Дети Дюны

Не обратив внимания на зов, Алия посмотрела на Защитный Вал. Бахада оставил широкую вымоину, которая, словно изломанный веер, покрывала владения принцессы. Перед взором Алии расстилалась песчаная дельта, которую неискушенный взгляд мог бы принять за реку со спокойным и гладким течением, но в действительности это было то самое место, где ее брат взорвал Стену атомным зарядом Атрейдесов и на песчаных червях ворвался в город, отняв престол у своего предшественника Шаддама Четвертого. Теперь вдоль стены протекал широкий канал, ставший неодолимой преградой для песчаных червей. Черви боятся соприкосновения с водой – она для них яд.

Хорошо было бы иметь такой барьер в голове, подумала Алия.

От этой мысли усилилось головокружительное чувство отчуждения от реальности.

Песчаные черви! Песчаные черви!

Услужливая память представила целую галерею выдающихся червей: Могущественный Шаи-Хулуд, демиург фрименов, смертельно опасный зверь глубин Пустыни, в чьих выделениях содержалось бесценное зелье. Как странно, что это могучее животное выросло из плоской и сухой песчаной форели, подумала Алия. Они, эти форели, подобны множеству роящихся в ее голове образов. Соединившись концом в конец, песчаные форели образовывали вокруг почвы планеты живую цистерну; они несли воду, без которой не мог жить вектор песчаных червей. Здесь была прямая аналогия, которая не укрылась от Алии: некоторые из других несли с собой силу, способную убить ее самое.

Стражница снова позвала Алию, на этот раз в голосе женщины послышалось нетерпение.

Алия в гневе обернулась и махнула рукой.

Стражница послушно исчезла, правда, довольно громко хлопнув дверью.

Как только раздался стук двери, Алия снова оказалась во власти всего того, что она с такой страстью хотела отринуть от себя. Чужие жизни хлынули в сознание, как морской прилив. Каждая жизнь стремилась протиснуться в ее сознание – это была целая туча лиц. Некоторые из них были поражены чесоткой, другие – грубые, покрытые черными тенями; виднелись рты, похожие на мокрые губки. Сонмище лиц захлестывало, призывало сдаться и окунуться в этот нескончаемый поток.

– Нет, – неистово зашептала Алия. – Нет… нет… нет…

Она неминуемо бы упала на дорожку, но рядом оказалась скамья, на которую Алия опустилась. Она попыталась сесть, но не смогла и всем телом вытянулась на холодном пластике, по-прежнему шепча слово «нет».

Волна образов продолжала захлестывать ее разум.

Она чувствовала, что ее душа настроена на каждый вопль из этой толпы, которая шумела внутри ее. Это была какофония просьб и требований выслушать или просто обратить внимание: «Я, я! Нет, я!» Алия поняла, что, если она действительно обратит внимание хоть на одного из этих призраков, она погибнет. Надо выделить одно лицо, одно-единственное и удержаться на плаву с помощью эгоцентризма, разделенного с другим человеком, который, в свою очередь, разделит с ней ее существование.

– Предзнание вытворяет с тобой такие штучки, – прошептал чей-то голос.

Она закрыла уши руками, думая: «Я не предзнающая! Транс не помогает мне!»

Но голос продолжал настаивать: «Он сработает, если ты ему поможешь».

– Нет, нет, – шептала Алия.

В ушах ее зазвучали и другие голоса.

– Я, Агамемнон, твой предок, требую аудиенции!

Она с такой силой сжала уши, что живая плоть ответила ей болью.

Чей-то голос, дурацки хихикая, спросил:

– Знаешь, кто получился из Овидия? Нет? Это так просто. Он же вылитый Джон Бартлетт!

В том состоянии, в котором находилась Алия, все имена были лишены какого бы то ни было смысла. Ей хотелось кричать, но в невообразимом гомоне она бы не услышала собственного голоса.

Из дома снова вышла стражница, посланная старшей служанкой, посмотрела поверх живой изгороди, увидела лежащую Алию и громко сказала:

– А, так она отдыхает. И то правда, она так плохо спала прошлой ночью. Заха, утренняя сиеста будет ей очень полезна.

Алия не слышала стражницу. В ее мозгу, отдаваясь под сводом черепа, зазвучала развеселая песня: «Мы старые шальные птички, ура!» Я схожу с ума, подумала Алия. Я теряю разум.

Ноги Алии судорожно дернулись, ступни стукнулись о скамью. О, если бы она могла владеть своим телом, то тотчас бы бросилась бежать куда глаза глядят. Надо бежать, иначе эти голоса настолько овладеют ее душой, что она навсегда ее потеряет. Но мышцы не повиновались Алии. Ей, которая движением бровей могла ниспровергнуть Империю, не повиновалось собственное тело!

В голове Алии усмехнулся чей-то голос:

– Существует точка зрения, детка, согласно которой каждый случай нового творения является катастрофой. – Басистый голос рокотал прямо за глазницами, усмешка словно издевалась над священническими интонациями собственного голоса. – Милое дитя, я помогу тебе, но и ты должна будешь помочь мне.

Звук голоса едва не потерялся на фоне жужжащего гомона толпы. Стуча зубами, Алия с трудом выдавила из себя:

– Кто… кто?..

В сознании возникло лицо. Лицо улыбалось и было таким жирным, что его можно было бы принять за младенческое, если бы не горящие вожделением глаза. Алия подалась назад, но достигла только того, что в поле ее зрения попало тело – огромное, жирное тело, одетое в просторную одежду, из-под которой выступали портативные суспензории, поддерживавшие неимоверные складки жира.

– Видишь ли, – снова зарокотал бас, – это твой дед по материнской линии. Ты меня знаешь. Я – барон Владимир Харконнен.

– Но… ты же давно умер, – едва не задохнулась Алия.

– Ну конечно же, моя дорогая! Большинство из тех, кто осаждает тебя сейчас, тоже давным-давно мертвы. Но никто из них не хочет и не может тебе помочь. Они тебя просто не понимают.

– Уходи, – умоляюще произнесла Алия. – О, прошу тебя, уходи.

– Но тебе нужна помощь, внучка, – не согласился барон.

Как поразительно он выглядит, прикрыв веки и разглядывая огромную фигуру, подумала Алия.

– Я прямо-таки жажду помочь тебе, – льстиво увещевал барон. – Другие дерутся между собой, чтобы завладеть твоей душой целиком. Каждый хочет управлять тобой. Но я… Я хочу занять в твоей душе только маленький уголок.

Другие жизни в сознании Алии снова подняли гвалт. Прилив снова начал захлестывать Алию, когда она вдруг услышала голос матери. Ведь она жива, подумалось принцессе.

– Молчать! – скомандовал барон.

Собственное желание Алии усилило команду, громко прозвучав под сводами сознания.

Наступившая тишина омыла Алию словно холодной водой. Женщина почувствовала, как начинает замедляться ее пульс. Раздался успокоительный голос барона:

– Ну что? Вместе мы непобедимы. Ты помогаешь мне, а я помогаю тебе.

– Что… что ты от меня хочешь взамен? – прошептала Алия.

Жирное фатоватое лицо стало грустным.

– Ах, моя дорогая внучка, – сказал он. – Я хочу всего-навсего несколько простых удовольствий. Позволь мне хотя бы немного прикоснуться к твоим чувствам. Никто об этом не узнает. Пусть я почувствую хотя бы маленький уголок этих чувств, например, когда ты с любовником. Разве это не малая цена?

– Д-да.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно хрюкнул барон. – Взамен я могу очень многое для тебя сделать. Я могу давать тебе советы, помогать тебе рекомендациями. Ты будешь непобедима внутри и снаружи. Ты сметешь со своего пути всякую оппозицию. История забудет твоего брата и восславит тебя. Тебя ожидает великое будущее.

– Ты… не позволишь… другим одержать верх?

– Они не устоят против нас! Поодиночке они нас раздавят, но вместе мы им покажем. Сейчас я продемонстрирую. Слушай.

Барон замолчал, исчез и его образ. Ни одной памяти, ни одного образа, ни одного голоса не появилось в сознании.

Дрожа всем телом, Алия с облегчением вздохнула.

Вместе со вздохом явилась мысль. Она как будто была ее собственной, но позади нее слышались тихие голоса.

Старый барон был воплощением зла. Он убил твоего отца. Он убил бы и тебя с Паулем. Барон пытался это сделать, но у него ничего не вышло.

Раздался голос барона, хотя его лица не было видно.

– Конечно, я бы убил тебя. Разве ты не стояла на моем пути? Но этот спор кончился. Ты победила, дитя мое. Теперь ты – новая истина.

Алия кивнула, слегка поцарапав при этом движении щеку о шероховатую скамейку.

В его словах есть рациональное зерно, подумала женщина. Старое предписание Бене Гессерит вполне согласовывалось со словами барона: «Цель спора – изменить природу истины».

Да… именно так Бене Гессерит истолковал бы слова барона.

– Точно! – воскликнул барон. – Кроме того, я мертв, а ты жива. Мое существование очень хрупко. Я лишь суть памяти внутри тебя. Я полностью подчинен тебе и прошу лишь крошечную мзду за те глубокие советы, которые могу дать тебе.

– Что бы ты посоветовал мне сейчас? – спросила Алия.

– Ты очень обеспокоена приговором, который вынесла вчера, – ответил барон. – Ты сомневаешься в том, что слова Паймона были верно переданы тебе. Возможно, Джавид увидел, что Паймон угрожает прочности его позиций при твоей особе. Разве не это сомнение терзает тебя?

– Д-да.

– Твое сомнение основано на точном наблюдении, не так ли? Джавид проявляет все больше интимности в отношении тебя. Это заметил даже Дункан, не правда ли?

– Ты же знаешь, что правда.

– Так вот и возьми Джавида в любовники и…

– Нет!

– Ты беспокоишься о Дункане? Но твой муж – духовный мистик. Его не тронут действия плоти, они не принесут ему ни малейшего вреда. Разве ты иногда не чувствуешь, как он далек от тебя?

– Н-но он…

– Духовная часть Дункана поймет, надо ли ему знать о том инструменте, с помощью которого был устранен Джавид.

– Устра…

– Ну конечно! Опасные инструменты надо использовать, но потом их выбрасывают, чтобы они не стали слишком опасными.

– Тогда… почему… я хочу сказать…

– Ах ты, тупица! В этом уроке содержится большая ценность.

– Не понимаю.

– Ценности, моя дорогая внучка, принимаются в зависимости от их успеха. Преданность Джавида должна быть безусловной, его восприятие твоей власти – абсолютным, а его…

– Мораль этого урока переходит…

– Не будь такой тупой, внучка! Мораль должна всегда основываться на практичности. Вспомни о Цезаре и прочих. Победа бесполезна, если она не приносит исполнения сокровенных желаний. Разве тебя не привлекает мужественность Джавида?

Алия едва не задохнулась – настолько была ненавистна сама мысль сделать это признание, к которому ее принудила полная обнаженность перед внутренним наблюдателем.

– Д-да.

– Очень хорошо! – фраза прозвучала в мозгу женщины очень игриво. – Вот теперь мы начинаем понимать друг друга. Когда он станет беспомощным, лежа в твоей постели, убежденный в том, что ты его рабыня, заведи шутливый разговор и спроси его о Паймоне. При этом больше смейся. Когда же он признается в обмане, возьми нож и воткни его между ребер Джавида. Поток крови может многое добавить к удовлет…

– Нет, – горячо зашептала Алия. Во рту у нее пересохло от ужаса. – Нет… нет… нет…

– Тогда я сам сделаю это за тебя, – не сдавался барон. – Это надо сделать, ты сама это признаешь. Если ты все устроишь, то я предлагаю временное помутнение…

– Нет!

– Твой страх так прозрачен, внучка. Мое управление твоими чувствами может быть лишь временным. Есть и другие, которые могут имитировать то совершенство, с которым… Но ты и сама все знаешь. Со мной люди сразу догадаются о моем присутствии. Ты знаешь, что делает Закон фрименов с такими одержимыми. Они подлежат казни. Да – даже ты, но я не хочу, чтобы это произошло. Я сам позабочусь о Джавиде, а когда все будет кончено, отойду в сторону. Тебе надо только…

– Это будет еще один добрый совет?

– Он избавляет тебя от опасного инструмента. И, детка, он устанавливает рабочие отношения между нами, отношения, которые научат тебя правильно судить в будущем, что…

– Научат меня?

– Естественно!

Алия прижала пальцы к глазам и стала думать, прекрасно отдавая себе отчет в том, что каждая ее мысль становится достоянием присутствующего в ней барона, а порожденные им мысли могут восприниматься ею как ее собственные.

– Зря ты так волнуешься, – льстиво проговорил барон. – Этот Паймон уже…

– То, что я сделала, было несправедливо! Я была утомлена, а надо было найти доказательства…

– Ты поступила совершенно правильно! Твой суд не может основываться на такой глупой абстракции, как Атрейдесово понятие о равенстве. Именно оно заставило тебя ворочаться всю ночь, а не смерть Паймона. Ты приняла правильное, хорошее решение! Он был еще одним опасным инструментом, а ты действовала в интересах сохранения порядка в вверенном тебе обществе. Вот достойное основание суда, а не эта бессмысленная справедливость. Нигде в мире нет равной для всех справедливости. Любое общество рухнет, если попытаться проводить в нем идею всеобщего равенства.

Алия почувствовала удовольствие от похвалы в адрес своего приговора, но испытала потрясение от аморальности аргументов.

– Равенство Атрейдесов… было… – она отняла ладони от глаз, но веки остались прикрытыми.

– Все твои духовные судьи должны знать об этой ошибке, – продолжал поучать барон. – Решения должны быть взвешенными в том, что касается их пользы в достижении упорядоченного общества. Цивилизации прошлого в огромном количестве терпели крушение, именно наталкиваясь на скалу равной справедливости. Эта глупость уничтожает естественную иерархию, которая гораздо более важна. Любой индивид имеет значение только в свете своего отношения к твоему тотальному обществу. Пока общество не упорядочено в логической последовательности, в нем никто не может найти себе места – ни низшие, ни высшие. Да, да, внученька! Ты должна быть суровой матерью своему народу. Твоя обязанность – хранить порядок.

– Все, что делал Пауль…

– Твой брат умер неудачником.

– Но о тебе можно сказать то же самое!

– Верно… но со мной произошел несчастный случай, который я не мог предусмотреть. Ладно, давай теперь займемся Джавидом, как я тебе говорил.

Она почувствовала, как против ее воли тело наливается приятным теплом. Она подумала: Если это будет сделано, то только для того, чтобы поставить Джавида на место. Нет нужды убивать его. Дурак все расскажет и так… в моей постели.

– С кем вы разговариваете, госпожа? – спросил женский голос.

В какой-то момент ошеломленная Алия подумала, что это один из ее внутренних голосов, но потом поняла, что это не так, и открыла глаза. Начальница амазонской гвардии Зияренка Валефор стояла возле скамьи и, озабоченно нахмурившись, смотрела на свою повелительницу.

– Я говорила со своими внутренними голосами, – сказала Алия и села. Она чувствовала себя отдохнувшей после того, как какофония внутренних голосов наконец смолкла.

– С внутренними голосами, о, я поняла госпожа, – глаза Зияренки блеснули уважением. Все знали, что Святая Алия пользуется для совета внутренними источниками, недоступными другим смертным.

– Приведи Джавида в мои апартаменты, – приказала Алия. – Мне надо обсудить с ним один очень важный вопрос.

– В ваши апартаменты, моя госпожа?

– Да, в мои личные покои.

– Как прикажете, госпожа, – амазонка отправилась выполнять приказ.

– Одну минуту, – окликнула ее Алия. – Мастер Айдахо уже уехал в сиетч Табр?

– Да, госпожа. Он уехал еще до рассвета, как вы и велели. Вы хотите, чтобы я послала…

– Нет, Зия, этим я займусь сама. Кроме того, никто не должен знать, что Джавид у меня. Приведешь его сама. Это очень серьезное дело.

Амазонка положила ладонь на рукоятку кинжала.

– Госпожа, если существует угроза…

– Да, угроза существует, и сердцем ее является сам Джавид.

– О, моя госпожа, может быть, не следует приводить…

– Зия, не думаешь ли ты, что я не способна самостоятельно справиться с этим человеком?

На губах амазонки заиграла улыбка волчицы.

– Простите меня, госпожа. Я сейчас приведу Джавида в ваши личные покои, но… Госпожа, с вашего разрешения, я поставлю стражу у дверей.

– У дверей будешь только ты.

– Слушаю и повинуюсь, госпожа. Я иду.

Алия мысленно кивнула себе, глядя, как Зияренка задом пятится к дверям. Охрана Алии не любила Джавида. Это еще один балл ему в минус. Однако он очень ценен, очень. У него ключ к Якуруту, а это то самое место…

– Наверно, вы были правы, барон, – прошептала женщина.

– Ты сама увидишь! – хрюкнул знакомый голос. – Ах, какое удовольствие будет служить тебе, дитя мое, а ведь это только начало…

* * *

Истории народов пронизаны иллюзиями, которые активно поддерживают господствующие религии: злые люди никогда не процветают; только храбрые заслуживают награды; честность – лучшая политика; действия весомее слов; добродетель всегда побеждает; доброе деяние заключает награду в себе самом; плохого человека можно исправить; религиозные талисманы защищают от одержимости демонами; только мужчины понимают значение древних таинств; богатые обречены на несчастье…

(Сборник инструкций, «Missionaria protectiva»[1])

– Меня зовут Мюриз, – отрекомендовался сухощавый фримен.

Он сидел на ноздреватом камне в пещере, освещавшейся трепещущим светом фитильной лампы, выхватывавшим из темноты влажные стены и черные провалы дыр, служивших входом в пещеру. От одного из таких лазов доносились равномерные удары капающей с потолка воды. Эта капель, которую можно было принять за ипостась нынешнего фрименского рая, не вызывала ни малейшего восторга у шестерых связанных мужчин, смотревших на Мюриза. В помещении висел неистребимый запах плесени и смерти.

В отверстии входа появился подросток приблизительно четырнадцати стандартных лет от роду, вошел в помещение и встал по левую руку от Мюриза. На ноже сверкнул желтый блик лампы, когда мальчик указал кончиком лезвия на каждого из шести связанных.

Указав рукой на подростка, Мюриз сказал:

– Это мой сын, Ассан Тарик, он готов пройти испытание мужества.

Мюриз откашлялся и осмотрел шестерых пленников. Они сидели на камнях большим полукругом вокруг хозяина, надежно связанные канатами, прочно схватывавшими лодыжки. Руки были связаны за спиной. На концах веревок были петли, накинутые на шеи узников. Защитные костюмы были разрезаны на горле.

Мужчины не отвели взглядов, когда Мюриз посмотрел на них. На двоих пленниках были свободные одежды городских жителей Арракина; кожа их была светлее, чем у их товарищей по несчастью, чьи грубые черты и широкая кость изобличали в них истинных сынов Пустыни.

Мюриз и сам был похож на них, но его глаза были посажены настолько глубоко, что в них даже не отражался тусклый свет фитильной лампы. Сын был неоформившейся копией отца – на его по-детски плоском лице отражалось кипение обуревавших его чувств.

– У нас, Отверженных, существует особый ритуал посвящения в мужчины, – сказал Мюриз. – Настанет день, когда мой сын примет должность судьи в Шулохе. Мы должны убедиться в том, что он способен исполнять свой долг. Наши судьи не имеют права забывать Якуруту и день нашего отчаяния. Крализек, Тайфуноборец, вечно жив в наших сердцах.

Все это было произнесено ровным, ритуальным тоном.

– Ты поступаешь несправедливо, угрожая нам и связав, как пленников. Мы мирно направлялись на умму, – сказал один из городских жителей.

Мюриз согласно кивнул.

– Вы шли туда в поисках личного религиозного пробуждения? Вот и хорошо. Вы переживете такое пробуждение.

– Если мы… – начал было пленник, но его перебил другой фримен – уроженец Пустыни:

– Молчи, глупец! Это же похитители воды. Мы думали, что уничтожили эту нечисть.

– Это старая история, – промолвил в ответ городской.

– Якуруту – это больше чем просто история. – Мюриз кивнул в сторону сына. – Я только что представил вам Ассана Тарика. Я – арифа – единственный здесь судья, и мой сын тоже научится распознавать демонов. Старые способы всегда лучше новых.

– Именно поэтому мы попали в глубину Пустыни, – запротестовал городской житель. – Мы избрали древний способ и путешествовали с…

– С наемными проводниками, – перебил его Мюриз, указывая рукой на темнокожих пленников. Он снизу вверх взглянул на сына. – Вы хотели купить путь на небо? Ассан, ты готов?

– Я много думал о той ночи, когда пришли те люди и начали убивать наш народ, – сказал Ассан. В голосе его звучало неимоверное напряжение. – Они должны отдать нам воду.

– Твой отец дает тебе шестерых из них, – произнес Мюриз. – Их вода отныне принадлежит нам. Их тени – твои; твои хранители – отныне и навсегда. Их тени предупредят тебя о появлении демонов. Они станут твоими рабами, когда ты перейдешь в Алам аль-Митхаль. Что скажешь, сын мой?

– Благодарю тебя, отец, – сказал Ассан и выступил вперед. – Я принимаю звание мужчины среди Отверженных. Эта вода – наша вода.

Произнеся формулу, юноша пересек пещеру и приблизился к пленникам. Начав с крайнего левого, он хватал узника за волосы и вонзал кинжал под подбородок, доставая до мозга, проливая при этом очень мало крови. Только один из пленников – городской житель – жалобно кричал при этом. Остальные встретили смерть мужественно, произнеся перед ударом ритуальную фразу: «Смотри, как мало ценю я свою воду, когда ее забирает животное!»

Когда все было кончено, Мюриз хлопнул в ладоши. Вошедшие слуги унесли тела в покои мертвых, где они смогут питаться своей водой.

Мюриз встал и посмотрел на сына, который, тяжело дыша, смотрел, как слуги выносят трупы казненных.

– Теперь ты мужчина, – сказал Мюриз. – Вода наших врагов будет питать рабов. Да, вот что еще, сын мой…

Ассан Тарик с готовностью обернулся и бросил взгляд на отца. На лице юноши появилась натянутая улыбка.

– Проповедник не должен знать об этом, – сказал Мюриз.

– Понимаю, отец.

– Ты хорошо это сделал. Те, кто становится на пути Шулоха, не должны жить.

– Все по твоему слову, отец.

– Тебе можно доверить важные дела, – промолвил Мюриз, – и я горжусь тобой.

* * *

Самый сложно устроенный человек может стать примитивным. В реальности это означает, что может измениться образ жизни этого человека. Старые ценности теряют свою силу, снижаясь до уровня окружающих растений и животных. Новое существование требует рабочих знаний о том, как функционирует все это сложное переплетенное множество – то, что именуется словом природа. Оно же требует уважения внутренней силы этой природной системы. Человек, приобретший такие рабочие знания с уважением, и называется примитивным. Конечно, верно и обратное – примитивный человек может стать сложным, но это сопровождается катастрофической психологической ломкой.

(«Комментарии Лето», Харк аль-Ада)

– Как мы можем быть столь уверены? – спросила Ганима. – Ведь это очень опасно.

– Но мы же все проверили, – возразил Лето.

– На этот раз все может быть по-другому. Что, если…

– Перед нами открыт только этот путь, – сказал Лето. – Согласись, что мы не можем пойти путем приема зелья.

Ганима в ответ только вздохнула. Ей не нравилась эта словесная пикировка, но она понимала, какая нужда давит на брата. Знала она и страшный источник собственного неприятия. Достаточно было одного взгляда на Алию, чтобы понять всю опасность внутреннего мира.

– Ну что? – спросил Лето.

Ганима снова вздохнула.

Скрестив ноги, брат и сестра сидели в одном из своих потайных мест возле узкой расселины в скале, с которой отец и мать часто любовались заходом солнца в бледе. После ужина прошло два часа – предполагалось, что в это время близнецы занимаются телесными и духовными упражнениями. Сегодня брат и сестра решили поупражнять гибкость ума.

– Я попробую сделать это один, если ты откажешься помогать мне, – сказал Лето.

Ганима отвернулась и принялась с преувеличенным вниманием рассматривать влажную перегородку расселины. Лето вперил взор в Пустыню.

Они говорили на языке столь древнем, что даже название его стерлось из памяти поколений. Язык придал их общению ту интимность, в которую не смог бы проникнуть ни один посторонний. Даже Алия, которая сумела каким-то образом избежать ловушек внутреннего мира, смогла бы понять в этом языке всего лишь несколько слов.

Лето вдохнул воздух, напоенный душным запахом фрименского пещерного сиетча, который существовал некогда в этом природном алькове. Гомон сиетча и влажная жара его уже давно исчезли, и брат с сестрой чувствовали от этого большое облегчение.

– Я согласна, что нам нужно руководство, – сказала Ганима. – Но если мы…

– Гани, нам нужно нечто большее, чем руководство, нам нужна защита.

– Возможно, такой защиты просто не существует, – сестра взглянула брату в глаза, блестевшие хищным блеском. Глаза были полным контрастом безмятежным чертам спокойного лица.