Санкт-Петербург 1934. Альтернативная история

После окончания войны в Россию хлынул немецкий капитал, который постепенно стал оказывать влияние на её внешний облик. В 1922 году Империя становится конституционной монархией, принимается первая конституция, происходит революция сверху. Премьер министром стал Львов Георгий Евгеньевич из партии «Кадеты», через месяц этот пост перешел к Александру Фёдоровичу Керенскому, который подписал известный указ, навсегда уничтоживший сословные различия в империи. Многим это не понравилось, из-за чего по стране прокатилась волна акций протестов. Но у правительства был важный козырь в рукаве в лице армии, которая оснащалась для длительной войны на западе и в итоге была использована против своего народа. Почти полностью было уничтожено казачество. Кубанские станицы бомбили тяжелые бомбардировщики «Илья Муромец», а сибирских казаков травили хлором. При этом широких прав автономии добились Польша и Финляндия, ставшие мощными промышленными центрами империи. Стал менять свой облик и Санкт-Петербург, немецкий дух стал проникать в русскую культуру, многие слова вошли в обиход. Появился, благодаря этому, и комплекс зданий именуемый Питер-Штадт.

Такси остановилось возле небоскреба со стеклянным пандусом и огромным, украшенным сверкающей надписью на немецком, входом. Компания с большим энтузиазмом погрузилась в атмосферу безудержного веселия. Первым делом, они отправились в боулинг, где своим мастерством блеснул Черкасов, выбивший 3 Страйка подряд, чем выиграл выпивку для всей компании. Здесь его почти все знали, и управляющий Шульц, маленький полный немец с широкой улыбкой, лично поднес гостям спиртное. Елисеева все ближе тянулась к Юрию, после того, как они все дружно отправились в джаз клуб, она настойчиво прижималась к нему во время танца, нарушая все нормы приличия. В один момент даже позволила себе укусить его за мочку уха, на что Черкасов никак не отреагировал. Это разозлило Катю, и она стала его заманивать в различные укромные места, но Юрий тянул время, предвкушая дальнейшее приключение в объятиях обворожительной танцовщицы. Кентавр в это время подцепил молоденького японца за соседним столиком, и уже через несколько минут тот ублажал его в уборной. Соловьев изрядно выпив, рассказывал сестрам Лукошкиным главную причину начала опричнины в XVI веке. Они усиленно старались делать заинтересованный вид. После головокружительных танцев, компания отправилась в отель «Мюнхен». В фойе отеля Соловьев не спеша подошёл к портье и после пятиминутной регистрации заказал самый дорогой номер на 15 этаже, в котором продолжилось веселье.

Во время разгара веселья Соловьев, в одних трусах выскочил на балкон номера и прокричал во все горло: «Мы боги Олимпа, Питер, принимай новых хозяев». Черкасов с Елисеевой уединились в кабинете. Несколькими быстрыми движениями Катя сбросила с себя платье. Юрий положил её на резной стол из красного дерева, дыхания обоих участилось.

За четыре часа до этого в зале ресторана «Палкинъ», Александр Демидов обратился к своему слуге, давая распоряжение.

– Никита, сходи к Елисеевой и скажи, что обещанное катание на моем лимузине по ночному Петербургу состоится. И побыстрее, – добавив в конце.

– Так, Александр Васильевич, уехала она, с Черкасовым в неизвестном направлении – запинаясь, ответил слуга.

Этот ответ ему показался настолько неожиданным, что густые черные брови его приподнялись, а челюсть отвисла.

– Что значит с Черкасовым, она мне обещала, – завопил Демидов, – ну Юрий Николаевич, устроил мне подарок, – и добавил, – позвони Алехину, городовому, пусть свяжется со мной.

7

В мрачном кабинете, откинувшись в кресле, сидел за рабочим столом капитан СБРИ Макаров Максим Олегович. Правая часть стола была завалена газетами, бумагами, различными папками. Слева, на почти пустой и чистой стороне, стоял телефон, чернильница и пепельница.

Макарову было 36 лет отроду. Он был среднего роста. Большие карие глаза обрамлены достаточно длинными ресницами, а также густыми для своих лет черными волосами. Носил он достаточно простой черный, строгий немецкий костюм, который подчёркивал его суровый нрав и деловитость. Лицо его при любых обстоятельствах сохраняло свою серьезность, не выдавая никаких эмоций. Порой это бесило окружающих, например, когда Максим защищал свою диссертацию по криминологии, его преподаватель Питирим Сорокин отметил: «Ну что же вы, Максим Олегович, материалом-то владеете, но сложилось впечатление, что перед нами машина, а не живой человек выступает». Макаров с молодости посвятил себя отечеству. И эта служба вправду сделала его машиной, но частично. Во время работы в третьем отделении канцелярии Его Императорского Величества, Макаров принимал участие в задержании крупной группы польских националистов. Во время завязавшейся перестрелки в его сторону была брошена бомба. Два бойца спецподразделения, находившиеся вблизи, погибли на месте, Максиму Олеговичу оторвало руку по локоть. На помощь ему после реабилитации пришел Пётр Петрович Гарин, инженер. Он сконструировал для Макарова руку-протез, работающую на керосине. Она напоминала больше клешню, нежели конечность человеческую, хоть и была пятипалой. Также каждых десять минут из миниатюрной выхлопной трубы у локтя выходила тонкая струйка газов, за что Макаров получил прозвище Курильщик. Хват его был такой силы, что мог за одно сдавливание раздавить череп человека, а во время задержаний он мог этой самой рукой срывать надежные немецкие замки на дверях.

Макаров еще с первых лет службы четко расставил для себя приоритеты в жизни, главным из которых была карьера. Но отношение к власти у него было достаточно своеобразное. Он действительно служил закону, а не начальству, всей душой ненавидел бюрократию. Начальство его, мягко говоря, не любило. Но так как он был мастером своего дела, то за это его ценили, продвигали по службе и часто давали достаточно широкие полномочия.

В этот раз ему поручили достаточно запутанное дело, связанное с загадочной гибелью известного доктора Ивана Арнольдовича Барменталя, ассистента профессора Преображенского. Несчастный Барменталь был найден в своей квартире с вырванной печенью. Кто мог совершить такое, оставалось загадкой для полиции Петербурга, поэтому расследование передали в СБ. Причиной того, что ими заинтересовались госслужбы, было и то, что Преображенский и его ассистент были в связях с английскими шпионами.

– Максим Олегович, разрешите, – в открытых дверях застыл стажёр Игорь Ефимов, низкий худощавый юноша, с круглыми очками на прыщавом вытянутом лице с бегающими зелеными глазами. Стажер был в сером костюм со шляпой – федорой.

– Проходи, – подняв на стажера глаза, произнес Макаров.

«И как только такого можно допускать к работе в Департаменте контрразведывательных операций» – подумал Макаров. Такого расколоть в два счета можно, типичный сладкий мальчик.

– Каковы результаты вскрытия Борменталя? – строго спросил Курильщик, – выявлена причина смерти?

– Согласно протоколу вскрытия, было установлено, что рваная рана проникает вглубь тела на 15 сантиметров в области правого подреберья, с повреждением печеночной вены, затем сама печень была просто вырвана. Это привело к тяжелому внутреннему кровотечению и практически моментальной смерти. Так же стоит отметить, что следов колюще-режущих орудий не обнаружено. Возможно, это была челюсть животного, – выдал стажёр.

– То есть, как нет колюще-режущего, – поперхнулся Макаров, – с каких это пор в качестве орудия убийства используют животных, что за бред! Ты сам-то осмотрел труп?

– Максим Олегович, я натура очень чувствительная: меня там стошнило, через минуту оттуда выбежал, – признался Ефимов.

– Это твоя работа, Игорь, так что привыкай, а если будешь строить из себя меланхоличную гимназистку, долго здесь не продержишься, и никакие связи не помогут, – на этом монолог Макарова закончился.

Ефимов, пообещав исправиться, вышел из кабинета. Начальник загрузил его своей нелюбимой бумажной работой, которую стажер выполнял с пребольшим удовольствием.

Кабинет курильщика долго не пустовал, вскоре в него влетел воодушевленный старший лейтенант Ольховский Денис Владимирович. Полный мужчина средних лет, с игривым взором и блестящей от пота лысиной. Ровные маленькие усы его лоснились от недавнего обеда.

– Здравствуй, Макс, как твои дела? – начал разговор Ольховский.

– Мои дела, – задумчиво проговорил Максим, – мои дела плохи и однообразны. Долго рассказывать. Ну, ты ведь не за тем влетел в мой кабинет, чтобы поинтересоваться моей жизнью и порадоваться тому, что у тебя она намного интересней, в общем, выкладывай, зачем пришел? – спросил Макаров.

– Какой ты всё-таки зануда, Макаров, – разочаровано произнес приятель, – ну доброжелательности от тебя, мозгоклюя, не дождёшься, в общем слушай. Был твой приятель на праздновании именин Александра Васильевича Демидова в «Палкине». Там он познакомился с певицей, ныне известной Елисеевой, в кабаре выступает. Решив продолжить веселье, он вместе с Елисеевой и своим другом Соловьевым отправился в Питер-штадт, там они изрядно повеселились. Сняли номер в отеле, где голубчики и попались на коксе, ты представь, какой скандал будет.

Ольховский стал ехидно хихикать. Макаров же выслушал краткий рассказ приятеля спокойно, и в конце чего произнес.

– Да что там будет, Денис. У Черкасова брат товарищ министра: отмажет, а дело огласку не получит, так как начальник полиции, у этого гада на крючке.

– Это на каком ещё крючке? – удивился Ольховский.

– В борделе с девками тот его на фото заснял, – подняв усталый взор на коллегу, произнес Макаров.

– Вот сволочь, – протянул Ольховский.

– Так что не переживай ты о нашем друге, – на последнем слове Макаров сделал акцент, одновременно показав в воздухе пальцами кавычки.

– Да и черт с ним. Максим, давай сегодня после работы в трактир заглянем, по рюмочке коньячка пропустим, ведь хорошо на неделе поработали с тобой, а? – положив руку на плече к товарищу, произнес Ольховский.

– Нет, сегодня буду допоздна на работе, Денис, как-нибудь в другой раз! – ответил Макаров.

– Так уж и быть, – расстроено проговорил приятель, – другой так другой, – и молча побрел из кабинета.

Макаров закрыл дверь за ушедшим Ольховским, подошел к своему столу, достал из нижнего выдвижного ящика бутылку дорогого Армянского коньяка, налил в алюминиевую кружку.

– Ишь, чего захотел Коньяка! Небось, с намеком на этот, знает гад, про мою алко заначку – усмехнулся Максим Олегович, рассматривая бутылку с черной этикеткой и причудливыми символами, затем залпом выпил кружку.

После этого он вернулся на свой стул и принялся рассматривать фото трупа Борменталя, которые принес стажёр. Внимание его привлекли странные глубокие царапины на шее, о которых в протоколе ничего не говорилось.

– Ну что же, придётся всё делать самому, – с досадой произнес Макаров, наполняя новую чарку.

8

В отделениях полиции центрального Петербургского округа, утром 15 июня 1934 года был полный аншлаг. В душной камере 10 на 10, где штукатурка облезла со стен и оголяла красные кирпичи, собралась весьма интересная публика. Взявшись за черную решетку обеими руками, матерился во всё горло танцор Илья.

– Суки, мать вашу, ты, четырехглазый, ты хоть знаешь, кого ты тут держишь? – обратился он к молодому полицейскому, сидевшему за массивным железным столом и заполнявшему протоколы, временами поправлявшему тонкие круглые очки.

– Угомонитесь, сударь! Если не успокоитесь, буду вынужден принять меры. На каторге дерзить продолжите, – угрожающим тоном произнес служитель закона.

Внутри камеры было весьма оживленно. Елисеева сидела на койке, держась руками за голову. Она рассказывала задумчивому Соловьёву о том, что всё плохо для неё сложится, если об этом узнает пресса. Проклинала себя за решение отправиться вместе с Черкасовым, который теперь выйдет сухим из воды, а её карьера пойдет под откос. Соловьёв её успокаивал, при этом даже не смотрел на неё, было видно, что на слова звезды ему было плевать. Сестры Лукошкины разучивали новый танец, пытаясь хоть чем-то себя развеселить, часто в процессе спотыкались об койки. Что касается Черкасова, то он лежал на койке заложив руки под голову, закинув правую ногу на согнутую левую.

Через пару минут после вышеописанной ситуации дверь кабинета распахнулась, и в помещение вошел седой мужчина с аккуратно причесанными волосами лет пятидесяти, это был участковый пристав. Одет он был в темно-зеленый сюртук общеармейского образца с воротником того же цвета и с красными кантами. Вошедший был сильно взволнован, серые маленькие глаза его бегали из стороны в сторону, как у «жулика на рынке». Наконец он пересилил себя и произнес.

– Черкасов, на выход! – после этого собрался быстро уйти, но реплика пленника заставила его остановиться.

– Минуточку, Ваше благородие, – обратился к приставу Юрий, который даже не соизволил встать с койки, – как видите, я здесь не один, сейчас же выпустите остальных заключенных и мы уйдём с миром, вам же не нужны проблемы?

– Это неслыханная дерзость! – завопил полицейский, сидевший за столом, – как он смеет вам указывать, товарищ-капитан! Они все нарушители общественного порядка, хулиганы! Они наркотики при себе, как конфеты носят, а мы их так просто возьмём и отпустим! Этого не должно быть! – с досады он снял очки и стал усиленно тереть и без того покрасневшие глаза.

Начальник на это ничего не ответил, лишь бросил перед ним на стол связку ключей, повернулся и ушел.

– Ну что сидишь, уставился, – снова оживился Кентавр, – давай, открывай эту чертову дверь.

Через несколько минут пленники, уже пройдя от участка квартал, стали ловить такси. Черкасов, который задержался немного в участке, был удостоен аудиенции самого товарища министра внутренних дел, по совместительству, приходившемуся ему братом.

Дмитрий Николаевич Черкасов, был мужчина лет сорока: высокий, солидный, с широким энергичным лицом лидера с и атлетической фигурой. Одет он был богато, но не вызывающе: черный цилиндр и сюртук из дорогого материала, великолепно сидящие брюки. Всем своим видом он старался показать своё высокое положение и влияние в обществе, хотя и совсем немного ему было свойственно малодушие.

С юных лет он рос в условиях жесткого отцовского контроля всей его жизни. В начале, был очень тихим, робким ребенком. Но отец был великолепным психологом от природы: он понимал, что для того, чтобы Диме выжить в этом суровом мире, ему нужно измениться. Он стал его готовить к жизни, что позже отметил в своих мемуарах. Лучшие учителя по фехтованию, французская борьба с десяти лет. Часто он заставлял сына вопреки его желанию вступать в конфликт с ровесниками. Затем Дмитрия Черкасова отправили в юнкерское училище, после которого юноша точно решил связать свою судьбу с армией. Отнесен он был по успехам в науках к I разряду. Дмитрий прекрасно разбирался в артиллерии, имея по этому предмету всегда наивысшую отметку, в чем помогли феноменальные математические способности. В звании подпрапорщика его отправили на службу в Гренадерский мортирный дивизион и вскоре повысили, отправив в штаб. После повышения началась «Великая война». В самом её начале, Дмитрия отправили в Германию в качестве военного советника. По возвращению на родину поступил в Петербургский государственный университет, окончил физико-математический факультет, получив степень кандидата физико-математических наук. Долгое время работал на кафедре, затем в администрации университета. В конце 20-х перебрался на работу в министерство внутренних дел. Благодаря своей усидчивости, Дмитрий Черкасов быстро стал расти по карьерной лестнице. И наконец, в 1930 году получил должность товарища министра. С братом Юрием они очень отличались характерами, но было одно общее горе: не могли никак наладить свою личную жизнь.

– Ну что, братец, допрыгался? – присев на койку рядом с лежащим Юрием, произнес товарищ министр. Сделав паузу, он продолжил, – Юра, ты меня своими выходками до могилы доведешь, что же ты меня так позоришь? Ведь я к тебе со всей душой всегда, а ты… – Дмитрий махнул рукой в сторону молчащего брата, – Остепениться пора: на службу в министерство возьму, только скажи да.

– Ну, извини, так получилось. Благодарен тебе, что вытащил из этой задницы, но, а по поводу остепениться… избавь брат, не моё это в министерствах ваших хвосты «всяким благородиям» заносить.

– Так вот ты, какого мнения обо мне, Юра, – с досадой произнес старший брат, – службу отечеству, называешь «заношением» хвостов.

– Ну, а как по-другому это назовешь? Бегаете перед вашим начальством на задних лапках, а сами в душе их призираете: атмосфера лицемерия, обмана, стукачества. Возвели себя в эталон успешности и живете, припеваючи, а империя по швам уже трещит от таких хозяев как вы.

– А ты, что сделал для империи? – возмутился Дмитрий, – да, ты воевал, не спорю! Почти герой был. Если бы не твоя дурная башка, по службе продвинулся бы. А сейчас вызнаешь, сколько дырок на трусах у князя Долгорукого, или кто стал очередным любовником графини Эдинбургской. Да, велика твоя польза отечеству, – разведя руками, произнес товарищ министр.

– Я не позволяю тому дерьму, которое разлагает империю, утонуть. Оно сплывает на поверхность водной глади и его остается лишь убрать. Только вот беда! Никто это делать не торопится.

– Утомил ты меня, Юрий. Видеть тебя не хочу, – Дмитрий поднялся с койки и направился к выходу, но на мгновение замер в дверях камеры, повернулся к Юрию и произнес, – и да, на сабантуй ваш наводка была. Пристав божится, что из министерства приказали и он не причем. В общем, будь осторожен, вспомни, кому в последнее время ты дорогу перебежал?

9

После освобождения из под стражи, Черкасов младший не спешил на работу в офис. Денег, переданных Тарасовым, было достаточно, как минимум, на месяц праздной жизни для Юрия, поэтому он решил устроить себе очередной выходной и отправился в гости к Соловьёву. Поймав такси, прямиком отправился к ресторану «Палкинъ».

Сергей во второй половине дня был занят рутинной бумажной работой. Несмотря на загруженность, он решил уделить время другу.

Бодрым шагом Черкасов зашел в кабинет, подошел к приятелю и, похлопав его по плечу, улыбаясь, произнес: «Ну что, братец, славно погуляли?». Соловьев поднял на него холодный взгляд, затем, не обращая внимания, продолжил заниматься делами.

– Да ладно тебе, дуешься на меня, что-ли? – сожалеющим тоном задал вопрос детектив, успев к этому моменту уже расположиться в удобном кресле напротив Соловьева.

– Единственное, что меня расстроило, Юра – опустив очередную исписанную бумажку, начал разговор Соловьев, – это то, что я снова увидел как наше общество, гниёт изнутри. Питер-штадт – это гнездо разврата. А Елисеева вместе со своей компашкой, мерзкие человечки с преобладающими низменными потребностями. Тело их подчинило себе дух. Увы, пойми меня, мне было очень неловко среди этих людей, я только из-за тебя и пошел вчера.

– Зато повеселились на славу, – произнес Черкасов после пламенной речи Соловьёва, – здесь еще, Серёжа, момент получился весьма интересный, – изменив тон, заговорил Юрий, – Братец мне поведал, что наводка на нас свыше была, на нашу компанию. Мне бы очень хотелось узнать, кто эта скотина? Дима такой, что даже если я его попрошу, не станет выяснять, уж очень он неконфликтный человек и меня параллельно в пацифисты записал, а я не согласен играть по правилам моего врага, я привык побеждать. Пробей своих знакомых в министерстве, может, знают кто?

– Юра, я, конечно, не хочу наговаривать, – Соловьев сделал паузу, – но вчера Демидов рассчитывал на вечер в компании Елисеевой, как мне стало известно, а ты её нагло увел у него из под носа, такое обычно не прощают.

– Да ладно, неужели из-за какой-то бабы Демидов станет на меня полицию натравливать, – протянул последнее слово Юрий.

– Всё может быть, но я тоже в этом сильно сомневаюсь. Александр Васильевич, на мой взгляд, человек глубоко порядочный.

– Сколько раз я тебя просил, не идеализируй людей, Сережа. Они все рабы порока и не я, не ты, ни Демидов не составляем исключение, – произнес полушепотом Юрий.

– Хорошо, закончим этот разговор, я выполню твою просьбу, – потерев лицо руками, сказал Соловьев.

– Вот это другое дело, – радостным тоном заговорил Черкасов, – ладно, Сергей, не буду тебя отвлекать, вижу много у тебя работы, поеду я домой в баньке попарюсь, да радио послушаю.

После этих слов, приятели пожали друг другу руки, и Юрий покинул кабинет приятеля. Рядом с рестораном на парковке стоял автомобиль детектива, который уже через несколько мгновений уносил его прочь от шумного невского проспекта.

10

Черкасов владел просторной пятикомнатной квартирой в четырехэтажном доме на Литейном проспекте, занимая почти половину всего второго этажа. Попарившись в домашней баньке, отправился обедать в небольшую, обставленную белого цвета мебелью столовую. Детектив сидел за небольшим столом в домашнем халате и уплетал за обе щеки. На обед экономка Марья Петровна приготовила любимое Юрием жаркое из баранины и суп из лосося. Мария Петровна – пожилая женщина в аккуратном черном платье с белым фартуком, крупного телосложения, с приветливым круглым морщинистым лицом и бегающими голубого цвета глазами. Несмотря на возраст, весьма активная и жизнерадостная, она успевала за те малые часы, которые хозяин проводил дома, разузнать подробности его работы. Черкасов любил разговаривать с Марьей Петровной, но при этом он в большинстве своём, выдумывал похождения, не из-за желания прослыть героем в лице престарелой дамы, а с целью сокрытия служебной тайны. Петровна же, обычно рассказывала ему подробности приобретения на рынке продуктов для стола, например, о том, как одна одноногая вдова пыталась продать ей в рыбной лавке протухшего лосося, за что получила по зубам.

После еды он принялся за чтение газет на мягком сером диване с резными золотистыми ножками и спинкой. Лучи солнца пронизывали кружевные кремовые шторы, оставляя на бледно-бирюзовых стенах зала причудливые узоры. Юрий, проникнувшись атмосферой домашнего уюта, уснул безмятежным сном.

В семь часов вечера в квартире Черкасова раздался телефонный звонок. Сонный детектив подошел к черному телефонному аппарату, резким рывком снял трубку и басистым голосом проговорил: «У аппарата!».

– Добрый вечер, господин Черкасов, меня зовут Николай Ладушкин, и мне необходимо сегодня с вами встретиться! – на одном дыхании проговорил собеседник.

– Милейший, – вздохнув, начал Юрий, – для этого вам необходимо позвонить на мой рабочий телефон в указанные часы, зачем меня тревожить дома? Более того, мой рабочий день на сегодня окончился, желаю удачи! – после этих слов он нервно бросил трубку телефона.

Черкасов собрался уже вернуться к дивану, как звонок вновь повторился. Агрессивно настроенный детектив, сделал резкое движение к аппарату, схватил трубку и прокричал: «У вас со слухом проблемы что ли? Так уши прочищайте чаще, я же сказал, чтобы сегодня меня не тревожили!».

– Юра, это я, – в трубке, после секундной паузы прозвучал мягкий женский голос, – ну, Катя Елисеева, ты говорил, что сегодня вечером мы пойдем на премьеру «Уродцев», или ты забыл?

– А, Катюша, милая, – резко смягчил голос детектив, – помню, конечно, я всегда выполняю обещания, в пол одиннадцатого заеду за тобой, солнышко.

– Не стоит заезжать, я живу в квартале от кинотеатра, буду тебя ждать у входа в одиннадцать с билетами, – после чего Елисеева положила трубку.

Черкасов в предвкушении приятного вечера, начал движение в сторону дивана, как вдруг на середине пути его заставил развернуться очередной телефонный звонок. Вернувшись к телефону, он вновь поднял трубку, и снова голос навязчивого клиента стал настаивать на встрече.

– Юрий Владимирович, вопрос очень важный, сами понимаете, не могу по телефону обсудить, ведь признайтесь, пустоглазые в подвале вас самого удивили? – задал вопрос собеседник.

Черкасов вспомнил о тех снимках, которые он сделал на заводе Аведова, и о том, как в тот же день сделал две копии, одну из которых передал Тарасову, а вторую отнес в свою ячейку в банке. Ячейка эта защищена особым часовым механизмом и автоматически откроется в момент смерти Юрия. Тарасов, однозначно, не стал бы трезвонить на каждом шагу о том, какой материал находится у него в руках. И более того, он говорил о том, что подаст добытые Черкасовым сведения в прессу не меньше, чем через неделю. О том, как эта информация могла просочиться, детектив не имел ни малейшего представления. И всё больше он склонялся к тому, что встреча с Ладушкиным в этот вечер неизбежна.

– Буду ждать вас на Университетской набережной в девять, возле памятника Крузенштерну, во избежание недоразумений, сразу оговорюсь, со мной будет двое моих товарищей, – отчитался Ладушкин.