Дети Дюны

– Нам надо любым способом избежать одержимости, – сказал Лето, при этом он использовал инфинитив древнего языка, форму строго нейтральную в залоге и времени, но очень активную в усилении значения.

Ганима верно истолковала слова брата.

– Мох’пвиум д’ми хиш паш мох’м ка, – ответила она. Вместилище моей души есть вместилище тысячи душ.

– И даже больше, – возразил Лето.

– Зная об опасности, можешь ей противостоять, – это было утверждение, а не вопрос.

– Вабун’к вабунат! – сказал он. Поднимаясь, ты поднимаешься!

Лето чувствовал, что его выбор является очевидной необходимостью. Если уж делать это, то делать активно. Надо допустить прошлое в настоящее и направить его в будущее.

– Муриат, – тихо произнесла Ганима. Это должно быть сделано с любовью.

– Конечно, – в знак согласия Лето взмахнул рукой. – Мы посоветуемся, как наши родители.

Ганима молчала, стараясь справиться с комом в горле. Повинуясь неясному инстинкту, она смотрела на юг, на сероватые силуэты дюн, готовые раствориться в вечерних закатных сумерках. Именно туда ушел отец на свою последнюю прогулку.

Лето смотрел со скалы вниз на зеленый оазис сиетча. Теперь, в сумерках, все было серым, но мальчик знал форму и цвета оазиса: медно-красные, золотистые, красные, желтые и рыжие окаймляли скалы по границе зеленых насаждений. За границей скал широким поясом раскинулись разлагающиеся остатки жизни Арракина, убитой привезенными неведомо откуда растениями и избытком воды. Теперь этот пояс был границей Пустыни.

Ганима заговорила:

– Я готова, мы можем начинать.

– Да, будь все проклято! – Он шагнул вперед, коснулся руки сестры, чтобы смягчить грубость. – Пожалуйста, Гани, спой песню. Мне будет легче.

Ганима подошла к брату, обняла его левой рукой за пояс, глубоко вдохнула и прочистила горло. Ясным и звонким голосом она запела песню, которую мать часто пела отцу:

Я отплачу тебе за тот подарок, что ты мне дал;Я окроплю тебя сладкой водой.Воцарится жизнь в этом тихом месте:Любовь моя, ты будешь жить во дворце,Враги твои обратятся в ничто.Мы пройдем вместе тот путь,Что проторила для нас любовь.Я укажу тебе верный путь,Ведь тот дворец – моя любовь к тебе…

Тишина Пустыни, в которой даже шепот казался криком, чистый голос Ганимы возымели магическое действие на Лето – мальчику показалось, что он погружается в неведомые глубины, становясь своим отцом, чья память расстилала перед его взором ковер прошлого бытия.

На краткий миг я должен стать Паулем, сказал себе Лето. Рядом со мной не Гани; это моя возлюбленная Чани, чьи мудрые советы не раз спасали нас обоих.

Ганима, со своей стороны, с пугающей легкостью приняла маску своей матери. Женщинам такое перевоплощение дается легче, чем мужчинам, но таит гораздо большую опасность.

В голосе Ганимы появилась ласковая хрипотца.

– Посмотри туда, любимый!

Первая луна заливала Пустыню призрачным светом, а по небу протянулся оранжевый огненный шлейф. Корабль, доставивший на Арракис госпожу Джессику, улетал к далеким созвездиям с грузом дурманящей приправы.

Ранящее душу воспоминание пронзило сердце мальчика, ласковыми колокольчиками зазвучало в его голове. В какое-то мгновение Лето почувствовал себя герцогом Джессики. В груди заныло от любви и боли.

Я должен быть Паулем, напомнил он себе.

Трансформация обрушилась на Лето своей пугающей двойственностью. Было похоже, что он превратился в темный экран, на который был спроецирован образ отца. Мальчик одновременно чувствовал свою и отцовскую плоть – этот дуализм грозил раздавить.

– Помоги мне, отец, – прошептал Лето.

По изображению прошла мимолетная рябь, и вот уже в сознании Лето возникло другое впечатление, при этом его собственное «я» стояло в стороне, наблюдая за происходящим.

– Мое последнее видение еще не прошло, – сказал Лето голосом Пауля и повернулся к Ганиме. – Ты знаешь, что я видел в последний раз?

Ганима коснулась рукой его щеки.

– Ты пошел в Пустыню умирать, любимый? Ты это сделал?

– Может быть, я действительно пошел умирать, но то видение… Разве это не было достаточным основанием для того, чтобы остаться жить?

– Даже слепым?

– Даже слепым.

– Куда ты мог уйти?

Отец судорожно вздохнул.

– В Якуруту.

– Мой возлюбленный, – слезы заструились по щекам Ганимы.

– Муад’Диб, герой, должен быть низвержен, иначе это дитя не сможет вырвать нас из хаоса.

– Золотой Путь, – сказала Ганима. – Это нехорошее видение.

– Это единственно возможное видение.

– Алия потерпела неудачу тогда…

– Совершеннейшую. Ты же видела запись.

– Твоя мать вернулась слишком поздно, – на детском личике девочки появилось мудрое выражение Чани. – Но не может ли быть другого видения? Возможно, если…

– Нет, любимая, это дитя не может прозреть будущее, а потом в целости и сохранности вернуться обратно.

Тело отца снова потряс глубокий судорожный вздох, и Лето почувствовал страстное желание отца прожить во плоти еще одну жизнь, опять принимать живые решения и… Сколь отчаянна нужда исправить прошлые ошибки!

– Отец! – позвал Лето, и зов эхом отдался под сводом его черепа.

Это был глубинный волевой акт, в ходе которого мальчик почувствовал медленное, тягучее освобождение от внутреннего присутствия отца, исчезновение ощущений и расслабление мышц.

– Любимый, – прошептал позади голос Чани, и отец остановился. – Что случилось?

– Постой, не уходи, – умоляюще произнес Лето своим немного охрипшим голосом. – Чани, ты должна сказать нам, как избежать того, что случилось с Алией.

Ответил на этот вопрос Пауль. Он говорил с трудом, делая долгие паузы.

– В этом нет определенности. Вы… видели то… что почти… произошло… со мной.

– Но Алия…

– Ею овладел проклятый барон!

От волнения у Лето пересохло в горле.

– Он… я…

– Он есть в тебе… но… я… мы не можем… иногда мы чувствуем… друг друга, но ты…

– Ты не можешь читать мои мысли? – спросил Лето. – Ты будешь знать, если… он…

– Иногда я способен чувствовать твои мысли… но я… мы живем только в вашем сознании, мы существуем только… посредством его отражения… Нас создает ваша память. Это опасно… память слишком точна. И те из нас… те из нас, кто любил власть… кто добивался ее… любой ценой… у того память более точна.

– Она сильнее? – прошептал Лето.

– Сильнее.

– Я знаю твое видение, – сказал Лето. – Слишком хорошо, чтобы дать ему завладеть мною. Я стану тобой.

– Только не это!

Лето кивнул сам себе, ощущая то грандиозное усилие, с которым отец старался удалиться из его памяти, понимая все тяжкие последствия неудачи. Любая одержимость приближала одержимого к Мерзости. Узнавание придавало такому человеку обновленное чувство силы, он начинал с особой остротой ощущать свое тело и проникал в глубокое осознание прошлых ошибок, совершенных самим собой и предками. Было в таком видении и нечто неопределенное, что ослабляло способность чувствовать – и сейчас Лето убедился в этом. В какой-то момент искушение в нем вступило в схватку со страхом. Плоть обладает способностью превращать меланжу в видение будущего. Приняв зелье, можно дышать будущим и срывать покровы с Времени. Лето охватил соблазн, которому было трудно противостоять, он сцепил руки и погрузился в состояние прана-бинду. Плоть отрицала искушение. Плоть несла в себе глубокое знание, унаследованное от Пауля. Те, кто хочет прозреть будущее, подобно мелким игрокам, надеются сорвать легкий куш на завтрашних скачках. Вместо этого они оказываются пожизненными пленниками, знающими наперед каждый удар своего сердца и все свои муки… Последнее видение Пауля указывало достойный выход из этой ловушки, и Лето знал, что теперь у него нет иного выхода – он должен следовать тем же путем.

– Радость жизни и ее красота связаны с тем фактом, что жизнь способна удивлять, – сказал он.

Возле уха Лето раздался тихий голос:

– Я всегда знала эту красоту.

Обернувшись, мальчик всмотрелся в глаза сестры, блестевшие в лунном свете. Это смотрела на него Чани.

– Мама, ты должна уйти.

– Ах, какое искушение! – произнесла она и поцеловала его.

Он оттолкнул ее.

– Ты примешь жизнь своей дочери?

– Это так легко… это до глупости легко, – ответила она.

Лето, чувствуя, как его начинает охватывать паника, вспомнил, с каким трудом образ отца покидал его плоть. Неужели Ганима потерялась в том мире наблюдателей, откуда и он смотрел и слушал, учась у образа отца?

– Я буду презирать тебя, мама, – сказал он.

– Другие не будут меня презирать, – ответила она. – Будь моим возлюбленным.

– Если я это сделаю… ты знаешь, во что вы оба тогда превратитесь, – сказал он. – Мой отец начнет презирать тебя.

– Он не начнет.

– Но я начну!

Из горла Лето непроизвольно вырвался резкий звук. В этом звуке сплелись все обертоны, унаследованные Паулем от матери-колдуньи.

– Не говори так, – простонала она.

– Я буду тебя презирать.

– Пожалуйста… прошу тебя, не говори так.

Лето потер шею, ощутив, что снова обрел власть над своими мышцами.

– Он будет презирать тебя. Он снова отвернется от тебя и уйдет в Пустыню.

– Нет… нет…

В отчаянии она беспрерывно из стороны в сторону качала головой.

– Ты должна уйти, мама, – твердо произнес Лето.

– Нет… нет… – однако в голосе не было уже былой силы и убежденности.

Лето всмотрелся в лицо сестры – как подергиваются его мышцы! Плоть отражала страсти, бушующие в душе.

– Уходи, – прошептал он. – Уходи.

– Не-е-ет…

Лето схватил ее за руку, ощутил дрожь, сотрясавшую тело сестры. Она извивалась всем телом, стараясь вырваться, но он крепко удерживал ее, шепча: «Уходи, уходи».

Все последнее время Лето ругал себя за то, что вовлек Гани в игру в родителей. Они часто занимались этим, но в последнее время Ганима начала сопротивляться. Верно, что женщины слабее мужчин при вторжении в их внутренний мир, понял он. Именно на этом основаны страхи сестер Бене Гессерит.

Шли часы, но тело Ганимы продолжало дрожать и дергаться, сотрясаемое внутренней битвой, однако она окрепла настолько, что смогла вступить в спор. Лето услышал, как Ганима разговаривает с образом в своем сознании.

– Мама… пожалуйста… – И снова: – Ты же видела Алию! Ты станешь такой же?

Наконец Ганима немного обмякла и приникла к брату.

– Она поняла и уходит.

Лето погладил сестру по руке.

– Гани, я очень виноват перед тобой, очень виноват. Я никогда больше не буду просить тебя о таких вещах, прости меня, прости.

– Мне нечего тебе прощать, – сказала она, ее голос прерывался, как после тяжелой физической нагрузки. – Мы научились очень нужным вещам.

– Она многое сказала тебе, – проговорил Лето. – Мы обсудим это потом.

– Нет. Мы сделаем это сейчас. Ты был прав.

– Мой Золотой Путь?

– Твой проклятый Золотой Путь!

– Логика бесполезна, если ее не подкрепить конкретными данными, – сказал он. – Но я…

– Бабушка приехала, чтобы проследить за нашим образованием и посмотреть, не заражены ли мы.

– То же самое говорит и Дункан. Нет ничего нового в…

– …простых вычислениях, – согласилась Ганима; голос ее окреп, она отстранилась от брата и оглядела освещенную предрассветными сумерками Пустыню. Эта внутренняя битва… эти знания стоили им ночи. Королевским гвардейцам, патрулирующим ограду, придется сегодня объясняться с начальством. Ничего, Лето побеспокоится, чтобы у них не было неприятностей.

– Тонкости люди чаще всего постигают только с возрастом, – сказал Лето. – Но чему обучаемся мы с помощью возраста тех, кто является нам в образах памяти?

– Вселенная, которую мы наблюдаем, это не застывшая в своем физическом облике Вселенная, – отозвалась Ганима. – Мы не должны воспринимать бабушку как бабушку вообще.

– Это было бы опасно, – согласился брат. – Но мой вопр…

– Есть и еще кое-что, кроме восприятия тонкостей, – продолжала Ганима. – В нашем сознании должно остаться место, где мы должны хранить то, что не можем предвидеть. Вот почему мать так много сказала мне о Джессике. В последние минуты, когда мы были в полном контакте, она очень многое мне сказала.

Ганима тяжело вздохнула.

– Мы знаем, что она наша бабушка, – заговорил Лето. – Вчера ты провела с ней несколько часов. Именно поэтому…

– Если мы допустим это, наше знание будет определять наше к ней отношение, – сказала Ганима. – Именно об этом предупредила меня мама. Один раз она процитировала бабушку и… – Ганима прикоснулась к руке Лето, – и я, словно эхо, услышала где-то на заднем плане голос бабушки.

– Предупредила тебя, – промолвил Лето. – Неужели в этом мире не на что положиться?

– Самые смертельные ошибки проистекают из устаревших допущений, – сказала Ганима. – Вот что не уставала повторять мама.

– Но это же Бене Гессерит чистой воды.

– Если… Если Джессика снова вернулась в Общину Сестер…

– …то для нас в этом заключается главная опасность, – закончил Лето мысль сестры. – В нас течет кровь Квисатц Хадераха – мужской ипостаси Бене Гессерит.

– Они не оставят своих поисков, – сказала Ганима, – но они могут оставить нас. Они нас покинут, и инструментом послужит бабушка.

– Но это совсем другой путь, – возразил Лето.

– Да, они могут соединить нас, как супругов, но они не могут не знать, что такое спаривание приведет к рецессивным осложнениям.

– Эту возможность они даже не должны обсуждать.

– Особенно с бабушкой. Мне очень не нравится такой выход.

– Мне тоже.

– Однако не впервые королевскую родословную пытаются подправить…

– На меня такое решение действует отталкивающе, – содрогнувшись, произнес Лето.

Уловив это движение, она замолчала.

– Сила, – произнес он.

Брат и сестра были настолько сильно охвачены одними и теми же мыслями и чувствами, что Ганима тотчас поняла, о чем думал Лето.

– Сила Квисатц Хадераха потерпит фиаско, – согласилась с братом девочка.

– Если ее использовать таким образом, – сказал он.

В этот момент за спинами детей взошло солнце – день вступил в свои права, дохнув на Лето и Ганиму зноем. Растения под скалами обрели цвет. Серо-зеленые остроконечные листья отбрасывали длинные тени в лучах взошедшего солнца. Косой серебристый свет окрасил оазис у подножия утеса зеленью, перемежающейся золотистыми и пурпурными тенями.

Лето встал и потянулся.

– Итак, Золотой Путь. – Ганима обращалась в равной степени к себе и к брату, зная, как преломилось последнее видение отца в сознании Лето.

За увлажняющими занавесями послышался шорох и голоса.

Лето перешел на древний язык, который служил брату и сестре для тайного общения.

– Л’ии ховр самис см’кви овр самит сут.

Именно таким было решение, которое они приняли с полным сознанием того, что совершают. В дословном переводе это означало: Мы пойдем вместе по смертному пути, хотя только один, вероятно, сможет вернуться, чтобы рассказать о нем.

Ганима тоже встала, и они направились в сиетч. Придворные стражи при виде приближающихся королевских близнецов поднимались и падали ниц. Брат и сестра проследовали в свои покои. Толпа расступалась перед ними, люди обменивались многозначительными взглядами со стражниками. Проводить ночи в уединении скал над Пустыней было древним обычаем святых фрименов. Все, исповедующие Умму, практиковали такие бдения. Этим занимались Пауль Муад’Диб и… Алия. Теперь настала очередь королевских близнецов.

Лето первым заметил изменившееся поведение толпы и сказал об этом Ганиме.

– Они не знают, что мы решили для них, – произнесла девочка. – Они действительно этого не знают.

– Чтобы знать, нужны благоприятные обстоятельства, – сказал Лето, по-прежнему пользуясь древним тайным языком.

Ганима некоторое время молчала, формулируя свою мысль.

– Будущий траур по брату или сестре должен быть вполне реален – следует даже возвести надгробие. Сердце должно спать до тех пор, пока его не разбудят.

На древнем языке это утверждение было несколько свернутым, полным местоименных дополнений, отделенных от инфинитива, что позволяло каждой части фразы жить как бы своей отдельной жизнью, причем каждая часть имела свой особый, отчетливый смысл с тонкими, едва заметными отношениями между ними. Выразить эту мысль можно было так: «Они с Лето, отправляясь в путь, рисковали жизнью – фигурально или в действительности, что, в сущности, одно и то же. Результатом будет смерть, похожая на «ритуальное похоронное умерщвление». Часть фразы содержала обвинение в адрес выжившего: действовать от имени живущего. Любой ошибочный шаг сорвет весь план целиком, и поход Лето по Золотому Пути кончится ничем.

– Очень деликатно сказано, – согласился с сестрой Лето. Он раздвинул занавеси, и они вошли в свою переднюю.

Прислуга, занимавшаяся своими делами, отвлеклась от них только на мгновение, пока близнецы шли к проходу, ведущему в апартаменты госпожи Джессики.

– Ты не Осирис, – напомнила брату Ганима.

– Я даже не буду пытаться им быть.

Ганима взяла Лето за руку и заставила его остановиться.

– Алия дарсатай хаунус м’смов, – предупредила она.

Лето внимательно посмотрел в глаза сестры. От деяний Алии очень дурно пахло, и бабушка не могла не учуять этот запах. Мальчик понимающе улыбнулся сестре. Она использовала смесь древнего языка с фрименским суеверием, призывая древнее племенное знамение. М’смов, гнилостный запах летней ночи, считался предвестником смерти от рук демонов. Изида же была богиней демонов смерти у народа, на чьем языке говорили сейчас близнецы.

– Мы, Атрейдесы, имеем репутацию храбрецов, – сказал Лето.

– Смелостью мы завоюем то, что нам нужно, – поддержала его сестра.

– Или станем просителями перед регентшей, – добавил Лето. – Алия будет очень этому рада.

– Но наш план… – непроизвольно вырвалось у девочки.

Наш план, подумал брат. Она полностью приняла его.

– Наш план тяжел, как работа на поливе.

Ганима оглядела переднюю, которую они только что миновали, и вдохнула душный утренний запах. Все чувства были обострены ощущением причастности к вечному началу. Ей нравилось, как Лето пользуется древним языком. Работа на поливе. Это было обещание. Он назвал их план именем черной сельскохозяйственной работы, такой же, как удобрение, ирригация, прополка, пересадка и подрезка. По воззрениям фрименов, те же работы выполнялись и на том свете – только там они касались возделывания души.

Ганима внимательно изучала брата, пока они в нерешительности стояли в проходе, вырубленном в скале. Девочке все больше и больше становилось очевидно, что Лето действует на двух уровнях: во-первых, следует по Золотому Пути, явившемуся в его видении и видении отца, и, во-вторых, взял, с ее согласия, бразды правления в выработке весьма опасного мифа, который и породил этот план. Это очень напугало Ганиму. Было ли в видении Лето что-то такое, чего она не смогла с ним разделить в своем внутреннем знании? Мог ли Лето увидеть себя обожествленным, чтобы вести народ к возрождению в качестве сына своего бога-отца? Культ Муад’Диба выродился, перебродил под действием дурных поступков Алии и правления военизированной касты священников, захвативших власть у фрименов. Лето хотел возрождения.

Он что-то от меня скрывает, подумала Ганима.

Она вспомнила, что он рассказывал ей о своем сне. То была столь яркая, цветная реальность, что после такого сна Лето несколько часов находился в состоянии какого-то оглушения. Он говорил, что сон всегда был одним и тем же.

Я – на песке, залитом ярким дневным светом, но солнца нет. Потом до меня доходит, что я сам – солнце. Мой свет сияет, как Золотой Путь. Поняв это, я покидаю свою оболочку. Обернувшись, я хочу посмотреть сам на себя, увидеть, каков я – солнце. Но оказалось, что я не солнце. Не настоящее солнце. Я изображен на песке, как детский рисунок человечка: палочки – глазки, палочки – ручки и палочки – ножки. В левой руке я держу скипетр – и это настоящий скипетр, в отличие от символической фигурки, которая его держит. Скипетр начинает двигаться, и это приводит меня в ужас. Я чувствую, что просыпаюсь, хотя я знаю, что еще сплю. Я понимаю, что закован в доспехи, которые движутся вместе с кожей. Я не могу видеть доспехи, но хорошо чувствую их. Ужас улетучивается, потому что доспехи придают мне силы десяти тысяч человек.

Пока Ганима смотрела на Лето, тот попытался пойти дальше к покоям Джессики, однако Ганима осталась стоять на месте.

– Этот Золотой Путь может оказаться ничуть не лучше любого другого, – сказала она.

Лето потупил взор и посмотрел на каменный пол прохода. К Ганиме с удвоенной силой вернулись ее прежние сомнения.

– Я должен это сделать, – просто сказал он.

– Алия – одержимая, – произнесла Ганима. – То же самое может случиться и с нами. Может быть, это уже произошло, только мы ничего не замечаем.

– Нет, – он отрицательно покачал головой, поднял взгляд и посмотрел в глаза сестры. – Алия сопротивлялась. Это придало силу тем, кто находился внутри ее. Они победили ее с помощью ее же силы. Мы осмелились проводить поиск внутри себя, мы обнаружили там древние языки и древние знания. Мы – амальгама всех жизней, которые существуют внутри нас. Мы не сопротивляемся, мы движемся вместе с ними. Именно этому ночью научил меня отец. Именно этому я должен был научиться.

– Он ничего не сказал о том, что находится внутри меня.

– Ты слушала маму. Это то, что мы…

– Я почти растворилась.

– Ты все еще сильно ощущаешь ее присутствие?

– Да… но я думаю, что теперь она охраняет меня своей любовью. Ты был очень хорош, когда спорил с ней. – Ганима снова подумала об образе матери внутри себя и продолжила: – Наша мама существует теперь в Алам аль-Михтале вместе с другими. Мне кажется, что она вкусила плодов ада. Теперь я могу слушать ее без страха. Что же касается других…

– Да, – сказал Лето. – А я слушал отца, но мне кажется, что в действительности я следовал советам нашего деда, именем которого назвали и меня. Наверно, мне было легко его слушать по этой причине.

– Он не посоветовал тебе поговорить о Золотом Пути с бабушкой?

Лето помолчал, пока мимо не прошел слуга с завтраком для госпожи Джессики. В воздухе распространился густой запах зелья.

– Она живет и в нас, и в своей плоти, – сказал Лето. – Ее совета можно спросить дважды.

– Я не буду этого делать, – запротестовала Ганима. – Я не хочу снова так сильно рисковать.

– Тогда я сделаю это сам, – решил Лето.

– Мне казалось, что мы сошлись во мнении, что она вернулась в Общину Сестер.

– Все так. Бене Гессерит в начале ее пути, собственные творения в середине и опять Бене Гессерит в конце. Но помни, что в ней тоже течет кровь барона Харконнена, причем у нее этой крови больше, поэтому они ближе друг другу и она делит с ним нечто большее, чем мы.

– Это очень мелкая формулировка, – возразила Ганима. – К тому же ты не ответил на мой вопрос.

– Не думаю, что упомяну Золотой Путь.

– Я могу это сделать.

– Гани!

– Нам не нужны больше боги Атрейдесов! Надо оставить место человеку!

– Разве я когда-нибудь это отрицал?

– Нет. – Она глубоко вздохнула и отвернулась. Из передней выглянул слуга, привлеченный шумом спора, но не понявший ни одного слова древнего языка.

– Мы должны это сделать, – сказал Лето. – Если мы потерпим неудачу и не сможем действовать, то нам останется только упасть на ножи.

При этом Лето использовал фрименское выражение, означавшее «отдать свою воду в племенную цистерну».

Ганима снова посмотрела на брата. Она была вынуждена с ним согласиться, но чувствовала себя загнанной в ловушку. Оба понимали, что день расплаты ждет их на пути и день этот неотвратим, что бы они ни сделали. Ганима знала об этом, причем ее знание было неимоверно усилено данными, полученными от памяти других, обитавших в ее душе, но теперь девочка боялась той силы, которую она сообщила чужим душам, пользуясь данными их опыта. Эти души прятались в закоулках ее сознания, как демоны, притаившиеся в густых зарослях.

Все они были таковы, за исключением ее матери, которая сохранила силу своей плоти, но отказалась от нее. Ганима все еще дрожала от этой внутренней борьбы. Она давно бы сдалась этим другим, если бы не сила убеждения Лето.

Лето сказал, что из этой ловушки только один выход – Золотой Путь. За исключением болезненного понимания того, что он что-то утаивает из своих видений, Ганима могла положиться на искренность брата. Он нуждался в ее плодотворном сотрудничестве для улучшения плана.

– Нас будут проверять, – сказал он, понимая, в чем сомневается сестра.

– Но не с помощью же зелья.

– Может быть, и так. Во всяком случае, нас проверят в Пустыне и в Суде Одержимых.