Королева метельного юга

Вячеслав Демин

Королева метельного юга

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Я взялся за нелегкое, неблагодарное и, вероятно, никому, кроме меня не нужное дело. Через столько лет после своей антарктической эпопеи я вновь вернулся к своим дневникам, перечитал, и нашел кое-какие рассуждения заслуживающими внимания. Чьего внимания? Трудно сказать. Раньше я по наивности думал, что всё необычайное, нестандартное, таинственное автоматически должно заинтересовать любого человека, если только он не клинический идиот или отшельник, полностью отключившийся от мира. Я думал, что рассказ о суровейшей зимовке в краях, которые большинство людей не увидят ни при каких обстоятельствах, покажется привлекательным.

Увы, это не так. Сейчас уже не так. ТВ и пресса здорово поработали над нашим сознанием в сторону его перекоса в виртуальную плоскость. Я знал людей, которые места себе не находили, пока не укокошат пару сотен виртуальных «шпиёнов». Ну как такой будет воспринимать живого человека, его неторопливую речь? Да разве он вытерпит? У него будет что-то чесаться внутри, требовать в руки электронный «бластер» и: «Пли! Пли по этим нехорошим парням!». Люди теперь заняты собой и плохо воспринимают все, что удалено от их непосредственной деятельности или развлечений. А дневник – не развлечение, он требует напряжения, работы и времени, давая взамен информацию, далекую от повседневного применения. А ведь и практическая литература, например, советы по экономии времени, не используется по тем же причинам: не хватает времени…

Пишу для себя и ближайшего окружения. Без малейшей надежды на опубликование. А после того, как в редакции «Юности» рукопись провалялась 10 лет – и без желания публиковаться.

Привиделось: во мраке буря билась,

И умирая, испускала стон…

Все началось, что это мне приснилось,

И я влюбился в этот жуткий сон.

Я отдаю отчет об огромной дистанции между «хотеть» и мочь, о великой разнице мысли и слова, слова и дела.

Бумагу грязной черной пастой

Без надобности не тревожь.

Мысль в устной передаче – сказка,

А мысль записанная – ложь…

И все-таки, рискну. Постараюсь быть максимально объективным и не лгать… Два слова о том как я стал участником 33-й САЭ (Советской антарктической экспедиции). Во всем «виновата» метеорология, а стало быть, армейская учебка, в которой я получил специальность метеонаблюдатель-радист-кодировщик. Потом была работа в армейской метеослужбе, до того понравившаяся, что демобилизовавшись в 1978 году, поступил на заочный факультет Ленинградского гидрометинститута, а работать устроился в Куйбышевскую гидрометобсерваторию. В 1986-м, заканчивая институт, параллельно окончил курсы инженеров экспедиционного состава Арктического и антарктического научно-исследовательского института. А через год получил вызов в экспедицию.

…………………….

«В решете они в море ушли,

в решете.

В решете по крутым волнам…»

(Эдвард Лир)

«На самом юге нашей планеты лежит очарованная страна. Как бледная принцесса, зловещая и прекрасная, она спит волшебным холодным сном. На её волнистых снежно-белых одеждах таинственно мерцают ледяные аметисты и изумруды. Её грёзы – это радужные сияния вокруг солнца и луны и переливающиеся на небесах нежные краски – розовая, золотистая, зелёная, голубая» – так живописал Антарктиду известный американский полярный исследователь Ричард Бэрд. Мне посчастливилось увидеть «очарованную бледную принцессу» и убедиться, что нет на свете более необыкновенной, нестандартной и романтической профессии, чем профессия полярника.

Свой первый сборник стихов я написал в Антарктиде. И назвал его «Океан пурги». А как еще назвать землю, где из 30 дней в июне, например, 29 с метелью, остальные – с позёмком, где ветры достигают 80 м/с, а морозы 90 градусов, где за одну ночь наметает небоскрёб снега, по плотности не уступающему бетону, а возведённый за год, с невероятными усилиями, причал, в одночасье опрокидывается одним ударом стихии? Антарктида – самый суровый материк, и суровостью своей она способна отпугнуть многих. Но человек – такое существо, которое вопреки здравому смыслу стремится к опасности. В этом он похож на мотылька, летящего на огонь, но только делает это сознательно.

Красивое привлекает, ужасное отталкивает. Антарктида – земля, где эти понятия переплелись намертво. Видевших ее хотя бы однажды, потом всю жизнь будут преследовать два противоположных чувства любви и ненависти. Но всё- таки больше – любви…

Таково было предисловие к моему антарктическому Сборнику. И я вспомнил, что в Антарктиду сейчас улетают буднично, без торжественных проводов и официальных напутствий. Так, словно впереди обычная рабочая вахта в соседней губернии, а не тяжелый, изматывающий труд в условиях непредсказуемого материка.

И все-таки влечет людей, новичков и бывалых полярных волков в эту продуваемую всеми ветрами, огороженную цепью айсбергов ледяную пустыню. Это не материальная выгода, которая в сравнении с прыгающими вверх ценами и доходами предприимчивых граждан в родной стране, по меньшей мере, смешна. Моральная?.. Это раньше исследователей Антарктиды знали по именам, как космонавтов. Они и жили то вместе в одних домах, ими гордились жены, дети, друзья, гордилась страна, не обделяя наградами, вниманием, заботой… Всё это давно кануло в Лету. А с приходом рыночного закона джунглей, где выживает сильнейший, и каждый думает лишь о себе – до Антарктиды ли? Проще отмахнуться и забыть. До лучших времен. Не вспоминая о предках, ценою своих жизней открывающих этот загадочный недоступный материк. Не думая о внуках, на жизни которых Антарктида может отразиться самым неожиданным образом…

В Ленинградском аэропорту Пулково привычная русскому человеку предстартовая лихорадка. С непременными элементами неразберихи, обнаруженными в последний момент несоответствиями, наспех перекраиваемыми решениями. Вероятно, из-за этой сутолоки и обыденности появляется первое тягостное впечатление, что до нашей пестрой, разношерстной, улетающей на немыслимые расстояния команды, по настоящему, никому кроме родных дела нет.

Заполнены таможенные декларации, пройден досмотр, и вот мы уже по ту сторону барьера. Всего несколько шагов отделяет нас и наших близких. Мы еще можем видеть друг друга, разговаривать, но уже какая-то невидимая стена выросла между нами, каждый находится в своем измерении. Вот сейчас наши пути разойдутся. Когда теперь будет встреча, да и будет ли – Бог знает.

Я уверен, что жены полярников не любят Антарктиду – она отнимает у них людей слишком надолго. Случается, что и навсегда. Но в минуты расставания все равно не думаешь об этом. Что-то защемило в груди и чувство это еще долго-долго остается с тобой. Много надо пережить и увидеть, чтобы открыть для себя вполне очевидную истину: нет на свете ничего дороже любимого человека.

Транспортный самолет ИЛ-76, специально переоборудован для перевозки людей. Летит нас около сотни человек. Мешки, чемоданы укладываем на верхних стеллажах, надежно закрепляем. До Антарктиды почти сутки полетного времени. Первое приземление через 8 часов в йеменском аэропорту Аден. Глубокая ночь, чужие звезды, горячий, почти обжигающий ветер, который я поначалу принял за раскаленный воздух самолетных турбин. На несколько часов светлое современное здание аэропорта становится нашим прибежищем. Но вот самолет заправлен, экипаж сменен, следующая посадка в мозамбикской столице – Мапуту, где перед последним – 6 часовым – броском в Антарктиду нам предоставлено «райское наслаждение».

Размещаемся на довольно большой территории торгпредства, где есть магазин, спортплощадка, летний (впрочем, у них и зимой тепло) кинотеатр, бассейн, который более всего и пришелся по душе. Почти 40-градусная жара, яркая зелень и свежесть моря представляют разительный контраст с промозглой ленинградской осенью… Через пару дней мы неплохо ориентировались в городе. В Мапуту много одноэтажных домов, типа наших коттеджей, но среди них нет ни одного одинакового, кроме двух домиков каких-то местных богачей братьев-близнецов. Поначалу и люди все были для меня на одно лицо, не сразу научился их отличать.

Заборчики почти все низкие, чисто символические, много зелени. Торговцы располагаются прямо на улицах. Ассортимент их небольшой: сигареты, пиво, фрукты-овощи. Бросился в глаза здешний способ переноски тяжестей: корзины, чемоданы несут на голове, причем, не придерживая руками. Роль носильщиков выполняют женщины, у многих из которых за спиной держится за шею еще и шоколадный карапуз. Особыми комплексами они не страдают: если надо покормить малыша, тут же вытаскивает сиську, и – приятного аппетита.

Южное солнце не любит шуток: вскоре мы мало чем отличаемся от аборигенов – так обгорели. Ананасы разъели губы. Я вообще не представляю, как это можно съесть больше одного. Мажемся кремами, но это мало помогает – кожа слезла, прикосновение к одежде – мука. Но мы не сдаемся, мы как губка впитываем впечатления. Мы ходили по городу уже без всяких старших и ответственных и упивались экзотикой! В помещениях или машине без кондиционера, мягко говоря, тоскливо. При любой возможности подставляешься под ледяную воздушную струю или – в бассейн (в котором мы полоскались раз 20 за день)!

Побывали на масочном базаре. Огромная площадь заполнена народом. Тысячи масок, статуэток, барабанов из пальмового (самого дешевого), сандалового и черного дерева. Дюжины португальских слов, карандаша и бумаги вполне хватает для общения. Торговцы в свою очередь знают и охотно применяют некоторый запас русских слов, почерпнутых у наших морячков. Надо ли объяснять, что это наш отборнейший трехэтажный…

Нет никаких твердых цен. За маску сначала заламывается фантастическая цифра, которая постепенно сбавляется на порядок. Если сразу уйти – этим смертельно обидишь продавца, который будет торговаться даже из-за пожухлого банана, меняя его на кусок мыла. Мыла мы взяли много. Это была наша «валюта». На нее ели и пили, курили – не деньги же командировочные тратить. На рынке за какую-то пластмассовую безделушку я выменял красивую статуэтку антилопы из сандалового дерева. Приятель мой купил африканский там-там и молотил в него, что было мочи. Всю эту яркую красочную феерию в одно мгновенье разогнал налетевший нежданно-негаданно теплый тропический ливень. Вот только что было море народа – куда все подевались? И вот уже никого, только море воды низвергается с неба, затопляя улицы, по которым кружатся мутные от пыли и различного мусора потоки, и ты бредешь по колено в этих водоворотах, и они потом так же внезапно куда-то исчезают…

На полтора года нам предстояло забыть о таких милых явлениях: жара, дождь, гроза, туман… Из Антарктиды пришло сообщение, что погода там благоприятная, но приближается новый циклон и надо торопиться с вылетом.

11 октября 1987 года колеса нашего ИЛ-76 коснулись ледяной полосы авиационного метеорологического центра – Молодежная – столицы советских антарктических исследований.

Ярко и незабываемо впечатление человека, впервые вступившего на эту землю: огромная ледяная пустыня, слепящая, переливающаяся алмазным блеском в лучах незаходящего солнца, легкая метель, необыкновенной чистоты морозный сухой воздух и еле сдерживаемая безумная радость на лицах встречающих нас незнакомых бородатых людей.

Позднее мне стала понятна эта их радость. Слегка перефразируя крылатый афоризм первых покорителей Америки, можно сказать, что полярник бывает счастлив дважды: первый раз, когда с восхищением попадает в этот ослепительный, полыхающий самоцветами айсбергов, алмазами льда и небесным сиянием антарктический рай, и второй, когда измотанный и до последнего предела усталый покидает этот надоевший жуткими морозами, темнотой полярной ночи, метельный, ревущий ураганными циклонами бешеный ад…

В экспедиции работают люди самых разнообразных специальностей: метеорологи, геофизики, транспортники, радисты, авиаторы, строители и врачи. О врачах стоит рассказать отдельно. В одну из зимовок врачу Леониду Рогозову пришлось самому себе, при помощи зеркала делать операцию аппендицита, так как других медиков на станции не было. И, хоть и накладно, с тех пор на зимовку стали отправлять по двое врачей.

Около полувека назад, когда Антарктиду еще только начинали обживать, дома ставили непосредственно на каменное основание побережья. Но через 2-3 года люди с удивлением обнаруживали, что метель заносит их под самую крышу. Пришлось их забросить и ставить дома на металлические сваи. Дома там из алюминиевых панелей с пенопластовой изоляцией. Имеется вода (завозимая по мере необходимости), внутренние телефоны, радиотрансляция, электрорадиаторы отопления, санузел.

Все дома у нас были одноэтажные, кроме двухэтажной каюткомпании, где располагалась столовая, кинозал, спортивная комната, библиотека. Это главный культурный центр станции. Телевидения в то время у нас не было, видеомагнитофоны считались большой редкостью даже среди элиты – авиаторов. Примерно раз в два месяца предоставлялась возможность радиотелефонных переговоров с родными. И, хотя слышимость, как правило, была ужасной, это являлось очень большой поддержкой, учитывая эпизодичность переписки.

Приятней открывать, чем закрывать – это основной принцип географов. Однако, открывая, мы закрываем какие-то бреши-неясности как на картах, так и в собственном сознании. Первое впечатление – конечно, экзотика. Тут нет знания. Трудности надуманы, препятствия – поверхностны. Но когда придет знание – потеснится экзотика, пропадет первое впечатление, и нет никаких гарантий, что оно-то как раз и не было истинным…

Хорошо помню свою первую встречу с настоящей пургой. Умные головы придумали самописцы, и нам незачем было каждый срок метеонаблюдений (каждые 3 часа) выходить на площадку, но вот во время моей вахты (а они по суткам!) забился снегом датчик влажности – надо идти чистить. Расстояние 80 метров. Кто будет считать это за труд? Но здесь иное расстояние, иное время и иной труд. Фантазия бессильна нарисовать, а перо описать буйство антарктической стихии. Шаг за дверь и вот уже иной мир. Мир не знающий жалости, не признающий пощады. Мороз пробирает до костей, несмотря на специальную климатическую одежду; ревет ветер, впрочем, всем нам привычное и с детства знакомое слово «ветер» мало подходит для этого разогнавшегося до 50 м/с бешеного, плотного как вода воздушного потока! Видимость – нулевая. Идешь как в молоке, пальцы руки не различить и с 20 сантиметров, киловаттный прожектор – с трех метров. Жесткий снег и мелкие камешки секут лицо. Сквозь ураганные завывания слышу какой-то грохот – это металлические бочки теннисными мячиками скачут мимо меня по камням. И вот когда потеряна всякая надежда, натыкаюсь на эстакаду. Там натянута веревка. По ней добираюсь на метеоплощадку, чищу датчик и возвращаюсь. Воспринимается это почти как возвращение с того света, как чудо. Оказывается, и для него здесь есть место.

А в доме уютно, тепло и моментально забываешь о перенесенной опасности. Наверное, это уникальное свойство памяти – помнить лишь хорошее, забывать плохое и спустя некоторое время относиться к нему снисходительно-иронично – помогает выжить. Среди полярников были люди, прошедшие афганскую войну. Они говорили, что и там испытываешь нечто подобное, только в большей степени. О, если бы все человеческие войны ограничились борьбой со стихией!

С марта по июль – почти полгода – период метелей. Разноголосый свист пурги. Циклоны сменяются стоком и наоборот. Сток – это название ветра, стекающего с ледяного купола Антарктиды со средней скоростью 25-30 м/с. Однажды испытали мы ураган еще большей силы – 56 м/с! Мало никому не показалось. Но и это не предел – некоторые станции фиксируют 80 и больше м/с! Вот где настоящий ад! На самом холодном месте Земли – станции Восток – зафиксирован абсолютный рекорд холода – 89,2 градуса. Учитывая разреженный воздух на высоте почти 4 км, можно представить, условия работы полярников.

Полярная ночь – период мобилизации всех сил и ресурсов. Чтобы узнать человека, не обязательно съедать с ним пуд соли – вполне достаточно провести одну полярную зиму. Антарктическая стихия, трижды воспетая и четырежды проклятая, выматывает морально и физически. Конечно, нам было легче, чем первооткрывателям. У нас уже была какая-никакая база и опыт. Было откуда идти, куда возвращаться. И вместе с тем – Антарктида все та же. И теперь она не прощает легкомыслия тем, кто, надеясь на технику, относится к ней с пренебрежением. Морозы и метели не стали слабей, да и на технику-то надо надеяться с оглядкой – по-прежнему, почти на космическом холоде, металл рассыпается от незначительного удара, а в бочке с бензином можно тушить факел. И если раньше трагические последствия были результатом неведения, то теперь это – небрежность, грубый просчет или элементарное невежество.

Обломки техники – это, прежде всего, обломки человеческих судеб. А самое печальное место в Молодежной – кладбище на мысе Гранат, где 20 леденящих душу надгробий лучше всяких книг расскажут о цене прорыва человечества в неведомое… Не случайны строчки, родившиеся на этом материке были: «я – как выжатый лимон: еще шаг – и душу вон!»…

Однако шагать мне пришлось долгих полтора года. Собственно зимовка начинается в начале апреля, когда со станции, забирая остатки предыдущей экспедиции, уходит последнее судно. С исчезновением его огней обрывается последняя нить, связывающая нас с другими континентами. Теперь, чтобы не случилось, в последующие полгода надеяться кроме как на себя не на кого. Пусто и печально становится на станции, но постепенно жизнь входит в свое русло. Немного скрашивают наше одиночество необыкновенные всполохи-краски полярного сияния. Зимовавшие на севере говорят, что южное – ярче. Это также предмет гордости: и температуры у нас ниже и сияния лучше!

22 июня – знаменательный для полярников день – середина зимы. Праздник, по значимости не уступающий Новому году. И хотя на станции почти сухой закон (в месяц на человека 125 грамм спиртного), в этот день делается небольшое исключение. На столах также экзотика – выращенные в полярных условиях помидоры, огурцы, зелень и несколько небольших, величиной с апельсин, арбузов. Зачитываются поздравления президентов и правительств стран – участников экспедиций. Особенно ярким было поздравление Рональда Рейгана, как бы мы к нему не относились. Конечно, мы ждали теплых слов и из Москвы, от Горбачева, но тщетно. И на какой-то миг закралось ощущение заброшенности, ненужности и чуть ли не обреченности…

Работа в полярных экспедициях – это не сплошная романтика (хотя и ее хватает). Часто она буднична и скучна, требует терпения и умения владеть собой. Чтобы преодолеть тоску и скуку, нужно не меньше силы воли и выдержки, чем при опасной и напряженной работе. К счастью у метеорологов не было времени на безделье: день был расписан по минутам, и такой проблемы – как убить время – у нас не было. Наоборот, его постоянно не хватало!

Я обратил внимание на то, что старые полярные «волки» всегда веселы, жизнерадостны. Не думаю, чтобы у них также не скребли на душе кошки, но они, во всяком случае, этого не показывали, подбадривали остальных, даже если приходилось работать «на пределе прочности».

С наступлением полярного дня, при ослепительном незаходящем солнце, большую опасность стала представлять «белая тьма (или мгла)» – интересное оптическое явление, при котором линия горизонта отсутствует, а при сплошной облачности нет теней, и человек теряет чувство перспективы, понятия «близко-далеко» смещаются и определить расстояние возможно лишь в радиусе до 5 метров и то с трудом. Сугробы-заструги сливаются в монотонную серо-белую пелену, трещины и обрывы абсолютно не заметны. Видимость при этом может быть хорошая, но производство работ, связанное с передвижением транспорта невозможно. Даже пешком передвигаешься практически на ощупь, контролируя каждый шаг. Что-то подобное наблюдается в сумерки, когда всё призрачно и размыто, но в сумерки достаточно увеличить освещение и все встанет на свои места. При белой тьме освещенность избыточная – дополнительное освещение ничего не дает, это все равно, что включить прожектор в солнечный день. Камень на расстоянии 20 метров можно принять за удаленную гору и наоборот, иногда спичка, воткнутая в снег на расстоянии метра, кажется телеграфным столбом в километре от тебя. Передвигаться, особенно летать в таких условиях практически самоубийство. Одному Богу известно, сколько жертв было принесено на алтарь этого уникального явления.

В коротком вступлении невозможно описать всех перипетий зимовки. Есть английская пословица: «Самое главное – понять, в чем состоит твой долг. Выполнить его легче лёгкого». Она явно не для ледового континента, где понятие долга приходит с первых минут, а вот выполнить его…

Так или иначе, свой долг мы выполнили честно и в феврале, на излете антарктического лета настало время прощания с этой необычайной землей. Разные чувства приходят в этот момент: и грусть расставания, и радость от предстоящей встречи с родными и на всё тяжким грузом накладывается накопившаяся за зимовку усталость, не усталость даже, а граничащее с безразличием переутомление. Не секрет, что большинство несчастных случаев происходит как раз в этот период, когда внимание человека ослаблено, живет он как бы по инерции: еще не там, но уже и не здесь…

Я не знаю почему, но наряду со своими стихами (которые я редко запоминал), крутились в голове моей стихи одного из участников экспедиции.

Приводить себя в чувство,

Биться рыбой об лёд –

Это тоже искусство,

И не каждый поймёт

Для чего это нужно,

И какой в этом прок –

Чтобы сердце утюжил

Разгулявшийся СТОК.

Он разгладит все складки,

Все сомнения съест,

И на старых повадках

Звёздный выложит крест.

Слабость властью законной

СТОК изгонит, и вспять

Будет зло и бессонно

Книгу ночи листать.

Оттого-то как средство

Сердца выверить звук

Нами выбрано бегство

В край невиданных вьюг.

И познав за пределом

Расстояний и чувств

И душою и телом

К жизни дьявольский вкус –

Мы сердца не случайно

встречи миг изловив

напоим изначальным

ощущеньем любви…

***

Метеоролог Костя Лубо-Лесниченко, которого я сменил, паковал вещи. Завтра ему предстоял вылет на Родину. Помимо прочего он был комендантом дома, а так как переложить эти обязанности, кроме как на меня было не на кого… «Принимай хозяйство! – весело подмигнул он – вот здесь распишись. Всё, порядок! Поздравляю. Я побежал». Через полчаса, едва успев прийти в себя после первых впечатлений, я стал хозяином этого огромного служебно-жилого дома, в котором на зимовку остаются четверо (два метеоролога, два озонометриста), а в сезон набиваются 15 человек.

Бывший старшой, строитель по профессии, Володя Левицкий, праздновал окончание зимовки, ходил под шофе, и к моим метеорологическим способностям отнесся скептически, мне пришлось идти ва-банк. Ни слова не говоря, и ничего не спрашивая, я отряхнул ботинки, прошел в метеокабинет, мельком огляделся и провел свой первый срок наблюдений. Владимир со товарищи разинул рот и не сказал ни слова. Но эта самодеятельность потом мне вышла боком: такой самостоятельности и независимости прощать было нельзя. Он и отыгрался. В дежурство я включился с первых минут своего пребывания в Антарктиде. Вахты по суткам. Через сутки в 3 ночи заступаешь на новую вахту. Но если метеонаблюдения для меня особой трудности не представляли, с актинометрией из-за малого опыта работы и неисправности аппаратуры, пришлось помучиться. Дело доходило до того, что 40-килограммовую установку 5-6 раз в день таскали от метплощадки до помещения, распутывая и паяя десятки проводов.

Поначалу свободного времени не оставалось. И не борьба со стихией съедала время, а работа. Не хватало знаний, опыта, который по признанию одного полярника «в рюкзаке не привезешь». Приходилось накапливать его по крупицам. Так день за днем открывал я для себя Антарктиду.

А Дневник открывался первой пришедшей мне на этой суровой земле фразой:

Мыслей и чувств затаенную дрожь

Тех, кто уплыли вдаль – не вернешь…

А мы уплыли очень далеко. Дальше просто не позволяют размеры земного шара. Но от себя уплыть невозможно. Лишь через месяц в дневнике появилась следующая запись.

9.11.87. Всё никак не проникнусь Антарктической тематикой. Месяц – это ужасно мало, чтобы понять непостижимое. Люди жизни клали с тем же результатом. Все, что я написал в письмах об Антарктиде, никуда не годится. Вернее это наброски, первые впечатления, «репортажи с фронта», облеченные к тому же в несовершенную форму. Цель – ухватить суть. У Заболоцкого есть

А если так, то, что есть красота,

и почему ее обожествляют люди?