сознавая, какой силой обладали её руки.

– Покажи мне… всего себя, – едва слышно попросила она, от волнения сглатывая тугую слюну с медовым привкусом. – Я знаю, что ты хотел… хотел бы не сдерживаться. Не пытайся быть нежным со мной, сейчас тебе нужно не это, – она сама не знала, откуда эта уверенность и сбивчивые слова, которые дополнила демонстрацией своей решимости, раздвинув ноги и призывно обняв Элая бёдрами. Подтянувшись к его уху, прикрыла желтеющие глаза и выдохнула: – Хочу, чтобы ты взял меня так, как мечтал, когда я встала на колени.

От её слов по его венам побежала горячая лава: Анни ощущала нарастающий жар смуглой кожи и видела эти жёлто-оранжевые нитки, идущие вдоль шеи и к груди. Не сдержавшись, лизнула и попробовала вкус самой яркой, быстро стучащей, и прикрыла глаза в удовольствии. Соль и шоколад. Терпкий, но манящий. Элай вздрогнул, будто сомневаясь, а затем слова смял её губы решительным натиском. Жар и трепет перед его силой смешались в удивительно гармоничное сочетание.

Что-то горячее пронеслось от груди до самого подола, с безжалостным треском оставив чёрную обугленную полосу. Огненная змейка разделила платье на две половины, помогая открыть тело для жадных рук. Они моментально накрыли грудь, и от пальцев Элая на тонкой майке остались выжженные следы ладоней, а на фарфоровой коже – чёрная копоть. На пол полетели обрывки обугленной ткани, в воздухе пахнуло гарью. Он сжал её соски между пальцев, и Анни глухо простонала в поцелуй, сильней стискивая ноги на его бёдрах.

Он хотел в ней забыться, а она – вовсе никогда не возвращаться в реальность. Тело звенело и пульсировало в его руках, таких восхитительно горячих и требовательных. Вздрагивая от восторга каждого касания, Анни прошлась ногтями вдоль линии его пресса, наслаждаясь твёрдостью мышц. Плохо гнущиеся пальцы едва сумели справиться с пряжкой его ремня. Тихий звон звучал как через подушку.

Элай скинул с хрупких плеч остатки испорченного платья, а затем перестал терзать её распухшие губы, на короткое мгновение ловя затуманенный взгляд. В его глазах так чётко плясал огонь, что Анни судорожно сглотнула, но отступать и не собиралась. Он никогда не сделает ей больно. Отвечая на немой вопрос, повисший в давящем воздухе, она облизнулась и сама потянулась к нему навстречу, чтобы оставить влажные короткие поцелуи от шеи к груди. Не горячий – раскалённый до паутинки лавы под кожей. Самая непредсказуемая стихия.

– Зря ты меня об этом попросила, – его голос звучал как у простуженного, сипло, и оттого вкрадчиво, проникая глубоко под рёбра. – Очень зря.