Лавка дядюшки Лика

– И зря, я тут практически постоянный гость – ответил мистер Пик со смехом, – Так что, самое время начать привыкать к моему присутствию. Ну, пойдемте, простынет еда.

Мы вышли из лавки и направились в конец виноградной аллеи, где уже был накрыт традиционно великолепный стол.

Покончив с трапезой, мы привычно предались чаепитию, обсуждая увиденные мною в лавке раритеты, и именно тогда я узнал, что среди них есть те, что не подлежат продаже. Мысль о расставании с ними, по словам дядюшки Люка, была для него невыносима. «Кроме того, достать вторые экземпляры некоторых из них просто невозможно» – добавил он.

За столом на некоторое время воцарилось молчание, но оно, к моему великому удивлению и еще большей радости, совсем не было тягостным. Скорее наоборот, мы словно телепатически обменивались мыслями, и в один момент этого общения я как-то интуитивно понял, что настал момент мне задать тот вопрос, что вертелся на языке, но дядюшка Лик меня опередил.

– И где же ваш товарищ, о котором вы говорили нам в прошлый раз, почему его опять нет с вами?

– К родителям уехал на недельку – ответил я. – В следующий раз придем вместе, он отличный парень.

– Мы и не сомневаемся, иначе б и не звали в гости – ответил дядюшка Лик за себя и своего друга, который согласно кивнул на это замечание. – Отлично, будем ждать вас в следующий выходной день.

На этом тема о моем однокашнике была закрыта, мы проговорили еще пару часов, и я уехал к себе, в общежитие. Продолжить обсуждение термина «перешедшие» я так и не решился, но у меня осталось полное ощущение, что вскоре я все об этом узнаю.

Первые открытия

В следующее воскресенье я вновь приехал в гости один, без своего товарища. Он остался погостить в родительском доме еще на несколько дней, но обещал непременно вернуться к следующему воскресному визиту. Дядюшка Лик и неизменный мистер Пик встретили меня как обычно радушно, сытно накормили очередным виртуозно приготовленным блюдом, неказистым на вид, но бесподобным на вкус, и мы приступили к традиционному чаепитию.

– Мне интересно – начал разговор дядюшка Лик, – узнать, культуры каких частей этой планеты вам больше всего интересны? В прошлое воскресенье мы не обсудили первое знакомство сеньора Конти с экспонатами, – обратился он к мистеру Пику, словно объясняя свой вопрос, – вот мне и стало интересно.

– Мне, в общем, все интересно, но так, чтобы выделить какую-то… – ответил я и зачем-то разоткровенничался. – Странно самому, но моего интереса к чему-нибудь одному надолго не хватает. Я погружаюсь в тему обычно с головой, увлекаюсь моментально, но быстро выныриваю, и приступаю к другой. Ну, это не значит, что происходит все в течение суток… Правда, бывает и так! – закончил я после некоторого замешательства под общий смех моих собеседников.

– Отлично! Именно то, что я и хотел услышать! – сказал дядюшка Лик, наливая мне чаю и пододвигая поближе корзинку с фруктами. И тут же ошарашил меня следующим заявлением. – Пройдет совсем немного времени, и вы, сеньор Конти, обретете дело всей жизни, я вам обещаю это! Но вам следует пересмотреть отношение к собственному будущему, каким б оно ни было. Вот вы где учитесь?

– В институте, техническом. По диплому буду инженером, если удачно закончу.

– И вам нравится?

Вопрос был совершенно уместен, и мне оставалось только удивляться, как дядюшка Лик умеет угадывать самое сокровенное в человеке.

– Честно говоря, совсем нет.

– Так зачем же вы там учитесь?

Я не знал, что и ответить. Это была чистая правда – учеба вызывала у меня отвращение, я уже смотреть не мог на все эти формулы, схемы цепей и прочую заумь. Но как было рассказать о том, что мои мечты об историческом или литературном образовании, которые я пытался обсуждать в кругу семьи, вызывали каждый раз бурное отторжение.

Через год бессмысленных попыток что-то доказать, к делу моего «перевоспитания» подключились почти все родственники, даже из других городов. Каждый телефонный разговор с дядями или тетями, которые жили за тысячи километров от нас, но тем не менее, как оказывалось, все знали обо мне, обязательно переходил на обсуждение будущего их племянника. Пока говорили родители, я слышал только одну часть разговора, и в их речах звучали фразы о моем непонимании перспектив, о легкомыслии и медленном взрослении. Потом обязательно к телефону подзывали меня, и я слышал в трубке милый голос тетушки или строгий дядюшкин, которые задавали один и тот же вопрос: «Ну, что думаешь делать дальше?»

Вначале я спорил, пытался отстаивать свое мнение, потом стал отделываться одним-единственным словом «учиться», и в конце концов сломался, согласившись на предложение поступать в технический вуз – тот, где на крупной должности некогда работал ближайший папин друг. Его уже некоторое время назад не стало, но имя этого человека было одной из легенд института, потому мне почти и не пришлось страдать при поступлении, зубрить ненавистную математику и физику, как всем тем, кто стремился попасть туда по призванию.

Рассказывать дядюшке Лику и мистеру Пику всю историю своей капитуляции казалось мне позорным, потому я умолк, пытаясь найти нужные слова, чтобы как-то не очень обидно для себя и своей семьи ответить на вопрос. Мои новые друзья тоже молчали. Я уставился в стол, пытаясь собраться с мыслями и время от времени поднимая глаза на собеседников. Они оба ласково и вместе с тем серьезно смотрели на меня, и, казалось, прекрасно все понимали. Не найдя в своей голове никаких подходящих слов, я собрался было уже начать что-то бормотать, но дядюшка Лик вновь опередил меня.

– Родители часто направляют своих детей в обход прямой дороги, и мало кто потом возвращается на нее. Но это не их беда, поверьте, сеньор Конти, почти все родители искренно хотят помочь, только не понимают, что жить не им. И поверьте, считать все то что с вами случилось трагедией я бы не стал, поскольку вам еще предстоит узнать и увидеть своими глазами, что означает это слово.

Я вздрогнул, не понимая, о чем он говорит, но дядюшка Лик только усмехнулся, поднялся и отошел к хаузу. Я удивленно взглянул на мистера Пика, сидевшего по левую от меня руку, но тот лишь успокаивающе кивнул, похлопав ладонью по моему колену. Дядюшка Лик тем временем достал из сетчатой конструкции стеклянную бутылку с каким-то лимонно-зеленым напитком, вернулся к столу, разлил жидкость по стаканам и жестом предложил мне его попробовать. Затем он сам сделал глоток, после чего с удовольствием взглянул на мое восхищенное лицо – напиток был великолепен – и продолжил.

– Все экспонаты в нашей лавке – это свидетельства человеческих трагедий. Нет ни одного, чья история возникновения могла бы показаться кому-нибудь веселой или хотя бы позитивной. Даже те, что служили человеку добрую службу, были созданы в результате бесчисленной цепи трагедий. Вы, я знаю, интересуетесь историей и потому должны прекрасно меня понимать. Все полезное, что создано на всем протяжении существования рода человеческого, было результатом отчаянного желания быть сильнее, чем сосед. И обязательно наступал тот «прекрасный» момент, когда, почувствовав свое подавляющее преимущество, некто переступал порог соседского дома, чтобы сказать: «Теперь ты будешь делать только то, что я скажу».

Уже второй раз за сегодняшний день я был удивлен таким качественным переходом в наших беседах. Оба прошлых визита давали мне, конечно же, повод думать, что дядюшка Лик с мистером Пиком люди не просто очень образованные, но и чрезвычайно умные, даже мудрые, но я все равно никак не ожидал, что переход будет столь стремительным. Только много позже я понял, что моих новых друзей подгоняло само время – у них его просто не оставалось. Я много еще чего понял впоследствии, а теперь дядюшка Лик продолжал.

– Я знаю, сеньор Конти, вы давно уже готовы к этому разговору, просто у вас не было нужного собеседника, а правильнее сказать, вы уж простите мое самомнение, наставника. Теперь есть, и их даже двое. Впрочем, в вашем праве отказать нам, но я почему-то уверен, что попал в «десятку» выражая наше общее с мистером Пиком мнение. Что скажете?

Они оба смотрели на меня, а я опять не мог сказать ни слова. У меня так бывает, как у любого впечатлительного человека. «Да! – хотелось мне крикнуть. – Именно об этом я и мечтал!» Не веря своим ушам и глазам, застигнутый врасплох, я не мог выдавить из себя ни одного звука и только широко открытыми глазами глядел то на одного, то на другого моего собеседника, пытаясь справиться с вихрем мыслей в голове.

Я и вправду был готов, и не только к разговору. Всеми силами пытаясь найти смысл в том, что делаю каждый день, и не справляясь с этой задачей, я затевал беседы с моими однокурсниками, даже с преподавателями, стоило только мне увидеть проблеск интереса ко мне с их стороны. Многие пытались поддержать разговор, вначале искренне интересуясь моими мыслями, но их внимание всегда отвлекалось на что-то более осязаемое – на девушек, выпивку, гулянки, танцы, занятия. Что ж, я понимал, да и сам был не чужд веселью, вот только с девушками как-то не очень получалось, мы никак не могли найти общего языка, а лезть с приставаниями, подобно многим моим знакомым, я стеснялся. Думаю, в половине случаев это мое неумение сделать первый шаг как раз и приводило к фиаско, в остальных же не покидало ощущение, что мы говорим на разных языках, словно иностранцы. Только две мои знакомые выбивались из этого плотного ряда, и мы даже провели некоторое время с каждой из них, но в итоге все отношения прекратились.

Все эти мысли пролетели в голове за какие-то мгновения и вид у меня был в это время, надо полагать, довольно странный. Хотел бы я посмотреть на себя со стороны, но теперь это с явным удовольствием делали дядюшка Лик и мистер Пик. Вернувшись в реальность, я хотел было уже выкрикнуть «конечно!», но не успел.

– Ну и прекрасно! – сказал дядюшка Лик. – Мы и не сомневались! Я продолжу, с вашего позволения, мне необходимо донести до вас, сеньор Конти, простую мысль. Подумайте вот над чем и спросите у себя – пытался ли кто-нибудь хоть раз соединить в одно целое весь набор банальных сентенций, от которых уже давно принято морщиться, дабы составить простую, то есть, столь же банальную формулу бытия, выраженную в нескольких словах? Проще говоря, может ли кто-нибудь продолжить фразу «Жизнь – это…» так, чтобы удовлетворить всех? Ответ на поверхности – категорическое нет. А почему, спрошу я вас, ведь это так просто, надо сделать лишь одно умственное усилие для понимания. Только одно, заметьте, всего лишь одно. А сколько же слов и текстов по этому поводу сказано и написано! Тут приложились всем известные великие мыслители, да и совсем неизвестные, но не менее великие, а вместе с ними художники, музыканты, даже математики с физиками. Но все тщетно, простого ответа нет. А почему, спросите вы, и я вам отвечу – потому что вопрос поставлен в корне неверно.

Любой человек начинает отвечать, пытаясь расшифровать – это странно, но так и есть – всего лишь слово «это», и начинает выдумывать смыслы. Появляются многостраничные трактаты и бесконечные философские умозаключения, расчеты ученых, результаты опытов биологов и медиков, и все потому, что человек, приступая к ответу, не отвечает на вопрос и не ищет решения, а как бы заявляет всему миру: «У меня спросили, и я сейчас отвечу! Видите, меня заметили, моим мнением интересуются, мое мнение очень важно». И говорит он, вот что интересно, не с кем-то посторонним – тот мир, к которому направлено это обращение, он сам и есть. Перед самим собой хвастается, пытаясь одержать хотя бы локальную временную победу над тем существом, которое живет внутри него, и с кем у него непрекращающийся конфликт. Это его краткий миг триумфа! Но он никогда не поймет, что тот, второй, когда-то был с ним единой сутью, он даже вспомнить не сможет того момента, когда вдруг стал его замечать внутри себя. Я уж не говорю о тщетности попыток вспомнить момент рождения этого второго.

Дядюшка Лик прервался, встал и отправился к хаузу за очередной бутылкой прохладного лимонада. На сей раз он был розового цвета, но не менее вкусным, чем тот первый. Увлеченный рассуждениями хозяина лавки, я с нетерпением жаждал продолжения и настолько был поглощен словами дядюшки Лика, что даже не заметил, как мистер Пик встал и направился в глубину сада.

Дядюшка Лик сел на свое место напротив меня, пододвинул к себе пепельницу, достал скрученную сигарету и закурил. У табачного дыма вкус был какой-то особенный, словно кто-то зажег неподалеку палочку с благовониями. Он жестом пригласил меня составить ему компанию, пододвинув портсигар, но я отказался с благодарностью. Сделав с наслаждением пару затяжек, дядюшка Лик продолжил.

– Так вот, возвращаясь к формуле. Если вопрос поставить корректно, сформулировать его как вопрос, а не предложение порассуждать о чем-то «этом», то он будет звучать так: «Жизнь – она чья?» Как только вы услышите этот вопрос, вы на него ответите очень просто: «Жизнь – моя!» Простите за длинную тираду, сеньор Конти, но вы еще их много услышите, а потом, в свое время, и сами станете рассказывать, а пока я беру на себя эту обязанность.

Все это я рассказал только с одной целью – объяснить вам, что лежит в основе заблуждений всех без исключения родителей насчет будущего своих чад. Они процесс воспитания видят только в том, чтобы объяснить суть этой жизни своим детям, сами ее не понимая. Но однажды каждый родитель услышит в ответ: «Это моя жизнь!», вечными нравоучениями подтолкнув своего ребенка к пониманию простейшей истины. Но все же наоборот должно быть, ведь это родители должны объяснять детям сызмальства, что те жить будут исключительно своей жизнью, в которой будут не выдуманные или вспоминаемые кем-то, пусть даже и любимыми мамой и папой, трудности, переживания и сложности, а совершенно другие, определенные судьбой именно тому конкретному человеку, который до поры зовется их ребенком.

Тут вернулся мистер Пик, неся в руках большую металлическую миску с крупно нарезанными кусками мяса, поверх которых лежали чищенные и вымытые лук с морковью, и прервал нашу беседу.

– Не пора ли нам заняться приготовлением ужина. Сегодня мы немного припозднимся, но вы же сказали сеньору Конти, что он приглашен переночевать здесь? – спросил он, обращаясь к дядюшке Лику.

Я удивленно посмотрел на дядюшку Лика.

– Нет, не успел, но делаю это сейчас. – И обращаясь ко мне, со смехом добавил. – Теперь вам уже известно об этом предложении, и я почему-то уверен, вы согласитесь. Тем более, программа сегодняшнего вечера еще далеко не закончена, и вам, сеньор Конти, предстоит увидеть кое-что весьма удивительное.

Я был счастлив принять приглашение. В институте наступила пора сессии и торопиться к первой паре было не нужно. Только я подумал об институте, как тут же услышал голос дядюшки Лика.

– Кстати, – сказал он, – Вам нужно подумать, стоит ли продолжать мучить себя совершенно неестественным способом, изучая ненавистные предметы в этом институте. Вам важнее не терять времени на пустое, а заняться тем, чем сами предпочитаете заниматься.

В казане, возле которого колдовал над продуктами мистер Пик, заворчало мясо, опущенное в раскаленное масло, и мистер Пик принялся мелко нарезать лук с морковью. В хаузе, в сетке для напитков, плавали крупные розовые помидоры, пупырчатые огурцы и зеленый тонкокорый болгарский перец, а на столе стояла большая миска с круглым рисом, залитым водой. Голода я никакого не ощущал, все еще находясь под впечатлением навалившихся на меня сегодня открытий, но, как и пообещал дядюшка Лик, это было только началом.

Сидя в удобном плетеном кресле у стола, я попивал вкуснейший розовый лимонад, иногда отрывая от кисточки «дамского пальчика» ягоду и отправляя ее в рот, наслаждался прохладой, царившей тут, и любовался красотой сада. Первое ошеломление от всего услышанного прошло, я только начал успокаиваться, как минут через пять дядюшка Лик предложил мне прогуляться с ним на задний двор.

Монах

Я стоял у края смотровой площадки, очарованный грандиозной перспективой. Как только мы с дядюшкой Ликом миновали заросли матёрки, масштаб картины, внезапно открывшейся взору, просто подавил меня. Вот уже полчаса, не в состоянии оторвать глаз от вида ущелья и держась за поручни ограждения, я впитывал это великолепие, и все мое существо желало только одного – остановить время, чтобы этот момент наслаждения не заканчивался.

Я вглядывался в синеющие вдалеке горные вершины, и казалось, лечу над дымкой, покрывавшей лес, поднимаюсь над белыми шапками вершин и могу даже зачерпнуть в ладонь искрящегося снега. Вдруг нахлынуло острое чувство, что не хочу отсюда никуда уходить, хочу остаться здесь навсегда и предаться созерцанию, сделавшись монахом.

Дядюшка Лик меня не беспокоил. Он сидел в плетеном кресле, курил самокрутку с табаком уже какого-то ванильного вкуса и попивал лимонад, бутылку которого прихватил с собой.

– Это невероятно, дядюшка Лик, – сказал я, изможденно плюхаясь в соседнее кресло, совершенно обессилев после такого бурного всплеска эмоций, – Просто фантастика! Что за прекрасное место у вас тут!

– Да, согласен, оно прекрасно! – ответил дядюшка Лик, наливая мне в бокал лимонаду. – Я, честно говоря, и сам не перестаю любоваться сколько уже лет. И когда думаю о моменте расставания с этим местом, только и печалюсь о том, что потеряю возможность наслаждаться удивительным видом.

– Как «расставания с этим местом»? – удивился я. – Разве это не ваш дом и земля?

Дядюшка Лик замолчал ненадолго, словно обдумывая продолжение разговора. И это было так – он знал, что сегодня скажет мне нечто такое, после чего моя жизнь изменится навсегда, но для него, искушенного и мудрого человека, знатока человеческих душ и носителя громадного опыта взаимоотношений между людьми, этот момент в жизни был таким же поворотным, как и для меня.

Вскоре все, что было вскользь сказано дядюшкой Ликом и мистером Пиком во время наших предыдущих немногочисленных встреч, сложилось в единую картину, а жизнь моя навсегда изменилась. А пока я продолжал удивленно и несколько встревоженно смотреть на дядюшку Лика, ожидая ответа на мой вопрос. В голову лезли всякие нехорошие мысли, например, о тяжелой болезни хозяина, хотя об этом нисколько не говорил его цветущий вид, румяное лицо и розовые ногти, которые по уверению моей бабушки были главным индикатором состояния здоровья.

А вдруг, думал я, его разыскивают и вот настал час – за ним уже едут, чтобы запрятать пожизненно за решетку, но при этой мысли кто-то внутри меня громко засмеялся, да так, что чуть не упал под кресло, утянув за собой и меня. Это было странное и какое-то новое ощущение, но я не успел разобраться со всеми этими чувствами, поскольку заговорил дядюшка Лик.

– Думаю, вы уже поняли, сеньор Конти, что сегодня день особенный и этот наш разговор тоже особенный – начал дядюшка Лик, затушив сигарету в пепельнице и сделав глоток лимонада. – Суть того, что я вам сегодня скажу трудно осознать вот так, слету. Поверьте, я когда-то был на вашем месте, и был я тогда таким же бедным и мятущимся в поисках смысла всего сущего студент. И так же, как и мне тогдашнему, вам понадобится довольно много времени, чтобы осознать все сказанное, пройти подготовку и стать тем, кем вам предстоит стать после этого разговора. Поверьте, сеньор Конти, скоро, совсем скоро вы поймете насколько велика та миссия, которая будет на вас возложена и осознаете – все ваши метания и поиски были совсем не напрасны. А пока давайте я вам расскажу одну историю! Помните, – продолжил дядюшка Лик со смехом, – я же предупреждал, что вы услышите еще много разных историй!

Странно, что слушая собеседника, я все больше и больше успокаивался и меня совсем уже покинуло волнение. Поначалу, говоря честно, я не на шутку испугался. «Кто он такой? – думал я. – Странно как-то говорит». Но постепенно страх уходил и его место занимало совсем не юношеское любопытство, так свойственное людям моего тогдашнего возраста, а чувство уверенности и какого-то неведомого мне прежде спокойствия. Надо полагать, что эти внутренние изменения внешнему наблюдателю тоже были заметны, что я понял по глазам дядюшки Лика, приглядывавшегося ко мне с явным выражением удовлетворения на лице. Наконец он, достав из портсигара еще одну сигарету, закурил, и отпив из стакана лимонно-зеленого лимонаду, начал свой рассказ.

– Тут неподалеку есть монастырь. Старинный, заложенный почти шестьсот лет назад. Жила там братия своей обычной жизнью, в трудах и заботах повседневных, и был среди них один молодой еще совсем человек, мучительно переживавший непонимание собственного предназначения. Он днями и ночами молил Господа, чтобы тот открыл ему глаза, дал понять к чему он предназначен, в чем состоит его служение. Одних молитв и повседневной тяжелой работы по хозяйству ему было мало, он был уверен, что в его силах настоящими делами нести людям истинное слово Божье, а не рутинными заботами общины.

Не было среди братии более истового монаха, старающегося всеми силами понять свое предназначение в этом мире и принять путь, лишь ему предначертанный свыше. Послушание и тяжелый труд – все, чем он жил, но огонь, горевший внутри, не давал ему успокоиться. Он смотрел на братьев, на лицах которых было написано полное спокойствие и умиротворение, и не мог понять, что с ним, почему он не такой, но ни в коем случае никого не осуждал. Гордыня была его главным врагом в земной жизни, воплощением темноты и гибели души, а все монахи – братьями, которых он искренно почитал и любил. Но не было ему успокоения, хоть наш герой и молил о нем ежедневно.

Рассказ дядюшки Лика ненадолго прервала какая-то пигалица размером с воробья, прилетевшая и усевшаяся на перила ограждения. Она дерзко осматривала нас маленькими черными глазками, поворачивая свою ярко-красную голову то влево, то вправо, словно пытаясь оценить возможный итог сражения, но вскоре потеряла всякий интерес, повернулась к нам своей красно-бурой спиной и завела свою песнь, похожую больше на свист мальчишек, зовущих друг друга гулять.

Еще некоторое время поразвлекав нас своими трелями, птичка резко оттолкнулась своими короткими ножками и моментально исчезла в зарослях непроходимого кустарника, ограждавшего задний двор слева и справа от частокола и тянувшихся на несколько десятков метров в обе стороны. Закурив уже в третий раз за последний час, дядюшка Лик продолжил свой рассказ.

– Монашеская жизнь довольно однообразна, день ото дня и год от года мало чем отличаются. Наш молодой монах превратился уже в зрелого человека, но ответ ему все не приходил. Настоятель, знавший об устремлениях своего подопечного, давал ему всяческие поручения, тот выполнял их с предельным тщанием, но огонь внутри не гас, продолжал гореть. Он уже почти перестал улыбаться, все больше замыкаясь в себе, но однажды судьба подарила ему встречу со старцем, приехавшем в монастырь приложиться к мощам святого, которые тут покоились.

Воспользовавшись представившимся случаем, наш монах напросился к старцу на разговор и излил ему свою печаль и заботу. Старец внимательно слушал, а потом и сказал своему просителю, что тот зря к нему пришел, поскольку все, что он может сделать, это дать совет: искать слово Божье вовне – занятие пустое, ответ внутри каждого из нас. Но, пожалуй, добавил старец, улыбнувшись в седые усы, я дам тебе, сын мой, еще один совет, ценностью не превосходящий первый, но ты его запомни. Жди, сказал старец, и тебе будет уготована встреча, после которой ты поймешь к чему были все твои нынешние метания.

Совершенно растерянный и вместе с тем полный надежды, монах вышел из кельи старца, спустился по каменной лестнице во двор монастыря и поспешил к вечерне. Храм был полон народу, основную массу которого составляли привычные всем старушки в белых чисто выстиранных платочках, внимавшие словам священника, покупавшие самые дешевые свечки и обсуждавшие с батюшкой, работниками, друг с другом свои печали и семейные заботы.

Одна из таких старушек на третий день после беседы со старцем подошла к монаху, поклонилась и попросила разрешения изложить свою просьбу. Просьба была не совсем обычной: старушка рассказала, что живет неподалеку, в своем доме, а в соседнем умирает одинокая глубокая старуха, и не мог бы батюшка придти и причастить ее перед смертью.

Монах сказал, что конечно сможет, записал адрес и направился прямиком к настоятелю, испросить разрешения, которое и было получено. На следующий день он совершил обряд причащения в доме у старушки, которая, судя по всему, была уже совсем близка к последнему вдоху. Монах попросил соседку сообщить ему, как только старушка отойдет, а через два дня вновь увидел во дворе храма знакомую фигуру, явно кого-то ожидавшую, и сразу все понял. Он попросил старушку подождать немного, отправился к настоятелю и испросил разрешения проводить одинокую старушку в последний путь по-христиански. Настоятель дал свое благословение, и даже вручил ключи от старенького грузовичка.