Посмотри и вернись

– Хорошо у вас здесь, – решил я завязать разговор с дежурной фразы. – Просторно, а воздух-то какой, не надышишься. Если где и отдыхать, то где, как не здесь!

– Места здесь хорошие, – согласилась Татьяна. – Только вы ведь, верно, не отдыхать приехали, а разрешить какой-то сложный для себя вопрос.

Я несколько опешил и не нашел сразу что сказать. Дело в том, что я действительно собирался на лоне природы всерьез поразмышлять над парой-тройкой волновавших меня вопросов духовной жизни. Проницательность Татьяны никак не вязалась с ее простодушным выражением лица и потому оказалась для меня неожиданной.

– Кто сейчас не думает о сложных вопросах, – наконец уклончиво ответил я.

– Ваше поколение чаще всего и думает. Вы, к примеру, совсем не похожи на дачника. Взгляд у вас напряженный и вглубь обращен. Участок свой совсем не используете, только траву по приезде косите, и то кое-как. Значит, не о материальном думаете, а, скорее, о духовном.

«О духовном! Значит, эта женщина способна и к иному объяснению отсутствия трудов на участке, чем лень или неприспособленность к сельской жизни городского жителя. Моя новая знакомая, как минимум, тактична», – с невольным уважением подумал я и вслух сказал:

– Вы правы. Размышляю же о послушании. Обыкновенно этот вопрос понимается так: ходишь к своему духовнику за советом, то и советы его должен исполнять. Да вот сомнение гложет: всегда ли эти советы хороши и в чем смысл послушания этим советам?

– Что ж тут непонятного? Духовник старше по своему духовному званию мирянина, оттого и надобно исполнять сказанное старшим. Через послушание духовнику православный христианин послушается Церкви, а через послушание Церкви послушается и самому Господу.

– Ой ли? Разве мало было случаев, когда духовники навязывали, скажем, брак с неудобным лицом. Послушание мирян в этих случаях впоследствии приводило к разводам и личной трагедии. Не слишком ли здесь высока цена послушания? Да и кто, положив руку на сердце, скажет, что в подобных браках свершается воля Божия. Не правильнее ли сказать, что торжествует здесь все то же своеволие, только не мирянина, а духовника?

Татьяна ответила не сразу. Она помолчала, глядя в сторону, затем промолвила:

– Воля Божия одна и обязательна для всех. Нет преимущества друг перед другом у нарушающих волю Господа. Вне истины нет ни заслуг, ни чинов, а есть одни лишь скорби.

– Это и есть то, о чем я думаю. Получается какая-то бюрократия. С одной стороны, есть требование послушания, и все вроде бы согласны, что этому надлежит быть. С другой стороны, в этом послушании нередко человек и его интересы как бы оттесняются на второй план, а на первом плане остается лишь одна функция послушания. Но что такое функция без человека или, еще хуже, функция, которая требует, чтобы ради нее и жил человек?

– Нарушение воли Господа, – спокойно, но твердо ответила Татьяна. – Ибо сказано, суббота для человека, а не человек для субботы. Многие соблазняются внешней стороной и требуют неукоснительного соблюдения этой внешности. Но внешность, если она ломает и принуждает внутреннее через силу, а не убеждает через правду, есть тюрьма для духа. Господь же говорил о другом, о том, что познание истины приведет к тому, что истина сделает человека свободным.

– И тюремщики могут строить тюрьму для вас, убеждая, что эта тюрьма и есть истина, которая сделает вас свободной от свободы. А заодно заставит полюбить мысль, что можно жить и без мыслей. Будет ли все сие отсечением своей воли и смирением, к чему призывают святые отцы?

– Ну нет. Послушание человеку, скажем духовнику, имеет только одну цель – привести послушающегося к послушанию Богу. Как старшие привыкли послушаться Богу, так и младшим они стремятся привить тот же навык. Для младших такое обучение выглядит как послушание воле старших. Соблазнов и смущений в этом деле часто не избежать, ведь путь к совершенству долог и труден, и не все на нем много прошли. Посему и нужно совет духовника проверять Священным Писанием и святыми отцами. Если скажет он не согласно с ними, то и поступать по его словам будет несогласно с волей Божией. Отсюда видимый парадокс: что послушание человеку, что непослушание могут быть равно полезны – если и то и другое выражает послушание Богу.

Татьяна наклонилась и подняла сорванный кем-то цветок. Его лепестки еще не успели завянуть, и моя знакомая стала задумчиво перебирать их пальцами. Я молчал, собираясь с мыслями. «Определенно, она права, – думал я. – Если полагаться только на свой ум да на свою волю, то и станешь пленником собственной ограниченности. И хорошо еще, если посчастливится не принять эту самую ограниченность за гениальность. А если нет? Тогда дело дрянь. Никто вокруг тебя не понимает, никто не признает, все, на твой взгляд, глупы и духовно неразвиты. Ты же мучаешься и сквозь зубы читаешь Пастернака: “Я один, все тонет в фарисействе…” Кончаешь жизнь одиноким неудачником, много думавшим о себе и своей роли, но так и не сделавшим ничего путного. Хорошенькая перспектива! Да только не лучше быть плененным и чужой ограниченностью. Или нет? Безропотное послушание чужой воле у монахов, например, имеет смысл. Какой?»

– Татьяна, – прервал молчание я, – что вы думаете о том, что в монастыре ценятся не такие послушания, которые приятны, а такие, которые влекут неудобства и тесноту? Может быть, и мирянину последовать примеру монахов в отношениях со своим духовником?..

– Монахи через скорби и тесноту отвергаются от всего земного и через это освобождают свой дух для молитвы, которую любят больше всех деланий. Кроме того, они дают обет послушания и подчиняются монастырскому уставу. Миряне обетом послушания не связаны, и у них больше прав в определении своей жизни. Они служат Богу посредством своих занятий и должны любить свое дело. Оттого-то миряне могут и не последовать совету своего духовника, предложившего им нелюбимое дело. У монахов любимое дело одно – молитва, а вот мирянин имеет выбор. И к чему у него есть любовь, к тому он и призван Богом. И не должен, стало быть, отлучаться от любимого дела неловким советом.

– Все вроде бы так… Да только что же получается в итоге? Духовник становится как бы равным своему подопечному. Хочешь – следуй его наставлениям, а хочешь – игнорируй и живи свои умом. В чем тогда роль духовного руководства и чем это самое руководство отличается от обычных бесед с друзьями?

Татьяна неприметно улыбнулась моей недогадливости и терпеливо отвечала:

– Повторю, что роль духовного руководителя заключается в умении привести к послушанию Богу. Рассудите: если Господь дал кому-либо известный талант или наклонность к какому-то занятию, то в том ли может состоять руководство таким человеком, чтобы отвратить его от этого занятия? И может ли кто учить воле Божией, сам нарушая ее? Потому и духовник должен стремиться выполнить не волю свою, но лишь Божию – и только. Поэтому дар духовного руководства являет себя прежде всего в умении понять другого человека, увидеть его сильные и слабые стороны. Сильные надлежит помочь развить, а от слабых предостеречь. Руководитель лишь тогда руководитель, когда он раньше и лучше своего подопечного поймет, к чему тот более всего склонен и в чем найдет свое счастье. Руководить – это значит устранять препятствия на пути подопечного и помогать ему реализоваться полнее и правильнее.

– Но как же можно узнать, что духовник правильно понимает путь человека? Ведь если он знает раньше, то подопечный может и не понять полезность совета, не последовать ему…

– Вот поэтому первое дело – это обрести отношения доверия. Не нужно спешить вверять себя в руководство, как и опытный руководитель не спешит принять на себя трудное дело руководства другим человеком. По беседам, замечаниям, сказанным порой словно невзначай, и познается способность духовника вызывать доверие к себе. Если есть доверие, то появится и желание следовать разумным советам. Время же всегда показывает, кто разумен и понимает больше.

Мы уже беседовали довольно долго. И хотя Татьяна не выказывала ни малейших признаков спешки, я все же интуитивно понял, что ей пора идти.

– Замечательный вы человек, – немного невпопад рассмеялся я. – Надеюсь еще увидеть вас.

– Как Бог даст, – ответила Татьяна и, попрощавшись, быстро направилась в село.

Странно, но после разговора с моей новой знакомой на душе стало как-то легко и светло. Словно бы заботы и повседневные переживания куда-то отодвинулись, мысли успокоились и пришла редкая отрада мира и благодушия. С умилением я окинул взором поле и опушку леса, старый храм, возле которого находился, прислушался к обычным звукам села: где-то промычала корова, звякнули ведра, далекий женский голос кого-то спросил, не открылся ли сельский магазин. Неслышно подбирался вечер, золотые лучи солнца падали отлого, и я вспомнил о небольших хозяйственных делах, которые еще предстояло сделать.

С тем и покинул место, которое потом часто вспоминал.

Придя домой, приготовил немудреный ужин, после которого взялся было почитать. Не читалось. Мысли снова возвращались к встрече с Татьяной, и я пытался вдуматься в то, что она говорила. «Кто она? – мелькнуло в моей голове. – Рассуждает зрело, чувствуется даже не начитанность, а опыт. Надо бы расспросить о ней кого-нибудь из местных».

На следующий день я отправился на речку – стыдно сказать зачем. Так, безделица, посмотреть с обрывистого берега, как резвятся мальки. В погожий день их юркие тела хорошо видны с обрыва, и можно долго наблюдать за передвижением их стаек. Не то чтобы это занятие было чем-то полезным, но меня часто наводило на мысль, что жизнь может быть, в сущности, простой. Состоять, так сказать, из действий, которые требуют обстоятельства и довольства тем, что есть. Смешно, конечно, учиться жизни у мальков, но все же, увидев свет в росинке, можно вспомнить и о самом солнце.

– Молочка купить не желаете? – приветливый женский голос вывел меня из этих умствований. Я обернулся и увидел пожилую женщину с загорелым лицом и бидоном в руке. Это была тетя Наташа, моя соседка через два дома. Она держала корову и снабжала дачников молоком.

– Хорошо бы. Да только вот банки у меня нет. Может, у вас найдется?

– Да найдется. Идемте, как раз только что корову подоила.

Я последовал за тетей Наташей и по дороге выслушал от словоохотливой молочницы массу сведений о жизни на селе: когда последний раз был дождь, каковы виды на урожай картошки, кто кем работает и т. д. Получив в ее доме литровую банку молока и расплатившись, я вдруг вспомнил о Татьяне и тут же решил навести справки.

– Вчера я разговаривал с Татьяной, очень интересной женщиной. По-моему, она местная. Кто она?

– Татьяна-то? Да племянница бабы Нюры, – немного помолчав, добавила: – Хорошая она. Людей лечит. Моего мужа на ноги поставила, а ведь совсем плохой был.

– Так она медсестрой работает в медпункте? – не понял я.

– Нет, не медсестрой. Она лечит молитвами.

– И получается, говорите?

– Получается. Только дается нелегко. Иной раз часами молится, молится, до изнеможения. Скажут ей, чтобы передохнула, – отказывается, говорит: нельзя. Так порой и уходит от больного, еле держась на ногах. А так женщина справная, – голос тети Наташи потеплел. – И по хозяйству все успевает, и к больным без отказу идет. Только шумных компаний или развлечений не любит. Как только выдается свободная минута, так сразу в комнатку свою – читать.

– Что же читает, если не секрет?

– Церковные у нее книги. Из города привозит. Все святые отцы да жития, да еще акафисты. В комнатке ее кровать да стол, полно книг и иконочек, а больше нет ничего.

– Она замужем? – задал я наконец традиционный вопрос.

– Не замужем. Почему – неизвестно. Как заведем разговор про это, ничего не скажет. Отмалчивается.

– Неужто такая неразговорчивая? Вчера мне показалось, что за словом лезть в карман у нее нужды нет…

– Когда как, милый мой. То молчит, все «да, да» или «нет, нет». А иной раз запросто подойдет к незнакомому человеку и говорит с ним подолгу.

– Как же ее можно найти?

– Как найти… Лучше всего пойти к горке, где она молится. Это за храмом, там в лес идет тропинка, она и приведет к небольшой горе. На горе Татьяна молится, когда не занята другими делами. Только не поднимайся к ней, – шепнула тетя Наташа. – Подожди внизу, у храма. Если дело твое серьезно, она сама подойдет к тебе.

Я поблагодарил тетю Наташу и, попрощавшись, вышел на улицу. То, что я узнал из разговора, меня крайне заинтересовало. Мое давнишнее желание свести знакомство с опытным молитвенником, кажется, начинало сбываться. Судя по всему, Татьяна вполне могла оказаться сведущей в вопросах молитвенной жизни.

Однако в тот день увидеть Татьяну мне не удалось. Она уехала в город. Тем не менее я отправился к той самой горе. Миновав храм, углубился в лес по тропинке, которая вывела к довольно высокому холму. Тропинка терялась у его подножия, и мне пришлось подниматься по густой траве. На верху холма открылась небольшая и чистая площадка. С нее хорошо просматривались речка и поле на другом берегу, а если обернуться назад – то и храм.

Было хорошо. Стояла тишина, и лишь издалека доносились приглушенные звуки трудового дня сельчан. Свежий ветерок приятно ласкал лицо и доносил запах мяты и еще каких-то пахучих растений. Высоко над головой сияло солнце, пробиваясь через листву деревьев веселыми лучиками. Здесь и было место, где Татьяна творила свою молитву.

Пробыв некоторое время на холме, я вернулся домой. Предстояло читать, думать и ждать встречи с Татьяной. В сущности, меня интересовал практический опыт молитвенников. Как надлежит обращаться к Богу, каким должно быть при этом состояние души молящегося, о чем можно просить, а чего не следует и другие подобные вопросы. Кое-что я уже читал на эту тему, но хотелось все же послушать и поспрашивать человека искушенного.

Такая возможность представилась через три дня. Узнав у сельчан о возвращении Татьяны из города, я поспешил к горе. Мне повезло – наверху холма мелькнуло знакомое платье в горошек. Следуя совету тети Наташи, я не стал подниматься на площадку, а вернулся к храму и присел на тот же камень, на котором сидел в день нашей первой встречи.

Прошло два часа, и я забеспокоился, не ушла ли Татьяна другой дорогой. К моей радости, вскоре из-за деревьев все же показалась фигура быстро шагавшей женщины. И вот она поравнялась со мной, и мы обменялись приветствиями.

– Молиться надо всем, – непринужденно сказала Татьяна, словно продолжая давно идущую беседу. – Начало молитвы – это когда душа человека ищет Бога. В это время она уже зовет Его. И Господь слышит эту душу и посылает ей дар молитвы. Дар этот есть вера и благоговение, которые и превращают слова в молитву. Познавший молитву познает и ответ на нее в виде благодати, ниспосылаемой молящемуся Господом. Благодать преображает душу человека к лучшему состоянию, в котором человек начинает видеть свои грехи и скорбеть о них. Это и есть то, что Господь благоволит видеть в человеке. Итак, молитва жива благодатью свыше и покаянием молящегося.

В этот момент я вспомнил свою переписку с одним молодым человеком. Познакомился с ним заочно на православной конференции в Интернете. Когда в переписке стали обсуждать молитву, мой собеседник заметил, что православие «нетехнологично». В нем форма занимает подчиненное и не всегда существенное место. Помнится, я ответил с претензией на юмор, сказал, что православие «не технологично, а высокотехнологично». И привел пример литургии, чинопоследование которой строго и отнюдь не просто определяет насыщенный духовными образами характер этого богослужения. Но и мой собеседник умел находить аргументы. Он сказал, кажется, так: «Если подлинно каяться в слезах, то и на исповеди у пьяного сельского священника можно обильно стяжать благодать. А вот если каяться лишь внешне, так сказать, механически, то и афонские монахи не помогут». На что я не нашел ничего лучшего, как заявить, что «совершенное содержание ищет для себя и совершенной формы». Сейчас я решил спросить об этом.

– Татьяна, как достичь совершенства в молитве?

– Это знает Учитель молитвы – Бог. Нужно лишь не противиться Его воле, ибо Он всех зовет к совершенству. Начинающим следует молиться попроще, без хитростей, в простоте сердца полагаясь на Господа. В молитве всегда должны быть два крыла – покаяние и смирение. Этим и привлекается благоволение Божие, а не красотою слога. Как птица опирается крыльями на воздух, так и молитвенник опирается покаянием и смирением на благодать, оттого и может подниматься к совершенству. Чем сильнее крылья и обильнее благодать, тем выше можно подняться. Но мечтать об этом и мудрствовать не надо, чтобы не изранить крылья тщеславием и не сломать их гордостью. На сломанных крыльях падают оземь, а не взмывают в небо.

– А что же с «красотой слога» в молитве? Ведь акафисты, например, весьма красивы и образны…

– Слова, растворенные смирением и покаянием, красивы сами по себе, внутренней красотой их истинного смысла. Истинный же смысл – это то, что говорит сердце. Великое в человеке совершается тогда, когда он обращается к Богу и отвращается от зла, лжи, греха. И если это в сердце достигнуто, тогда человек обыкновенно и ищет слова, чтобы выразить то, что у него лежит на сердце. Например, читает акафист.

– То есть сами по себе слова немного значат? И если я читаю акафист, но горд и несть во мне покаяния, тогда я медь звенящая и кимвал звучащий?

– Именно, – кивнула Татьяна. – Но все же и слова человеческие имеют некоторую силу, и им надлежит уделять должное внимание. Как говорят на Востоке, палец, указывающий на Луну, и Луна – это не одно и то же. Тем не менее взгляд от пальца переходит и на саму Луну. Так и со словами. Добрые, правильные, красивые, в конце концов, слова молитвы указывают на расположение сердца, которое надобно иметь, и на образ мыслей, которому надобно следовать. Поэтому, читая хорошие молитвы, человек приуготовляется к восприятию благодати и получает ее даже при самых первых и несовершенных шагах в молитве.

Я заметил, что в своих суждениях моя собеседница стремится избежать крайностей. Отцы называли такой подход срединным, или «царским», путем. Суть этого пути заключается в избегании всякой односторонности, стремлении учесть все «за» и «против» и в конечном счете выходе на умеренное, как сейчас говорят, «сбалансированное» понимание жизни. Татьяна явно акцентировала роль внутренних состояний человека, расположения сердца к основным христианским добродетелям. Она строго следовала принципу, что «Бог смотрит, что у человека на сердце», но при этом избегала того конфликта, который может возникнуть, если внешнее необоснованно противопоставляется внутреннему. Она вела к простой и, как мне кажется, убедительной мысли о необходимости гармонии различных сторон жизни человека. Чтобы убедиться в этом, я задал следующий вопрос:

– Нужно ли в молитве держаться простоты и естественности, заботясь лишь об искренности покаяния и смирения, или же возможна и работа по совершенствованию молитвы? Например, работа по удержанию внимания на словах молитвы, избеганию помыслов, открытию сердца к тонким переживаниям?

– Путь человека не лежит только в области свободы или только в области необходимости. Свобода нужна человеку для того, чтобы самоопределиться, то есть самостоятельно, без принуждения выбрать то восприятие мира, которое душа считает правильным. И если этот выбор заключается в обращении к Богу, вере в Него – то такой путь Бог признает правильным. Свобода есть возможность быть искренним, искренняя вера есть обретение правды в себе. Потому настоящая молитва начинается с искренней веры, а красота молитвы – с ее правды.

– Но этим дело, видимо, не заканчивается… – заметил я.

– Нет, не заканчивается. Ибо на молитву и молитвенника восстает греховность человека и враг нашего спасения. Сомнения, лень, беспечность, нежелание нести некоторую тяготу молитвенного делания в периоды усталости или упадка сил – все это проявления нашей греховности. И эти проявления нужно преодолевать терпением и прилежанием. В этом заключается необходимость, в отличие от свободы. Поэтому, как говорят святые отцы, молитва для начинающих нередко является трудовой. Устал и хочешь спать – соберись с силами и встань на молитву. Слова читаешь с трудом, а внимание отвлекается на разные пустяки – сосредоточь внимание на словах молитвы. Молитвенное правило кажется долгим, и хочется его сократить – терпи и читай до конца. В этом смысле молитва есть труд, который и есть совершенствование молитвы.

– А что делать с помыслами? Иной раз такая дрянь приходит в голову, хоть караул кричи. Вот и думаешь, стоит ли молиться, когда ум и сердце так омрачены. С усталостью и прочим все понятно. Превозмог, и дело с концом. С помыслами так просто не управишься. Непонятно, откуда они приходят, еще более непонятно, как с ними бороться. А так не хочется, чтобы они были…

– Помыслы бывают разные. Иные всплывают из памяти, что совершается не без некоторого произволения человека. Не все они приличны, ибо прежние грехи дают о себе знать часто некстати. В этих случаях надо переключать внимание на смысл молитвы. А в жизни стараться меньше думать о том и тем более делать то, что в душе производит смущение. Но бывают и помыслы, которые возникают неожиданно и резко, а при попытке избавиться от них не отступают. Это уже нападение бесовское. Бороться с ним – удел искушенных и опытных. Начинающим же лучше терпеть и смиряться. И тем самым не позволять, чтобы немощь отвратила от молитвы. По смирению Господь посылает помощь, которая и прекращает атаку врага. Пока же атака не прекратилась, надо продолжать молитву вплоть до окончания правила.

Здесь в нашей беседе наступила небольшая пауза. Я обдумывал сказанное Татьяной и все больше убеждался, что она мыслит верно. Быстрее всего молитву губят лень и самонадеянность. Там сократил правило, там день вообще провел без молитвы, и вот уже начинает забываться первоначальное намерение молиться исправно. А тут еще заботы мира сего приступили – все некогда и некогда. Ложишься спать с мыслью: «Завтра начну по-настоящему». Но завтра приходит, и все остается по-старому. Так и живешь мечтой о молитвенном пути, вместо того чтобы хотя бы неспешно идти им.

С самонадеянностью еще хуже. Прочитал житие какого-нибудь святого, пришел в восторг: во как надо-то молиться! И пошел выдумывать «техники» моления в надежде на особую благодать и дары Духа Святого. Усердствовал, усердствовал – да только вместо отверстых Небес с нисходящими Ангелами увидел, что ровным счетом ничего не произошло.

Татьяна сразу же предупреждает, что поступать надо иначе. Главное, помнить, что один Учитель молитвы – Бог, и ищет Он в нас прежде всего смирение. Отсюда и силы тратить надо на то, чтобы не впасть в самомнение и не превознестись в мечтаниях. Это значит, что жить надо спокойно и не расстраиваться из-за видимой заурядности своей жизни. Только так преодолеваются искушения, неизбежные на всяком духовном пути, а на молитвенном – особенно. Что касается благодати и духовной радости, получаемой по молитве, то мера ее и время определяются не нами. Наше дело – лишь прилежно молиться…

– Благодать есть постоянная спутница правильной молитвы, – словно отвечая на мои мысли, прервала молчание Татьяна. – Присутствие благодати ощущается чаще всего как состояние успокоенности и мирности души. Человек в таком состоянии приобретает способность мыслить ясно и просто. Сами же мысли обращаются к Богу и находят свою прочную основу в идее служения Богу. Молитва преображает ум, сердце и саму жизнь человека. Оттого-то она и есть жизнь души в ее движении и действии.

– Замечательно сказано! Только когда все это начнется – когда, так сказать, благодать воссияет в душе и поставит жизнь на служение Богу? Ведь большей частью никаких «спецэффектов» во время обычной молитвы не происходит. Ну, помолился, хорошо, конечно. Только где исцеления, вразумления, где ореол святости? Все так обычно, что кажется, будто ты стоишь в очереди на благодать и чудеса, а очередь такая длинная, что и не знаешь, когда наступит и наступит ли вообще твой черед, – сказал я скорее для того, чтобы прояснить позицию Татьяны, ибо в душе был с ней согласен.

– По молитве совершается лишь то, что необходимо. Чудеса и знамения даются в особых случаях. Например, когда нужно привлечь внимание к важным событиям в жизни людей. Кроме того, нужно и особое благоволение Божие, чтобы удостоиться такой чести. Мечтания начинающих молитвенников о чудесах понятны, ибо на их уровне духовного развития противостоять тщеславию нелегко. Но истинный путь молитвы не имеет ничего общего с честолюбивыми мечтами. Он заключается лишь в каждодневной способности приносить покаяние и скорбеть о своих грехах. Только так вырабатывается смирение – единственный прочный фундамент любой молитвы.

– Но тогда получается, что стремиться к более высоким молитвам грешно? Ведь кроме обычной устной молитвы есть еще молитва умная, сердечная, умно-сердечная, наконец, духовная. Как же относиться к этим «продвинутым» молитвам, неужели вырабатывать в себе нежелание их обрести ради собственного смирения? Что-то не пойму…