Судьбы

С гражданской Николай и Карпо вернулись целыми и невредимыми, и в 1928-м году у Карпа родилась еще одна дочь, Антонина, а у Николая также родилась дочь, Людмила. Пока Карпо воевал, хозяйство окончательно пришло в упадок, поэтому, когда начали всех загонять в колхоз, отбирая последние крохи у нежелающих вступать, ему терять уже было нечего, и он сразу вступил в колхоз. Решение оказалось правильным, семья избежала голода в 1933-м году, у колхозников последние крохи хлеба не отбирали, как у единоличников. Старшая дочь Мария выучилась на учительницу и работала учительницей младших классов в селе Зруб, это в сторону Киева, за Бобиком. Далековато конечно, поэтому домой приезжала редко.

Не успели как следует встать на ноги, как новая напасть – война. В первые же дни войны Карпа опять мобилизовали, и отправили на фронт. Жена осталась одна с 13-ти летней Антониной. Мария по-прежнему работала в Зрубе, и вернулась домой только после того, как село оккупировали немцы и школу в Зрубе закрыли.

Летом 1945-го вернулись домой Карпо и сосед Николай. Николай был живой и здоровый, избежал даже ранений, а Карпо приехал весь израненный. Но все равно, это была радость, ведь вернулся. Больше половины мужиков из села вообще не вернулись. Ни о какой работе речь конечно не шла, все осталось на женских плечах. Сначала Карпо хотя бы по хате и в туалет сам ходил, а потом вообще слег, а в конце января 1947-го года помер. Татьяна с дочерями опять осталась одна. От Марии, правда, теперь уже была помощь, она жила дома и работала учительницей в начальной школе, деньги, хоть и небольшие, но приносила, на пропитание хватало. Жених Марии погиб на фронте, мужики в селе были в дефиците, поэтому, выйти ей замуж было почти нереально, тем более, что скоро будет тридцать, а вокруг молоденьких девушек полно. Но ей повезло, к ней посватался вернувшийся с Донбасса Шлома Иван, совсем молодой, на пять лет моложе ее, и она вышла за него замуж. Своей хаты у Ивана не было, и он пришел жить к Марии, то есть, в примы. Первым на свет появился я, а через два года Алла. Бабушка Татьяна умерла в мае 1954-го года, в возрасте шестидесяти лет. Когда она лезла на чердак, под ней сломалась лестница, и, при падении, она сломала шейку бедра. С таким повреждением в то время долго не жили. А в декабре этого же года родился наш младший брат, Виктор, или Талик, как называла его мама.

Мать и отец

Свое детство, и нашу жизнь в то время, я описал в «Воспоминаниях», поэтому повторяться не буду. Здоровье у мамы было неважное, были какие-то проблемы с желчным пузырем и желудком, но лечилась она сама, народными средствами. Периодически делала какое-то слепое зондирование, чтобы стимулировать отток желчи из желчного пузыря. Для этого она выпивала два стакана минеральной воды и ложилась на горячую грелку, через час ей становилось лучше, и она опять могла работать. Позже появились еще и проблемы с желудком, но времени обследоваться у нее не было. Кто-то ей посоветовал, в период сильных болей в желудке, по утрам натощак выпивать столовую ложку не разведенного спирта. Этим она два десятка лет и спасалась от сильных болей. Но в 2000-м году боли стали невыносимыми, и ее положили в Нежинскую больницу, в Вертиевке к тому времени больницу уже закрыли. В это время я с женой и приехал в Вертиевку в отпуск, и мы навестили маму в больнице. Как только она увидела нас, сразу стала уверять, что ей уже намного лучше, что она выздоровела, и стала проситься, чтобы ее выписали. Врачи были категорически против выписки, и мы уговаривали ее оставаться в больнице, но, несмотря на все уговоры, она написала расписку об отказе от дальнейшего лечения, и уехала вместе с нами домой. Несколько дней она чувствовала себя терпимо, но потом боли резко усилились, настолько, что терпеть их она больше не могла и согласилась ехать в больницу. Хорошо, что в этот день к нам в гости из Киева приехал Галин брат Володя, на его машине мы и отвезли маму обратно в больницу. Хирург, осмотревший маму, сказал, что ее нужно как можно быстрее оперировать. Боли были настолько сильными, что мама уже была согласна и на операцию, лишь бы они прекратились.

Следует пару слов сказать о том, что представляла украинская больница в те годы. В Советское время такое даже представить себе было невозможно. Прежде всего, постельное белье и посуду для еды нужно было везти с собой. Все назначаемые медикаменты, в том числе таблетки, ампулы для уколов, шприцы, бинты, салфетки, все нужно было покупать самим. Хорошо еще, что хоть кормили бесплатно, хотя и очень плохо. Нам с Таликом хирург написал длинный список всего необходимого для проведения операции, в том числе кровь нужной группы и плазму, иголки и нитки для наложения швов, и мы пошли по аптекам, все это покупать. Часа через четыре хождения по аптекам, все было куплено. В моей голове невольно возник вопрос: «А как они экстренные операции делают?», ведь, пока родственники будут бегать, как и мы, по аптекам, больной помрет.

Операция шла долго, больше четырех часов. Мы с Таликом сидели в столовой больницы и в тревоге ожидали ее окончания. Появились нехорошие предчувствия, уж больно долго она шла. У мамы был диабет, и хотя она была на таблетках, а не на инсулине, я очень опасался за исход операции, ведь заживляемость при диабете очень плохая. Но вышел хирург и нас успокоил, сказал, что операция прошла успешно. Главное, по его словам, что нет рака. Пришлось вырезать превратник и пришить кишку прямо к желудку, так как на месте превратника образовался многослойный рубец, как будто имевшуюся в этом месте язву чем-то многократно прижигали. Я понял, что это результат маминого лечения язвы спиртом. Ну и так хорошо, она ведь с этой болезнью больше двадцати лет держалась. На следующий день нас с Таликом пустили к маме в реанимацию, так как через день мне уже нужно было уезжать домой, но перед отъездом нужно было обязательно увидеться с мамой, и нам пошли навстречу. Мама была в сознании и сказала, что после операции ей лучше не стало, боли только усилились, но я ее попытался успокоить, сказал, что еще ничего не зажило, поэтому и болит, потом будет легче. Я действительно в это верил, и, со спокойной душой, уехал домой. Но перед моим отъездом отец нам сказал, что мама домой не вернется, ему сон плохой приснился, будто бы по улице идет стадо коров, а у нас во двор открыты ворота, и все стадо заходит к нам. Это люди на похороны придут, пояснил он.

На второй день после моего приезда домой, пришла срочная телеграмма от Талика, в которой сообщалось, что мама умирает. Мы с Галей сели в машину и вечером выехали в Вертиевку, еще надеялись застать маму живой. На рассвете к нам в лобовое стекло врезалась маленькая птичка, и поскольку скорость была больше 100 км/час, то наверняка разбилась.

– Это мама знак подала, – сказал я Гале, – она умерла.

Больше торопиться было некуда. В Конотопе остановились передохнуть и купили для племянницы Иры какую-то мягкую игрушку, которых здесь продавалось великое множество, а у Иры на следующий день был день рождения. Когда мы приехали, гроб с маминым телом уже стоял в большой комнате, и какая-то женщина читала возле него молитвы. Узнали, что у мамы, на фоне диабета, начался перитонит, и спасти ее не удалось. Постояли немного возле гроба, мама лежала спокойная и умиротворенная, теперь у нее уже ничего не болело. Но нужно было помогать Талику готовиться к похоронам, прежде всего позвать на похороны родственников и знакомых. Нужно было что-то делать, чтобы отвлечься от грустных мыслей. Поехали с Таликом приглашать на похороны родственников, я и не знал, что их у нас так много, я ведь раньше много раз проходил мимо домов многих из них, но даже не предполагал, что это наши родственники. А Талик, оказывается, об этом знал. За два года до этого я интересовался у мамы нашими родственниками и записал все сведения о них, которые мама помнила, а помнила она очень много, вплоть до того, как зовут детей и внуков родственников ее возраста. У меня такой памяти нет, и никогда не было. После объезда родственников, привезли столы для поминок, но их оказалось мало, пришлось изготовить еще два. Маму похоронили на следующий день, проводить ее в последний путь пришло много людей, в том числе и ее бывшие ученики. И она ведь их всех помнила, знала кто куда поступил, и кем сейчас работает.

Отец на людях держался нормально, не подавал вида, что ему тяжело, но на поминках на девять дней все заметили, что он шаркает ногами, ноги высоко у него уже не поднимались и при ходьбе цеплялись за землю. После похорон жены он начал резко сдавать. Как-то раз, он чистил свеклу на дальнем огороде, в ста метрах от дома. Прийти домой самостоятельно он уже не смог, отказали ноги. Больше со двора он уже не выходил. Последние два года он вообще не вставал. На мой вопрос, что у него болит, ответил, что болит всё. Я приезжал к нему на восьмидесятилетие. Как участника войны его наградили орденом Отечественной войны 1-й степени, но это его уже не радовало.

– Зачем он мне теперь? – сказал он. – Нужно было награждать, когда молодым был.

Умер он через пять с половиной лет после смерти мамы, в возрасте восьмидесяти с половиной лет. Похоронены они радом, и я всегда навещаю их могилки, когда приезжаю в Вертиевку. Светлая им память.

Соседи

Дед Логвин

Логвин – это фамилия. Откуда такая фамилия у украинского деда, сказать сложно. Лог – это широкий и длинный овраг. Скорее всего, фамилия как-то связана с этим. В нашей местности таких оврагов нет, но его предки пришли из Запорожской Сечи. Возможно они раньше жили в таких местах, где эти логи имеются. Дед Логвин – сухощавый старик среднего роста, еще довольно крепенький, немного замкнутый и немногословный, теперь жил один. Бабка померла полгода назад. Когда она в очередной раз заболела, он не придал этому большого значения, отлежится пару-тройку дней и все пройдет. Так уже не раз было, ничего страшного. Огород уже вспахали и картошку посадили, а к прополке оклемается, сейчас срочной работы нет, можно и полежать. Вот только доить козу и готовить еду ей придется самой, он этого не умеет. С бабкой они, в принципе, жили дружно, ругались редко, в основном из-за его выпивки. Да и какая там выпивка, смех один – по одной рюмке три раза в день. Разве это выпивка, триста граммов в день? На это она правда не ругалась, к этому она уже привыкла, она ругалась, если он выпивал больше. Но он ведь не водку пил, как другие, а денатурат, который в три раза дешевле самого дешевого самогона. Жидкость приятного синего цвета, а по существу чистейший спирт. Денатуратом этот спирт назывался давно, пожалуй, еще до войны, теперь же, на этикетке этих бутылок было написано «Жидкость для разжигания примусов. Яд». Но деда это ничуть не смущало, он прекрасно знал, что это денатурат, который он постоянно пьет уже много лет подряд.

Но прошла неделя, а бабке лучше не становилось, стало еще хуже, она вообще перестала подниматься с постели. Пришлось учиться доить козу и готовить еду. Хорошо еще, что бабка подсказывала, как и что делать. Он даже не представлял, что это так сложно, а ведь в бабкиных руках все делалось так легко и просто. Только теперь он понял, что до сих пор жил он «как у Христа за пазухой», не зная всех этих домашних забот. Да и в огороде в основном все бабка делала, он только иногда ей что-то помогал, а теперь видать всю прополку и окучивание самому придется делать. Есть взрослые дочь Тоня и сын Сергей, но они в этом деле не помощники. Тоня вышла замуж и живет в Киеве, далековато оттуда ездить. Сергей – обалдуй, вымахал выше двух метров, а ума до сих пор не набрался. Ну как можно было выучившись на механика, и проработав на заводе в Киеве два года, все бросить и приехать жить домой? Теперь работает в местном клубе киномехаником и продает билеты на киносеансы. Испортил бабке швейную машинку «Зингер», на которой он догадался прострачивать толстые пачки билетов, пробивая таким образом в них ряд дырок, чтобы билеты легко отрывались. Дома ничего делать не хочет, правда, немного денег со своей зарплаты он деду отдает, хоть и слабенькая, но подмога. У самого деда и у бабки пенсия колхозников, совсем мизерная, всего по восемь рублей и тридцать копеек, других доходов нет. Но и это уже хорошо, раньше у колхозников вообще никакой пенсии не было. Эту пенсию назначили только два года назад, теперь хотя-бы хлеб и подсолнечное масло было на что купить, и денатурат, соответственно.

К осени бабка померла. Сергей с Тоней оплатили похороны и поминки. От себя на поминках дед выставил и свой денатурат. Молодой священник, отпевавший и хоронивший покойницу, перепробовал за столом на поминках все напитки, и под конец заинтересовался синеньким напитком, который пил один дед.

– А можно и мне синенького? – попросил он.

Дед был польщен таким вниманием к его напитку, и передал батюшке целую бутылку своего напитка, который, как ни странно, батюшке тоже понравился.

После смерти бабки Сергей опять уехал жить в Киев, уж больно ему не нравилась дедова стряпня, и дед остался один. Сначала оно как-то и ничего было, зам себе хозяин, что хочешь, то и делай, никто на тебя не бурчит. Готовить за время болезни бабки он немного научился, какой-никакой суп мог себе приготовить, или там картошку на сале пожарить, в общем, голодным не сидел. Сала в запасе еще немного было. Это с того поросенка, которого сосед, дед Митрофан, зарезал им еще при жизни бабки. А Митрофан прекрасный резчик, сало всегда получается белым, нигде никаких кровоподтеков, и очень вкусное, с просмоленной на совесть и очень вкусной шкуркой. Такое сало не у каждого резчика получается. Жаль только, что больше резать нечего. После смерти бабки дед нового поросенка не заводил, уж очень много с ним мороки. И козу он зарезал. Ну зачем ему молоко. Это бабка молоко любила, а он пил его только изредка. А козье мясо было вкусным, ему его надолго хватило. Куры еще от бабки остались, можно было иногда и яичницу пожарить. Одно было плохо, начала одолевать тоска. Словом не с кем было переброситься. Вот уж не думал, что ему, старому молчуну, разговоров не будет хватать. Теперь он уже скучал, и по бабке, и по ее ворчанию. Ни к кому из соседей в гости или на посиделки он никогда не ходил, и от отсутствия такого общения никогда не страдал. К бабке в гости иногда приходила соседка Маруся, и они подолгу беседовали, дед их просто слушал, изредка вставляя в разговор пару слов, но участия в этих разговорах практически не принимал. Теперь он с грустью вспоминал и эти разговоры. После смерти бабки к нему уже никто не ходил. Тоска влезала в душу все больше и больше. Дед начал выходить на улицу, садился на лавку возле забора и смотрел на проходящих людей, иногда удавалось с кем ни будь из них поговорить и узнать какие-то новости. Поговорил и с соседским парнишкой Володей, учеником шестого класса, пожаловался ему на свое одиночество, что совсем одичал, никаких новостей не знает.

– А Вы газету себе выпишите, – посоветовал парень.

– Тогда мне денег на хлеб не хватит, – резонно возразил дед.

– Ну давайте я буду Вам приносить старые газеты, которые отец уже прочитал, – предложил Володя.

– Хорошо бы еще радио провести, но опять же денег нет, – грустил дед.

– А давайте я Вам сам радио проведу, – решил помочь деду и в этом вопросе Володя. – У Вас вот провода радиолинии проходят между ветками Вашей сливы, если подключиться тоненькими проводами, то ничего не будет заметно.

Сказано – сделано. Володя разобрал какое-то старое реле от трактора и тонкими обмоточными медными проводами провел деду радио в дом через форточку. Вот только динамика у деда тоже не было. Не было его и у Володи. Но у его отца были наушники от детекторного радиоприемника «Комсомолец», которые уже не использовались. Спрашивать у отца про наушники Володя не стал, скорее всего отец их не отдаст, потихоньку забрал их без разрешения и отнес деду. Теперь у деда было и радио. Дед заметно повеселел, даже завалившийся сарайчик для курей вместе с Володей отремонтировал.

Наступила зима. Запасы сала у деда закончились. Картошку теперь приходилось жарить на подсолнечном масле, да и зажарку для супа на том же масле приходилось делать, это совершенно не то, что на сале, но деваться было некуда. Начался сплошной пост. Иногда соседи приносили ему небольшой кусочек сала, когда резали своего поросенка, но теперь это было очень редко. Такая традиция в селе по-прежнему была, и никуда не делась, часть сала и мяса зарезанного поросенка всегда раздавали соседям, но потом, когда соседи резали своего поросенка, они приносили такие же куски сала и мяса, то есть шел своеобразный обмен. Но у деда теперь поросят не было, и на отдачу можно было не рассчитывать, поэтому, мясо ему не приносили, а только небольшие кусочки сала, просто из жалости. Но их не на долго хватало. К Новому году дед зарезал курицу и устроил себе праздник, все равно куры теперь не неслись.

А потом приехала в гости Тоня и предложила деду перебираться к ней в Киев. Она уже и раньше делала деду такое предложение, но тогда он наотрез отказался. Ну что ему там делать в квартире на пятом этаже, без лифта. Лишний раз и во двор не спустишься. Да и квартира у Тони однокомнатная, детей правда нет, но и втроем тесниться в одной комнате не очень здорово будет. Но теперь дед уже дозрел, и с радостью согласился на переезд в Киев. Зять предлагал сразу и дом здесь продать, но на это дед не согласился.

– Давайте я у вас зиму перезимую, а там видно будет, если сильно не буду вам мешать, то может потом и продадим. А может я на лето буду сюда приезжать и картошку выращивать, – рассуждал дед.

Через неделю за дедом приехали на легковой автомашине. Зять одел деда в меховой комбинезон и унты, зарезали оставшихся курей, загрузили в багажник оставшийся ящик «жидкости для разжигания примусов», посадили деда в машину и поехали в Киев. В Киеве деду сначала понравилось. Прежде всего, накрыли праздничный стол по случаю его приезда. Таких вкусностей дед никогда в жизни не ел. И водку зять поставил на стол настоящую, а не его денатурат, пей – не хочу. Спать дед будет не в комнате, там еще одну кровать поставить невозможно, а на диванчике в кухне. Он конечно немного узковат, но если к нему на ночь приставить три стула, то получается вполне приличная широкая постель. Таким приемом дед был доволен. Было правда и одно неудобство, которое дед обнаружил сразу, это был туалет. Как он будет туда ходить, ведь через тонкую дверь все будет слышно, там ведь и пёрнуть нельзя будет. Про себя решил ходить в туалет, когда никого не будет дома. А дальше потянулись будни. Через некоторое время свой денатурат он выпил, а где купить новую порцию не знал. Обратился к зятю, но тот ответил, что здесь такую гадость не продают. На ужин, правда, зять наливал деду сто граммов водки, но не больше, а дед привык выпивать в день по триста граммов спирта, и душа деда никак не хотела от такой дозы отказываться. Дочь, почему-то, тоже встала на сторону мужа, заявив, что столько пить для него очень вредно, достаточно и одной рюмки в день. Дед не на шутку обиделся, такого отношения к себе он никак не ожидал. Даже покойная бабка разрешала ему выпивать такую дозу, а тут на тебе, зять с дочкой вздумали его учить. Нужно уезжать домой, сегодня правда уже поздно, завтра уедет. На следующий день дед немного остыл. А куда ехать-то? В свой холодный дом? Картошка и свекла там в погребе конечно должны быть, если воры не вытащили, но больше ведь ничего нет, все съестные припасы забрали с собой, когда сюда уезжали. Просить на пропитание у соседей? Так засмеют же. И что делать? Придется видно ждать до весны.

До весны дед, однако, не дождался. Приехал домой своим ходом, как только начало пригревать солнышко, и первое, что сделал, купил ящик «жидкости для разжигания примусов». Теперь он сам себе будет хозяин. Соседи конечно удивились его столь раннему возвращению, даже посочувствовали, и чем смогли, помогли. Картошка была на месте, и до весны дед нормально дожил. Теперь он вообще не понимал, как он мог согласиться на переезд в Киев, что он там не видел? Зачем ему жить в этой однокомнатной клетке как в тюрьме? Весной вспахал и посадил огород. Вот только с живностью заморачиваться не стал. Да сколько ему нужно? И так проживет. Лето он прожил хорошо, была зелень со своего огорода, иногда покупал минтай в магазине, на питание грех было жаловаться. Но вот и зима подкатила, и снова нахлынула жуткая тоска. Никому он теперь не нужен, ни сыну, ни дочке, все его бросили. Опять только суп и картошка на постном масле. Соседи почему-то даже сало больше не приносили. Яиц также не было, так как курей он не заводил. Все чаще вспоминал покойную бабку, как же хорошо было тогда с ней. А он тогда этого не ценил, даже обижался на нее, когда она ругала его за лишнюю выпивку. Вернуть бы все вспять, да не вернешь. А бабке там сейчас наверно хорошо, ни хлопот тебе, ни забот.

Такие мысли приходили в голову деда все чаще, и все чаще он вспоминал свою бабку. Хотелось опять к ней, чтобы жить так, как и раньше, когда все домашние дела делала она, и никогда ни на что не жаловалась. Когда осталась последняя бутылка «жидкости для разжигания примусов», из очередного купленного ящика, он окончательно решил отправиться к бабке. Вечером нажарил себе сковородку картошки, облил дом керосином, поужинал, выпив всю бутылку жидкости, поджог дом, оставаясь внутри дома, и лег спать. Но свои силы дед переоценил. Уснуть он не смог, а когда стало сильно пригревать, он испугался. Несмотря на выпитые пол-литра спирта, мозг работал, и деду перехотелось гореть живем в этом пламени. Все оказалось гораздо сложнее, чем он рассчитывал, сгореть во сне не получилось. Дед открыл дверь и выскочил на улицу. К горящему дому уже сбегались соседи. Пьяный дед, в одном исподнем, стоял босиком на снегу и смотрел на свой, объятый пламенем дом.

Дом сгорел дотла, удалось спасти только сарай. Соседи дали телеграмму Тоне, которая на следующий день опять приехала за дедом. Деда опять одели в меховой комбинезон и унты, посадили в машину и увезли в Киев. Больше о нем в селе ничего не слышали.

Алексей Осипенко

Алексей одногодок моего отца, сын того самого деда, который в детстве сшил нам с Аллой такие замечательные пальтишки. Немного ниже среднего роста, но достаточно сильный и выносливый. Немного глуховат, но обладал прекрасным музыкальным слухом. В начале войны его мобилизовали в армию вместе с отцом, но на фронт он не попал, во время прохождения курса молодого бойца земляки подсказали командиру, что он плохо слышит и его нельзя отправлять на фронт, убьют ведь в первом же бою. Алексея комиссовали о оставили работать на каком-то конезаводе на территории России. После войны Алексей вернулся домой с русской женой и маленьким сыном Толей, который также разговаривал по-русски. Крестили Толю уже в Вертиевке, и моя мама стала его крестной. Мать Алексея, баба Яриша, почему-то с самого начала невзлюбила невестку, и через год та сбежала в Россию, оставив сына на воспитание Алексею. После этого Алексей еще трижды пытался жениться, и трижды приводил в дом новых жен, но все они бабке не понравились. Первые две сбежали не продержавшись и года, третья оказалась самой стойкой, прожила в доме около двух лет, но и ее бабка выжила. Алексей понял, что пока мать жива, жить с женами она ему не даст, и больше не делал попыток жениться. Решил больше не испытывать судьбу и жениться после смерти матери, но мать и здесь не оставила ему никаких шансов, она умерла в 95 лет, когда Алексею было уже около семидесяти.

Вернувшись домой, Алексей продолжал работать конюхом, так же, как и во время войны. За моей памяти он работал конюхом в плодосовхозе. Мы с его сыном Толей иногда ездили к нему на работу. Там можно было вдоволь покушать клубники и арбузов, которые выращивали в плодосовхозе. Плантация клубники находилась рядом с конюшней, нужно было только незаметно перелезть через высокий забор, а там уже кушай сколько влезет. А еще на конюшне был знаменитый конь-тяжеловоз, по кличке Василий. Таких толстых коней я больше никогда не видел, спина у него была как стол, сидя на нем мы не могли опустить ноги вниз, к бокам. Пока Василий шел шагом, на его спине еще можно было удержаться, но как только он переходил на легкий бег, седок постепенно сползал с его широкой спины, а затем падал на землю.

После смерти отца, Алексей перестроил дом, причем практически все делал сам, плотников он не нанимал. У него и голова работала как нужно, и руки росли оттуда, откуда нужно. Сам сделал себе пилу-циркулярку, на которой опиливал толстые бревна, нужные для строительства дома. Соседи, как-то решившие ему в этом деле помочь, вдвоем не смогли поднять такое бревно, а он с ними легко один справлялся. Новый дом получился намного просторней, светлее и выше старого, но мне было жаль тот старый дом, с сенях которого у деда стояли жернова, на которых, и мы с мамой иногда мололи зерно. Несмотря на то, что Алексей работал конюхом, его неудержимо тянуло к технике. Как-то весной, он приехал домой на мотоблоке. Это был трофейный немецкий агрегат в виде маленького трактора только с передними колесами, вместо задних цеплялась тележка. В основном, как я понял, он был предназначен для вспашки огородов. К нему цеплялся небольшой плуг с двумя лемехами. От обычных плугов он отличался тем, что имел два положения: транспортное, и рабочее. В рабочем положении правое колесо плуга опускалось на пятнадцать сантиметров нише положения левого колеса, чтобы во время вспашки, когда правое колесо идет по борозде, сам плуг находился в горизонтальном положении. Мне и этот мотоблок, и плуг очень понравились. Как же хорошо немцы все предусмотрели. Наши конструкторы до такого почему-то не додумались. А насколько мощным был этот мотоблок. Огороды у нас пахали маленькими тракторами типа ДТ-20, плугами тоже с двумя лемехами, но эти маленькие трактора было раз в пять больше этого немецкого мотоблока. Восхищению мальчишек от увиденного не было предела, недели две только и разговоров было, что об этом мотоблоке. Дядя Алеша, как мы его звали, первым купил моторчик к велосипеду, и ездил на велосипеде с моторчиком, на зависть всем соседям. Потом купил себе Рижский мопед, о таком никто из соседей и мечтать не мог, слишком дорого. А потом дядя Алеша добил всех окончательно, купив себе мотоцикл МТ с коляской.