Полтора килограмма

Джим поздно сделал меня дедом. Поиск идеальной женщины затянулся на целых двадцать лет, но ожидание того стоило. Натали была замечательная мать, хозяйка и жена. Гибкая, длинная, словно норка, с русыми волосами и прекрасными голубыми глазами. Они познакомились в социальных сетях. Красивая, добрая, начитанная девушка жила во Франции и сразу покорила сердце моего сына.

Она родилась в Марселе в семье фармацевта и преподавателя танцев. Девочка исколесила весь мир с детским танцевальным коллективом, руководителем которого являлась ее мама. Увидев ее впервые, я был очарован величественной грацией, подчеркнутой крепдешиновым серо-голубым платьем, струящимся вдоль бедер. Она не разбрасывалась эмоциями, скорее бережно хранила их для нужного случая. Мне импонировала ее манера как-то заминать улыбку, от чего всё лицо словно светилось изнутри.

Натали была журналистка, вела свой блог, писала рассказы. Иногда она словно смотрела в себя и грустила от увиденного там. Впрочем, творческие личности часто обладают именно таким взглядом. Еще она прекрасно готовила и варила дивный глинтвейн по саксонскому рецепту своей бабушки. Натали часто уходила в литературные «запои», презирала беллетристику и была болезненно чувствительна к чужим несчастьям.

До рождения Анжелики она работала в каком-то женском журнале, но последние шесть лет писала сценарии детских передач для местного телевизионного канала, а всё свободное время посвящала семье и тренировкам дочери.

– Почему моя маленькая принцесса еще не спит? – с наигранной строгостью спросил я. – Добрый вечер, Натали! Ничего, что я вашего папу задерживаю здесь?

– Добрый вечер, мистер Харт. Обещайте, что это ненадолго, мы тоже по нему очень соскучились, – с нежностью в голосе произнесла Натали, с грацией, присущей балерине, восседая на диване.

– Обещаю. Может, заедете завтра или в выходные? – предложил я.

– Мы бы с радостью, но у Анжелики сейчас тренировки каждый день, скоро уже соревнования, – виновато вздохнула Натали.

– Дедушка, а Томас тоже едет, – с сияющими от счастья глазами сообщила мне Анжелика, заговорщицки понизив голос. Русые волосы с выгоревшими прядями закрывали ее плечи и спину густым струящимся потоком. Легкие волны от расплетенных кос придавали внучке сходство с маленькой принцессой. Именно так я ее всегда и называл. Голубые глаза, словно васильки, сияли синевой на загорелом личике. Выцветшие на солнце ресницы пушистыми лучиками окаймляли ее лукаво прищуренные глаза. Анжелика уже три года занималась фигурным катанием и показывала высокие для ее возраста результаты.

– Так, кто такой Томас и почему дед его знает, а я о нем впервые слышу? – нарочито хмуря брови, возмутился Джим.

– Ну, не буду же я тебе такие серьезные вещи по Скайпу рассказывать, вот приедешь и всё узнаешь, – нравоучительным тоном объяснила девочка.

Мы с Джимом и Натали засмеялись. Для своих шести лет Анжелика была не по годам рассудительна.

– Всё, малыш, тебе пора в постель, завтра рано вставать. Целую вас, мои девочки! – Джим послал воздушный поцелуй в сторону монитора.

– Спокойной ночи, мои родные, – улыбнулся я.

– Спокойной ночи, – Анжелика наклонилась и поцеловала экран компьютера.

– Пока, – помахала рукой Натали.

Послышался булькающий звук – и изображение исчезло. Я всё еще продолжал улыбаться, находясь под впечатлением от общения с моей принцессой. Казалось, совсем недавно и Джесика была такой же маленькой, нежной и чистой, как ангелочек. Я потворствовал всем ее капризам.

– Пап, держи, – вернул из воспоминаний приятный баритон сына.

Он протянул мне бокал красного вина.

С удовольствием пригубив этот божественный напиток и наслаждаясь его послевкусием, я замер, глядя на языки пламени, облизывающие белый мрамор камина. Сделав еще глоток, я, хрустя коленями, опустился в мягкое кресло. Джим сидел в кресле напротив. Мы молча смотрели на огонь и слушали, как мотыльки, летящие на свет наших окон, не щадя себя, бьются о стекла. Где-то в саду надрывался сверчок, исполняя свой из века в век неизменный репертуар. Хайаннис погрузился в сонную тишину, нарушаемую редкими гудками барж и рыболовецких суден, спешащих в Бостонский порт на ночлег. Сквозь огромные панорамные окна гостиной за нами наблюдала темнота.

Я первый нарушил тишину:

– Я подписал завещание. Тридцать процентов получит Джес, остальное – ты, с условием, что ежемесячно будешь перечислять на ее банковский счет по пятьдесят тысяч, не более! – и, зная способность дочери выпрашивать деньги, сделал акцент на конце предложения. – Только умоляю тебя, не поддавайся на ее слезы и уговоры. Я, конечно же, люблю Джессику, но она совершенно не умеет распоряжаться своим бюджетом.

– Пап, ты к чему сейчас затеял этот разговор? – настороженно спросил Джим.

– Рано или поздно нам бы пришлось это обсудить, – пожал плечами я.

Готовясь к разговору, я попытался оградить себя от эмоций и сухо изложить суть завещания, словно имею к нему лишь косвенное отношение.

– И еще, если операция пройдет неудачно, то решай сам, продолжать лаборатории работать или закрывать ее. Посоветуйся с Томом и Георгом, как лучше поступить.

Джим слушал, облокотившись на кресло, не отводя от меня внимательных настороженных глаз. В комнате вновь повисла неловкая тишина. Мы не обмолвились о Броуди ни словом, но, казалось, имя его вот-вот само проступит на стене гостиной, как буквы библейского пророчества на пиру обреченного царя Валтасара.

– Сейчас я понимаю, что поспешил, предав гласности наше открытие. Нужно было просто записать видеообращение, в котором всё объяснить, – с нескрываемой досадой произнес я.

Мои побелевшие пальцы нервно сжимали ножку бокала. Сделав очередной глоток «Шато», я заставил себя немного успокоиться. Джим молчал, сверля меня испытующим пристальным взглядом. Было заметно, что такое поведение его насторожило и сейчас он пытается понять, к чему этот разговор.

– С завтрашнего дня нужно прекратить все телефонные разговоры, касающиеся операции, – продолжил я. – Уверен, что Броуди установит прослушку, если уже это не сделал. У меня будет новый номер для связи с лабораторией.

– Пап, я тут подумал… может, стоит согласиться на предложение Броуди? Рано или поздно трансплантацию мозга коммерциализируют. Так почему бы тебе не сделать это первым?

– Джим, если бы предложение исходило от кого-то другого, я подумал бы над этим. Но брать в партнеры Броуди! Это самоубийство! Он уберет меня сразу, как только я перестану быть ему полезен! А после, если понадобится, истребит весь наш род, чтобы избавиться от возможных наследников в столь прибыльном бизнесе.

– Пожалуй, ты прав. Он хитер и изворотлив, как банда чертей, – в сердцах подтвердил Джим. – Мы в безвыходном положении! И соглашаться нельзя, и отказа он не потерпит.

– Пора спать, утром приедет Роберт. – сказал я, допивая вино. – Замечательный напиток, жаль, что не вдохновляет так, как «Макаллан», – грустно констатировал я, возвращая пустой бокал на стол.

Поднявшись к себе, я еще долго лежал, глядя в темноту, пытаясь обуздать нескончаемую цепочку мрачных мыслей. Мне пришлось долго ворочаться, выбирая удобное положение. На правом боку я не мог лежать долго, потому что начинала болезненно ныть печень, а на левом – не позволяло спать больное сердце, которое под тяжестью тела трепыхалось, словно птица, пойманная в силок. Чаще всего я спал полусидя. Лишь такое положение позволяло избежать одышки.

Сон никак не шел. Мысли темной массой копошились внутри черепа. Они, как назойливые тараканы, разбегались, стоило лишь открыть глаза. Но, как только усталые веки смыкались вновь, они выползали из потайных уголков сознания и мельтешили снова и снова, рисуя образ Броуди. Лишь под утро мне удалось забыться глубоким долгожданным сном.

Меня разбудил будильник. Сквозь закрытые веки я ощутил солнечный свет, радостно расположившийся в моей спальне. Щуря глаза, я бросил враждебный взгляд на часы и отключил сигнал звонка. Хотелось натянуть одеяло на голову и предаться дремоте, но чувство уважения к Фредриксону заставило вдеть ноги в тапки и идти пропускать через себя наступивший день.

Я спустился в холл. Фредриксон был, как всегда, в тщательно отутюженных брюках и рубашке в голубых тонах, лишь ради жаркого дня он сделал исключение, не надев галстук и пиджак. Маленький, субтильный, но при этом невероятно проницательный и талантливый последователь Гиппократа. Внешне он напоминал рыбу. Узкое лицо, круглые глаза с отвисшими нижними веками, взирающие на мир через круглую оправу очков, и маленькие пухлые губы. Лоб его покрывала испарина, он извлек носовой платок из кармана брюк и, вытирая лицо и лысую голову, извинился:

– Привет, Дэн! Такая жара, похоже, все горожане решили пережить ее на Кейпе. Пришлось двадцать минут стоять перед мостом, вот и задержался.

– Пустяки, Роберт, – вяло пожимая его узкую ладонь, успокоил я. – Мой пульс за двадцать минут нисколько не изменился.

Мы прошли на террасу и расположились в тени на мягком угловом диване. Роберт неодобрительно рассматривал мои воспаленные от бессонной ночи веки. Затем достал из чемоданчика стетоскоп, тонометр и привычным жестом, положив большой палец на внутреннюю часть запястья, стал слушать пульс. Закончив осмотр, он, задумчиво складывая приборы, спросил:

– Как ты сегодня спал?

– Плохо спал, – откровенно признался я, – бессонница изводит.

–Может, назначить легкое снотворное? Твой организм должен отдыхать не менее десяти часов в сутки, – нравоучительным тоном изрек доктор.

– Давай. Сам уже об этом давно думаю, – согласился я.

Роберт достал блокнот и размашистым почерком выписал рецепт. Вырвав заполненную страницу, он протянул ее со словами:

– Завтра улетаю на конференцию в Нью-Йорк, но буду на связи, если что – звони.

Мы выпили по кружке зеленого чая со льдом, обсудили последние городские новости, и Фредриксон уехал. Я же традиционно принялся просматривать свежую прессу.

На террасу забежал мокрый Винчи. Он демонстративно отряхнулся, на секунду создав вокруг себя облако брызг. Собаки умеют это делать по-особенному, начиная от головы волнообразно движения переходят к задним лапам. Следом вошел Джим в мокрых шортах, с полотенцем, перекинутым через шею. Он выглядел как счастливый подросток, первый раз прыгнувший с трамплина, возбужденный и энергичный.

– Устроил заплыв до каменной гряды. Ты не поверишь: уложился в девять с половиной минут! Это мой рекорд шестилетней давности! – вытирая мокрые волосы полотенцем, делился своим восторгом Джим.

– Молодец, – от души порадовался я за сына, – это всё благодаря твоим ежедневным тренировкам.

Протянув сыну блокнотный лист, на котором был номер телефона, купленного утром Риком, я пояснил:

–Это секретный номер, его будут знать только сотрудники лаборатории, Том и ты. Со своего телефона на него не звони, думаю, Броуди твой номер тоже может прослушивать. В общем, будь начеку, – предупредил сына.

– Понял, отец, – кивнул Джим и взглянул на наручные часы. Они показывали начало двенадцатого.

– У меня назначена встреча в Даксбери. Пора собираться, – сказал Джим, покидая террасу.

И уже через плечо бросил:

– Передавай привет Кэрол.

«Ах, да! Кэрол!» – я перевел взгляд на часы. До встречи оставался почти три часа.

Я нажал на кнопку звонка, расположенную на стене рядом с диваном, через минуту на террасе появился дворецкий.

Взяв со стола выписанный Фредриксоном рецепт, протянул его Патрику:

– Нужно в аптеке купить вот этот препарат.

Дворецкий принял его, молча кивнул и удалился.

Вспомнив, что должен позвонить Тому, я направился в кабинет.

Там, достав из ящика стола запасной мобильный телефон, установил в него новую сим-карту и поставил на зарядку. Нашел в списке контактов действующего телефона номер охранника лаборатории и, подождав, когда телефон хоть немного зарядится, набрал его. Долгое время шли гудки, я начал нервничать, наконец, трубку подняли и, откашлявшись, отрапортовали:

– Охрана, Лоуренс, слушаю!

– Дэн Харт! Почему долго не брали трубку? – выразил недовольство я.

– Виноват, сэр, обходил этаж, – по голосу было слышно, как напрягся Лоуренс.

– Мистер Кросби у себя? – перешел я к делу.

– Да, мистер Харт, у себя, – продолжал чеканить каждое слово охранник.

– Передайте ему трубку. Жду! – прикрикнул я, на всякий случай желая поторопить этого увальня.

Последовал звук грузных шагов и тяжелое дыхание Лоуренса. Ждать пришлось минуты три, прежде чем в трубке зарокотал обескураженный бас Тома:

– Дэн, что случилось?

–Привет, Том! Есть основание полагать, что мой телефон прослушивают, а возможно, и твой тоже.

Я постарался кратко изложить суть создавшейся ситуации, добавив в заключение:

– Поэтому бери ручку и пиши новый номер для связи со мной.

Он быстро всё понял и не стал задавать лишних вопросов. Я продиктовал ему номер.

– Том, ты принял новых людей для поиска донора?

– Да, в настоящее время поиском занимается уже семьдесят восемь человек, еще пятьдесят присоединятся к ним в конце недели, – рокотал низкий голос Тома.

– Хорошо, – удовлетворенно произнес я, – постарайся завтра же приобрести новый номер, только не на свое имя, естественно. Не буду дальше отвлекать от работы. Будь осторожен, друг!

– Буду держать нос по ветру, – бросил в ответ Том.

Так, Тому позвонил. Теперь бы еще дочери как-то деликатно сообщить об операции.

Джес – точная копия своей матери. Красивая, ветреная и, как ни прискорбно это осознавать, глупая и легкомысленная. Она обладает лихорадочно-экзальтированным характером, требующим постоянных наслаждений. Ее интересуют только модные вещи, драгоценности, мужчины и различного рода реалити-шоу, которые она обсуждает с подругами по телефону по несколько часов подряд. Она постоянно в кого-то влюблена, но даже я, имея феноменальную память, не успеваю запомнить имя ее бойфренда на текущий отрезок времени.

Джесика родилась, когда мне было уже сорок восемь лет, и я наслаждался столь поздним отцовством как подарком судьбы. Сразу после окончания школы дочь перебралась жить на Манхэттен. В Нью-Йорке Джесика чудом закончила Джульярдскую школу актерского мастерства, но как актриса оказалась не востребована, и тогда дочь решила стать звездой светской хроники, с чем и по сей день великолепно справляется. Я пытался привлечь ее к делам корпорации, но все попытки поговорить об этом заканчивались слезами и упреками в том, что я хочу заставить ее работать, поскольку мне в тягость ее содержание. С юных лет последней точкой во всех наших спорах был ее шантаж, что в противном случае она переедет жить к матери. Поэтому, опасаясь дурного влияния бывшей жены, я был вынужден уступать наследнице во всем. Я поздно понял, что безделье входит в нее постепенно, как болезнь, и избавиться от него спустя годы будет уже просто невозможно. Сам того не желая, я вырастил из нее потребителя, и винить в этом мог лишь самого себя.

Я включил компьютер. Войдя в Скайп, обнаружил имя дочери с зеленой пометкой, свидетельствующей о том, что абонент в настоящий момент находится в Сети. Чуть помедлив, я нажал кнопку видеовызова.

Гудки тянулись непростительно долго. Я уже выдохнул с облегчением и хотел сбросить вызов. Но тут на экране появилось нежно улыбающаяся загорелая мордашка Джес. Ее рыжие длинные волосы были растрепаны, что придавало облику дочери домашний, слегка небрежный вид. Рукой она придерживала на груди белоснежное полотенце, в которое, по всей вероятности, завернулась минуту назад.

– Привет, малыш! Прости, что помешал тебе принимать душ, – наивно предположил я.

–Привет, папочка, – хихикнула дочь. Ее светло-зеленые глаза светились озорством. – Ничего страшного! Ты совсем не помешал.

– Ты давно не звонила, я начал волноваться.

– Прости, папочка! Здесь столько знакомых. Ты же знаешь, я должна появляться на всех светских тусовках, ни дня свободного еще не было, – принялась наигранно устало стонать дочь, складывая пухлые губки, словно капризный ребенок.

– Да, пару не лучших твоих фотографий с этих тусовок мне удалось увидеть в прессе. Я полагал, что достаточно даю тебе денег, чтобы ты могла себе позволить приобрести купальник, – не удержался я от сарказма.

Послышался какой-то шорох, и Джес, запрокинув вверх острое, немного лисье личико, стала сотрясаться всем телом от смеха. Я был обескуражен эффектом, произведенным моими словами. И лишь заметив в углу экрана мужскую руку, густо покрытую черными волосами, которая бесцеремонно хозяйничала под полотенцем дочери, понял, в чем причина смеха. Я отвел взгляд в сторону и сухо произнес:

– Не буду мешать. Перезвони, когда освободишься! – и в сердцах нажал на красную кнопку окончания связи.

Конечно же, я знал, что через ее постель прошла добрая сотня мужчин, а то и две. Тем не менее увиденное удручало. Она даже не попыталась, хотя бы из приличия, из уважения ко мне, пресечь эти похотливые поползновения очередного самца! Я понимал, что старикам, увы, присуща гипертрофированная обидчивость и подозрительность. Возможно, я сам не прав, вторгаясь вот так внезапно в ее личную жизнь, но ведь я и так не навязчив в своем общении с ней. Могла бы уделить мне пять минут. Чувство обиды клокотало в горле. Какое пренебрежение к отцовским чувствам! Вот перезвонит – и всё ей выскажу! От принятого решения стало немного легче.

До встречи с Кэрол в оранжерее оставалось добрых два часа. Неожиданно меня посетила вполне логичная мысль. Я же могу заехать за Кэрол и отвезти ее в оранжерею. Разумеется, без этого пресловутого Марка. Он пусть сам добирается до места съемки. Приободренный принятым решением, я набрал номер Кэрол. Мой звонок ее удивил, но она охотно продиктовала свой адрес.

Я направился в гардеробную. Хотелось выглядеть элегантно и в то же время небрежно. Поэтому я облачился в классический костюм из тончайшей шерсти цвета слоновой кости и коричневую рубашку. Галстукам я всегда предпочитал шейные платки. Вот и на этот раз выбрал платок из ткани с пейслийским рисунком в тон костюма. Полчаса, проведенные за выбором подходящего костюма, изрядно меня утомили, но я остался доволен.

Немного потоптавшись перед зеркалом, поймал себя на мысли, что пиджак с неуместным усердием греет мое тело. Заменив его жилеткой, являющейся частью этой тройки, с удовлетворением заметил метаморфозу. Мой живот, сдерживаемый плотной тканью и рядом пуговиц, подтянулся!

Преодолевая одышку, орудуя ложкой для обуви, склонился и всунул ноги в светло-бежевые классические туфли. Выглядел я теперь вполне презентабельно для встречи с красивой девушкой и, дополнив образ швейцарскими часами, вышел из дома.

Через десять минут мы с Риком, вжимаемые скоростью в мягкие кожаные кресла «Роллс-ройса», уже мчались в Дорчестер. Вчерашнее подобие флирта волновало и придавало какую-то странную, давно позабытую энергию, схожую с нетерпением.

Дорчестер – самый отдаленный из пригородов Бостона. Здесь столкнулось множество разных стилей жизни. Творческие личности, молодые специалисты и ужасно гордые за свой район местные жители перемешиваются в парках, закусочных и случайных барах. Из-за сомнительной репутации Дорчестера многие ставят под вопрос достоинства этой местности, но за последние годы район заметно преобразился. Дома в Викторианском стиле заботливо реставрируют, открываются новые галереи и бутики. И, пожалуй, одно из главных достоинств этого района то, что здесь всё еще можно припарковаться без проблем.

Мы остановились на Уэйнрайт-стрит, двадцать четыре, именно этот адрес назвала мне по телефону Кэрол. Перед нами возвышался типичный для этого района трехэтажный дом. В его окна заглядывал любопытный раскидистый клен.

Я вышел из машины.

День выдался теплый и безветренный. В ожидании Кэрол, прогуливаясь возле машины, я придирчиво разглядывал свое отражение в тонированных стеклах. Тень от листвы нервно дрожала на залитых солнцем аллеях. Вскоре позвонил Том и сообщил свой новый номер.

Как и положено девушкам, Кэрол опаздывала.

На балконы с белыми тычинками перил то и дело выбирались любопытные соседи. Мужской пол, как правило, разглядывал «Роллс-ройс», являющийся диковинкой для здешних мест. Дамы же акцентировали свое внимание на моей персоне. Единственное, что объединяло и тех, и других, – это недоумение, кто же из жильцов дома выйдет ко мне навстречу. Ждать им оставалось чуть больше десяти минут.

Наконец, дверь распахнулась и выпорхнула Кэрол.

Зрители на балконах оживились. Вероятно, их ожидания были оправданы в полной мере.

Я увидел ее – и в груди взметнулись брызги восторга! На девушке был костюм цвета первой весенней листвы, узкая прямая юбка чуть ниже середины бедра, приталенный короткий жакет подчеркивал тонкий стан и высокую грудь. Рукав три четверти делал ее длинные руки еще изящней, желтая майка с глубоким декольте, приоткрывающая округлую грудь, перекликалась с желтыми классическими туфлями на высоком каблуке. В одной руке она держала уже хорошо знакомый мне кейс. Волосы были небрежно собраны в прическу, кокетливо обрамленную выпущенными прядями. Минимум украшений: в каждом ухе по маленькому бриллианту и тонкая золотая цепочка с подвеской в виде логотипа «Шанель», инкрустированная кристаллами «Swarovsky», на шее.

«Такую девушку, как Кэрол, украшать – только портить», – восхищенно подумал я.

– Кэрол, ни в коем случае не отходите от меня далеко в оранжерее, иначе я рискую потерять вас среди цветов, – произнес я, целуя ее руку.

– Добрый день, мистер Харт! В очередной раз убеждаюсь, что вы мастер тонких комплиментов, – игриво сверкнув глазами, лучезарно улыбнулась девушка. – Должна заметить, что и вы сегодня отличаетесь изысканностью!

Переполняемый гордостью, я открыл для нее дверцу машины.

Кэрол позвонила оператору, заверив, что мы будем на месте через двадцать минут.

– Расскажите немного о себе. Новак – это же польская фамилия? – поинтересовался я скорее для поддержания беседы, и так зная ответ на этот вопрос.

– Да, я родилась в Польше, в маленьком городке Влощова, и жила там до двенадцати лет.

– У вас совсем нет акцента, присущего иностранцам.

– Акцент был, да еще какой! В университете пришлось много работать над артикуляцией и дополнительно заниматься с преподавателем по чистоте произношения.

– Почему же вы переехали в Америку?

– Мой папа – физик, доктор наук. Его пригласили в Бостон преподавать. К тому же я занималась гимнастикой, показывала хорошие результаты и нуждалась в более квалифицированном тренере. Большой город обещал новые возможности в развитии моих данных. Но в четырнадцать лет я получила травму спины, пришлось уйти из спорта.

– Вот откуда у вас осанка, словно у прима-балерины. И как вас приняла Америка?

– Первый год в Бостоне стал для меня сущим адом! Я плакала каждый вечер. Обливалась слезами от бессилия и одиночества. Дети бывают очень жестоки, особенно в подростковом возрасте. Английский давался с трудом, я стала хуже учиться, замкнулась в себе. В классе была одиночкой, не допущенной в стаю. Писала слезные письма подругам в Польшу и вынашивала план побега обратно во Влощову. И если бы не первая любовь, неизвестно, чем бы все закончилось. Его звали Алекс. Ему тогда было двадцать два, а мне шестнадцать, – лицо девушки озарилось нежным свечением. – По четвергам его музыкальная группа выступала в местном ночном клубе. Он играл на гитаре и солировал. Я увидела его и пропала! Голубые глаза, пепельно-русые волосы и просто невероятной красоты ямочки на щеках. Он был известен тем, что легко ввязывался в драки без причины, отличался резкостью и вспыльчивостью. Но все его минусы сквозь призму влюбленности казались плюсами. Я грезила им, придумывала всевозможные варианты нашего знакомства, что спросит он и что на это отвечу ему я. Обязательно хотелось поразить его своим остроумием. И тогда в моей влюбленной голове созрел план. Со страстью неофита я принялась учиться игре на гитаре. Сейчас этот порыв кажется странным, но тогда меня мучила неуверенность в собственной привлекательности. Длинная, нескладная, рефлексирующая девица пубертатного возраста. Да вокруг него крутились сотни таких же как я! Умение хорошо играть на гитаре, по моим расчетам, должно было выгодно выделять меня на фоне его фанаток.

Любуясь чеканным профилем девушки, я внимательно прислушивался к ее смягчившемуся от воспоминаний голосу. Пряди волос, волнуемые ветром, прилипали к помаде на губах. Она смущенно отбрасывала их в сторону рукой.

– Должна уточнить, – продолжила свой рассказ Кэрол, – это была рок-группа, что, естественно, наложило отпечаток на мой внешний вид. Меня несло, словно сухой лист по водосточной трубе. Я падала вниз и упивалась этим падением. Кожаная мини-юбка, куртка в металлических заклепках, ботфорты выше колена и сигарета в зубах. В итоге Алекс заметил меня и даже пригласил на репетицию группы. Там-то я и сразила его наповал, небрежно наиграв на гитаре одну из его песен. Мы начали встречаться. У меня словно крылья за спиной выросли! Я была абсолютно счастлива! Мы строили планы на дальнейшую совместную жизнь. А через год, как в заурядном фильме, я застала его со своей лучшей подругой. Мой мир померк. Пустота и разочарование накрыли с головой. И тогда, зная о его стремлении к мировой известности, я в сердцах бросила, что он неудачник и никогда не прославится, а вот я обязательно стану медийным лицом! Заявив это, я бросилась штурмовать актерские школы Массачусетса. Но очень скоро выяснилось, что лицедейство не мой конек. Тогда попытала свое счастье в журналистике и поняла, что это и есть мое призвание. Если бы не злое отчаяние, охватившее тогда, вряд ли мне хватило бы куража, чтобы достичь всего того, что я имею сейчас.