Босиком по битым стеклам. Сиротка из Больших гулек

– Ты! – разворачивая коня, герцог ткнул пальцем в заробевшую селянку – Подойди! А вы, все – вельможа кивнул на свою свиту – вон!

Елена осталась стоять, зажатая между двух солдат или, как их там ещё называют – крупных, наглых мужиков, воняющих чесноком, бряцавших железяками и лапающих её не только взглядами, но и руками.

Липкие взгляды этих немытых господ тянулись к девичьим грудкам и ягодицам, сверкавшим из-под растерзанной одежды.

– Да, господин. – указанная пальцем аристократа, тетка, неуклюже поклонилась вельможе, готовая в любой момент бухнуться на колени.

«Тётка Сана, жена тутошнего мельника. – всплыло в памяти Елены – Добрая. Не жадная. Всегда кусок хлеба подаст бедной сиротке. Сиротке? – озадачилась Елена, стараясь не обращать внимания на боль в вывернутых руках – Это, я-то, сиротка?»

– Сирота она неумная. – между тем говорила тётка Сана, сминая в руках светлый платок – Чужачка, не местная. Однажды осенью поздней и приблудилась она к дому вдовы одной. Вдова и приняла её в приживалки-то. Девчонка не говорила почти, господин, мычала неразборчиво. «Арли», да «Арли» – вот и все, что нам поначалу разобрать удалось из ее бормотания. Вдова Арленой девочку назвала. Сиротка, как есть, в тряпье, да обносках. Не говорила совсем по- людски. Молчала всё, да плакала горько. На голову увечная, а личико – славное.

– Дальше. – голос герцога затвердел, глаза опасно сузились.

– Игрулька та – Сана опасно покосилась на медальон, свисавший из руки герцога на тонкой цепочке – всегда при ней был. Вдова его не продавала, хоть и жили они бедно, чуть ли не побираясь. Истана говаривала часто – вещь, мол, приметная, можа, родитель, когда отыщется, да по игрульке девочку и опознает.

– Где она? – рыкнул герцог, темнея лицом.

– Истана? – понятливо отозвалась жена мельника, который, белый, как мел, стоял тут же, за забором богатого двора местного старосты и со страхом наблюдал за тем, как его жена бесстрашно беседует с самим герцогом – Так, на поле, где ж ещё ей быть, в энту пору? Работает. Вдове некогда прохлаждаться. Жрать, небось, каждый день хочется. А, Арлену, вон, Сельма сманила. Уж очень наша Арлена молодым господам приглянулась. С ними-то, она б никогда не пошла своей волей, вот Сельма и придумала, хитростью её завлекла.

– Отпустить! – герцог смотрел на Елену в упор, поверх голов своих исполнительных вояк. Взгляд грозных глаз пугал своей темнотой и жаром – Немедленно!

Елену поспешно отвязали и она, не став дожидаться исполнения приказа, сама оттолкнула от себя тех двух уродов, к ней приставленных, а одному, так от души ещё и по ногам потопталась – а нечего лапать её за то место, где спина заканчивается!

– Бедовая девка, господин! – всё тот же, низкорослый и смешливый, свесившись с седла ладной гнедой лошадки, лукаво улыбнулся настороженной Елене, ожидавшей от окружающих её людей, любого подвоха – С собой берём, господин?

Герцог пронзительно взглянул на притихшую Елену, а та, чувствуя, что решается её дальнейшая судьба, молчала и лишь жгла взглядом разъярённой кошки, жёсткое лицо вельможи.

Девушка и сама понимала, что что-то не так с этим медальоном, который добрая мельничиха называла странно и непонятно – «игрулькой». Не простая, по всему выходит, штука-то – из серебра. А откуда серебро у бедной побродяжки-сироты, для которой и медный грошик уже целое состояние?

Из толпы, что гомонила за забором, выкатился кругленький толстячок в ночной рубашке роскошного лилового цвета. Такие рубашки в фильмах про волшебников, ещё мантиями называют. Вот в такую-то мантию, толстячок и был обряжен.

«В фильмах? – в очередной раз изумилась Елена – Твою ж мать!»

Слова непонятные, но в тоже время, знакомые, всплывали в памяти с неопределённой периодичностью. Эта неопределенность ужасно злила Елену. И, ещё – имя! Арлена? Странно, но девушка точно знала, что её, на самом-то деле, зовут Елена, а никак не иначе.

Толстячок, игнорируя распоряжение герцога, уже угодливо гнул спину перед господином, шустро просочившись меж, вооружённых мечами, вояк. Он оказался целителем и весьма неплохим, если судить по уважительным взглядам, которые бросали те самые вояки на толстяка. И лицом, к герцогу приближённым, потому как, тот лишь искоса взглянув на целителя, милостиво разрешил тому остаться и стать участником разговора.

Глаза толстяка возбуждённо блестели – всем своим естеством лекарь чуял интригу, а, значит, ему будет о чём посудачить со служивыми во время долгой и скучной дороги.

Вельможа некоторое время что-то обдумывал, а затем, решительно махнул рукой, подзывая к себе ту парочку лоботрясов, что ещё недавно так невежливо обошлись с бедной девушкой.

Теперь же, служаки на девчонку поглядывали с опаской – а не аукнется ли им их грубость? Девчонка-то, не так проста, как кажется. Чем-то смогла заинтересовать герцога, а они, по незнанию, слегка переусердствовали в служебном рвении. Как бы не впасть в немилость! Что делают аристократы с неугодными им личностями, служивые знали не понаслышке, и отправка в дальний гарнизон, ещё не самый худший вариант.

– Отыщите эту самую женщину. Вдову. – вельможа покосился на говорливую мельничиху – На поле. Доставьте сюда, во двор старосты. Эту – герцог взглянул на Елену всё тем же, жёстким, лишённым теплоты, взглядом – пусть осмотрит лекарь на предмет невинности и дурных болезней. Но – слегка изогнув губы в слабом подобии улыбки – прежде, хорошенько вымойте её. А то, смердит, будто в навозе валялась.

Елене внезапно стало стыдно – все мужские взгляды тут же уткнулись в неё. Девушка живо почувствовала и застарелый запах пота, исходящий от собственного тела, и все ссадины, и синяки, и прочие неприятные последствия валяния на грязной земле.

И отсутствие трусов!

Трусов, особенности!

– В навозе и валялась – хмурила точёные брови Елена, оглашая своё недовольство громким голосом – Где ж ещё? Здесь, перед сараем, всё в навозе, а вываляли меня добрые господа знатно!

«Добрые» господа, после её слов возмущённо зашушукались, сделав попытку ворваться во двор и выразить своё несогласие, но приказа герцога, всё же ослушаться не решились. Особенно бесновался смазливый блондинчик, молоденький парень в камзоле, богато расшитом золотыми нитями.

Её, не дослушав, почти потащили прочь от гневливого вельможи и тучный лекарь, шустреньким колобком, катился рядом, не отставая ни на шаг. По всей видимости, его очень сильно озаботил вопрос герцога о невинности никому не нужной, но смазливой сироты. Мало ли какие причуды у господина случаются?

Конечно, у герцога уже имеется наследник, но всем известно о том, что знатные дамы не отличаются плодовитостью и два ребенка – предел возможности для любой аристократки. Что поделать – древние роды, близкая кровь и прочие издержки. Вот и ценятся бастарды, ещё как ценятся! Да и бастарды не так часто случаются, всё по той же причине – скудна милость Амы, а с богами, как водится, спорить накладно!

Елену занимали те же самые мысли, что и толстяка-лекаря – невинность.

Как говорится – а, была ли девочка? Вернее – девочка ли?

Как ни напрягала свою память Елена, но припомнить ничего не смогла. Конкретного. Случалась ли у неё близость с кем-то? Было ли? Судя по тому, как яростно сопротивлялась она попытке изнасилования – то, вряд ли. Но, кто знает наверняка?

«Уж, он-то, точно узнает! – девушка неприязненно покосилась на, лучащегося от удовольствия, целителя – После осмотра. Все доктора одинаковы – любят щупать, раздвигать и заглядывать. Впихивать во внутрь разные блестящие и холодные штуковины.»

«Впихивать?» – озадачилась Елена. Значит ли это, что в неё уже когда-то и что-то впихивали?

Хорошенько подумать ей над этой мыслью не дали. Бравые молодцы, бряцая оружием, потеснили с дороги деревенского увальня в серой рубахе и латаных портках и распахнули двери в избу, принадлежащую местному старосте.

«К старосте самому в дом притащили. – насторожилась Елена, припоминая сухую и длинную, как жердь, тётку Миуру, жену старосты Больших Гулек. – Не –больно-то старостиха меня жалует. Как бы не попёрла поганой метлой прочь из хаты!»

Самая большая изба в деревеньке всегда казалась Елене чуть ли не княжеским дворцом, хоть о дворцах девушка и имела весьма смутное представление. Но бедный домик вдовы, о двух комнатах с земляными полами, ни шёл ни в какое сравнение с теми хоромами, в которых и проживал сам староста и всё его семейство.

Служивые втолкнули Елену в комнату, а сами неловко топтались в сенях, будто ожидая чего-то.

«Лекаря ждут, кого ж ещё! – с неудовольствием подумалось Елене – Чегой-то задерживается Колобок. Небось, за кого-то языком зацепился, эскулап!»

– Глядите-ка, девки – звонкий голос вывел Елену из состояния задумчивости – Придурковатая пожаловала! Незваная, и прямо в хату! Кто тебя в избу пустил, убогая? Пошла отсель, приживалка никчёмная!

Конечно же, дом старосты не пустовал – за широким столом, на лавках, угнездившись массивными попами, девки под руководством самой старостихи, занимались рукоделием. Кто – прял, кто – вышивал. Каждой из них нашлось занятие по душе.

Старостиха, выпучив глаза и гневно раздувая щёки, шипела от злости, выражая негодование по поводу присутствия сироты в собственном доме.

– Прочь пошшла! – завопила жердеподобная тётка Миура, вырываясь из-за стола – Вот я тебе!

Но тут в избу шустро вкатился толстячок-лекарь и старостиха рот закрыла мгновенно. И спину худую согнула в поклоне.

Глубоком поклоне, как будто перед ней сам герцог стоял.

И то дело – облачён-то целитель был в мантию, материя хорошая на пошив той мантии пошла, не рядно какое-то. Вот и вышивка по подолу имеется затейливая.

Лекарь на старостиху смотреть не стал, сразу на девок зло зыркнул.

– Пошли вон. – буркнул и девиц, точно ветром с лавок сдуло, вместе с рукоделием. – Её – целитель строго взглянул на старостину жонку, а затем, на оробевшую Елену – велено отмыть до чистой воды и приодеть в приличное платье. Шевелитесь, герцог долго ждать не привык!

Старостиха от подобного распоряжения аж обмерла вся, скукожившись лицом и носом затрясла. Как же, главная жаба на болоте и вдруг – носом в тину?

– Да, я.. Я, что ль..

– Ты-ты! – усмехнулся лекарь и брови насупонил – Герцога приказ, осознай глупая, коль висеть на воротах не хочешь, вместе с девками своими толстомясыми! – и подтолкнув Елену вперед, строго добавил – И, не мешкать! А то, господин, знаешь ли, ждать не приучен. Может и старосту сменить в селище вашем. Найдется кому место доходное задом согревать! А с виновными – сама знаешь, что бывает!

И вышел, а Елена осталась. Со старостихой и дочками её.

Старостиха знала, как поступают с непокорными – и хату сожгут, и самих на кол посадят. А то и повесят, коль милость явить господам возжелается. Только не бывает у господ милости к бунтовщикам. Кончилась вся, начаться не успев.

Жалили бабы злые взглядами недобрыми сироту-приживалку, а поделать с ней не могли ничего. Цельный герцог приказ отдал – это вам, не козлу по грядкам потоптаться!

Бочку большую в хату служивые затащили, ворчали дюже, когда по ступеням высоким вверх волокли – мол, не по чину старосте, пять ступеней иметь, когда, всего-то одна и полагается. Недовольными выглядели вояки жуть! От того и пыхтели они, да на баб покрикивали грозно, лишь Елену ни криком, ни взглядом не задевая.

Лекарь тут же стоял. Бдил зорко. Наблюдал и процесс контролировал и температуру воды пальцем измерял, а то, как бы не ошпарили сироту ненароком бабы-дуры ненавистные. Ишь, как взглядами щиплют, шкуры завистливые! Попортят девку, а отвечать кому? Целителю? На его попечение сия отроковица оставлена.

Вот и окунули Арлену в парящую горячим паром бадью с головой, а она и не против вовсе. А очень даже и за!

Какое блаженство по всему телу разлилось! Благодать, отрада, как будто в джакузи лежишь и балдеешь!

«Джакузи?» – вот ещё одно, знакомое-чужое словечко. Елена покатала его на языке, будто пробуя на вкус и позабыла. Потом, всё – потом, после того, как решится вопрос с её невинностью.

Шампунем здесь и не пахло. Голову ей мыли душистой травкой, которая, размокнув в горячей воде, пенилась, что твой гель. Ополаскивали пышные волосы настоем духмяным, из трав незнакомых. Елена название травы спросить постеснялась, но пахло здорово! Мигом голова чесаться перестала, да и запах пота застарелого ушёл.

Благоухала теперь сиротка, точно майский луг – остро, пряно и вкусно.

Лекарю понравилось – вона, рот до ушей растянул пузан, лыбится умильно.

– А-а-а! – догадалась Елена – Это он на Улькины ноги загляделся, от того и лыбится. Ноги у Ульки красивые – длинные, от ушей, загорелые, бёдрами крепкие! Вон, девка и юбку подоткнула за пояс, чтоб не мешалася, значится. Обтирает Елену старшая старостихина дочка со всем старанием, а лекарь пялится на телеса её.

Не в старостиху дочка пошла, точно. И не в старосту – вон, пышная какая, круглотелая! Знать, в молодца заезжего. Может, в купчика какого, городского, да скорого. А, что? Небось, принято в Больших Гульках девок на сеновал тягать, коли монетка лишняя у бравого молодца в кошеле зазвенела. Девки-то, звон монеток, куда больше чего иного любят. Про то, всем ведомо.

Обтёрли Елену насухо, кожу разогрели и все сразу же увидали, что кожа у сироты убогой, белая, нежная, как у барыньки, что стан – тонок, а груди – красивы, как яблочки наливные. И вся она, словно бы светилась от чистоты и удовольствия.

– Уродился же цветочек! – лакомо облизнулся целитель – Смог же господин разглядеть под тряпьём убогим красоту чудную! Повезло девке – станет герцогу постель греть, мягко спать, да есть сыто. А, коль ребёночка родит сподобится, то, глядишь, хуторок какой на прокорм ей с бастардом вельможа выделит, от щедрот своих!

О прокорме и хуторке, тем более, о рождении бастардов от герцога, Елена и не помышляла. Ей очень нравилось, давно забытое ею, ощущение чистоты и свежести. А что глазеют на неё во все глаза, так не жалко. Представим, просто, что на пляж нудистский пришла, дабы развлечься, да статью своей похвалиться.

«Пляж? – спохватилась Елена – Нудисты? Что за блажь такая странная в голову лезет?»

И опять засуетились девки вокруг Елены, ногами босыми затопали, а старостиха поодаль стоит, лицо унылое вытянув – девки, наряды значится, из сундуков вытянули, приданое своё. Жалко, конечно, но кто в здравом уме с герцогом спорить-то станет?

Елена в наряды те взглядом впилась, веря и не веря. Платьев-то сколько! На троих старостиных девок целых шесть! Разных цветов и фасонов! Вон, то, светлое, в цветочек мелкий, в самый раз Елене будет, пусть и длинновато! Так носят все длинное. Принято в краях этих подолами навоз с земли собирать!

«Вот ещё, радость!» – глаза Елены заблестели от счастья. Увидела она шаровары мужские, исподние, что невесть каким Макаром в женский сундук затесались.

Мигом схватила острый нож и к штанам тем кинулась, пока девки не спохватились и с глаз долой не унесли.

Старостиха закудахтала, как квочка – подумала, наверное, что Елена отомстить ей решила за обиды былые, за щипки болезненные, да тумаки.

Но, нет – Елена штаны исподние обкромсала коротко, да на себя скоренько нацепить поспешила.

Красота!

Трусы получились, хоть и фасону странного, но, всё ж, не с голым задом ей теперича шастать. Какое-никакое, а, всё ж, бельишко.

Она и платье натянула на себя без посторонней помощи и радовалась тому, что одежда у неё чистая, без вшей и прочей живности. А кто там знает, что по сиротским тряпкам прыгало? Елена до этого момента в речке купалась. Бочки здоровой у вдовы, её приютившей, отродясь не водилось.

И грудь свою Елена прикрыла от глаз завидущих – все ж, четвёртый размер, при талии тонкой, да личике смазливом – убойная сила! А тут, ходят всякие желающие, покушаются!

В это время, как раз и служивый на пороге образовался. Посмотрел строго, от Елены стыдливо глаза отвёл, ус длинный встопорщил.

– Готова? – спрашивает – Господин за девицей Арленой послал, значится. Ответу требует.

Лекарь, спохватившись, засуетился, всех посторонних из горницы пузом своим обильным и вытолкнул прочь, а сам на Елену пальцем тычет.

– Ложись красавица. – голос у лекаря сладкий, предвкушающий. Видать, тоже ценитель ягоды-малинки.

Елена набычилась, ноги сдвинула плотно – не дам в организме ковырялками копаться! Не мог раньше рассмотреть то, что требовалось?

– Раздеваться? – обречённо спросила девушка, вспомнив о неполученных двадцати плетях. Снимать, с таким трудом обретённые труселя ей, ох как, не хотелось!

– Зачем? – изумился толстячок-целитель.

– Для затребованного осмотру врачебного. – буркнула Елена – На предмет невинности.

– Не нужно. – хмыкнул лекарь, негодуя на сельскую темноту. Всем ведь известно, что маг-лекарь и сквозь одежду нужное зрит, а уж невинность – тем более!

Елена, осознав, что никакие посторонние предметы в её нежный организм засовываться не будут, повеселела, и на лавку прилегла без пререканий – ноги, сдвинула плотно, спину – распрямила и руки на груди сложила. Осталось только свечку в ладошки сунуть, подбородок платочком подвязать и на погост снести.

Лекарь не поперхнулся едва, завидев объект для обследования предназначенный, в подобном положении.

– Не бойся, милая. – ласково проговорил целитель и ладонями у неё над животом поводил. Туда-сюда водит, а сам словно прислушивается к чему.

– Готово. – говорит – Вставай сиротка.

Елена и встала – чего не встать-то? Лавка, небось, жёсткая, не чета кровати с периной пуховой или матрасом ортопедическим. Лежать неудобно, вон, уже вся затекла с непривычки. Они-то с вдовой на полатях спали на пару, под одним одеялом ютились, потому как, у вдовы второго и не было никогда.

– Ну и что, там? – поинтересовалась она небрежно и плечиком повела манерно – С невинностью-то?

– А то, ты и сама не знаешь. – хмыкнул лекарь насмешливо и пузо вперёд выставил – Пошли, что ль? Господин, он ждать не любит, знаешь ли. Осерчать может, а оно мне надо?

И пошли, а Елену мысли терзали, содержания сомнительного. Про невинность –то. Была она, аль нет? Лекарь не сподобился разъяснить толком, а от этого, может быть, вся судьба сироты зависела.

Чуть дрогнула Елена, припоминая, как бегала под тёплым дождём с парнем своим любимым, как целовалась страстно, до синих губ, как хохотала, шлёпая по лужам.

Парень? Целовалась? Взасос, по-взрослому?

Очень воспоминания те, Елену встревожили – не встречала она среди односельчан своих, парня таковского, ладного, в одежде странной. Вот не помнила и всё тут – Феньку губастого, пастуха сына старшего – помнила, Сидонию – тот молочника отпрыск, тоже припоминала отчётливо, да и Базку, старосты наследника, как живого видела, хоть и помер он по весне от лихоманки-костоломки, а того, желанно – нет. Как, так-то?

Задуматься над странностями происходящего, ей не довелось в этот раз – пришли, стало быть. Вон, собрались все, кружками стоят за забором, топчутся, уши любопытные греют. И герцог, мля, со страхучего коняки слез, прохаживается, точно вой простой, шпагой воинственно звякая. Истинный коршун – нос- крючком, лицо – хмурое и взгляд нелюбезный.

Очень уж невинностью сиротки никчёмной озабоченный.

И троица тех самых, тусуется поблизости, что ссильничать её пытались. Тот, ушастый, с отбитым пахом, морщится ещё – видать, хорошенько ему прилетело от сироткиной босой ноги. Елена от души постаралась, как для родного! Долго вспоминать её виконт станет, да кривиться от воспоминаний тех незабываемых!

Лекарь кланяться взялся, а герцог подобрался весь, точно рысь перед прыжком, оглядел Елену с головы до ног и брови встопорщил – понравилась, не иначе!

– Невинна дева эта. – качнул толстячок головой и залоснился щёчками – Без сомнений. Не касалась её лона рука мужская.

Рука у виконта де Броэ дёрнулась, да и рот раскрылся – мол, касалась, ещё как касалась! Но, вовремя спохватился ушибленный и рот свой поганый захлопнул.

Герцог хмыкнул, почти что и весело, шагнул к Елене и за подбородок её ухватил. Стиснул, точно в тиски сунул, вверх вздёрнул, рассматривая.

– Точно лошадь на торжище! – оскорбилась Елена и фыркнула гневно – СчаЗЗ ещё зубы показать прикажет, вдруг да гнилые окажутся?

Но герцог не приказал – похоже, зубы Елены, то есть – Арлены, в отличие от невинности, его мало волновали.

– Крепка, здорова и девственна! – герцог вновь хмыкнул – Хвала тебе, Ама, за милость твою!

Тут-то Елена и насторожилась – вояки, а герцог, несомненно являлся истовым воякой, от пяток до самых кончиков тараканьих усов, к Аме редко когда обращались, всё больше к Апе, мужу её грозному, а тут..

– Ведите ту женщину. – усы вельможи грозно встопорщились, а невзрачный, как же без него-то? – объявившись, вытолкнул вперёд себя худенькую селянку, бледную до голодной синевы и от того – блёклую, в платье ветхом, затёртом до неприличных дыр.

Сама же Елена, точно знала о том, что Истана, ничего и не блёклая, а очень даже симпатичная бабёнка и лишь от плохой кормёжки, да труда непосильного, выглядит серо и убого.

– Твоя сиротка? – строго спросил герцог и голову склонил набок, по-птичьи.

«Точно коршун! – восхитилась Елена – Ишь, смотрит как! Того и гляди – падёт и ударит!»

Женщина оробела совсем – шутка ли, перед самим герцогом ответ держать! Молчать ей было невместно и потому пришлось бедняжке Истане расплачиваться за дело доброе.

– Моя, господин. – тихо прошелестело её слово.

– Откуда девица сия взялась в ваших Больших Гульках? – продолжал вопрошать герцог, горя нетерпением добраться до истины.

– Не ведаю господин. – слегка осмелела женщина, видя, что никто не спешит набрасываться на неё с побоями, аль ещё с какими гнусными намерениями – Сама прибилась. Вот.

– Как так случилось? – герцог был удивительно терпелив. Пока.

– Случилось. – пожала плечами вдова, уже чувствуя, как на её шее затягивается жесткая верёвка правосудия – мало ли? Вдруг как, а мешает кому девчонка эта? Говорили же ей, глупой бабе, что добрые дела наказуемы. Вот, расхлебывай теперь! – Утром, господин – продолжала упорно смотреть себе под ноги бедная женщина – Двери открываю, а она сидит. Я в хлев собиралась – торопливо пояснила Истана – к телочку.. У меня, тогдась, ещё телочка была. Это потом её отобрали за недоимки.

Герцог нетерпеливо мотнул головой – излишние подробности начинали его утомлять. Словно почувствовав что-то, женщина торопливо зачастила.

– Смотрю – сидит… Худая, оборванная, глаза на мокром месте. В руках сума с дерюжки пошитая, пустая почти. Не говорила бедняжка ничего, господин – мычала лишь несуразно, ну и руками махала, вот так – и вдова попыталась изобразить из себя ветряную мельницу.

Герцог снова поморщился, властно протянул руку.

– Сумку давай.

Один из служивых торопливо сунул в руки вельможи затрапезного вида сумку, грубую, засаленную, из самой что ни на есть серой дерюжки. Герцог, скривившись брезгливо, сумку ту тряхнул и ему на руки свалилась яркая шелковая лента. Такая лента, ну никак не могла оказаться в руках простой селянки.

Герцог неожиданно стал глотать воздух широко открытым ртом. Лицо его побагровело, а глаза выпучились, точно у вареного рака.

Свита вельможи напряглась разом – немудрено. Герцог-то их всех отогнал подальше, прочь из двора местного старосты, сам с вдовой разговаривал тихо, вполголоса, лишь лекарь, да Елена слова их расслышать смогли, да невзрачный тип, ушами шевеливший от усердия.

«Ну, невзрачному по долгу службы положено. – тихо усмехнулась Елена, переминаясь с ноги на ногу – Небось, разведчик местный. ФСБ не дремлет и стоит на страже интересов Валенсии!»

И опять девушка зависла, силясь осмыслить свои собственные слова – разведчик? ФСБ? Валенсия? Что за звери такие опасные и чем именно?

Человек с размытой внешностью выступил вперед и подхватил у господина ту самую суму, что, по словам вдовы, принадлежала бедняжке Арлене, то есть – Елене.

Герцог снова кривил губы, а тот самый служивый, что вдову привёл и сумку принёс, начал по одной вытаскивать из сумы тряпочки разные и показывать своему господину.

«Опознают что-то. – догадалась девушка, чувствуя, как от сильного волнения её начинает слегка подташнивать – Допытываются.»

Убогое тряпьё пестрело бурыми пятнами. Старыми и неприятными на вид.

«Кровь это. – спокойно подумалось Елене – Всё в крови, как будто поросёнка резали.»

Но резали не поросёнка – Елена отлично рассмотрела, что тряпье было шёлковым, да и кружево попадалось, хоть и изгвазданное да рваное.

Лицо герцога мрачнело всё больше и больше, а взгляд его, направленный на Елену, тяжелел с каждым разом.

Затем, на свет извлекли ещё одну ленту – бирюзовую, с золотом и герцог, побледнев, воровато выхватил её из рук доверенного человека и сунул себе под камзол, не желая, чтобы находка стала достоянием общественности.