Выход зубной феи

Марина скривила густо подведенные губы и тихо, но внятно усомнилась в качестве современных мужчин вообще и оперов в частности. Последние заслужили еще емкую характеристику на старославянском с описанием слабости членов и пророчеством их полной неработоспособности в недалеком будущем, но до Катанина эти важные замечания уже не дошли. В это время он с напором ледокола "Ленин" крошил лед отчуждения между собой и Амалией Петровной Винтер.

– Пожалуйста, вспомните. Именно ваши показания могут стать решающими для жизни людей, – Виталий заглянул в холодный хрусталь Амальиных глаз и невольно вздрогнул. В яркой зеркальной голубизне мерещились каленая сталь, надсмотрщики на далеких плантациях и торжество кибернетики во всем мире. Сразу захотелось вести себя лучше, расти к идеалам, а на досуге решать логарифмические уравнения. Для начала Катанин вытянулся по стойке "смирно", состроив максимально умное лицо. Айсберги глаз сверкнули легким интересом к и Винтер заговорила:

– Для жизни все имеет значение только до наступления смерти. Вы даете непроверенные вводные и требуете решения задачи. Это логика, а не бабкины трещотки. Сначала следует точно установить условия, а потом формулировать искомое. Внимание, вопрос: кого и когда убили?

Такой поворот беседы застал Катанина врасплох и отозвался чем-то до боли знакомым еще с ученических лет. Тогда старенький профессор в корсете из наград и орденских планок часто вспоминал, как недобросовестно собранные доказательства и нарушения в ходе их добычи позволяли отборным злодеям избежать наказания, после чего плохие ребята не спешили попадать в лапы закона повторно. Возможно, они перевоспитывались, что хорошо, но следователи были сплошь пессимисты и отыгрывались на нерадивых операх вплоть до записи в личном деле. Такой славы не хотелось и Катанин с сожалением вздохнул:

– Мы предполагаем, уважаемая, следствие предполагает, что убит хозяин автомобиля иностранного производства черного цвета с аэрографией на капоте. Предположительно сегодня, но вскрытие покажет. Ваши показания по существу тоже очень важны.

– По этому вашему существу, по Поленке, Анапский террариум плачет! Им и показывать заранее не надо! Взяли бы без смотрин, – откуда-то сзади Виталия оглушил трубный глас. Через секунду перед его глазами колыхалось богатое тело физика Вишневской. Дама была откровенной:

– Я лично смогла бы его выносить только заочно, когда я здесь, а он на Франца Иосифа. Хотя сейчас, конечно, еще лучше. Мужчина, вы точно уверены, что он окончательно убит?

Вообще Виталий любил, когда на месте преступления сидит, а лучше спит готовенький и во всем виноватый злоумышленник, с орудием преступления в руках и паспортом в кармане. Еще лучше, если злой умысел он предварительно выкрикивал на глазах у всех соседей и даже, чтоб не забыть, записал на листочке под магнитом на холодильнике. Но такое несметное количество подозреваемых, как в этой неладной школе, ему совсем не нравилось. Каждый считал своим долгом рассказать о своей неприязни к убитому и намерении от него избавиться. Это начинало раздражать.

– Гражданка, – Катанин обратился к зарослям черных кудрей, которые буйно и неаккуратно вились вдоль физика. Куда бы она не приходила, пышные длинные волосы заполоняли все вокруг, опадая на бумаги и пол, заползая в рот к случайным прохожим и наматываясь им на пуговицы. Кудри колыхались, сбивались в целые цунами и водопады и обрушивались на собеседника, целясь прямо в глаза. Сейчас Виталий отмахнулся от вездесущих смоляных пружинок и попытался разговорить их громогласную обладательницу. – Гражданка, а почему вас интересует, убит ли потерпевший до конца?

– Тю-ю, мужчина, меня ни с какого места этот лишенец не интересует. Я только в том смысле, что мы сегодня уже пережили одно воскрешение. Вон оно с комфортом лежит у стенки, пока другие за него травят нервные клетки корвалолом. Не хотелось бы больше неожиданностей.

Опер заинтересовался:

– Значит, есть еще пострадавшие?

– Ну, если вы считаете, что от излишков внимания страдают, то есть, Вообще, я пресс-секретарем не нанималась, так что узнайте у него сами, – Вишневская схватила опера за руку и подтащила к расписанию. Под ним, доверчиво распахнув водянистые глазки навстречу гостю, по-прежнему возлежал Квазимодыш. Физик откашлялась и парадным басом прогудела:

– Это Тихон Гаврилович, наш трудовой лишенец. Восстал из мертвых, жаль только, не в полном комплекте. Сейчас он вам даст показаний на досрочную пенсию по выслуге. Дерзайте!

– Макомеш-то! Тоштахся я пхафты! – заголосил Тихон, размахивая для убедительности ослабшими конечностями и пытаясь покрепче зацепить ими милиционера. Катанин инстинктивно отшатнулся: все-таки детей у него пока не имелось, а кто знает, какая зараза перескочит с этого, как там сказали, лишайного. Глупо было бы выйти полноценным мужчиной из тяжелой свинки и сломаться на простом рабочем контакте. Контакт между тем как-то особенно болезненно трепыхался и плевался довольно обидными, на вкус Катанина, словами:

– Г-а-а-шпашин похищейкин, я шнаю, кто фигофат! Шушайте!

Таких провокаторов Виталий чуял за версту и был к ним безжалостен, Оценку своих сыскных способностей он еще смог бы хладнокровно оставить без внимания: все-таки население еще не совсем остыло после цикла вредной телевизионной фантастики про оборотней в погонах. Хотя лично опер себя фиговатым не считал, а начальство вслух об этом не говорило, Виталий не отрицал, что можно лучше. Но оскорблять память его деда-бессребреника, пришивая Виталию коррупционную составляющую в виде каких-тошепелявых хищений, не рискнул бы даже начальник областного УВД. Неподкупность Катанина была в управлении даже не легендой, а неотвратимой явью, и план по взяточникам его отдел редко перевыполнял меньше, чем на двести процентов. Виталия даже старались не пускать к особо лакомым подозреваемым, настолько те проникались честностью милиционера и совестились потом сотрудничать со следствием по хозрасчету.

И вот теперь какая-то падаль у расписания намекала, что и на Солнце есть пятна. От дальнейшей порчи организма Тихона спасла только брезгливость стража порядка, но витиеватым внушением он получил без задержки:

– Тохтамыш папильотный, ты на кого клешни свои заострил? Думаешь, отлежишься таи в теньке, пока за твой прикус здесь людей в убивают? А, может, это отвлекающий маневр такой?! Встать, я сказал! Будем составлять протокол!

От страха трудовик проделал тот же фокус, что и тропические улитки в период засухи: плотно затянул трепещущей пленочкой век голубые глазки и ушел в себя. Брутальному Катанину не удалось достучаться до свидетеля без использования запрещенных приемов, и он махнул на него рукой. Да так удачно, что крепкая милицейская ладонь натолкнулась на единственную в этом чахлом, или, по определению самого Квазимодыша, поджаром тельце твердыню в районе бедра. Ойкнув от радости за не совсем пропащего глистика, Виталий позвал понятых и в их присутствии извлек из брюк, нет, не накачанную в гирю переднюю бедренную мышцу, а пухлую брезентовую тетрадь. На обложке химическим карандашом было со старанием выведено: "Аналитическая докладная записка по проверке деятельности и прочей работы школьного коллектива на очной и заочной основе круглогодичных наблюдений за неуправляемый период без архимудрого директора и авансовый отчет по запланированным новшествам под руководством высокоуважаемого Леонида Серафимовича Поленко по его секретному поручению, далее в сокращении и для конспирации "АналДоЗ для ЛеСеПока"". Аббревиатура цвела завитушками с плодово-ягодным узором и бодро выделялась различными оттенками неона – Тихон Гаврилович при жизни не скупился на оформление. Катанин и понятые просто глаз не могли оторвать от чудесной тетрадки, и под влиянием этого необычайного момента опер впервые сделал так, как его учили в Академии: подумал. Его вдруг озарило, что форма блокнота наверняка соответствует содержанию, и последнее непременно стоит исследовать со всем тщанием.

На присутствующих тихоновское имущество тоже произвело впечатление: Назар Никонович что-то шептал на ухо подошедшему Финогену, щуря аквамариновые глаза на клеенчатый фолиант. Вишневская с Динарой хрюкали и подначивали лиможного историка принять Аналдоз для тонуса, а Кондрат сокрушенно вздыхал над несправедливостью мира, ведь такой материал для диссертации, прямо-таки летопись шизофрении от начала времен, пропадает, уплывает в вещдоки черствой к науке милиции. Виталий с любопытством уставился на начальную страницу, и по вполне понятным только для одного медика причинам его лицо стало медленно вытягиваться в первый блин, комковатый и перекошенный. Острые заборчики букв разных размеров и наклонов рябили в глазах и падали на неподготовленного читателя обрывками совершенной бессмыслицы. Это были первые потуги Квазимодыша по внедрения в свой кондуит хитрой системы шифровки, ключи к которой не были изобретены даже самим ее создателем. Из вменяемого на листе имелась только маленькая желтая птичка в верхнем углу, которая при быстром перелистывании страниц как будто оживала, шевелила клювом и со всех лап пыталась унестись из этого безумия.

Лишь один из присутствующих точно знал, какие перлы хранятся в этой странной тетрадке, сколько разоблачений она готовит и сколько судеб может поломать при правильном и особенно неправильном использовании. Знал он и о прямой связи между наличием "Аналдоза" и смертью "ЛеСеПока", о коей все вокруг голосили уже пару часов. Знал, но ничем не выдавал, что истина где-то рядом и напрасно эти утлые милиционеришки суетятся и пытаются симулировать следствие. Долдон-полицейский не произвел на него впечатление человека разумного, впрочем, как и все окружающие за последний десяток лет, а, значит, окрылять их идеями не стоило. На общем фоне его, Тихона, коллектив вообще не выделялся ни талантами, ни интеллектом, поэтому ответ на вопрос, кто должен возглавить и присмирить наступающий на школу хаос, был очевиден – гегемон труда созрел для удачно освободившегося трона. Квазимодыш зашевелился, даже привстал и попытался сказать речь:

– Гошпота! – аудитория встретила своего любимца радостными смешками и ахами, только Виталий недобро поморщился. – Шнащаго нато фыпхать нофого начахника! Мы тош-ш-ны…– последние слова Тихона утонули в дружном гоготе, и Тихон взял обиженную паузу. Катанин решил все-таки выяснить, на каком основании этот паяц совершенно распоясался и оплёвывает присутствующих шипением:

– Ну, товарищи! – он обратился к самому приличному на вид человеку, к тому же, мужчине, с аккуратной бородкой и сверкающими глазами, – не ожидал от учителей, интеллигентных людей! Всякого ожидал: взяток или там, наоборот, хороших подарков, цитат из Кафки, чтоб запутать следствие и уложить его в клинику неврозов, но вот такого – нет. И тошно ему, и гопота мерещится на место родной милиции. На его налоги перебиваемся, между прочим! Не платил, значит, если милиция не дотягивает. Кто он у вас вообще такой?

Учитель задумчиво посмотрел на Катанина:

– Товарищ капитан! Или господин офицер, как у вас теперь принято? – первый же шар был в лузу, так как Виталий засиделся в старлеях и "капитан" ласкал ему слух необычайно. Он сразу почувствовал к молодому человеку симпатию. – Так вот, господин капитан, перед нами – трагедия века. "Это горе всех невзгод больнее", как говорил один почтенный человек.

– Кто говорил? – переспросил Катанин и тут же уточнил: – Важно для следствия, сами понимаете. И, кстати, зовите меня Виталий.

Назар с сожалением посмотрел на опера и сказал:

– Он уже умер, господин капитан, вряд ли он поможет следствию.

– Ах, этот! – кисло протянул Катанин. – Ну да, он не поможет. Он там за рулем сидел совсем зеленый. Но его слова, даже не последние, имеют значение! Так что запишем. Продолжайте.

Химик давно не получал такого наслаждения от беседы. Шекспир, как бы не был он велик, оставил после себя конечное число сонетов, и его наследие компактно умещалось в шеститомник, зацитированный Бериным до дыр. Постоянный круг общения Назара пропитался Шекспиром до состояния его полного отторжения, как перенасыщенный сахарный раствор, который больше не принимает сладких кристаллов, какие бы прекрасные они не были. Благодаря ЧП в школе химик обрел благодарного слушателя, готового записывать нетленные афоризмы и искать в них незамеченные ранее оттенки смысла. Назара Никоновича понесло:

– Запишите, конечно. А сюжет достоин если не программы "Пусть говорят", то точно великого пера драматурга. Тихон – это наш учитель, хотя по виду этого и не скажешь. Он, знаете ли, спустил в унитаз двухкомнатную квартиру и светлое будущее. Нет, он не закупился на ужин в "Азбуке вкуса", вы неправильно поняли. А, вот Анастасия Борисовна вам сейчас все и расскажет. Она лично принимала от Тихона последний вздох, ценный свидетель. Настя, подойдите к нам, будьте любезны!

Красивая свидетельница облагородит любое следствие, особенно, если она на стороне добра и не нарушает миграционный режим. Виталий приосанился и с удовольствием предвкушал долгий, подробный, а, может, даже многосерийный опрос девушки, когда зазвонил его служебный телефон.

– Катанин, – с характерным потрескиванием заскворчал резкий голос судмедэксперта Вешенки, – скажи мне, Катанин, ты подослал к нам эту черную вдову, как ее, Поленко Клавдию? Она страшно убивается.

– Я, – с готовностью подтвердил опер, умиляясь тому, как видавший виды эксперт принимает близко к сердцу чужое горе. – Конечно, убивается. Кормильца ее того, не стало посредством насильственной смерти.

– Мы рады, Катанин, что ты не отрицаешь насильственной смерти как факта бытия, – как-то очень глухо отозвался эксперт, – но вдова изнемогает не поэтому. Она волнуется, почему ее обнадежили, ввели в расход на черные соболя, а теперь суют под нос чужой труп. – Четко-беспристрастия машина следствия, запущенная Виталием по верному маршруту, вдруг стала чихать и сбавлять скорость. Опер напрягся, а Вешенка совсем раздербанил сложный механизм своим известием:

– Мы сделали вскрытие, Катанин. Вскрыли внутренний карман рубашки потерпевшего, извлекли паспорт и сравнили его с оригиналом. Вольдемар Жоржович Афонькин у тебя не пережил соприкосновения с тупым предметом, предположительно битой. Ну, бывай. Вдове сам расскажешь, что придется обождать, – судмед бросил трубку, а Виталий остался стоять посередине коридора совершенно обескураженный.

Следствие начиналось с тупика.

Глава 15

– И вот только тогда я понял, что они просто дематериализовались! Нигде их нет, фантасмагория какая-то, – Костик в фартуке и с раскрытой брошюрой по энергии частиц ходил за сосредоточенной Настей по квартире. Их маленький семейный паровозик быстро двигался обычным маршрутом: китайский карцер прихожей, где стараниями главы семьи поместилась вешалка на два крючка и зеркало на поднебесной высоте его лица; микрованная с поющим краном, коего рука хозяина еще не касалась; кухня улучшенной планировки и, наконец, универсальная комната, восемнадцать квадратов которой были более функциональны и просторны, чем Гатчинский дворец после реставрации. На небольшой площади с легкостью уместились гостиная, спальня, лаборатория, гардероб, столовая, библиотека, кабинет, в будущем, конечно, детская, и лишь за здравие будущих карапузов курительная была изгнана в парадное. Супруги Поповы также гордились огромной лоджией, где на уютном пятачке, свободном от пустых банок и прохудившихся картонок с очень нужными обрезками, остатками и опилками можно было непринужденно стоять на одной ножке и разглядывать соседей из многоэтажки напротив. В общем, дом у молодых казался полная чаша.

Сейчас Настя мрачно обходила апартаменты, с редкой сноровкой уворачивалась от книжки Костика, которой тот возбужденно размахивал в такт беседе. Быстро переодевшись и растянув на руке снятые колготки, девушка тяжко вздохнула: так и есть, стрелки на них образуются от контакта с воздухом, не иначе. Наверное, есть на китайских капроновых заводах какие-то вредители, женоненавистники даже, вот они и сбивают петли на готовом изделии. А ты потом ходишь, выверяя шаг как канатоходец, просто даже из принципа, а они все равно рвутся. И еще Костик разливается над ухом, не дает как следует углубиться в себя и хорошенько подумать надо всем произошедшим.

– Вот и мы поздновато поняли, – пробурчала Настя и аккуратно вынула из мужниных рук учебную литературу. Костик перестал сотрясать воздух и утешительно поправил:

– Ну-у-у, в вашем случае поздновато не бывает. Его динамическая энергия уже растворилась в космосе. А чья именно энергия, космосу начихать. Он своего не упустит.

Настя с наукой не согласилась:

– Ничего не начихать, и не говори, если не знаешь. Тут тебе не симпозиум ядерщиков-новаторов, чтоб предположения делать, здесь точность нужна! Этот долдон же не в космосе умер, а на территории нашего образовательного учреждения напакостил, негодяй. Я боюсь, что с премиями пока придется обождать, да и вообще…– тут и Костику стало грустно, физик в премиях разбирался. Пока он подсчитывал упущенные выгоды, девушка, наконец, отыскала тапочки и заскользила по паркету на кухню. Как любил повторять ее дедушка, «Обед – друг желудка», к тому же за готовкой лучше думается. Окинув взглядом нехитрый кулинарный конструктор из курицы, лапши и кастрюли, Настя достала нож и повернулась к мужу:

– И куртка на нем была поленковская, вот в чем вопрос.

Супруг удивленно поднял брови, а Настя продолжала:

– Бегу я, представляешь, утром, уже из-за мамулиной несобранности опаздываю на двадцать минут. Она, кстати, тебе рассказала, как мне удалась утренняя смычка ее с челюстью?

Костик обрушил брови на место, зато завел глаза:

– Что ты, все рассказы даже не поместились в сегодня. Завтра жду продолжения про долгий период распада мамули на лестнице. Соседи ругались?

– Соседи боялись! Думаю, некоторые даже бросят пить. И чеснок начнут на шее носить, от нечисти. Не суть важно. В общем, выпадаю я из трамвая, благо дело, прямо на нужной остановке, и со всех ног лечу на линейку. У калитки я немножко притормозила, потому как, во-первых, негоже перед детьми пыхтеть, как владимирский тяжеловоз на дистанции, а, во-вторых, смотрю, этот индюк около своей машины топчется, еще в куртке.

– Кто? Убитый который? – муж как-то хитро исполосовал курицу и теперь задумчиво смотрел, на какое блюдо это похоже. Придя к консенсусу со своим поварским чутьем по части цыплячьей участи, он повернулся к Насте и еще раз спросил:

– И что? Ты говоришь: "Убитый стоял в куртке".

Девушка вздохнула:

– Волнуюсь я за коллайдер, дорогая ведь штука. Непонятно, что с ним будет, если ты инструкцию к нему читаешь так же, как меня слушаешь. Ну ладно, не обижайся. Я имела ввиду, Поленко, наш новый розговед и мозгоед, стоял в куртке у машины. И так глазами и шнырял, примечал, наверное, кто во сколько придет. Я решила с другой стороны обойти, где старые ворота: далеко, зато без фейерверка. С Камикадзе встретиться по-тихому, считай, невозможно, начнет своими выхлопами травить: «Не по уставу ходите!", "Не по линейке подстриглись!", фу.

– Кстати, о линейке, – вставил Костик, – там он работал на публику в верхней одежде?

Настя задумалась и наклонилась пониже к столу, как будто в прозрачной соломке нарезанных огурцов можно было узреть минувшее. Огурчики глянцево сияли свежей зеленцой и топорщились семечками, которые показывали только щедрость фермера на удобрения и полив. Вспомнить костюм Поленко на мероприятии с их помощью не удавалось.

– Марина была в помаде цвета фуксии, за это я ручаюсь, – девушка начала подбираться к директору издалека и загибала пальцы по ходу движения, – Динара всем глаза язвила своим безумным горохом на полосочке…Ну, Урий, физрук, натерся луком до полосы отчуждения вокруг него на три метра. Он так нейтрализует запах спиртного, надежный метод, говорит…Что еще…Дети, конечно, все нарядные с цветами, а вот Леонид Серафимович…Не помню. Слушай, а что мы, собственно, делаем? Я интересуюсь, что там у тебя за анатомический театр с курицей?

Костик заулыбался и с гордым видом пустился в объяснения:

– Так сегодня же праздник, дорогая! Был, по крайней мере, до того, как там у вас все умерли. Хотя и после немногие особо огорчились. К таким дополнительным занятиям я не готовился! Думал, ты придешь, и я тебя удивлю торжественным блюдом. А получилось наоборот, сам удивился как после электрошокера, – Настя пригорюнилась, и, чтобы как-то исправить положение, молодой физик углубился в кулинарные дебри сегодняшнего меню. – Полистал я днем "Праздничный стол разных народов", познавательная книженция, доложу тебе. Даже страшно представить, что едят масаи каждый день, если на восьмое марта у них подтухший жираф в маланге. Были варианты попроще, но не за неделю до зарплаты. Кулебяка на сорок блинов не подошла, торт надо три дня готовить, а плевок фуа-гра стоит, э-э, ну это число высшего порядка, ты таких не знаешь. Зато был корейский суп-второе ким-чи, его мы и делаем. Просто, ярко, недорого, с моими инновациями. Ты лучше подумай, у Поленко под курткой было что?

Настя укоризненно посмотрела на супруга и покрутила пальцев у виска:

– Под курткой у Поленко был Поленко, а что там у него дальше, он не дал поковырять. Я с ним в баню не ходила, чтобы разглядывать.

– Как педагогом может быть такая испорченная женщина! – Костик всплеснул руками. – Детишки, хоть и легче делаются, чем коллайдер, все равно дороги родителям. Тебе только весталок обучать, а не современную нравственную молодежь. Я спрашиваю, во что он был одет? Кроме куртки.

– Костюм имелся, это точно. Цвет? Как у больничных бэушных бинтов, и такой же мятый. Сидел на Поленке, будто его в жеваный папирус закатали.

– А, знаю. У нашего проректора по хозяйственной части такой, льняной. Бешеных денег стоит, между прочим. Элегантная небрежность городского бродяги, как-то так он объясняет, когда ему бабули случайно на улице подают.

– Про бродягу прямо в точку! И лицо у него было в масть к костюму, скомканное в пустынно-бежевых тонах. Вроде, получается, на линейке он появился без куртки, она как раз броская, с зелеными манжетами и воротником, – довольная Настя посмотрела, как муж ловко шинкует капусту и в который раз согласилась с великими: труд облагораживает. Костик весь сиял, споро орудуя сечкой. Наконец, он стряхнул плоды своих усилий в кастрюлю и сказал:

– Ну вот мы и добрались до главного! Подожди со своим убийством, там без тебя прекрасно обошлись. Готовим овощную заправку. Ты разогревай подсолнечное масло, а я покрошу чеснок. Еще надо разбить яйцо и блинчиком зажарить на сковородке. Кунжут и корейские специи есть в этом доме? Нет? Вот так мечты и разбиваются о быт. Хотя бы семечек туда надо нагрызть.

Супруги на время полностью отдались приготовлению необыкновенного блюда. На плите кипел куриный бульон, шипела и пахла чесноком залитая горячим маслом капуста, пузырился тонкий омлет, а огурцы просто лежали в сторонке. От классического рецепта Костик удалялся со скоростью обломков астероида в сверхновой галактике, но корейский дух только крепчал: смелый шеф-повар щедро сдобрил свое творение несочетаемой в обычной жизни комбинацией специй и попал в точку: пахло, как на задворках индийского базара, по-восточному. Аккуратно разложив по сторонам тарелок яичную соломку, овощи и кусочки курицы, Костик с прищуром опытного иллюзиониста опрокинул туда бульон, из которого Настя в последний момент успела выловить склизкую вареную луковицу. Физик сдернул фартук и широким гусарским жестом бросил его под ноги супруге.

– Красная дорожка самоотверженной бюджетнице! Откушайте, чем Бог послал!

– Корейский бог мог послать только рагу из чау-чау. Курицу твою не стал бы даже нюхать после таких деликатесов, – Настя ворчала, но было видно, что настроение девушки резко качнулось в мажорную сторону. – Ты сам садишься или хочешь на мне проверить, не ядовит ли Кимченыровский супчик? У нас теперь и следователь знакомый есть, поможет тебе потом с телом.

Костика дважды приглашать за стол не приходилось: в топке его ученого мозга сгорало больше калорий, чем у штангиста-тяжеловеса, идущего на Олимпийский рекорд. Он резво пододвинул табуретку и присел напротив жены.

– А ваш следователь, что, освободился уже? Я так понял, он там немного запутался в потерпевших.

– Ты представляешь, это просто какое-то очевидно-невероятное! Первый раз умер совсем не он, вернее, не совсем умер, только начал, но все равно это не с ним было. Так вот, веду я урок, рассказываю про голубь мира, и как он плавно реет в голубом небе, если есть система ПРО. И тут – сирена, противно так орет! Ну все, думаю, доигралась какая-нибудь заокеанская обезьяна с красной кнопкой. Подождала четыре минуты – наш военрук говорил, столько нужно ядерному взрыву на конечный результат. Ничего не происходит, кроме того, что вой усиливается и слышны в нем теперь конкретные человеческие компоненты, типа «Ой–йо» и прочей лирики.