Белые гондолы. Дары Отступника

Кафе «Сахара» находится довольно далеко от моей редакции, и я добираюсь туда на старом автобусе, унылом представителе безуспешно конкурирующей с Городским подземным Каналом транспортной системы. Его трясет и подбрасывает на асфальтовых буграх, проникающий внутрь запах подтекающего и дымящегося на раскаленном двигателе масла заставляет снова и снова пожалеть о выборе такого неудобного извозчика. У Третьей Песчаной я выхожу из заклинивающих раздвижных дверей и направляюсь в сторону проспекта.

Начинает темнеть, на лицах редких прохожих все ясней проступает решимость поскорее добраться домой, прибавив шагу. Медленно загораются уличные фонари, в стеклянных шарах высоко над головами сначала появляются маленькие сжавшиеся комочки света, силы которых не хватает даже на освещение своей полупрозрачной оболочки. Потом, немного потрепетав и набрав сил, они расправляются и разливаются по сфере фонаря, превращая плоский темный мир вокруг себя в объемный, словно забрызганный желтой световой пылью.

Где-то за час до назначенного времени я открываю двери кафе. «Сахара» помещается на первом этаже невзрачного кирпичного здания, яркая световая вывеска со словно пляшущими буквами выглядит чужой невысоким окнам верхних этажей. Я прохожу в приземистый зал, оформленный в колониальном стиле бушменскими масками и нарочито дикарскими рисунками. Фальшивая шкура крупной зебры натянута на бамбуковый подрамник и повешена на стену, под ней приличную часть помещения занимают большой кожаный диван и два кресла. Остальная мебель состоит из темных деревянных столов и стульев, которые в этот час заняты ужинающими, пьющими и курящими посетителями. Я прохожу в дальний угол кафе, сажусь за приглянувшийся столик и разворачиваю свежий номер журнала «Исторический вестник», в котором я иногда нахожу любопытные материалы.

Высокая официантка приносит мне кофе. Я неторопливо пролистываю журнал, и обнаруживаю статью, в которой автор анализирует эпос кавказских народов и героев этого эпоса – великанов нартов. Помимо свойств, общих для героев многих преданий, таких как огромный рост и сила, нарты обладают рядом заинтересовавших меня необычных достоинств. Например, они имеют по шести пальцев на руках и ногах. Я читаю об эпосе «Новр и Гожак», где детально рассказывается об их искусстве строить глубокие подземные ходы. Эти ходы обладали поразительной акустикой и тянулись на десятки километров. «Вот и еще одни кандидаты в строители нашего Канала, правда, до Кавказа расстояние довольно изрядное», – думаю я.

Я так углубляюсь в чтение, что прихожу в себя, только услышав рядом голос, который мгновенно заставляет меня забыть об интересной статье и выронить журнал:

– Добрый вечер, вы заняли хороший столик!

Я вскакиваю на ноги и оказываюсь с Ней лицом к лицу. Обычно веселые зеленовато-серые глаза смотрят немного настороженно, тонкие пальцы поправляют волнистые темные волосы.

– Меня зовут Лиана. Видите, больше никаких тайн! А как вас называть, святой отец или брат мой?

– До святого мне так же далеко, как до Млечного пути, а братом для вас мне хотелось бы быть меньше всего на свете. Давид, – представляюсь я, церемонно поклонившись. Сняв с плеч девушки тонкий вельветовый плащ, я вешаю его на рог антилопы, заменяющий в кафе вешалку.

Я зову официантку, и Лиана заказывает коктейль и ягодный слоеный пирог. Я прошу бокал красного вина и сыр. Лиана удивленно улыбается. Она удивительно мила в темно-синей шелковой блузке с наивными пасторальными вышивками. Близость ее смуглого, как у большинства горожан, лица, с правильными, немного резкими чертами, превращает этот вечер в какой-то чудный сон из гофмановской сказки.

– Вы прямо францисканец! – смеется она. – Помните братца Тука из Робина Гуда?

– Что вы, я далек от излишеств. А от разбойников тем более.

– Кстати о разбойниках, – она стала серьезна, – вы верите, что им могут помогать какие-нибудь потусторонние силы?

– Ну, я думаю, что каждому из нас в то или иное время помогают или мешают незримые силы. И разбойники уж точно не исключение.

Приносят мое вино и ядовито-зеленый напиток Лианы. Под бумажной лампой, на темном лаке стола ее бокал светится загадочным изумрудным светом. Я все больше ощущаю себя студентом Ансельмом из «Золотого горшка».

– Вам нравится это место?

– Да, здесь уютно и вкусно. Только зебру жалко, – улыбается она.

– Не думаю, что это действительно зебра.

Я обращаюсь к проходящей мимо официантке:

– Ведь там, на стене, крашеная коровья шкура, да?

Та равнодушно отвечает:

– Коровья.

Лиана смеется. Потом говорит уже серьезно:

– Понимаете, я участвую в тоннельных гонках. Вы о них слышали?

– Раньше не слышал, но видел в субботу. Один из ваших меня здорово искупал! Окатил водой, когда поворачивал перед Островом.

– Вы о катере, который искала полиция? Надо же, вы его видели! Они всех девушек с гондол опрашивали, знаем ли мы, где он спрятался. Но это не наши, мы не на катерах гоняем…

– По крайней мере, скорость они точно любят.

Лиана словно оправдывается:

– Так вот, гонки проводят раз в месяц, ночью, когда весь город спит, и никому повредить они не могут. Знаете станцию «Док»?

– Я все станции хорошо знаю.

– Правда? Так вот там, собственно, расположен док. Огромный ангар, в нем стойла для гондол, стапели, мастерские и так далее. В доке есть большой грузовой лифт, на нем мы опускаем байки на гонки.

– Байки?

– Вы на море были? Ну, аквабайки, водные мотоциклы.

– Ааа, ясно. А как с полицией?

– Ну, есть там свои люди, они прикрывают. Я не очень в курсе, я же просто гонщик. До недавнего времени все проходило просто отлично. Представляете, каково на байке в тоннеле мчаться под восемьдесят, на поворотах обходить других – некоторые из них падают в воду, рев моторов такой, что весь следующий день уши ничего не слышат!

Лиана сопровождает свою речь плавными жестами, словно исполняет индийский танец катхак. Я с большим трудом пытаюсь представить ее мчащейся по темному тоннелю, пригнувшейся к рулю маленького байка, в блестящей от брызг воды кожаной куртке с заклепками.

– А обвала вы не боитесь?

– Да нееет! Вы же стены тоннелей видели, щупали? Они ведь даже не вырезаны, а выжжены каким-то лазером, что ли. Срез зеркальный, и швов нет. В доке говорят, что они любое землетрясение выдержат!

– Хорошо, а дальше?

– Вам, конечно, все это не близко. Но в последнее время мы столкнулись с чем-то необъяснимым и пугающим, тут нужна помощь человека, знающего, например, как бороться с привидениями.

Я вглядываюсь ей в глаза, пытаясь понять, серьезна ли она, или подшучивает надо мной. Но разгадать загадку, прячущуюся в глубине зеленоватых глаз Лианы, не так просто.

– Ну, Лиана, мы же с вами не в Кентервильском замке!

Тут она резко хватает меня за руку, расширив глаза, и шепчет:

– Давид, над вами зависла огромная черная тень!

Улыбаясь, я поворачиваюсь назад. Неровно оштукатуренная оранжевая стена за мной, конечно, пуста. Я перевожу взгляд обратно на девушку, и вижу, что она покатывается со смеха.

– Испугались? Мы тоже напугались на прошлых гонках, но там все происходило не в кафе, а в черном древнем тоннеле. Это, пожалуй, пострашнее любого замка. Там были и тени, и голоса довольно странные. Вы же знаете, какое там эхо! И самое главное, что одну нашу девушку похитили!

Я ошарашено восклицаю:

– Ничего себе! А вы сообщили в полицию?

– Нет, она нашлась, правда, совсем в другом месте, уже на поверхности, и сильном шоке. До сих пор дома сидит, почти никуда не выходит.

– И что она говорит, что с ней случилось?

– В гонке она сильно вырвалась вперед, потому что за ней столкнулись сразу несколько байков. Когда она проезжала мимо «Головы», ее что-то сильно ударило, она упала в воду, и больше ничего не помнит. Очнулась наверху, в районе кирпичного завода, мокрая и замерзшая. Еле-еле дошла до дома, очень простудилась еще.

– А почему вы все-таки не заявили об этом?

Она вздыхает и картинно поднимает к потолку взгляд.

– Давид, как вы не понимаете, гонки же тогда прикроют, будет скандал, да и меня гарантированно уволят. И к тому же, как и везде, тут замешаны деньги. Букмекеры, большие ставки. Это единственное место в городе, где, ну…некоторые люди…могут прилично поставить.

К нам подходит уставшая официантка. Только сейчас я замечаю, что в кафе мы остались одни, большие часы с настоящими оперенными черными стрелами вместо стрелок показывают без пяти минут полночь. Я расплачиваюсь, и мы выходим на улицу.

– Я никак не подозревал, что на нашем Канале кипят подобные страсти. Еще и нелегально, к тому же.

Лиана вопросительно смотрит на меня:

– Зря, наверное, я вам рассказала это?

Она достает из сумочки маленький блокнот, что-то быстро записывает в нем, вырывает страничку и протягивает мне.

– Это мой домашний телефон.

Немного помедлив, она добавляет:

– В пятницу у нас снова гонки, пойдете со мной? Хотя, конечно, вам нельзя…

– Почему же, я приду. Когда вам позвонить?

– Накануне. Спасибо. Извините. Вот мой дом, до свидания!

Только сейчас, когда стройный силуэт в светлом плаще скрылся в дверях подъезда, я понимаю, что так и не рассказал ей о причине своего внешнего вида в субботу. Странно, почему она не спрашивала меня о моей «близости к Церкви»? Из легкомыслия? Или рассеянности? Приятно думать, что может быть, ей не очень хочется, чтобы я оказался человеком, вступившим на монашескую стезю.…

Вот парадоксы судьбы: три недели я не мог узнать ее имя, а как только выяснилось, что я «монах», сразу удостоился сказочного вечера в кафе. Но как она решилась просить о помощи человека, которого совсем не знает? Мои друзья шутят, что открытое лицо и бесхитростный взгляд открыли бы мне дорогу в успешные страховые агенты или маклеры, так как мне не составит большого труда войти в доверие к клиенту. И что за тени и таинственные голоса в тоннелях? Как-то несерьезно, но, правда, очень интригует.

Еще переживая томящее волнение этого вечера, я добредаю до своего жилища, но долго не могу уснуть, ежеминутно ощущая в грудной клетке пустоту отсутствия сердца, которое я давно оставил у этой необычной девушки.

Глава 5. В башенке архитектора

До пятницы я решил не искать встреч с Лианой. Проведя положенные девять часов в редакции, и созвонившись с Маркони, я отправляюсь в его берлогу. Точнее сказать, в его скворечник, поскольку мой друг обустроил себе жилище в двухэтажной башенке, венчающей один из наиболее основательных и высоких домов города. Он кажется словно перенесенным сюда, на узенькую улочку, проходившую вдоль восточной ограды парка, с парижского бульвара.

Пройдя мимо равнодушно перебирающей спицами консьержки, я открываю тяжелую дверь просторного лифта, обшитого ореховыми панелями с полустершимся лаком. На седьмом этаже я выхожу и поднимаюсь в башенку, недосягаемую для лифта, по довольно узкой металлической лестнице.

Постучав, я толкаю никогда не запиравшуюся дверь, обитую линялым дерматином. Квартиру заполняет наивная быстрая мелодия тапера. Маркони поглощает пиццу, скрашивая свою нехитрую трапезу просмотром Чаплина, «Огней большого города». Невысокий и плотный, с приятными мягкими чертами и бархатными глазами записного ловеласа, он энергично взмахивает пухлой рукой, увидев меня на пороге.

– И что только не готовят у нас в городе под видом пиццы! Хотя эта, если бы не картофель, почти похожа на настоящую. Ты голоден?

– Как степной волк после недельной песчаной бури.

Я присоединяюсь к его ужину, поглядывая на злоключения маленького нищего романтика на экране. Мы сидим в креслах на первом этаже башенки, где у архитектора устроен кабинет с открытой кухонькой в углу. Спальня и крошечная ванная располагаются наверху, под конусообразной крышей со шпилем. В кабинете довольно чисто и даже уютно, на закругляющихся стенах обильно развешаны рисунки, эскизы, планы и чертежи. Две картины своего знаменитого деда Маркони повесил друг напротив друга, по обеим сторонам от огромного окна, открывающего пролетающим мимо птицам оставшиеся три четверти комнаты. На одном холсте изображена обнаженная женщина, стоящая на краю крыши, на другом – деревья, поваленные ураганом. Эти работы были созданы сильной рукой и мятежной душой, необычные сочетания красок и словно затягивающая вглубь композиция заставляют каждого посетителя башенки надолго останавливаться перед ними.

Мы досмотрели фильм и прикончили картофельную «пиццу».

– Обожаю бурлеск! Помнишь особнячок академика Н.?

– С такими кособокими колоннами и черной крышей?

– Кособокими? Это высокая ирония над классикой. Деконструктивизм! Знаешь, меня вдохновила как раз вот эта пара – цветочница и Чарли.

Я подхожу к лаконичному цветному эскизу островной часовни – любимой работы моего православного итальянца.

– Странно все же. Часовня, на острове, под землей. Как ты считаешь?

– Ничего странного. Мы должны были «одухотворить» Канал, и мы это сделали наилучшим образом. Часовня – сердце комплекса, вернее, его душа.

– Звучит красиво. Слушая тебя, я всегда представляю толпу твоих неаполитанских предков с лютнями и цитрами. А ты задавал себе вопрос, что было его сердцем тысячи лет назад?

– Конечно, не раз задавал. Но у древних была своя логика, свои технологии. Их технологии развивались в соответствии с логикой, мне неизвестной.

– А если попробовать основываться на твоей логике?

– По моему мнению, если они решили так утрудить себя и вырезать в граните колоссальные ходы, для них это было дело далеко не последней важности. Целью таких трудозатрат мог быть либо энергетический, либо военный объект.

– Военный? Под землей?

– А что ты вскрикиваешь, как герой оперетты? Не мне тебе рассказывать, сколько за последние пятьдесят лет накопано многоэтажных бункеров на двести километров на север, юг, запад и восток от города. Ну, например, они могли испытывать в тоннелях какие-нибудь самолеты.

Маркони встает, подходит в стене и обращает мое внимание на маленькую фотографию, на которой в характерном стиле майя изображен человек, управляющий неведомым летательным средством.

– Такие, например, как вот этот, в котором так называемый «индеец» сидит, на плите из Паленке. Это Мексика.

Мне хорошо известно о его увлечении загадками древних храмов, дворцов и городов, некогда величественных, а сейчас лежащих в руинах. Раздобыв очередной интересный снимок, мой друг сразу прикреплял его рядом с другими, в обилии покрывающими его стены. Некоторые из них были мне хорошо знакомы, кое-что я вижу в первый раз.

– Ну, допустим. А энергетическая версия?

– Тут очень сложно гадать, мы же не знаем ничего об энергостанциях до Всемирного Потопа. Кстати, ты слышал о «Багдадских батарейках»?

– Никогда, а что это?

– В сущности, ничего особенного: откопанный под Багдадом древний склад грубо сработанных аккумуляторов в виде глиняных горшков. Электролита в них не было, конечно, испарился за столько лет.

– И ты говоришь, что ничего особенного?

– Я думаю, что с больших подземных глубин должны в будущем откопать еще много гораздо более серьезных находок, если, конечно, успеют до Страшного Суда. То, что скрыто под землей, время покажет при свете дня, как сказал Гораций. Ну, спецслужбы некоторых стран, Египта, например, наверняка уже давно тайно изучают обнаруженные древние машины, судя по вечной закрытости их раскопок. А мы ничего пока не имеем и почти ничего не знаем. Хотя можно догадываться, что древние плавили камень, посмотри, например, на гексагональную кладку в Куско, Перу.

Он стучит пальцем по другому снимку. Высокую стену составляют многоугольные, громоздящиеся друг на друга камни. Все они имеют разные очертания, грани каждого блока идеально подогнаны к граням соседнего к нему.

– А какой энергией камень разогревали до состояния пластилина, никто пока не знает. Так что, возможно, в нашем Канале атомный реактор был, а может, там джиннов держали взаперти. В любом случае, хорошо, что теперь над всем этим крест стоит, на синем куполе.

За окном стемнело, зажглись звезды, окна и фонари. Маркони делает круг по комнате, потом включает высокий торшер с желтым тканевым абажуром.

– Представь себе, что в наши дни маленький частный самолет падает в самые дикие африканские джунгли. Что с ним сделают аборигены?

– Разберут на части и приспособят в хозяйстве.

– Правильно. Вот случается Всемирный потоп, дождь льет сорок дней, а перед этим, скорее всего, еще проходит по Земле гигантский цунами. Вода покрывает всю сушу. Все, что было на поверхности, взболтало с землей, глиной и песком. Древние механизмы, как самое тяжелое, опустились в самый низ этой гущи, и лежат все тысячелетия под многими метрами почвы. Культурные слои над ними нарастают. А машины и аппараты, в момент Потопа находившиеся в надежных местах, например, в пирамидах, растащили уже позже на сувениры или обереги.

– Но наши тоннели были забиты глиной, значит, после Потопа мы первые их открыли. Кроме нескольких горшков и ножей, как ни просеивали, в глине ничего найти не получилось?

– Да, судя по всему, их бросили задолго до наводнения. Но все же «Голова» и надписи – явно дело не тех же рук, которые строили тоннели.

Я подхожу к окну и усаживаюсь на широкий подоконник. Сверху видно, что парк уже почти опустел, только целующиеся парочки все еще не хотят покидать свои скамейки. До меня доносятся звуки гитары, хрипловатый голос напевает старую песенку о неразделенной любви. Я ясно вспоминаю удивленное лицо Лианы и ее фразу «Я не знала, что вы монах…»

Я спрашиваю архитектора:

– Скажи, у тебя были монахи в родне?

– Да, были, иезуиты, «пехотинцы папы римского». Один из них даже был миссионером, кстати, в Перу. А что?

– Да так, ничего. Тебе не передалась склонность к мистицизму.

– Что верно, то верно. Я не мистик, скорее, наоборот.

– Когда строили станции, ты же был в тоннелях, тогда еще сухих. Ничего сверхъестественного не ощущал?

– В общем, нет. Хотя, впрочем, рабочие часто жаловались на страхи. Тени, эхо и всякое такое.

Мы еще долго сидим у окна, любуемся ночным небом и разговариваем о загадочном Канале и о загадках нашей жизни, освещенной желтым тканевым абажуром и желтым светом далеких звезд.

Глава 6. Студент-семинарист

Проснувшись следующим утром, позавтракав и уже собравшись уходить, в прихожей на вешалке я обнаруживаю подрясник, в которой в субботу вернулся домой, и сразу чувствую острые уколы стыда. Тщательно разгладив черное одеяние, я аккуратно складываю его в портфель. Вечером, закончив работу, я направляюсь прямиком к Острову.

В волнующейся воде озера отражается темнеющее небо, воздух, как всегда возле часовни, влажен и наполнен легким ароматом ладана. Постояв немного перед входом и засмотревшись на голубей, кружащих над синим куполом, я прохожу внутрь. Вместо ожидаемой доброй старушки за свечным столиком я вижу рослого светловолосого молодого человека в очках, старательно протирающего большой кисточкой золотой подсвечник, стоящий перед старинной иконой Богородицы.

– Добрый вечер, а женщины, которая здесь работает обычно, сегодня нет?

– Здравствуйте! Она уехала во Всехсвятский монастырь, мощам поклониться. Вам свечки?

– А вы, наверное, ее внук?

– Да.

– Спасибо вашей замечательной бабушке и вам тоже, я подрясник пришел вернуть. Она рассказала?

– Да, конечно, я все знаю, не повезло вам.

Я передаю ему пакет и называю свое имя. Он жмет мне руку.

– Александр.

– Хочется верить, что я не доставил вам неприятностей, три дня вашу одежду дома держал.

– Нет, не беспокойтесь, все в порядке.

– Если вам понадобится помощь человека, которого спасли от простуды, в любое время можете звонить.

Я протягиваю ему свою визитку. Александр поднес к глазам прямоугольничек плотной бумаги.

– Журналист? «Вечерний город?». Извините, а вы верующий? Тогда, думаю, вы уже сейчас можете помочь. Дело в том, что я учусь на катехизатора. Может, поговорим снаружи, на скамеечке?

Молодой человек смущается. У него мягкий тихий голос и чистый взгляд, в нем угадывается будущий внимательный и бережный к человеческой душе пастырь. Мы выходим и садимся на прохладный камень скамьи.

– Дело в том, что наши студенты иногда замещают педагогов в школе. В районе Холмы. Директор школы – нашего ректора духовная дочь. И вот ректор наш с ней так договорился, чтобы мы привыкали к общению, да и детям, думаю, польза от нас была.

– Жаль, что в моей школе директор был неверующим…

– Главное, что вы, в итоге, православный. Так вот, в основном, мы подменяли заболевших учителей на рисовании или музыке, то есть там, где в предмете идеологии нет. Но в последнее время, убедившись в нашей безобидности, нас стали просить провести то пару уроков истории, то географии, то биологии.

– И что?

– Наше понимание истории Земли и школьный курс, конечно, быстро вошли в конфликт.

– А разве катехизаторы конфликтуют?

– Нет, мы, конечно, ни с кем не ссорились. Нам противостояла, как бы сказать, школьная программа. А в умах детей две религии начали настоящее сражение.

– Ну, одна религия мне понятна. А что вам противостояло? Учителя же в худшем случае только атеисты?

– Разумеется, многие из них атеисты. Религия, которая нам противостоит – вера в эволюцию.

– Это что, разве религия?

– Это вера, и принцип ее построения вполне соответствует, как бы это сказать, каркасу догматики всех остальных вероучений. Даже пророк имеется.

– Вы на Дарвина намекаете?

– Ну да. А ведь ни один из главных эволюционных постулатов так и не доказан.

– Вы в этом точно уверены?

– Абсолютно. Переходные формы от одного вида к другому не найдены, даже фрагментарно. Как сказал Честертон: "Похоже, эволюционистам известно о Недостающем Звене абсолютно все, кроме того факта, что его недостает". Ну, подумайте сами, какая может быть переходная форма глаза или крыла? Это сложные сбалансированные системы, спроектированные Создателем из, примитивно выражаясь, нескольких взаимосвязанных деталей, которые по отдельности не работают и не имеют смысла. А ведь уже у трилобитов были глаза.

– Что за трилобиты такие?

– Твари из так называемого «силурийского периода». И вообще, корни эволюционизма – далеко в язычестве.

– В каком смысле?

– Вспомните хотя бы эллинский политеизм, он всем известен. Боги были отождествлены с силами природы, и все они имели родословную от ужасного Крона. Пусть он теперь называется Большим взрывом, если угодно.

– Ага, все понятно. Значит, вы начали в школе критиковать общепринятые основы наук.

– Не критиковать, а мягко предлагать детям задуматься о возможности развития событий по альтернативному пути. Подумайте сами, ведь сейчас многие крестят детей. В Символе Веры говорится о Вседержителе, Создателе неба и земли. А в школе со всей серьезностью авторитетные взрослые люди утверждают совсем другое. Основы биологии, географии, истории – все поставлено с ног на уши, замешено на дрожжах эволюции.

– Я вас понял, но чем я могу помочь как журналист? «Вечерний город» – не рупор православия. И к тому же школьный курс – один для всех, его не будут пересматривать из-за какой-то статейки в газете.

– Может, описать эту нашу ситуацию со стороны? Беспристрастно и объективно, просто как факт. Нам ведь путь в школу теперь закрыли.

– Думаете, такая статья вернет вам потерянные позиции?

– Позиции! У нас церковь отделена от государства, – улыбается он. Мы же студенты, максималисты, да еще и катехизаторы. Будущие. Я не знаю, стоит ли желать больше того, чтобы дети или их родители просто задумались о происхождении мира – ведь в этом основа миропонимания.

– В общем, я с вами согласен. Я обещаю попробовать, но если редактор не возьмет, не будете на меня обижаться?

– Что вы! Спасибо большое. Вы же, как журналист, многих известных людей в городе лично знаете?

– Ну, приходилось брать интервью у самых разных персонажей.

– Может, тогда вспомните, кто из известных людей в нашем городе – убежденный христианин. Напроситесь к нему на интервью, и постройте разговор так, чтобы ему пришлось высказаться против теории эволюции. И, между прочим, спросите, что он думает о ситуации, вроде нашей.

– Да вы стратег, однако.

– Будешь тут стратегом… Про конкретную школу писать не стоит, директор нас на свой страх и риск все-таки приглашала. А как думаете, легко такого человека найти будет?

Он смеется и говорит:

– Ведь официальная религия нашей элиты, в лучшем случае, гуманизм.

– Как говорил кто-то из классиков, если стремление происходит из чистого источника, то, даже не достигнув цели, оно приносит пользу. Слушайте, Саша, у меня к вам есть вопрос, может быть, немного странный. Вы не знаете, Канал освящали?