Ультрафен

Анатолий посмотрел на неё со сдержанной улыбкой.

– Ну что же, хорошо. Будем перезваниваться. А сейчас, Анечка, выпусти, пожалуйста, меня.

Анечка встряхнула кудряшками и щелкнула замком.

– До свидания.

Оказавшись за дверью, Анатолий счастливо улыбнулся, вздохнул. Не спеша, стал спускаться по лестничному маршу. Ощущение было такое, словно побывал в гостях у близких родственников. А девчонка!.. Ну, какая же она славная. "Господи, и пошто я такой старый!.." – в шутку и всерьёз воскликнул он, пожалев о своём возрасте. Ещё раз улыбнулся, находясь под гипнозом общения с девушкой и её матерью.

На улице обернулся и увидел на балконе Анечку, она махала ему рукой.

Анатолий улыбнулся и тоже помахал ей.

24

– Аня, – позвала Юлия Петровна дочь. – Иди сюда.

Анечка выбежала с балкона.

– Да, мамочка…

– Аня, я правильно поняла: это он?

Анечка смутилась:

– Да, мамочка… – сказала она и припала к её груди.

Юлия Петровна, обняв дочь, стояла немного растерянная и озабоченная. К дочери пришли не только месячные, пришла, кажется, и первая любовь.

Часть 2

Поезд “МОСКВА – ИРКУТСК”, “Байкал”.

Ночь. На второй полке лежит пассажир. Он спит. Ему грезится сонный кошмар…

Небольшая комнатка в доме барачного типа – та, в которой когда-то стоял гроб с военным.

В комнате трое: две женщины, одна пожилая, другая молодая и красивая, и маленький мальчик.

Он играет в какие-то игры с предметами, заменяющими ему и лодки, и машинки, и куклы. Здесь были, за неимением настоящих игрушек, и обрезки чурочек, и щепки, связанные при помощи ниток крестиком, напоминающие человечков, и сучки, представляющие каких-то животных, – при определенной фантазии подобное можно представить, чем мальчик, похоже, обладает.

Женщины ведут разговор. Молодая нервничает и сетует на превратности судьбы.

– Что мне теперь делать? Куда я с ним?.. – кивает она на ребенка.

– Да не волнуйся ты! Тебе ли переживать? – успокаивает пожилая. – Тебе ли с твоей красотой нос вешать, Антонида? Только подмигни…

– Ага, подмигнула… – вновь кивает на мальчика.

– Хочешь, я тебе снова присватаю?

– Спасибо, Аркадьевна. Мы уже это проходили.

– Так кто же знал, что его так скоро кондрашка приберёт? Ведь герой был. В орденах, в медалях, и чин не малый. В раёне секретарем был.

– Орденов понахватал, а здоровье растратил. Дома жил, как на войне. Ни днём, ни ночью покоя не было. В каждой бочке затычка. Андрей Марьянович, там чепе – срывается, ночь-полночь, едет. Андрей Марьянович – аврал! Бежит. Кровью харкал, а дома не сидел. И вот добегал. Другие горкомовские и райкомовские работники зад от стульев не отрывали – им все: и квартиры, и путевки, и машины, а этот… – отмахнулась, – малахольный. Это ты: начальник большой, холостой, молодой, с войны пришел – герой. Ге-ррр-ой! Другой бы квартиру путную выхлопотал, на курорт бы семейную путевку, как фронтовик и секретарь райкома партии, стребовал. А он все отмахивался да жданками почивал. Ни себе, ни мне, ни ему, – кивает на сына. – Оставил вот…

Антонида хлопает от расстройства себе по икрам и обводит слезящимися глазами комнатку, скромную в ней обстановку.

Мальчик подает голосок.

– Мамочка, я кушать хочу.

Антонида продолжительно смотрит на него, словно не узнает. Лицо холодное, отчужденное, но отвечает ласково.

– Потерпи, маленький. Нет еще ничего.

Мальчик послушно склоняется к игрушкам.

– Ты, Атонидушка, не психуй, успокойся, – уговаривает женщина. – Сядь-ка, я тебе вот чего подскажу. Сядь.

Антонида придвинулась к Аркадьевне ближе и откинулась к стене.

– Ты вот чего… перебирайся-ка ты в Майск. Город молодой, строящийся, там сейчас молодежи, мужиков, как омулей в бочке. А баб – пшик! – нету. Если ты не сробеешь, то такого подцепишь, какого душе угодно. И город на новом месте и люди разные. Кумекаешь?..

Антонида кивает на сына.

– С таким приданым?

– Ну-у, можешь на какое-то время у меня оставить.

– А потом?..

Призадумались.

– Ну, думай, душа моя, думай. И не отчаивайся. Жись-то одна, пристраиваться как-то надо.

…Лето в разгаре. В лесу, на полянах цветы: жарки, васильки, ромашки. По оврагам колышется Иван-чай. Отовсюду слышится щебет птиц. В зеленом могучем лесу кукует кукушка, нагадывает кому-то долгую жизнь. Где-то неподалеку стучит дятел. Тайга шумная и трудовая.

Из города Усолья-Сибирского по проселочной дороге идет молодая женщина. Она ведёт за руку мальчика лет четырех. Он одет во всё чистое, как на праздник, в рубашку-матроску с широким воротом, который окаймлён тремя темно-синими полосками на белом фоне; в коротких штанишках; на ногах сандалии и белые носочки. На голове бескозырка, на лентах – "Герой".

У женщины на руке плетеная корзина, покрытая белой материей.

Женщина уходит из города, и уходит, как видно, навсегда, поторапливается, часто оборачивается, то ли прощаясь с любимым городом, то ли опасаясь преследования или случайных нежелательных встреч. Уходит по ранней зорьке.

За городом сворачивает в чащу, в лес…

На полянах, на лужайках женщина все чаще отпускает руку ребенка, посылая его поймать бабочку, то – за цветочком, выглядывающим из-за дальних деревьев, кустов. Играет с ним в прятки…

…Поезд замедляет ход, и стук колес все реже и реже, и сердце, кажется, тоже замедляет свой ритм. Пассажир испуганно вскидывается, ладонью стирает с лица слезы нардевшие от переживаний и от страха, с детства сопровождающего его. Внутренне содрогаясь, делает несколько глубоких вздохов. Массирует грудную клетку, похоже, сердце начинает сдавать.

Внизу в полутьме соседи собираются на выход. Они обводят прощальным взглядом купе и замечают проснувшегося попутчика. Пожилой пассажир говорит негромко на прощание:

– Счастливо вам доехать!

Мужчина ответил хрипловатым голосом:

– Счастливо и вам. Спасибо за хлеб-соль…

– Не стоит. Мы ж люди, помогать друг другу должны, выручать.

– До свидания! – попрощалась женщина, жена пассажира.

– До свидания…

Дверь за пассажирами закрылась, и купе вновь погрузилось в тишину.

Станция небольшая. Поезд приостановился минуты на две и тронулся. Мужчина некоторое время смотрит в окно с верхней полки, на пробегающие мимо огни станции, на редкие огоньки какого-то населенного пункта. Над ним на горизонте занималась заря, но облака чудовищными животными загораживали ее.

Мужчина не спит. Боится заснуть. Боится пережить продолжение известного ему с детских лет не то кошмарную явь, не то страшного сна.

Бояться стал за сердце, которое после таких наваждений и снов, сбивается с ритма, то замирает, немеет, то окатывает горячей волной.

Всякий раз, успокаиваясь после сна, спрашивал неизвестно кого: к чему они? зачем? и отчего эти видения стали так часты… Такое пережить заново он не хочет даже во снах.

Стучат колеса, покачивается вагон, и пассажир, незаметно для себя самого вновь засыпает…

Майск.

1

Утро, начало рабочего дня. В кабинете начальника следственного отдела уголовного розыска майора Прокудина заканчивается короткое совещание сотрудников. Прокудин прохаживается вдоль окна, по его поведению чувствуется, что он доволен работой подчиненных.

За окном солнечно, тепло. Сквозь открытую фрамугу слышны редкие голоса милиционеров линейного отделения, шум подъезжающих и отъезжающих автомашин – дежурных ПМГ, лай служебных собак со двора капезе, птичий гомон на деревьях, стоящих напротив за подъездной площадкой.

– Хорошо, я больше вас не задерживаю. У кого какие вопросы, валяй, –говорит майор в заключении.

Феоктистов, Михалев, Анонычев и Юрочкин поднимаются, придвигают за собой стулья к столу и направляются к выходу.

– Толя, ты ещё на минутку задержись, – говорит Прокудин.

Феоктистов вернулся и встал за стулом, где только что сидел.

– Сядь, – махнул рукой майор на стул. – Вот что, Толя, прокуратура жалуется на тебя.

– За что? – удивился Анатолий.

– Да, говорят, суешь нос в чужие дела. Это по медвытрезвителю.

– Ну, это напрасно, – усмехнулся Феоктистов.

– Учти, Анатолий, нам нет никакого резона с прокуратурой вступать в конфликт. Этого еще не хватало! Хотят сами дело крутить? – отдай. Им и карты в руки. С нас одной головной болью меньше. Согласен? – Феоктистов кивнул, но с сомнением пожал плечом. – Ну, вот и договорились. Занимайся этим… э-э… склочником. Как его там? – Побитый или Ошпаренный?

– Шпарёв.

– Вот-вот. Шпарёвым.

– Кто вам сказал, что Шпарёв склочник?

– Да я тут поговорил с его руководством. Не очень-то о нем большого мнения.

– На мнение полагаться – это ещё не основание для правового заключения. Ещё смотря, кто его выражает? Кто, если не секрет?

– Да какой тут может быть секрет? Блатштейн. Вчера мы с ним встречались.

– Хм, понятно…

– Что усмехаешься? Уж кто-кто, а он-то своих людей знает.

Прокудин, почувствовав иронию капитана, устремил на него взгляд, пытаясь уловить его недоговоренность. Но допытываться не стал.

– А по медвытрезвителю дело отдай прокуратуре. Пусть сами с ним парятся. А со Шпарёвым крути, как тебе захочется.

– Прости, Евгений Моисеич, но по медвытрезвителю дело почти закончено и отдавать готовое дело…

– Ты, Анатолий, делай то, что тебе говорят: отдай!

– А как же наши обязательства, процент раскрываемости?

Прокудин теперь более продолжительно и пристальнее посмотрел на подчиненного, но не в глаза, а в переносицу. Дважды причмокнул уголком губ.

– Анатолий Максимович, чтоб вам было понятно, разъясняю по третьему разу: с прокуратурой надо идти на компромисс. Или жертвовать делом, или она будет сидеть у нас на шее по каждому пустяку. Это же понятно и без переводчика. Поэтому давай жертвовать одним делом, чтоб потом нам не пожертвовать кем-нибудь из нас. Понял?

– Ах, даже так?

– Да, даже так. Не вступай с прокуратурой в конфликт. Это приказ!

– Ну что ж… раз приказ, отдам.

– Когда?

– Сегодня вечером или завтра утром. А кому?

– Следователю Мáлиной.

– Хорошо. Я с ней сам сейчас свяжусь.

Прокудин одобрительно кивнул.

– Могу идти?

– Нет, погоди. – Прокудин побарабанил пальцами по столу. Вначале нахмурил брови, деловито сосредоточился, поведя взгляд на телефоны. Потом, почмокав уголком губ, сказал: – Всё хочу с тобой поговорить о Михалёве, – и, не поворачивая головы, косо посмотрел на заместителя.

– Да? – удивился Анатолий. – И что вас в нём привлекло?

– Жалуются на него.

– Кто?

– Люди, – неопределенно пожал майор плечами. – Задержанные. Как он с ними себя ведёт? Хамит, кричит. Это что, Бериевские времена?

– Насколько мне известно, при нём много не кричали. При нём больше били и приводили экзекуционные мероприятия.

– Вначале тоже кричали.

– Но от крика до рук, есть моральный порог. У Миши он высок, и переступать его он никогда не будет. А то, что кричит…

– А то, что кричит?

– Ну, каждый по-своему выражает свои эмоции. И у него эта дурь напускная.

– Так, похоже, ты его действия одобряешь?

Феоктистов рассмеялся.

– Действия – да, матершинину – нет.

– Так вот, Феоктистов, с пережитками прошлого кончаем. Я этого не потерплю, – Прокудин хлопнул ладонь по столу.

– Я тоже не терплю. Но, у каждого свой метод работы.

– За этот метод он может выскочить из органов.

– Да? Уже? – Феоктистов криво усмехнулся. – Не рановато ли товарищ майор вы такими кадрами начали разбрасываться? Потерпите…

Зазвонил телефон. Прокудин снял трубку и стал слушать.

– В каком районе? У ОКБА… Так, понятно. – Он положил трубку и обратился к капитану: – Толя, узнай в дежурке, есть ли машина, и выезжай в Байкальск, к ОКБА. Там уже из первого отделения люди.

– Что там?

– Мокруха. В канализационном колодце труп. Впрочем, я сам в дежурку позвоню. – Стал набирать номер телефона. – Слушай, Силантич, это Прокудин. Найди срочно машину… Да какая подвернется. Срочно нужна! К тебе сейчас Феоктистов спуститься. Отправь его. – Бросил трубку и махнул на дверь. – Давай, Анатолий, дуй.

Феоктистов заглянул в кабинет к следователям.

– Миша, слетай в ЖЭК, там должны были подготовить справку по вчерашнему отключению горячей воды в вытряхвителе. И так поговори с местным населением. В тот же "хозяйственный магазин" загляни.

– Есть, ваше сиятельство!

– Андрюша, Сережа, съездите с ним, помогите. Походите по округе, поговорите с населением. А я не подъём. Возле ОКБА кого-то завалил.

– Хорошо.

2

ПМГ, напрягая свои старческие силёнки, шла по городу. Шофёр время от времени включал сирену. У поста ГАИ в двенадцатом микрорайоне машина свернула направо от Ленинградского проспекта и пошла по улицам 13,12,8,7,6-микрорайнов и въехала в деревянный массив поселка Байкальск. Перескочив трамвайную линию “Сангородок – НПЗ”, попетляв по узким улочкам, за кинотеатром “Октябрь” ПМГ выехала на асфальтовую улицу, ведущую к высокому зданию ОКБА, огороженному белой железобетонной оградой. В конце улицы стояли три машины: криминалистов из прокуратуры, из первого отделения милиции и "скорой помощи".

Феоктистова встретил капитан, дежурный первого отделения.

– Привет, Гоша. Еще не сменился? – поздоровался Анатолий и пожал протянутую руку.

– Привет, Толя. Не успел, – ответил капитан.

– Что тут?

– С полчаса назад позвонили, вот… – кивнул Гоша на колодец.

– Кто звонил, не представился?

– Сантехники из ОКБА.

Подошли к колодцу. Колодец был неглубок и обложен кирпичом, сухой внутри. На дне его лежало бесформенное тело, над которым стоял фотограф из фотолаборатории, делал съёмку. Потом, когда он вылез, спустился сержант по скобам, вмонтированным в стены колодца, и стал обвязывать тело веревкой. Сверху два милиционера и водитель, который привёз Феоктистова, стали вытаскивать труп наружу. К ним на помощь подошли капитан и Феоктистов.

Тело уложили на траву возле люка, и над ним склонилась врач. Анатолий, присматриваясь к трупу, старался разглядеть лицо убитого. Оно было посиневшим, изуродованным. Один глаз наполовину выкатился из глазницы.

– Убит, похоже, два-три дня назад, – докладывала врач. – Убит ударом по затылку и множественными ударами по лицу чем-то тупым, твердым, возможно, палкой.

“За что же его так? – подумал Анатолий. – И на Шпарёва не похож как будто”. Перед глазами предстало заплаканное личико Ани, и у него от жалости к ней защемило в груди.

Анатолий достал из нагрудного кармана рубашки фотографию.

– Гоша, ну-ка нá, посмотри. Похож, нет? – подал фото капитану.

Гоша долго присматривался то к фотографии, то к трупу. Пожал плечами и вернул фото.

– Сейчас его и мать родная не узнает. Какие-нибудь приметы есть?

– Нет.

Фотограф сделал несколько снимков трупа на земле, после чего сержант стал производить осмотр одежды. Документов не было. В карманах костюма и брюк извлек начатую, но сильно измятую, пачку папирос и немного мелких денег.

Феоктистов спросил у доктора:

– Вы куда его, в сангородок?

– Да, городской морг еще закрыт, – ответила та и обратилась к милиционерам: – Принесите носилки.

Сержанты уложили труп на принесенные ими носилки и отнесли в “скорую”.

Колодец находился почти на перекрестке двух улиц, но ближе к одноэтажному бревенчатому дому, вокруг которого в буйной зелени стояли кусты черемухи, калины, малины и крапивы. Полынь и крапива выходили за палисадник и в них копошились куры. Место получалось затененное, глухое. За домом в метрах тридцати проходила трамвайная линия, идущая на НПЗ, дальше, за ней, пустырь и скотобойня.

Оглядывая местность, Феоктистов пытался представить, что же здесь произошло, и почему труп оказался в колодце? То, что в колодце, понятно – концы в него и шито-крыто. А что до этого?..

Он стал прохаживаться вблизи дома, кустов, травы, присматриваться к рельефу земли, к возможным на ней следам преступления. Хотя за трое суток те же куры их давно уже загребли. Куры паслись тут же, деловито высматривая в траве следы своих жертв.

Криминалисты и ПМГ с дежурными милиционерами уехали, зеваки стали расходиться. Феоктистов направился к людям.

– Одну минуточку, товарищи! – поспешил он к небольшой группе, направляющейся к дому, от которого он шёл. – Скажите, кто из вас проживает здесь?..

Опрос жителей ничего не прояснил, лишь один из них сказал, что где-то в полночь, слышал лай собаки.

"С собаки свидетельские показания брать не будем", – усмехнулся он.

Поблагодарив за участие, Анатолий прошёл к своей машине.

– В прокуратуру, Коля, – сказал он водителю.

Кто бы это мог быть? По костюму если судить, то… Но Юрий Максимович пропал полмесяца назад, а тут – три дня. Хотя, убить могли и сейчас. Тогда где он был? У кого?.. У кого и кто?..

3

Проехав по проспекту Карла Маркса, свернули на улицу Горького и остановились у прокуратуры.

– Коля, я ненадолго. Тут же поедим дальше, – сказал Феоктистов, выходя из машины.

– Силантич просил не задерживаться, – напомнил водитель.

Быстрым шагом Анатолий вбежал по ступенькам входа в здание и скрылся за высокими дверями. Мягкие дорожки встречали посетителя, начиная от дверей вестибюля, и расходились по коридорам направо и налево. Внутренняя отделка помещения была сработана под дерево из щитов ДСП, и люстры придавали торжественность и респектабельность помещению. Важность разместившихся под одной крышей учреждений: суда и прокуратуры.

Кабинет следователя прокуратуры шире и просторнее, чем у следователей уголовного розыска. В нём было всего два стола – следователя и секретаря, который пустовал по причине беременности последней, о чем Феоктистов знал.

В стену встроен шкаф для одежды. В простенке между окон полированный шкаф с юридической беллетристикой, внизу за закрытыми дверцами – чайная посуда, сладости и кое-какая женская принадлежность. У стола следователя невысокий сейф, как и у них в кабинете, только не облупленный и не оцарапанный.

И еще была одна отличительная особенность, подчеркивающая принадлежность помещения женщинам – цветы. До такого не всякий мужчина дойдет, пусть даже их четверо на маленькой территории.

За столом сидела следователь Мáлина, молодая женщина, лет тридцати. Симпатичная, даже красивая, но статус учреждения и внутренняя дисциплина, отразились на ее внешности, и не только на форме одежды, но и на лице – оно было непроницаемым, казалось холодным, что заставляло не только посетителей, но и друзей, держать с ней дистанцию.

Она была в костюме, под ним белая блузка с отложным воротничком и на бархатной коже лежал маленький золотой медальон в виде сердечка, уголком направленный на впадинку груди.

На стульях у стены сидели работники медвытрезвителя: старший лейтенант Бахашкин, сержант Галимханов и медработник Глотко. При появлении Феоктистова троица переглянулась и на их лицах появилась растерянность.

– Здравствуйте! – поздоровался сразу со всеми Анатолий и обратился к Мáлиной: – Светлана Ивановна, мне срочно надо с вами переговорить. Дело безотлагательное.

– Здравствуйте, Анатолий Максимович! – ответила Мáлина и кивком головы сделала присутствующим знак: выйдите, – и те, гуськом друг за другом, по старшинству, направились за двери.

– Что у тебя, Толик? – спросила она с некоторой живостью, черные глаза её несколько потеплели. Пальцы длинные с розовым маникюром закрутили карандаш, она постоянно в руках что-нибудь держала. Поведя головой из стороны в сторону, она закинула за плечи густые вьющиеся волосы.

Феоктистов, приставив к противоположной стороне её стола стул, сел.

– Слушай, Свет, что происходит? – навалился он на стол, положив на него руки, как школьник на парту.

– А что происходит? – не поняла она.

– Ты, почему у меня дело забираешь этих?.. – кивнул на двери.

Мáлина усмехнулась.

– Ну, а зачем его разрывать?

– Ты понимаешь, что там не только должностное преступление, но и уголовное?

Светлана наклонила голову и пристально стала смотреть на пальцы, на предмет, которым они играли.

– Толя, я всё понимаю. И кое-что, похоже, более твоего. – ("Ой ли!") –Поэтому прошу тебя, предоставь это дело прокуратуре. По секрету: им заинтересовались… – показала глазами на потолок, дескать, высшие инстанции. – Оно выходит из ряда проходных. Ты понял меня?

Феоктистов посмотрел на её пальцы, потянулся к ним и вытянул из них карандаш. Тоже закрутил им.

– Хорошо, Светик, – согласился он. – Я тебе передам его готовеньким, испеченным, пальчики оближешь. Но, только дай мне время до завтра, хотя бы до утра.

– Тебя в нём что-то заинтересовало?

– Да. Убийца.

Мáлина вскинула на него удивленный взгляд и отобрала карандаш.

– Поиграл и будет. Что, конкретный?

– Конкретный.

– И кто?

– Галим.

Мáлина недоверчиво хмыкнула.

– Он что, сам признался?

– Вот этого я и хочу добиться от него. Ибо у меня есть в том твердая уверенность.

– А Мизинцев тогда кто?

– Такой же соучастник преступления, как Бахашкин и Глотко.

– Ты что же, хочешь новый следственный эксперимент привести и поймать Галимханова за руку на вентиле?

– Разумеется, хотелось бы. Но я его поймаю на другом. Кстати, какие тебе дал показания бедолага Мизинцев по поводу своих травм?

– Я с ним пока не занималась. Он в больнице. Но вот по показаниям его колег: запнулся о кушетку, упал на пол, на кафель…

– …и бился головой об него до посинения и ссадин. И ты веришь этой галиматье, Света?

– Да это разве главное?

– А ты считаешь: избиение подчиненного, с нанесением ему тяжких телесных повреждений – это не главное?

– Откуда ты знаешь?

– Первое – глянь на кулаки Шалыча. Второе – собственное признание потерпевшего, и третье – заключение травматолога.

– У тебя что, есть письменное показание Мизинцева?

– Письменного нет. Но он мне рассказал, что произошло в их вытряхвителе, как в народе говорят.

– А-а, Толя, – отмахнулась она, – они сейчас как дети, один на другого валят.

– И завалят. Втроем одного – завалят. Исковеркают жизнь пацану.

Мáлина посерьёзнела, карандаш в руке стал торчком.

– Успокойся, Толик. Никто никому не позволит коверкать жизнь. Каждый получит то, что заслуживает. – При этом пристукивая по столу торцом карандаша, как бы расставив точки. ("Какая самонадеянность!") А твоя работа этому только поспособствует. И прими мою искреннюю благодарность за помощь.

– Светлана Иван-на, так вы мне даете время?

– Ну, хорошо, – она улыбнулась. – До утра. Цени мое к тебе расположение.

– Спасибо, Светик! И ещё. Об этом им, – кивнул Анатолий на двери, – ни слова. Пусть знают, что их крутят с обеих сторон и понервничают. Договорились?

Феоктистов положил свою широкую руку на её изящные пальчики. В ответ Мáлина едва заметно кивнула, не поднимая глаз.

– Ну, вот и ладушки.

Феоктистов благодарно пожал ей руки и поднялся.

– Так до завтра, Светлана Ивановна?

– До завтра, Анатолий Максимович!

Она с той же шуткой отвечает ему, которая прослушивалась в его голосе. Но в её голосе едва заметно прозвучали нотки не то разочарования, не то сожаления об их короткой деловой встрече.

В коридоре на жёстком деревянном диване, лавке со спинкой, сидели Бахашкин, Галимханов и Глотко, о чём-то негромко переговаривались. На стук двери обернулись – из кабинета вышел Феоктистов.

Анатолий обвел троицу насмешливым взглядом и остановил его на Галимханове.

– Ну что вы, гули, приуныли, клювики повесили?

Но шутка его осталась без ответа.

– В общем, так, убивцы, – посмотрел на часы на руке, – сейчас девять. Через час-полтора, то есть к половине одиннадцатого я жду вас у себя в управлении. Поняли?

Бахашкин и Глотко заерзали, Галимханов пренебрежительно хмыкнул. Феоктистова это задело.

– А тебя, Галим, я приглашаю в первую очередь.

Промелькнула та же ухмылочка.

– Ну, вот и договорились.

Анатолий поспешил по коридору к лестничному маршу, и троица взглядами провожала его до сворота.

– Сашька, ты пошто с ним так, а? Поговорить с ним надо, по-дружески, ага. А ты, ишь как зыркаш, – недовольно проговорил Шалыч.

– Поговорим… Придёт время, поговорим, попожжа…

– Ну, смотри. Будет те потом попожжа.

Чувствовалось, что Галимханов не терял в себе уверенности, которая больше походила на бесшабашность.

4

Феоктистов сбежал со ступенек крыльца и открыл дверцу ПМГ.

– Вперед, Коля! В сангородок.

Машина прошла по улице Горького, затем свернула на Мира. Проехав минут пять, пересекла Восточную улицу и нырнула в проулок между приземистыми одноэтажными коттеджами поселка Северный и из него вывернула на площадку перед сангородком. Перескочив трамвайную линию, остановилась на площадке у поликлиники среди легковых автомобилей.