Одиссея

Песнь пятая

Рядом с прекрасным Тифоном в постели проснулася ЭосИ поднялась, чтобы свет принести и бессмертным и смертным.На совещание боги сошлись. Восседал между нимиЗевс высокогремящий, могуществом самый великий.Им рассказала Афина про все Одиссеевы беды:Сильно ее он тревожил своим пребываньем у нимфы.«Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги!Мягким, благим и приветливым быть уж вперед ни единыйЦарь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши,Каждый пускай притесняет людей и творит беззаконья,Если никто Одиссея не помнит в народе, которымОн управлял и с которым был добр, как отец с сыновьями.Много страданий терпя, на острове дальнем, в жилищеНимфы Калипсо живет он. Она его держит насильно,И невозможно ему в дорогую отчизну вернуться.Нет у него многовеслых судов и товарищей верных,Кто б его мог отвезти по хребту широчайшему моря.Нынче же милого сына его умертвить замышляютПри возвращеньи домой. В песчанистый Пилос и в светлыйЛакедемон он поехал, чтоб там об отце поразведать».Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион:«Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели,Милая дочь! Не сама ль ты в рассудке своем порешила,Как им всем Одиссей отомстит, воротившись в отчизну.И проводи половчей Телемаха, – ты это ведь можешь, –Чтобы вполне невредимым он прибыл в отцовскую землю,А женихи бы вернулись назад, ничего не достигнув».Так сказав, обратился он к милому сыну Гермесу:«Ты и всегда ведь, Гермес, посланником служишь, так вот что:Нимфе скажи пышнокосой про твердое наше решенье,Чтоб возвращен был домой Одиссей боестойкий, – однакоЧтобы никто из богов иль людей ему спутником не был.Морем, на крепком плоту, перенесши немало страданий,В день двадцатый до Схерии он доплывет плодородной,Где обитают феаки, родные бессмертным; и будетИми оказана почесть ему, как бессмертному богу.На корабле отошлют его в милую землю родную,Меди и золота дав ему кучи и кучи одежды,Сколько б он ввек не привез из-под Трои, свою получившиДолю добычи, когда бы домой невредимым вернулся.Да! Суждено ему близких увидеть и снова вернутьсяВ дом свой с высокою кровлей и в милую землю родную».Так он сказал, и вожатый послушался Аргоубийца.Тотчас к быстрым ногам привязал золотые подошвыАмвросиальные, всюду его с дуновением ветраИ над землей беспредельной носившие и над водою.Жезл захватил он, которым глаза усыпляет у смертных,Если захочет, других же, заснувших, от сна пробуждает.Аргоубийца могучий с жезлом тем с Олимпа понессяИ, миновав Пиерию, с эфира низринулся к морю.Низко потом над волнами понесся крылатою чайкой,Жадно хватающей рыб в провалах ревущего моря,Смело во влаге соленой мочащей крепкие крылья.Чайке подобный, понесся над сильно волнистым он морем.После того как на остров далеко лежащий он прибыл,Вышел на сушу Гермес с фиалково-темного моря.Шел он, пока не достиг просторной пещеры, в которойПышноволосая нимфа жила. Ее там застал он.На очаге ее пламя большое пылало, и запахОт легкоколкого кедра и благовоний горящихОстров охватывал весь. С золотым челноком обходилаНимфа станок, и ткала, и голосом пела прекрасным.Густо разросшийся лес окружал отовсюду пещеру,Тополем черным темнея, ольхой, кипарисом душистым.Между зеленых ветвей длиннокрылые птицы гнездились –Копчики, совы, морские вороны с разинутым клювом.Пищу они добывают себе на морском побережье.Возле пещеры самой виноградные многие лозыПышно росли, и на ветках тяжелые гроздья висели.Светлую воду четыре источника рядом струилиБлизко один от другого, туда и сюда разбегаясь.Всюду на мягких лужайках цвели сельдерей и фиалки.Если б на острове этом и бог появился бессмертный,Он изумился бы, глядя, и был бы восторгом охвачен.Стал в изумленьи на месте и Аргоубийца-вожатый.После того как на все с изумленьем Гермес нагляделся,В грот он пространный вошел. И как только на гостя взглянулаНимфа, свет меж богинь, его она тотчас узнала:Быть незнакомы друг другу не могут бессмертные боги,Даже когда б и великое их разделяло пространство.Но не застал он внутри Одиссея, отважного духом.Он на скалистом обрыве сидел, как обычно, и плакал,Стонами дух свой терзая, слезами и горькой печалью.В даль беспокойного моря глядел он, и слезы лилися.В ярко блестящее кресло меж тем усадила ГермесаНимфа, свет меж богинь, и к нему обратилась с вопросом:«Что это? Входит сюда Гермес златожезленный, в дом мой,Чтимый всегда, дорогой! Ты не часто меня навещаешь!Что тебе нужно, скажи: исполнить велит мое сердце,Если исполнить могу и если исполнить возможно.Милости просим, войди, чтоб могла тебя угостить я».Так сказавши, поставила стол перед гостем богиня,Полный амвросии; нектар ему замешала багряный.Пил тут и ел, усевшись за стол, убийца Аргоса.После того как поел и дух укрепил себе пищей,С речью ответной такою к богине Гермес обратился:«Бога, богиня, меня о приходе моем вопрошаешь.Все я правдиво тебе сообщу: ведь сама мне велишь ты.Зевс приказал мне явиться сюда, хоть сам не желал я.Кто ж добровольно помчится по этакой шири бескрайнойМоря соленого, где не увидишь жилищ человека,Жертвами чтящего нас, приносящего нам гекатомбы!Но невозможно веленье эгидодержавного ЗевсаБогу другому нарушить иль им пренебречь дерзновенно.Он говорит, что находится здесь злополучнейший самыйМуж из героев, что девять годов осаждали упорноТрою, в десятый же, город разрушив, отплыли в отчизну,При возвращеньи, однако, они раздражили Афину;Ветер зловредный и волны большие она им послала.Все его спутники в море погибли, его самого жеК этому острову ветер принес и волны пригнали.Этого мужа велит он тебе отослать поскорее,Ибо ему не судьба в отдаленьи от близких погибнуть,Но суждено ему близких увидеть и снова вернутьсяВ дом свой с высокою кровлей и в милую землю родную».Так он ответил. Калипсо, богиня богинь, ужаснуласьИ со словами к нему окрыленными так обратилась:«Как вы жестоки, о боги, как завистью всех превзошли вы!Вы допускать не хотите, чтоб ложем законным богиниСоединялись с мужами, чтоб женами им они были.Так розоперстая Эос себе избрала Ориона.Гнали его вы, живущие легкою жизнию боги,Гнали, пока златотронной и чистою он АртемидойНежной стрелою внезапно в Ортигии не был застрелен.Так с Язионом Деметра на трижды распаханной новиСоединилась любовью и ложем, послушавшись сердца.Очень недолго об этом в неведеньи Зевс оставался.Молнией он Язиона убил ослепительно белой.Так же и мне не даете вы, боги, остаться со смертным.Я его в море спасла, когда одиноко сидел онНа опрокинутом киле. Корабль его молнией белойНадвое Зевс расколол посреди винно-чермного моря.Все остальные его товарищи в море погибли,А самого его ветер и волны сюда вот пригнали.Я любила его и кормила, надеялась твердоСделать бессмертным его и бесстаростным в вечные веки.Так как, однако, нельзя повеленье великого ЗевсаБогу другому нарушить иль им пренебречь, то пускай же,Раз того требует этот, – пускай в беспокойное мореЕдет. Но спутников дать ему никаких не могу я:Нет у меня многовеслых судов и товарищей верных,Кто б его мог отвезти по хребту широчайшему моря.Что ж до советов, охотно я дам их ему и не скрою,Как ему невредимым вернуться в отцовскую землю».Аргоубийца-вожатый на это богине ответил:«Значит, его отпусти! Трепещи перед Зевсовым гневом.Иначе тяжко тебе почувствовать гнев тот придется».Аргоубийца могучий, сказав это ей, удалился.Нимфа-владычица, только Зевесов приказ услыхала,Тотчас направила шаг к Одиссею, отважному духом.Он на обрыве над морем сидел, и из глаз непрерывноСлезы лилися. В печали по родине капля за каплейСладкая жизнь уходила. Уж нимфа не нравилась больше.Ночи, однако, в постели он с ней проводил поневолеВ гроте глубоком ее, – нежелавший с желавшею страстно.Все же дни напролет на скалах и у моря сидел он,Стонами дух свой терзая, слезами и горькой печалью.В даль беспокойного моря глядел он, и слезы лилися.Близко свет меж богинь к нему подошла и сказала:«Будет, злосчастный, тебе у меня горевать неутешно!Не сокращай себе жизни. Охотно тебя отпускаю.Вот что ты сделаешь: бревен больших нарубивши, в широкийПлот их сколотишь, помост на плоту там устроишь высокий,Чтобы нести тебя мог через мглисто-туманное море.Я ж тебя хлебом, водою и красным вином на дорогуЩедро снабжу, чтобы голод они от тебя отвращали.В платье одену тебя и пошлю тебе ветер попутный,Чтобы вполне невредимым ты прибыл в отцовскую землю,Если того пожелают царящие в небе широкомБоги, которые выше меня и в решеньи и в деле».Так говорила. И в ужас пришел Одиссей многостойкий.Голос повысив, он к ней обратился со словом крылатым:«В мыслях твоих не отъезд мой, а что-то другое, богиня!Как же могу переплыть на плоту я широкую безднуСтрашного, бурного моря, когда и корабль быстроходный,Радуясь Зевсову ветру, ее нелегко проплывает?Раз ты сама не желаешь, на плот ни за что не взойду я,Если ты мне не решишься поклясться великою клятвой,Что никакого другого несчастия мне не замыслишь».Так он сказал. И в ответ улыбнулась пресветлая нимфа,Гладя рукою, его назвала и так говорила:«Ну, и хитер же ты, милый, и тонко дела понимаешь,Раз обратиться ко мне с такою надумался речью!Пусть мне свидетели будут земля и широкое небо,Стиксовы воды, подземно текущие, – клятва, ужаснейИ нерушимей которой не знают блаженные боги, –Что никакого другого несчастья тебе не замыслю,Что о тебе непрерывно заботиться буду и думать,Как о самой бы себе, если б это со мной приключилось.Не лишено и мое справедливости сердце, и, право,Дух в груди у меня не железный и ведает жалость».Кончив, свет меж богинь пошла впереди Одиссея,Быстро шагая, за нею же следом и он устремился.В грот они оба глубокий вошли – богиня и смертный.Он уселся на кресло, какое недавно оставилАргоубийца-вожатый, а нимфа пред ним разложилаВсякую пищу, какою питаются смертные люди.Села сама пред равным богам Одиссеем, и нимфеПодали в пищу служанки амвросию с нектаром сладким.Руки немедленно к пище готовой они протянули.После того как питьем и едою вполне насладились,Нимфа, свет меж богинь, начала говорить Одиссею:«Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!Значит, теперь же, сейчас, ты желаешь домой воротитьсяВ землю родную… Ну, что ж! Пусть боги пошлют тебе радость!Если бы сердцем, однако, ты ведал, какие напастиДо возвращенья домой перенесть суждено тебе роком,Здесь бы вместе со мною ты в этом жилище остался,Стал бы бессмертным! Но рвешься ты духом в родимую землю,Чтобы супругу увидеть, по ней ты все время тоскуешь.Право, могу похвалиться, – нисколько ни видом, ни ростомНе уступлю я супруге твоей. Да и можно ль с богинейМеряться женщине смертной земною своей красотою?»Нимфе Калипсо в ответ сказал Одиссей многоумный:«Не рассердись на меня, богиня-владычица! ЗнаюСам хорошо я, насколько жалка по сравненью с тобоюРостом и видом своим разумная Пенелопея.Смертна она – ни смерти, ни старости ты не подвластна.Все ж и при этом желаю и рвусь я все дни непрерывноСнова вернуться домой и день возвращенья увидеть.Если же кто из бессмертных меня сокрушит в винно-чермномМоре, я вытерплю то отверделою в бедствиях грудью.Много пришлось мне страдать, и много трудов перенес яВ море и в битвах. Пускай же случится со мною и это!»Так говорил он. А солнце зашло, и сумрак спустился.Оба в пещеру вошли, в уголок удалились укромныйИ насладились любовью, всю ночь проведя неразлучно.Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос.Тотчас плащ и хитон надел Одиссей богоравный,Нимфа ж сама облеклась в серебристое длинное платье,Тонкое, мягкое, – пояс прекрасный на бедра наделаВесь золотой, на себя покрывало накинула сверху.После того занялась отправкою в путь Одиссея.Медный вручила топор, большой, по руке его точноСделанный, острый с обеих сторон, насаженный плотноНа топорище из гладкой оливы, прекрасное видом;Также топор для тесанья дала и потом ОдиссеяВ дальнее место свела, где были большие деревья –Черные тополи, ольхи, до неба высокие сосны –Давний все сухостой, чтобы легки для плаванья были.Место ему указавши, где были большие деревья,Нимфа Калипсо, свет меж богинями, в дом воротилась.Начал рубить он деревья. И быстро свершалося дело.Двадцать стволов он свалил, очистил их острою медью,Выскоблил гладко, потом уравнял, по шнуру обтесавши.Нимфа Калипсо меж тем бурав принесла Одиссею.Бревна он все просверлил и приладил одно ко другому,Брусьями бревна скрепил и клинья забил между ними.Точно такого размера, какого обычно готовитДно корабля грузового кораблестроитель искусный, –Сделал такой ширины свой плот Одиссей многоумный.После того над плотом помост он устроил, уставивЧасто подпорки и длинные доски на них постеливши.Мачту в средине поставил, искусно к ней рею привесил,Чтобы плотом управлять, и руль к нему крепкий приладил.Сделал потом по краям загородку из ивовых прутьев,Чтоб защищала от волн, и лесу немало насыпал.Нимфа, свет меж богинь, холста принесла, чтобы сделатьПарус на плот. Одиссей изготовил прекрасно и это.К парусу брасы потом подвязал, и фалы, и шкоты,Плот потом рычагами спустил на священное море.День четвертый пришел, и кончено было с работой.В пятый день Одиссея отправила нимфа в дорогу,Платьем одевши его благовонным и вымывши в ванне.Мех один ему с черным вином на плот положила,Больших размеров другой – с водою, в мешке же из кожи –Хлеба, а также в большом изобильи различных припасов.Ветер попутный послала ему, не вредящий и мягкий.С радостным духом он ветру свой парус подставил и поплыл.Сидя на крепком плоту, искусной рукою все времяПравил рулем он, и сон на веки ему не спускался.Зорко Плеяд наблюдал он и поздний заход Волопаса,Также Медведицу – ту, что еще называют Повозкой.Ходит по небу она, и украдкой следит Ориона,И лишь одна непричастна к купанью в волнах Океана.С нею Калипсо, свет меж богинь, Одиссею велелаПуть соглашать свой, ее оставляя по левую руку.Целых семнадцать уж дней он по морю путь совершал свой.На восемнадцатый день показались тенистые горыКрая феаков, совсем невдали от пловца. ПоходилиВ море мглисто-туманном на щит боевой эти горы.От эфиопов меж тем возвращался Земли Колебатель.Издалека уж, с Солимских он гор заприметил, как мореПереплывал Одиссей. Сильней он разгневался сердцемИ, покачав головой, обратился с такой к себе речью:«Что это значит? Ужели решили насчет ОдиссеяБоги иначе, как только в страну эфиопов я отбыл?Он уже близок к земле феакийской, где должен избегнутьКрепкой петли тех несчастий, которые терпит все время.Но еще досыта горя надеюсь ему я доставить».Быстро он тучи собрал и море до дна взбудоражил,В руки трезубец схватив. И разом воздвигнул порывыСамых различных ветров и тучами землю и мореГусто окутал. Глубокая ночь ниспустилася с неба,Евр столкнулись и Нот, огромные волны вздымая,И проясняющий небо Борей, и Зефир быстровейный.У Одиссея расслабли колени и милое сердце,В сильном волненьи сказал своему он отважному духу:«Горе, несчастному мне! О, чем же все кончится это?Страшно боюсь я, что всю сообщила мне правду богиня,Мне предсказавши, что множество бед претерплю я на море,Прежде чем дома достигну. И все исполняется нынче.Сколькими тучами вдруг обложил беспредельное небоЗевс! Возмутил он все море, сшибаются яро друг с другомВихри ветров всевозможных. Моя неизбежна погибель!Трижды блаженны данайцы – четырежды! – те, что в пространномКрае троянском нашли себе смерть, угождая Атридам!Лучше бы мне умереть и судьбу неизбежную встретитьБыло в тот день, как в меня неисчетные толпы троянцевСыпали медные копья над трупом Пелеева сына!С честью б я был погребен, и была б от ахейцев мне слава.Нынче же жалкою смертью приходится здесь мне погибнуть».Так говорил он. Внезапно волна исполинская сверхуС страшным обрушилась шумом на плот и его закрутила.Сам он далеко упал от плота, из руки ослабевшейВыпустив руль. Пополам разломилась на самой срединеМачта от страшного вихря различных сшибавшихся ветров.В море далеко снесло и помост и разорванный парус.Сам Одиссей под водой очутился. Мешал ему сильноВынырнуть тотчас напор вздымавшихся волн исполинских.Сильно одежда мешала, ему подаренная нимфой.Вынырнул он наконец из пучины, плюясь непрерывноГорько-соленой водою, с его головы нистекавшей.Как ему ни было трудно, но все ж о плоте не забыл он.Вплавь через волны за ним погнался, за него ухватилсяИ в середине уселся плота, убегая от смерти.Плот волна и туда и сюда по теченыо носила.Так же, как северный ветер осенний гоняет равнинойСтебли колючие трав, сцепившихся крепко друг с другом,Так же и плот его ветры по бурному морю гоняли.То вдруг Борею бросал его Нот, чтобы гнал пред собою,То его Евр отдавал преследовать дальше Зефиру.Кадмова дочь Левкотея, прекраснолодыжная Ино,Тут увидала его. Сначала была она смертной,Нынче же в безднах морских удостоилась божеской чести.Стало ей жаль Одиссея, как, мучась, средь волн он носился.Схожая летом с нырком, с поверхности моря вспорхнула,Села на плот к Одиссею и слово такое сказала:«Бедный! За что Посейдон, колебатель земли, так ужасноЗол на тебя, что так много несчастий тебе посылает?Но совершенно тебя не погубит он, как ни желал бы.Вот как теперь поступи – мне не кажешься ты неразумным.Скинувши эту одежду, свой плот предоставь произволуВетров и, бросившись в волны, работая крепко руками,Вплавь доберися до края феаков, где будет спасенье.На! Расстели на груди покрывало нетленное это.Можешь с ним не бояться страданье принять иль погибнуть.Только, однако, руками за твердую схватишься землю,Тотчас сними покрывало и брось в винно-чермное море,Сколько возможно далеко, а сам отвернися при этом».Так сказавши, ему отдала покрывало богиняИ погрузилась обратно в волнами кипевшее море,Схожая видом с нырком. И волна ее черная скрыла.Начал тогда размышлять про себя Одиссей многостойкий.Сильно волнуясь, сказал своему он отважному сердцу:«Горе мне! Очень боюсь я, не ткет ли мне новую хитростьКто из бессмертных богов, мне советуя плот мой оставить.Нет, не послушаюсь я! Еще далеко, я заметил,Берег земли, где, сказала она, мне прибежище будет.Дай-ка, я так поступлю, – и будет всего это лучше:Время, пока еще крепко в плоту моем держатся бревна,Буду на нем оставаться и все выносить терпеливо.После того же как волны свирепые плот мой разрушат,Вплавь я пущусь: ничего уж тогда не придумаешь лучше!»Но между тем как и сердцем и духом об этом он думал,Поднял большую волну Посейдаон, земли колебатель,Страшную, с верхом нависшим, и в плот Одиссея ударил.Так же, как вихрь, налетевший на кучу сухую соломы,В разные стороны мигом разносит по воздуху стебли,Так весь плот раскидала волна. За бревно уцепившись,Как на коня скакового, верхом на него он уселся.Скинул одежду с себя, что ему подарила Калипсо,Грудь себе быстро одел покрывалом богини и, рукиВытянув, вниз головой в бушевавшее кинулся море,Плыть собираясь. Увидел его Земледержец-владыка,И головою повел, и сказал про себя, усмехаясь:«Плавай теперь, настрадавшись, по бурному морю, покудаК людям, питомцам Зевеса, в конце ты концов не прибудешь.Тем, что случилось, и так не останешься ты недоволен!»Так он сказал и, хлестнувши бичом лошадей длинногривых,В Эги вернулся к себе, где дворец у него знаменитый.Новая мысль тут пришла Афине, рожденной Зевесом.Загородила богиня дороги ветрам бушевавшим,Всем приказала им дуть перестать и спокойно улечься,Только Борея воздвигла. И спереди срезала волны,Чтоб наконец Одиссей, от богов происшедший, достигнулВеслолюбивых феаков, и Кер избежавши и смерти.Долго, два дня и две ночи, по сильной волне он носился,Сердцем смущенным не раз пред собою уж видя погибель.Третий день привела за собой пышнокосая Эос.Ветер тогда прекратился, и море безветренной гладьюПред Одиссеем простерлось. Высоко взнесенный волною,Зорко вперед заглянул он и землю вблизи вдруг увидел.С радостью точно такою, с какою относятся детиК выздоровленью отца, который в тяжелой болезни,Богом враждебным сраженный, лежал и чах все сильнее,После же боги, на радость им всем, исцеляют больного, –Радость такую же вызвали лес и земля в Одиссее.Поплыл быстрей он, ступить торопяся на твердую землю.Столько, однако, проплывши, за сколько кричащего мужаМожно услышать, он шум услыхал у прибрежных утесов.Волны прибоя кипели, свирепо на берег высокийС моря бросаясь, и весь был он облит соленою пеной.Не было заводи там – защиты судов – иль залива,Всюду лишь кручи виднелись, суровые скалы и рифы.У Одиссея ослабли колени и милое сердце.В сильном волненьи сказал своему он отважному духу:«Горе великое! Дал мне увидеть нежданную землюЗевс, переплыл невредимо я эту пучину морскую,Но никакого мне выхода нет из моря седого.Острые скалы повсюду. Бушуют вокруг, расшибаясь,Волны, и гладкой стеной возвышается берег высокий.Море у берега очень глубоко; никак невозможноДна в нем ногами достать и гибели грозной избегнуть.Если пристать попытаюсь, то волны, меня подхвативши,Бросят на твердый утес, и окажется тщетной попытка.Если ж вдоль берега я поплыву и найти попытаюсьГде-нибудь тихую заводь морскую иль берег отлогий, –Сильно боюсь я, чтоб буря, внезапно меня подхвативши,Не унесла в многорыбное море, стенящего тяжко,Иль чтоб не выслало мне божество одного из огромныхЧудищ из моря, питаемых в нем Амфитритою славной.Знаю ведь я, как сердит на меня Посейдон-земледержец».Но между тем как рассудком и духом он так колебался,Вдруг понесен был огромной волной он на берег скалистый.Кожу бы всю там содрал он и кости себе раздробил бы,Если бы вот чего в сердце ему не вложила Афина:Прыгнув, руками обеими он за скалу ухватился.Там он со стоном висел, покамест волна не промчалась.Так он ее избежал. Но вдруг, отразившись обратно,Снова его она сшибла, далеко отбросивши в море.Если полипа морского из домика силою вырвать,Видно на щупальцах много приставших к ним камней мельчайших;Так же и к твердому камню утеса пристала вся кожаС рук Одиссея. Его же волна с головою покрыла.Тут бы, судьбе вопреки, и погиб Одиссей несчастливый,Если б присутствия духа в него не вложила Афина.Вынырнув вбок из ревущей волны, набегавшей на скалы,Поплыл вдоль берега он и на землю глядел, не найдется льГде-нибудь тихая заводь морская иль берег отлогий.Вдруг, плывя, добрался он до устья реки светлоструйной.Самым удобным то место ему показалось: свободноБыло оно и от скал и давало защиту от ветра.Сразу узнал он впаденье потока и духом взмолился:«Кто бы ты ни был, владыка, внемли мне! Молюсь тебе жарко,От Посейдоновых страшных угроз убегая из моря.Даже в глазах у бессмертных достоин почтения странник,Их о защите молящий, – вот так, как теперь, пострадавший,Я к теченьям твоим и коленям твоим припадаю!Сжалься, владыка! Горжусь, что тебя о защите молю я!»Тотчас теченье поток прекратил и волну успокоил.Гладкою сделал поверхность пред ним и спас его этимОколо устья реки. Подкосились колени и рукиУ Одиссея. Совсем его бурное море смирило.Все его тело распухло; морская вода через ноздриИ через рот вытекала, а он без сознанья, безгласныйИ бездыханный лежал: в усталости был он безмерной.После того как очнулся, и дух в его сердце собрался,Прежде всего отвязал он с себя покрывало богиниИ покрывало пустил по реке, впадающей в море.Быстро оно на волнах понеслось по теченью, и в рукиИно его приняла. И выбрался он из потока,Лег в тростнике и к земле плодоносной припал поцелуем.Сильно волнуясь, сказал своему он отважному сердцу:«Что ж это будет со мной? И чем все кончится это?Если возле реки тревожную ночь проведу я,Сгибну я здесь, укрощенный холодной росою и вреднымИнеем: обморок сделал совсем нечувствительным дух мой.Воздухом веет холодным с реки с приближением утра.Если ж на холм я взойду и в этой вон роще тенистойВ частых лягу кустах, и прозяблость меня и усталостьТам покинут, и сон усладительный мной овладеет, –Как бы, боюсь я, не стать для зверей мне добычей и пищей!»Вот что, в уме поразмыслив, за самое лучшее счел он:К роще направил свой путь. Она на пригорке открытомБлизко лежала от речки; пробрался под куст он двойной тамСросшихся крепко друг с другом олив – благородной и дикой.Не продувала их сила сырая бушующих ветров,Не пробивало лучами палящими яркое солнце,Не проникал даже до низу дождь, до того они густоМежду собою ветвями сплелись. Одиссей погрузилсяВ эти кусты и под ними нагреб себе тотчас рукамиМягкое ложе из листьев опавших, которых такаяГруда была, что и двое и трое б могли в ней укрытьсяВ зимнюю пору, какою суровой она ни была бы.В радость пришел, увидавши ее, Одиссей многостойкий.Листья он в кучу нагреб и сам в середину забрался,Так же как в черную золу пастух головню зарываетВ поле далеком, где нет никого из людей по соседству,Семя спасая огня, чтоб огня не просить у другого.В листья так Одиссей закопался. Паллада АфинаСон на него излила, чтоб его от усталости тяжкойОсвободил он скорей, покрыв ему милые веки.

Песнь шестая

Так отдыхал многостойкий в беде Одиссей богоравный,Сном и усталостью тяжкой смиренный. Паллада АфинаПуть свой направила в землю и в город мужей феакийских.Жили в прежнее время они в Гиперее пространнойНевдалеке от циклопов, свирепых мужей и надменных,Силою их превышавших и грабивших их беспрестанно.Поднял феаков тогда и увел Навсифой боговидныйВ Схерию, вдаль от людей, в труде свою жизнь проводящих.Там он город стенами обвел, построил жилища,Храмы воздвигнул богам и поля поделил между граждан.Керой, однако, смиренный, уж в царство Аида сошел он,И Алкиной там царил, от богов свою мудрость имевший.В дом-то к нему и пошла совоокая дева Афина,В мыслях имея своих возвращенье домой Одиссея.В спальню прекрасной постройки она поднялася, в которойДева спала, на бессмертных похожая ростом и видом,Милая дочь Алкиноя, феаков царя, Навсикая.Там же двое прислужниц, красу от Харит получивших,Спали с обеих сторон у запертой двери блестящей.К ложу ее пронеслась, как дыхание ветра, Афина,Стала в ее головах и с такой обратилась к ней речью,Дочери образ приняв мореходца Диманта, с которойСверстницей дева была и которую очень любила.Образ принявши ее, сказала Паллада Афина:«Вот беззаботной какой родила тебя мать, Навсикая!Без попеченья лежит одежда блестящая в доме,Брак же твой близок, когда и самой тебе надо одетойБыть хорошо и одеть, кто с тобою на свадьбу поедет.Добрая слава опрятно одетых людей провожает,С радостью смотрят на них и отец и почтенная матерь.Ну-ка, давай, поедем стирать с наступлением утра.Вместе с тобой я пойду помогать тебе, чтоб поскорееДело окончить. Недолго уж в девах тебе оставаться.Взять тебя замуж хотят наиболее знатные людиВ крае феаков, где ты и сама ведь из знатного рода.С ранней зарей попроси отца многославного тотчасМулов с повозкой велеть снарядить, чтоб сложить на повозкуВсе пояса, покрывала блестящие, женские платья.Лучше тебе и самой поехать на ней, чем ногамиПешей идти: водоемы от города очень далеко».Так сказав, на Олимп отошла совоокая дева,Где, говорят, нерушима – вовеки – обитель бессмертных.Ветры ее никогда не колеблют, не мочат водоюСтруи дождя, не бывает там снега. Широкое небоВечно безоблачно, вечно сиянием светится ясным.Там для блаженных богов в наслажденьях все дни протекают.Дав указанья царевне, туда удалилась Афина.Эос вскоре пришла пышнотронная и НавсикаюВмиг пробудила от сна. Изумилась она сновиденью,По дому быстро пошла, чтоб родителям сон рассказать свой.Мать и отца – обоих внутри она дома застала.Мать пред огнем очага сидела средь женщин служанок,Пряжу прядя из морского пурпура. Там и отец ейВстретился. Шел он как раз на совет благородных старейшин;Был он на этот совет феаками славными позван.Близко пред милым родителем став, Навсикая сказала:«Милый отец мой, вели-ка высокую дать мне повозкуПрочноколесную. На реку в ней я хотела б поехатьВыстирать нашу одежду – лежит у меня она грязной.Ведь и тебе самому в собраньях мужей знаменитыхНа совещаньях сидеть подобает в чистой одежде.Кроме того, пятерых сыновей ты имеешь в чертогах –Двух женатых и трех холостых, цветущих годами.Эти желают всегда ходить в свежевымытых платьяхНа хороводы. А думать приходится мне ведь об этом».Так говорила она. Но про брак ожидаемый стыдноБыло сказать ей отцу. Догадался он сам и ответил:«Не откажу я тебе ни в мулах, дитя, ни в другом чем.В путь отправляйся. Рабы же заложат повозку большую,Прочноколесную; будет и кузов на ней для поклажи».Так сказавши, рабам приказал он, и те ему вняли.Вышедши из дому вон, снарядили повозку для муловПрочноколесную, мулов в нее запрягли крепконогих,Из кладовой Навсикая с одеждой блестящею вышлаИ уложила ее в скобленую гладко повозку.Мать ей обильно в плетеной корзине еды уложилаВсякой, прибавила разных запасов, вина налила ейВ козий мех. На повозку с бельем поднялась Навсикая,С маслом душистым сосуд золотой дала ей Арета,Чтобы сама она маслом натерлась и жены-служанки.В руки блестящие вожжи и бич взяла Навсикая.Мулов бичом погнала. Затопав, они побежали.С топотом дробным бежали, одежду везя и царевну,Вслед за повозкой прекрасной прислужницы шли остальные.Вскоре достигли они прекрасноструящейся речки.Были всегда там водой водоемы полны. Из-под низуБила обильно вода, всевозможную грязь отмывая.Выпрягли мулов они из повозки, доехав до места,Мулов пустили на берег реки, водовертью богатой,Сочной, медвяной травою питаться, а сами с повозкиСняли руками белье и бросили в черную воду.В яме топтали его, соревнуясь друг с другом в проворстве.Вымыв белье и очистив его хорошо от всей грязи,Ряд за рядом его разостлали по берегу моря,Где всего более галька морскою волной обмывалась.После того, искупавшись и густо намазавшись маслом,Сели обедать они у самого берега речки,Все же белье, что стирали, на солнце оставили сохнуть.Пищей когда насладились, – царевна сама и служанки, –В мяч они стали играть, поскидавши с себя покрывала.С песней в игру повела белорукая их Навсикая.Как стрелоносная, ловлей в горах веселясь, АртемидаМчится по длинным хребтам Ериманфа-горы иль Тайгета,Радуясь сердцем на вепрей лесных и на быстрых оленей;Там же и нимфы полей, прекрасные дочери Зевса,Следом за нею несутся. И сердцем Лето веселится:Выше всех ее дочь головой и лицом всех прекрасней, –Сразу узнать ее можно, хотя и другие прекрасны.Так меж своих выделялась подруг незамужняя дева.Ехать обратно домой собиралась уже Навсикая,Вымыв прекрасные платья и мулов в повозку запрягши.Новая мысль тут пришла совоокой Афине богине:Чтоб Одиссей, пробудившись, увидел прекрасную девуИ чтобы девушка та провела его в город феаков.Бросила мяч в это время одной из прислужниц царевна,Но промахнулась в нее, а попала в глубокую воду.Вскрикнули громко они. Одиссей богоравный проснулся,И поднялся, и раздумывать начал рассудком и духом:«Горе! В какую страну, к каким это людям попал я?К диким ли, духом надменным и знать не желающим правдыИли же к гостеприимным и с богобоязненным сердцем?Кажется, девичий громкий вблизи мне послышался голос.Что это, нимфы ль играют, владелицы гор крутоглавых,Влажных, душистых лугов и истоков речных потаенных?Или достиг наконец я жилища людей говорящих?Дай-ка, однакоже, сам я пойду, – посмотрю и узнаю».Так сказав, из кустов поднялся Одиссей богоравный.В частом кустарнике выломал он мускулистой рукоюСвежую ветку и ею срамные закрыл себе части.Как в своей силе уверенный лев, горами вскормленный,В ветер и дождь на добычу выходит, сверкая глазами,В стадо быков иль овец он бросается в поле, хватаетДиких оленей в лесу. Его принуждает желудокДаже врываться в загон, чтоб овцу за оградой похитить.Вышел так Одиссей из кустарника. Голым решилсяДевушкам он густокосым явиться: нужда заставляла.Был он ужасен, покрытый морскою засохшею тиной.Бросились все врассыпную, спасаясь на мысы над морем.Только осталась одна Алкиноева дочь: ей вложилаВ сердце смелость Афина и вынула трепет из членов.Остановилась она перед ним: Одиссей колебался:Пасть ли с мольбой перед девой прекрасной, обняв ей колени,Или же издали с мягкою речью, с мольбой обратитьсяК деве, чтоб город ему указала и платье дала бы?Вот что, в уме поразмыслив, за самое лучшее счел он:Не подходя, умолять ее мягкими только словами,Чтоб не обидеть девичьего сердца, обняв ей колени.Тотчас к ней обратился он с мягким, рассчитанным словом:«Смертная ль ты иль богиня, – колени твои обнимаю!Если одно из божеств ты, владеющих небом широким,Я бы сказал: с Артемидой, великою дочерью Зевса,Больше всего ты сходна и ликом, и видом, и ростом.Если же смертная ты и здесь на земле обитаешь, –Трижды блажен твой отец, и мать твоя трижды блаженна,Трижды блаженны и братья! Каким согревающим счастьемИз-за тебя их сердца непрерывно должны исполняться,Глядя, как отпрыск цветущий такой идет в хороводы.Тот, однако, средь всех остальных несравненно блаженней,Кто тебя в дом свой введет, других превзошедши дарами.Смертных, подобных тебе, не видал до сих пор никогда яНи средь мужчин никого, ни средь жен, – изумляюсь я, глядя!Близ алтаря Аполлона на Делосе в давнее времяВидел такую же я молодую и стройную пальму.Я ведь и там побывал с толпою товарищей верных,Ехав дорогой, в которой так много ждало меня бедствий!Вот и тогда, увидавши ее, я стоял в изумленьиДолго: такого ствола на земле не всходило ни разу!Так и тебе я, жена, изумляюсь. Но страшно боюсь яТронуть колени твои. Тяжелой бедой я постигнут.Только вчера удалось убежать мне от темного моря.Двадцать до этого дней от Огигии острова гналиБури и волны меня. Заброшен теперь и сюда яБогом, чтоб новым напастям подвергнуться. Верно, не скороБудет конец им. Немало еще их доставят мне боги.Жалость яви, госпожа! Претерпевши несчетные беды,К первой к тебе я прибег. Из других ни один мне неведомСмертный, кто в городе этом; кто в этой стране обитает.К городу путь укажи мне и дай мне на тело накинутьЛоскут, в какой ты белье завернула, сюда отправляясь.Пусть тебе боги дадут, чего и сама ты желаешь, –Мужа и собственный дом, чтобы в полном и дружном согласьиЖили вы с мужем: ведь нет ничего ни прекрасней, ни лучше,Если муж и жена в любви и в полнейшем согласьиДом свой ведут – в утешенье друзьям, а врагам в огорченье;Больше всего ж они сами от этого чувствуют счастье».Так Одиссею в ответ белорукая дева сказала:«Странник! На мужа худого иль глупого ты не походишь.Счастье Зевес меж людей благородного ль, низкого ль родаРаспределяет, кому пожелает, по собственной воле.То, что послал и тебе он, ты вытерпеть должен отважно.Нынче же, раз к нам сюда ты приходишь, в наш город и в край наш,Ты ни в одежде нужды не увидишь, ни в чем-либо прочем,Что несчастливцам мы встречным даем, о защите молящим.Город тебе покажу. Назову и людей, в нем живущих.Городом этим и этой землею владеют феаки.Дочерью я прихожусь Алкиною, высокому духом;Держится им у феаков могущество их и величье».Так сказав, приказала подругам своим густокосым:«Стойте, подруги! Куда разбежались вы, мужа увидев?Можно ли было подумать, что враг между нами явился?Нет средь живых человека такого – и нет и не будет,Кто бы в стране феакийских мужей дерзнул появитьсяС целью враждебною: слишком нас любят бессмертные боги.Здесь мы живем, ото всех в стороне, у последних пределовШумного моря, и редко нас кто из людей посещает.Здесь же стоит перед нами скиталец какой-то несчастный.Нужно его приютить: от Зевса приходит к нам каждыйСтранник и нищий. Хотя и немного дадим, но с любовью.Дайте ж, подруги мои, поесть и попить чужеземцуИ искупайте его на реке, где потише от ветра».Остановились подруги, одна ободряя другую;В месте затишном его посадили, как им приказалаДочь Алкиноя, могучего сердцем, сама Навсикая.Плащ и хитон перед ним положили, чтоб мог он одеться,Нежное масло в сосуде ему золотом передалиИ предложили в прекрасноструистой реке искупаться.Так обратился тогда Одиссей богоравный к служанкам:«Станьте, прислужницы, так вот, подальше, чтоб сам себе мог яПлечи от грязи отмыть и тело намазать блестящимМаслом; давно уж оно моего не касалося тела.А перед вами я мыться не стану. Мне было бы стыдноГолым стоять, очутившись средь девушек в косах прекрасных».Так говорил он. Они, удалившись, сказали царевне.Черпая воду из речки, отмыл Одиссей богоравныйС тела всю грязь, у него покрывавшую плечи и спину.И с головы своей счистил насевшую пену морскую.После того как он вымылся весь и намазался маслом,Также и платье надел, что дала незамужняя дева,Сделала дочь Эгиоха Зевеса, Паллада Афина,Выше его и полнее на вид, с головы же спустилаКудри густые, цветам гиацинта подобные видом.Как серебро позолотой блестящею кроет искусныйМастер, который обучен Гефестом и девой АфинойВсякому роду искусств и прелестные делает вещи, –Прелестью так и Афина всего Одиссея покрыла.В сторону он отошел и сел на песок перед морем,Весь красотою светясь. В изумлении дева гляделаИ к густокосым служанкам с такой обратилася речью:«Вот что, подруги мои белорукие, я сообщу вам:Не против воли богов, Олимпом владеющих светлым,Муж этот здесь очутился, средь богоподобных феаков.Мне показался сперва незначительным он человеком,Вижу теперь, что похож на богов он, владеющих небом.Если б такого, как он, получить мне супруга, которыйЗдесь бы у нас обитал и охотно у нас бы остался!Дайте, однако, подруги, поесть и попить чужеземцу».Так сказала. Охотно приказу они подчинились,Пред Одиссеем еду и питье поставили тотчас.Жадно взялся за питье и еду Одиссей многостойкий:Очень давно ничего уж не ел, ничего и не пил он.Новая мысль между тем белорукой пришла Навсикае.Выгладив, что постирала, в повозку белье уложила,Крепкокопытных впрягла в нее мулов, сама в нее сталаИ, ободрить Одиссея стараясь, к нему обратилась:«Встань, чужеземец, и в город иди! Тебя провожу яК дому отца Алкиноя разумного. Там ты увидишь,Думаю я, наилучших, знатнейших людей из феаков.Вот как теперь поступи – мне не кажешься ты неразумным:Время, пока проезжать чрез поля и чрез нивы мы будем, –Все это время за мулами вслед со служанками вместеБыстро иди. А дорогу сама я указывать буду.В город когда мы придем… Высокой стеной обнесен онС той и другой стороны – превосходная гавань, но суженК городу вход кораблями двухвостыми: справа и слеваБерег ими уставлен, и каждый из них под навесом.Вкруг Посейдонова храма прекрасного там у них площадь.Вкопаны в землю на ней для сиденья огромные камни.Запасены там для черных судов всевозможные снасти –И паруса, и канаты, и гладко скобленные весла.Ибо феакам нужны не колчаны, не крепкие луки,Надобны им корабли равнобокие, весла и мачты;Радуясь им, испытуют они гладь моря седого.Толков враждебных хочу избежать я, чтоб в спину насмешкиМне не пустил кто-нибудь. Наглецов у нас много в народе.Кто-нибудь скажет из худших, меня повстречавши с тобою:– Что там за странник, большой и красивый, идет с Навсикаей?Где его дева нашла? Не будет ли ей он супругом?Кто он? Морскою ли бурею к нам занесенный из дальнихСтран человек? Ведь вблизи от себя мы не знаем народов.Или же бог к ней какой по молитвам ее неотступнымС неба спустился и будет теперь обладать ею вечно?Лучше б, уехав отсюда, она себе мужа сыскалаВ странах других. Оскорбляет жестоко она здесь феаковМногих и знатных, желавших ее получить себе в жены! –Так они скажут. Большим для меня это будет позором.В негодованье и я бы пришла, поступи так другая, –Если б, имея и мать и отца, без согласья их стала,В брак не вступивши открытый, иметь обращенье с мужчиной.Быстро слово мое, чужеземец, исполни, чтоб скороМог тебе дать мой отец возможность домой воротиться.Встретишь ты близко к дороге священную рощу АфиныИз тополей. В ней источник струится, вокруг же лужайка.Там у отца моего участок и сад плодоносный,Пышный: от города он на крик отстоит человека.В роще этой останься и жди там все время, покуда