Полная версия
На самом деле
На самом деле
Александр Карнишин
В действительности все иначе, чем на самом деле.
Антуан де Сент-ЭкзюпериДизайнер обложки Мария Фомальгаут
© Александр Карнишин, 2017
© Мария Фомальгаут, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4483-9722-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
На самом деле
Лифт громыхнул, вздрогнул и остановился. Со скрипом разошлись двери.
Петр сделал, было, шаг вперед. Нет, это был не первый этаж. Это просто перехватили по пути. Перед лифтом стояла симпатичная девушка в черном кожаном плаще и черном же берете, натянутом на лоб до самых бровей.
Петр молча кивнул – поздоровался с незнакомкой, сделал шаг назад и приглашающе махнул рукой.
Она внимательно проследила за его манипуляциями: ей было понятно, что на самом деле разговаривать он не хочет, что едет вниз и приглашает ехать с ним, и еще по движению правой щеки было ясно, что целоваться он с ней не собирается.
Она вошла и стала в углу, у зеркала. Лифт крякнул, скрипнул и снова пошел вниз, набирая скорость.
– А у нас кошка умерла сегодня. Пятнадцать лет, старенькая уже. Я ее с самого детства помню, – сказала она, глядя на себя в зеркало.
Петр понял, что на самом деле она смотрела новости и знает о сегодняшних событиях. И еще понял, что она его приглашает, и что говорит, что ей уже больше восемнадцати лет.
– Да, уж, – ответил он, смотря задумчиво на лампочку на потолке.
Она поняла, что на самом деле он хорошо ее понял, сочувствует, хочет зайти, но не прямо сейчас.
– Вот так, – грустно сказала она.
Петр тоже ощутил легкую грусть. «Sic transit…». То есть, на самом деле, или сейчас сразу, потому что дома у нее никого, или практически без вариантов потом. Он вздохнул и выпрямился, глядя прямо перед собой на дверь лифта.
«Без вариантов», – поняла она.
Лифт снова вздрогнул, останавливаясь, дверцы разошлись. Петр пропустил девушку вперед и вышел следом.
– Здравствуйте, – громко и отчетливо произнес он, смотря на свое отражение в темном окне комнаты консьержки.
И консьержка поняла, что ничего у них не было, и можно не гадать, как там эти двое ехали в лифте и не подглядывать дальше за ними. Она включила свет и закивала сквозь стекло с радушной беззубой улыбкой.
Девушка поняла, что на самом деле старуха смеется над ней, над молодой, которая так и не смогла за целых двадцать этажей уговорить такого симпатичного парня. Она скромно опустила голову, прикрыв глаза краем берета, и вышла на улицу.
Петр шел следом, до этого успев развести руками, показывая консьержке, что он в принципе – мужик хоть куда, и мог бы, конечно, но вот не срослось. Тем более, все равно – на работу.
На улице девушка остановилась, достала из кармана пачку сигарет, губами вынула из нее тонкую дамскую сигаретку, тут же щелкая зажигалкой, оказавшейся в другой руке.
Петр понял, что на самом деле она показала ему свою полную самостоятельность, не давая возможности предложить прикурить, и что она обычно сама выбирает, с кем гулять и когда.
Он кашлянул, глядя на зеленую траву на газоне.
– Во, погода какая!
Она поняла, что на самом деле он сказал, что вот такая погода – это как в апреле. И апрель – это ведь месяц любви. Но был уже декабрь, и это значило, что его слова надо было воспринимать лишь как попытку извиниться.
– Да, – сказала она. – Прямо весна.
Петр заулыбался. На самом деле она простила ему его сегодняшнюю занятость и намекнула, что весной, может быть, если оба к тому времени будут свободны, можно будет…
– Здравствуйте, – сказал, проходя, дворник в роскошном оранжевом комбинезоне.
Он нес на плече лопату, которую только что получил на складе. Лопата была большая и блестящая.
Девушка покраснела. Она поняла, что на самом деле дворник рассказал тот пошлый анекдот о парижском дворнике, сбивающем ритм всему кварталу.
– Хамишь? – спросил с угрозой Петр.
Он тоже хорошо понял, что на самом деле сказал дворник.
– Завтра снег, – сказал дворник. – Или даже сегодня к вечеру.
Они поняли, что на самом деле он признал свое хамство и попытался объяснить свое поведение работой и загруженностью – мол, не подумавши ляпнул.
– Скоро Новый год, – сказали они почти хором.
И улыбнулись друг другу. Потому что поняли, что на самом деле – скоро Новый год.
Магазинчик у обочины
Машка подрабатывала на этих каникулах. Подрабатывать было лень, но свои собственные деньги, за которые не надо было отчитываться перед родителями, перевешивали.
На работе ее звали совершенно отвратно – Манькой. Так начала называть Ирка, которая торговала за соседним прилавком всякими нужными и ненужными мелочами. А Машку поставили на продукты, которых тоже было – только самые необходимые. Стандартный магазинчик при дороге не мог давить ассортиментом, как всякие «пятерочки-шестерочки-магниты». Только самое необходимое. Сигареты, например. Или вот еще пиво в холодильнике.
Бывало, подваливал неспешно огромный двухэтажный экскурсионный автобус, и все пиво тут же уносилось крепкими загорелыми мужичками в его пахнущее кожей и гремящее музыкой нутро. Но чаще заходили какие-то замученные жизнью седоватые типы, вылезающие из побитых жизнью «жигулей» непонятного цвета. Они покупали хлеб и консервы. Всегда хлеб и консервы. Ну, иногда еще всякие сухие супы. Конечно, если бы магазинчик стоял на главной трассе… Но его хозяин на той трассе построил в короткий срок большую новую «стекляшку». А тут, на дороге местного значения, поставил старенький павильон на два прилавка друг напротив друга. Подвел электричество, за которое потом воевал с пожарными и с представителями облэнерго. Поставил страшненькую деревянную будку над глубокой ямой – туалет. Завел продавщиц, работающих посменно и не претендующих на большое и большее. Все. Осталось ему только подъезжать раз в день, «снимать кассу» и устраивать нагоняй, если что вдруг не так.
Сегодня все было, как обычно. То есть, тоскливо, серо и сонно. Ирка дремала, положив руки на свой прилавок, а голову – на руки. Машка, потосковав и даже попробовав почитать книжку – конечно, ничего не получилось, потому что кто же читает в каникулы? – пошла покурить на крыльцо. А что, раз покупателей нет – имеет полное право на перекур.
На улице стоял пасмурный июль. Вчера лило, как из ведра. А сегодня парило. Наверное, опять к дождю. Тут у них всегда так: если показывают в телевизоре, что вокруг везде стоит дикая жара, то у них – дождь, а если всех заливает, как в прошлом году было, то тут обязательно дикая сушь, и солнце, и синее небо – такое синее, что вверх просто не поглядеть. Сегодня было не жарко, а так, что в самый раз. Вот Машка и одета была так, по-летнему: шорты, топик, а сверху белый халат – она же «на продуктах».
Курить в одиночку тоже было скучно. Но Ирка не курила вообще, и даже пыталась что-то там говорить, типа, «воспитывать молодежь». За такое Машка запросто могла послать, кого угодно и куда угодно. Ирке она объяснила это. Вот теперь они немного вроде как бы в конфликте. И поговорить-то тянет, но – как? Поругались ведь. Опять же – покурить очень хочется.
Машка стояла на крыльце, опершись плечом о столб, отгоняла струйкой дыма редких, но ужасно назойливых и упрямых лесных комаров. Лес – вон он. Сразу за вырубкой начинается. Тут места вообще лесные – грибные и ягодные. Еще, бывает, рыбаки наезжают. Хорошие тут места, в общем. Только очень скучные. Ничего и никогда тут не происходит. И никогда уже не произойдет.
Машка курила и дико хотела в город. В настоящий большой город, не в этот, где жила.
А еще, как не стыдно бывает об этом подумать и самой признаться, она хотела принца. Черт с ним, с белым конем. Пусть даже на самом простом мотоцикле. Но чтобы принц был самостоятельный и без сильно вредных привычек. Она посмотрела на свою сигарету и кивнула сама себе – ладно, курить пусть ему будет можно. А больше – ни-ни. В общем, даешь принца, дорогое мироздание!
– Извините, пожалуйста, – вырвал ее из скуки и полудремы незнакомый голос.
Кстати, знакомых голосов было всего только два. Ирка, но она сейчас спала, и хозяин, но Варпет приедет только к вечеру. Так что все остальные голоса – незнакомые.
– Ну? – сказала Машка, медленно и плавно поворачиваясь.
Это был ее коронный ответ на любой вопрос. Так, «нуканьем» своим, она доводила до кипения собственных родителей.
Даже быстро двигаться, как-то реагировать на неожиданность было скучно и лениво.
– А не подскажете, уважаемая сударыня, какое у нас сегодня число?
Машка стояла и только рот разевала от удивления. Здоровый такой дядька. Как подошел-то совсем бесшумно? И откуда такой? Бородатый, но еще молодой, вроде. Одет совсем не по погоде – какой-то длинный зимний ямщицкий, что ли, тулуп из черной овчины, шапка-ушанка, на ногах – валенки… Летом, блин – валенки! И рюкзак огромный за спиной. Такой здоровый, что даже над головой нависает.
– А? – глупо так ответила Машка.
Даже про «ну» забыла.
– Число, спрашиваю, какое сегодня?
– Так, это, девятнадцатое, значит…
– Ага, ага… А день недели не сообщите прохожему?
– Вторник, – уверенно ответила Машка.
Дядька отошел на пару шагов, аккуратно переступая валенками через лужи, потом повернулся всем телом – иначе с таким рюкзаком просто нельзя:
– А…
– Июнь, две тысячи двенадцатый, – опередила его вопрос Машка.
Он кивнул, но продолжал смотреть молча. Задумался, что ли?
Тут уж Машка не выдержала и выдала:
– Планета Земля, ноль двенадцать в тентуре, налево от Большой Медведицы…
Дядька улыбнулся, кивнул, поправил на плечах лямки рюкзака и шагнул через канаву в лес. Еще минута – и нет опять никого на дороге.
Машка бросила сигарету в лужу, зашла в магазинчик, растолкала Ирку, помирилась с ней по-быстрому, улыбнулась, и с жаром начала рассказывать про вот такое странное, которое случилось, не поверишь!
– А ты чо? – спрашивала Ирка. – А он – чо? А ты ему чо?
Потом постояла, обдумывая что-то и морща лоб, выскочила вдруг из-за прилавка и выбежала на крыльцо. Вернулась задумчивая и немного чем-то расстроенная, похоже.
– Ты чего, Ир? – осторожно спросила Машка. – Знакомый твой, что ли?
– Мань, ты конечно прости меня, дуру… Но ты – дура, – достаточно грубо ляпнула Ирка.
– Ты опять, что ли начинаешь?
– Земля, Мань, ноль тринадцать в тентуре, а не ноль двенадцать… Куда же ты его, блин, направила? В какую такую и растакую твою, блин, спираль?
Машка обиделась на нее и ушла в свой угол, к продуктам.
Ирка обиделась на ее обиду и села читать какую-то потрепанную книжку без первых страниц.
А Варпет, приехав вечером, был очень доволен порядком и дисциплиной. Но не доволен кассой.
– Э! – сказал он. – Работать лучше надо. А кто не хочет работать лучше – сами понимаете. Я сказал.
И уехал.
Ночью Машка смотрела в окно своей маленькой спальной в окраинном недавно построенном доме в небольшом районном городе. Тучи все к ночи раздуло. С краю узким серпом светил месяц. А по всему небу блестели и перемигивались звезды. Таких звезд, она точно знала, в большом городе просто не бывает.
Звезды перемигивались. Сад за окном шумел. Где-то далеко лаяла собака. А Машка опять думала о принце. Пусть даже и не на мотоцикле. Пусть хоть пешком, с рюкзаком и с бородой. Но чтобы обязательно самостоятельный, и чтобы без сильно вредных привычек.
Перед сном она повторила несколько раз для памяти:
– Планета Земля, ноль тринадцать в тентуре, налево от Большой Медведицы.
И уснула с улыбкой.
И от той улыбки сон ее был легким и приятным, как и положено снам молодых девушек во время последних летних каникул.
Авария
Из протокола:
«Гражданин К., находясь в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести, управлял принадлежащим ему автомобилем. Превысив допустимую на данном участке пути скорость, не справился с управлением. Автомобиль выехал на полосу встречного движения, пробил ограждение и упал в овраг. Все пассажиры автомобиля – несовершеннолетние ученики школы, в которой гражданин К. работал преподавателем, скончались на месте от полученных травм. Его самого спас пристегнутый ремень и подушка безопасности.»
Они всегда и везде ходили вчетвером. Созванивались, сговаривались – и везде четверо. Как четыре мушкетера у Дюма. Даже специально так себя сами называли. а за ними и остальные так стали говорить – «мушкетеры». Были они, как вот на этой фотографии, Атос, Портос, Арамис и, что немного странно, но даже и смешно как-то, Дубровский. Нет, никакого Д'Артаньяна у них не было. В книге он главный выходит. У них такого не было. Они были Атос, Портос, Арамис и Дубровский. Друзья, бывало, еще сокращали для удобства – Дуб. Но постороннему он мог и заехать прямо в лицо за такое сокращение. Ты уж или по имени, или по фамилии, как в школе. Ну, или, раз к компании отношение имеешь, или в тех же дворах живешь, так просто – Дубровский.
Вот парни всегда и везде вчетвером ходили. Никакой шпаны не боялись. Был как-то случай, когда на них напали какие-то из совсем другого квартала. Бандой такой, кодлой. Это с год назад было, что ли. Так отмахались, а потом еще и гнали пинками и с гиканьем до их дворов.
Атос с Арамисом – те в секцию каратэ при Доме Культуры записались еще два года назад. А восточные техники, сами понимаете – это вам не только физическая подготовка, но и внутренняя самодисциплина. Так они тогда сразу очень подтянулись и в плане учебы, и в поведении. Такие спокойные были, рассудительные, улыбчивые всегда.
Портос – он самый сильный и от того спокойный. Так часто бывает – сильные, когда свою силу понимают, они спокойнее относятся ко всему. Портос ходил на бокс. У него нос был сломан два раза. Это не на секции, это просто в драке. Ну, как теперь на улице, сами же знаете. Вот, парня побили пару раз крепко. А потом он пошел в бокс. Оказалось, что при всех его габаритах, есть хорошая выносливость. А еще – резкость в ударе. Осталось только технику нарастить. Прочили большое будущее. Тренер говорил, что надо переходить в школу олимпийского резерва. Вот, теперь уже нет никакого будущего…
Дуб? Ну, он среди них самый слабый был в учебе. Так, на троечку едва тянул. Потому еще могли свои сказать «Дуб». И секции или кружки – да, когда бы… Он в семье – один мужик. Мать, да их с сестрой двое. Вот на нем и держалось все. Жили на самой окраине. Огород – на нем. Свинью держали – тоже он все делал. Когда участки под картошку давали, так они всегда записывались. То есть, трудная жизнь, конечно. Не гламур, не как в кино. Но голодных у них в семье не было, а физический труд – он его поднял так, что был Дуб даже покрупнее, пошире того же Портоса. Такой большой, немного сам в себе увалень. Спокойный и рассудительный. За это некоторые думали, что он дурачок, что ли. А он дурачком не был. Крепкий середняк в учебе. Если бы не хозяйство, так и в хорошисты бы вышел. Тем более, с такими друзьями. Теперь вот даже не знаю, как мать-то будет управляться одна. Сестре-то его всего десять лет.
Мы не богачи, совсем нет. Но для Кирилла – все условия. Книги, компьютер хороший, телефон новый, когда старый поломался… Я знала, что его мальчишки Атосом зовут. Так это же хорошо, когда такая дружба! И Атос, он по книге если – хороший. Правда? Приходили ребята в гости, пили чай. Пироги им пекла. Вот Саша, ну они его Дубом называли, такой плотный мальчик, большой – он очень мои пироги любил. Всегда ел и нахваливал. Я ему и с собой давала всегда несколько, чтобы сестру угостил, да матери передал.
А еще Кирюша очень любил животных. Так и нес, то птенца в коробке, то щенка какого-то, то котенка. Покупать-то мы никогда не покупали. Он сам приносил. Сам и выкармливал всегда. Там, в комнате своей, держал. Я знаю, у многих проблемы с детьми. Не заставишь никак с собакой погулять или за кошкой убрать. То есть, брали для детей, а вышло, что отвечать все равно родителям. Так вот с Кирюшей у меня не было никаких проблем. Все сам, все сам. Выкармливал и выпускал. И снова приносил. У нас всегда в углу под батареей кто-нибудь пищал в клетке. Он был очень, очень добрый… Как нам теперь жить?
В детстве, в детском саду, его еще называли Алешей Поповичем. Потому что был он такой богатырь на общем фоне. Но не назовешь же Муромцем или еще кем – потому что он Алеша. Добрый-добрый. И самый большой. Потому что мы его правильно кормили с самого рождения. От себя отрывали, но ему – самое лучшее. Вот когда йогуртов не было нигде – помните время, да? – мы ему привозили, заказывали друзьям. Игрушки всякие покупали. Так он, знаете, какой любознательный был? Он все мог разобрать. Говорили нам тогда врачи, что вот эту мелкую моторику развивать надо, чтобы пальцы были ловкие. Ну, и к чему всякие там конструкторы, когда он у нас будильники разбирал до винтика! А как он потом запускал юлой всякие шестеренки…
В школе его все любили. Даже учителя. Он не отличник был – хорошист. Но спокойный и исполнительный.
Мой брат был самый лучший! Самый сильный! Теперь у меня совсем нет брата.
Нет, я про клички ничего не скажу. Некогда мне было смотреть, с кем он там компанию водит или какие клички получает. У меня работа. Скажешь ему, бывало:
– Володя, уроки…
А он в ответ:
– Уже выучил.
И, правда, выучил. В дневнике всегда пятерки и четверки. За олимпиады благодарности. Мы думали, он после школы в университет пойдет. А дальше – как сам уже настроится. Он же гуманитарий, весь в мать. Книжки читал разные. С языками у него тоже все было в порядке. В школе шел английский, так мы еще приглашали на дом учителя, и он давал немецкий. Потому что языки надо всякие сразу учить. Будущее у нас с Европой. Вот, чтобы мог понимать, объясняться.
Друзья? Да, я знаю… То есть, знал, что у него были друзья. Но к нам не приходили. Они все время где-то там во дворах собирались. Ну, теперь-то средства коммуникации такие, что не надо долго сговариваться. Созвонились быстро, конференцию провели, и вперед – на митинг. На встречу, то есть.
Спорт – это обязательно. Я его сам в каратэ записал. Он не хотел сначала, а потом втянулся. Там ведь не только нагрузки физические и общее развитие организма. Там еще и воспитание.
В общем, сыном своим я гордился…
Да, наш экипаж был первым на этой аварии. Там страшное дело, конечно. Машина, прошу прощения, просто всмятку. Этот вот, обвиняемый – весь в подушках и в крови. Хоть и ничего серьезного, вроде. А мальчишки все поломаны-побиты. Чтобы тела достать, пришлось резать кузов. Ни двери, ни окна – все всмятку, я же говорю.
Что? Обвиняемый? Да от него разило! И он сразу сказал, что выпивал в этот день. Еще что говорил? А кто его слушать будет? Протокол составили, схему нарисовали. Он подписал, и мы его отправили в больницу. Вот и все.
Ага, все по инструкции и по правилам.
А пацанов жалко, конечно. Это ж, понимаете, будущие отцы. И защитники наши будущие. То есть, могли бы стать защитниками.
Четверо пацанов… Эх…
Да, я был крепко выпивши. Мы в тот день с другом встречались. Он давно в городе не был, а тут вот получилось встретиться. Ну, вспомнили молодость, поговорили, кто и кого видел… Что пили? Водку, конечно. Самый мужской напиток.
А что вы на меня кричите? Ну, да, учитель я, и что теперь? Уже мне и дома выпить нельзя? Вы бы лучше на своих кричали раньше-то… Что меня спрашивают, то и отвечаю. Честно и откровенно. Да, пил. Да, с другом. Да, за рулем потом был… Ну, ладно – пьян. Был пьян.
Рассказать, как все было? Вот при них при всех? Ну, хорошо. Хорошо… Да уже рассказываю, не шумите!
День был хорошим, теплым. Экзамены закончились, отметки все выставлены. Завтра – суббота. А тут как раз друг прилетел на целую неделю. Он тут же мне позвонил. Я сгонял на машине за ним. У меня «аудюха» – пожилая, но еще на ходу. Встретились, закинули вещи домой. Потом заехали в магазин, закупились всяко. Все под разговоры, не слишком торопясь. Поэтому ко мне попали уже к вечеру.
Я поставил картошку жариться, а он овощи резал. Водку сразу кинули в морозилку. Сок – остужаться. Чисто по-мужски все было: картошка прямо со сковороды, нарезка овощей, соль-перец, лук-чеснок и все такое. Водка уже остыла, наливалась медленно и густо.
Ну, разговоры пошли, кто и что и как. Успели выпить пол литра.
В голове уже чуток звенело, но самый чуток. Мы же закусывали крепко, да и не пили залпом свой стакан. Так, по стопочке, по чуть-чуть, по полтинничку, по второму…
А тут, слышим, сработала сигналка на моей машине. Я из окна кнопкой отключил. Через пять минут – снова воет. Я снова – кнопкой. А она опять. Уже ночь на дворе, спят все, а тут моя машина надрывается. Вот что бы вы сделали? Я так ключи взял, на улицу выскочил. Прямо вот, в чем был – в шлепках.
Нет, кататься никуда я не поехал. И ваш сарказм мне вполне понятен. все было совсем не так.
Я вышел из двери, вижу – тень какая-то у машины. Только хотел закричать, чтобы шел дурак куда подальше, а то ведь за себя не отвечаю. Да еще и друг у меня на кухне – услышал бы, помог. Но тут меня зажали, как в кино. Двое за руки взял крепко-крепко, а один – пнул… Ну, сами понимаете, куда пнул. Я ключи выронил, согнулся, но парни крепкие – потащили. У меня же ни крикнуть, ни охнуть – просто даже вдохнуть не могу.
У машины был Стрельников. Они его еще Дубом называли. Стали меня перед ним на колени ставить. Стали угрожать. Спрашивали, за что я Дубу поставил двойку, и ему теперь из-за меня этим летом пересдавать придется. А когда я попытался что-то сказать, Иващенко, ну, который у них за Атоса всегда, ткнул меня ножом в спину. Так, чуть-чуть, но кровь пошла, я почувствовал. А сам он, смотрю, какой-то взвинченный, дерганный. И вижу – ему это дело с ножом очень нравится. Он сразу мне еще и еще резанул. И просто вот прыгает вокруг, мол, дайте, я ему все объясню. Мол, он нам не только все расскажет, он сейчас в школу поедет и сам оценку переделает.
Было страшно. Потому что про него говорили, что целое кладбище животных у него. Мол, мелочь всякую пытает и потом закапывает за домом. Садист. Ну, дети же – ничего не скроешь!
Потом они меня били. Они умели бить. Было больно так, что только сипел сквозь зубы. И все думал, что же там друг, что ж он не выходит на помощь. А друг как раз придремал. После самолета, да после водки этой – сморило его в тепле и тишине.
Тут им стукнуло в голову, что действительно в школу надо ехать. Мол, у них все за одного, а потому они тут кого угодно – в хлам. Но другу помочь надо. Нельзя, мол, Дуба на переэкзаменовку. У него по дому дел много.
Иващенко сел сзади и все колол меня ножом в плечи и в шею. Кольнет, надавит – отпустит. Кольнет, кровь пустит – отпустит. Я в зеркало гляжу, а он совсем уже мутный какой-то. Такой и убить может.
Что? Климов? Это вот ваш Портос? Он как раз и бил. Удар у него мощный. И знает… То есть, знал, куда и как бить.
Сели все в машину. Я пристегнулся. Справа был как раз Стрельников. Он сказал, чтобы я не боялся. Если все сделаем, как надо, так отпустят меня сразу. А у самого – тоже нож. Длинный и узкий такой. И я же знаю, что своих свиней он всегда сам бил. Да знаю, знаю, что на бойщика в семье денег просто не было, а мясом они теперь не берут… Но вот нож – был.
И эти трое сзади.
Поехали.
А они под кайфом, что ли. Быстрее, быстрее – кричат. И Иващенко, Атос ваш, кровей благородных, все сильнее и сильнее колол сзади. Все плечи изрезал. И смеялся, что знает, как надо, что не истеку я кровью до смерти, что это все – для учебы. Чтобы, мол, знал учитель свое место и не рыпался.
Вот попробуйте вы за рулем, все быстрее и быстрее, и эти маньяки…
Да, маньяки! И не кричите тут! Я, как обещал, всю правду!
Тут вот кочка какая-то попалась, что ли. Нож у него сорвался, похоже, и прямо по кости мне. Боль была такая, что в глазах почернело. Только и слышал крик – куда, падла – и все.
Очнулся уже в овраге. Ремень спас и подушки. А Стрельников не пристегивался. Он так и вылетел в окно, наверное. Ну, а сзади…
В общем, я теперь, выходит – пьяный убийца.
А дети ваши – голуби белые.
Да, решайте, что хотите! Мне тут все равно теперь не жить. Все равно куда-то деваться. Так хоть и в тюрьму. У нас же смертная казнь все равно под запретом…
***
– Это ведь ты все придумал, да? Сам придумал? Это же не взаправду все было? ты зачем такое страшное рассказываешь?
– Да, это я все придумал. А по-настоящему все было совсем не так. Они избили, отпинали своего учителя до бессознательного состояния, с гоготом сели в его машину и поехали кататься по городу. Не справились с управлением, въехали в столб. Со смехом вывалились наружу, кинули ключи с моста в овраг – пусть поищет – и пошли по домам. Потом у всех была длинная жизнь, семьи, дети. То есть, не была, она и сейчас есть – эта жизнь. Иногда, редко-редко встречаясь случайно где-то здесь, они вспоминали эпизоды своей безбашенной и бесшабашной юности, смеялись, хлопали друг друга по спине – а он-то, а он, а ты ему раз-раз-раз, а он хр-р-р, а я – бац…
