Редактор

И тут я снова увидел молодого сотрудника, тот резко переменил выражение своего лица и теперь оно представляло собой смесь удивления и испуга.

– Секундочку, – попытался сказать полицейский, но дал петуха, и его хриплый баритон, чуть не превратился в фальцет.

Полицейский начал одновременно и судорожно выполнять сразу несколько функций – во первых: он начал торопливо звонить по мобильному телефону, постоянно повторяя вызов (видимо абонент разговаривал), во вторых: он начал перебирать лежащие на столе связки ключей видимо ища ключ от моей камеры, ну и в третьих: выражением лица и всем телом он пытался выразить одновременно послушность, исполнительность и достоинство, что выходило плохо, потому, что абонент не отвечал, ключи не находились, а пантомима напоминала гримасы сумасшедшего.

Вдруг, что-то изменилось, – Да! Да! да, – все еще фальцетом закричал полицейский, но поперхнулся, кашлянул и хриплым баритоном, все еще взволновано продолжил, – Товарищ майор! У нас тут не предвиденные обстоятельства, за молодым человеком пришли и ….– замолчав он слушал. что ему говорят в трубку, – нет туда послать я не могу, – выслушав еще одну тираду, – нет я не могу, – тут он заслонил трубку рукой и забормотал, что то пугливо и невнятно, косясь одним глазом то на Грина, то на дядю Ислама, – Угу, угу, угу, – прогугукав несколько раз, он повернулся к Грину и заискивающе произнес, – подождите, пожалуйста.

Тут Грин повернулся ко мне и увидев мои открытые глаза весело произнес, – ну вот и «виновник» пришел в себя, и продолжил, – теперь любезнейший, ни о каком ожидании не может быть и речи, «свободу Юрию Деточкину», причем немедленно!

Полицейский сжался и замотал головой, но все еще неуверенно и тут дверь распахнулась и вошел, всеми ожидаемый, именно майор в форме и почему то слегка небритый, с лицом то ли кавказца, то ли итальянца.

– Добрый день, господа пострадавшие и не участвующие, – после первой же фразы стало ясно, похож он именно на итальянца, – прошу снизить порог давления на моего подчиненного, год слава богу не тридцать седьмой и все невиновные ночуют дома, меня зовут Андрей Александрович Кочетков, не прошу меня любить, но прошу жаловать.

Тут он бросил быстрый пронзительный взгляд на молодого сотрудника и тот коротко, но четко указал взглядом на Грина, – прошу всех, включая узника покинуть помещение и ожидать в коридоре, а вас уважаемый, – обращаясь непосредственно к Грину, – прошу на пару слов….

Ну, натурально, я был немедленно освобожден, правда встать сразу не получилось, сильно закружилась голова и я чуть не упал, поддержал меня дядя Ислам, неизвестно как вдруг оказавшийся рядом, он подставил мне плечо, и я как раненый буржуинами мальчиш-кибальчиш, с его помощью вышел в коридор явственно подволакивая правую ногу.

В коридоре оказались лаконичные, но неожиданно удобные пластиковые стулья, соединённые группами по четыре, плюхнувшись на такой стул, я начал осознавать, что хотя подвижность моего тела возвращается ко мне, но чувствую я себя, явно не всего.

Разговор за дверью продолжался недолго и без повышенных тонов (мы бы точно услышали, двери здесь были хлипенькие), через примерно десять минут, дверь открылась, вышел Грин, и сказал, – Андрей зайди и расскажи господину полицейскому то, что посчитаешь нужным и если не возражаешь подробнее, но понятно не в ущерб себе, пятьдесят первую статью уголовно-процессуального кодекса еще никто не отменял….

Первое, что я увидел, зайдя в кабинет, это восседающего за столом майора, на столе стояла яркая лампа и, хотя она не была направлена мне в лицо, ассоциации именно с тридцать седьмым годом проявились явственно. Вид у итальянского майора был скучающим, чем-то Грин огорчил его до нельзя.

Я насколько мог подробно и последовательно, стараясь ни упускать деталей описал произошедшее на моих глазах. Упустил в разговоре я только две существенные детали: то, что я уже видел эту девушку раньше (не думаю, что это касается следствия) и то, что руки и туловище пострадавшего вытягивались, скручивались и превращались в холодное оружие (а то не избежать бы мне психушки, на Скворцова-Степанова).

Немного помолчав и пожевав губами майор сказал, – Складно, складно, только вот ведь в чем дело молодой человек, никакой девушки мы на месте происшествия не обнаружили, ни живой, ни мертвой, а все свидетели, включая таксиста, который кстати от вида разрывающейся на мелкие кусочки головы пострадавшего не справился с управлением своей машины и врезался как раз в тот угол дома где, прислонясь спиной к стене, по вашим словам, должна была стоять и заходится криком молодая дама, а кроме вас ее никто не заметил.

Тяжело взглянув на меня и коротко на Грина, майор произнес, – прошу подписать протокол осмотра места происшествия и ваши объяснения… Я взглянул на Грина, тот кивнул и прошептал одними губами: прочти… Я начал читать, не смотря на возмущенное сопение майора, буквально на второй странице, я наткнулся на фразу «….сильно фонтанирующие массы около мозговой жидкости, смешанные с кровью образовали на стене абрис, напоминающий тело человека…»

– Ну вот же. – возмущенно начал я, – у вас же в протоколе сказано…

– Молодой человек! – резко оборвал меня майор, – в протоколе описана объективная обстановка на месте совершения преступления, мы не делаем тут выводов, о том, как образовался этот кровавый абрис, не говорим, что это контур навязываемой вами девушки или нет, мы просто говорим о том, что он есть, а в причине образования этого граффити разберется следствие!

Мне осталось только подчинится, и пописать бумаги, но перед дверью, я оглянулся и робко спросил: – Андрей Александрович, а можно я буду интересоваться результатами розыска девушки, очень меня ее судьба интересует?

Я думал потолок рухнет от раздавшегося громоподобного смеха полицейского, он смеялся раскатисто, покраснев от натуги и покряхтывая, смеялся искренне, подвывая и даже немного прослезился, смеялся и Грин, но почти беззвучно, чуть согнувшись и держась рукой почему то за сердце, смеялся и просунувший в дверь (уже приоткрытую Грином) голову дядя Ислам, но смех его был скорее осторожным, вежливым и было понятно, он знает, в чем тут юмор.

– Послушайте тезка, – отсмеявшись, сказал майор, – вы не остались здесь только благодаря вашему настойчивому дяде и вот этому товарищу, он указал на Грина, – а так у вас были все шансы наблюдать за ходом следствия и судьбой разыскиваемой девушки, никуда не уходя, прямо из этой камеры.

У меня в голове мелькнуло, название знаменитого сериала («Тайны следствия», по-моему), я понял всю абсурдность своей просьбы и покраснев буркнул – до свидания, – и не удержавшись более громко произнес, – тезка…

Только выйдя на улицу, я понял, какой спертый воздух был в отделении, хотя, возможно, это просто меня пьянил воздух свободы (немного высокопарно, но тогда мне так не казалось).

Оглядевшись по сторонам, я понял, что до места происшествия совсем недалеко, метров, наверное, семьсот, «а не пойти ли туда осмотреться?» подумалось мне, но подумалось лениво. Потом в голове промелькнула другая мысль – о преступниках, которые всегда возвращающихся на место преступления и желание идти туда отпало совсем.

В пол уха я услышал невнятный бубнеж, это дядя Ислам и Грин явно обсуждали происшедшее, до меня донеслись обрывки фраз, которые несли для меня нулевую информативность: «…явный бутчер…», «..полагаю приманка? Нет, я их вроде всех отвадил, колпак беды на нем давно…», «…это сильные задатки, думаю дальше хуже будет…», «…а если не он? Ну не он и все!… ага, а ты так можешь?.... ну если поднапрячься….вот именно!…». Вид у них был встревоженный и я бы сказал озадаченный, как будто произошло то, чего они боялись, но совсем не так как планировалось.

Пора домой, надо явно отдохнуть и все обдумать попозже, и все же одно хорошее во всем этом кавардаке было – я ее снова встретил….

Фабула. РЕДАКТОР.

Лео. Продолжение.

…. как всегда они подшучивали надо мной и строили козни, работать они не хотели совсем, а учитывая, что прибираться в мастерской и ходить на рынок за продуктами доставалось самому молодому, то есть мне, времени на это у них вполне хватало.

Мастер Верроккьо был не очень стар, и я подозреваю, что отец выбрал его именно по этой причине. У него был звучный голос, еще ясные и даже какие-то прозрачно-детские глаза, крепкая рука (моя спина убеждалась в этом не раз) и прекрасное чувство цвета и формы. Именно за это уникальное чувство его и ценили во Флоренции дворяне, а мастерская всегда была полна учениками и подмастерьями.

Среди учеников первыми и самыми задиристыми была эта троица: Перуджино, Лоренцо ди Креди, Аньоло ди Поло, при том, что Поло был младше всех он, несомненно, был заводилой этой компании и автором самых дерзких и злых шуток. Меня они изводили как могли. Дня не проходило, чтобы мне не подложили овечий горох в тарелку с едой, не подставили ногу или не облили водой. Они заставляли, мня рисовать за них эскизы, что впоследствии сыграло с ними злую шутку, разводить краски и месить глину для скульптур. Больше всего их забавлял мой сельский говор (читать и писать по латыни я мог только с трудом), потому как семья моя переехала во Флоренцию совсем недавно, а родная моя маленькая деревня Анкиано (Anchiano LU), расположенная недалеко от городка Винчи (Vinci FI) была провинциальным раем, с курами, лужами и симпатичными крестьянками, на одной из которых женился таки мой отец, она и стала моей приемной матерью.

Каждый раз приходя утром в мастерскую я всегда внимательно осматривался, пытаясь найти подвох в знакомых вещах, осторожно наступая на каменный пол и осматривая холсты и краски. Свет только начинал проникать в узкое длинное помещение, причудливо играя на предметах и эта игра, всегда возбуждало мое воображение, я пытался присвоить каждой тени свой образ, позднее я использовал это в своих картинах, дополняя фоновые пейзажи этими муаровыми тенями. Меня очень привлекали животные, я делал сотни эскизов одного кота в разных положениях, стараясь уловить все нюансы его движений, и конечно лошади – их я рисовал с упоением и во множестве.

Тяга к точности изображаемых мною персонажей привела к тяге изучения строения тела человека и животных, так я стал изучать медицину, мои соученики смеялись надо мной, но после того как я несколько раз поправил их наброски, смех прекратился и пришло молчаливое уважение, они еще продолжали подтрунивать надо мной, но уже скорее по привычке и еще одно – из их шуток ушла злость и желание унизить.

Не меньше, чем рисованием я занимался скульптурой и вдруг выяснилось, что прежде, чем стать скульптором, надо стать механиком и инженером. Когда я лепил маленькие, размером с ладонь фигурки или бюсты, проблем не возникало и то иногда они отказывались стоять прямо, когда же размеры скульптур увеличились до реальных пропорций, стало понятно, что без расчетов делать тут нечего, а в случаях, если материалом была глина – без каркаса не обойтись. Вот эти-то каркасы мне приходилось рассчитывать и строить, а посему пришлось заняться в том числе и архитектурой.

Грустно и несколько трагично расстался я со своим учителем Андреа дель Верроккьо. Он много лет посвятил моему обучению, но до последнего считал меня подмастерьем (звание далеко не уничижительное – у него в мастерской работал сам Боттичелли), многие продолжали работать с мастером, потому, что он был знаменит и получал заказы от многих знатных домов Италии. Это были денежные заказы, получить которые, молодым мастерам было не суждено. Мастер же иногда позволял выполнить часть работы своим ученикам, при этом упоминал о них перед заказчиками, и это было лучшей рекомендацией.

В то время мастер взялся за выполнение заказа «Крещение Христа» (Battesimo di Cristo) и по началу, он исполнял его самостоятельно, не поручая его никому, а особенно мне – он знал, что я не очень набожен и отношусь к религии скорее как к традиции, чем как к основе цели полагания человека. Но со временем он то ли устал, то ли тема перестала его привлекать и вдохновлять, заключительная часть написания холста задерживалась и скажу больше – откровенно не получалась. Вся левая часть картины находилась, в каком-то хаосе воплощений, постоянно переделывалась, менялись герои и мотивы, но законченности ни в смыслах, ни в изображении добиться так и не удалось.

По истечению какого-то времени мастер сделал попытку передать полотно своему любимцу Перуджино, но результат был тот же – много техники и красок, но нет картины. Я начал замечать, как мастер начал задерживаться допоздна, а потом начал приходить пораньше, а затем просто пить….

Однажды утром, с одуловатым после вечерних возлияний лицом он зашел в мастерскую, посмотрел на ненавистное полотно, и сказал:

– Леонардо (он называл меня полным именем, только в минуты настоящего раздражения), я уеду на день или два принять морские и солнечные ванны, надо подлечится, поправить здоровье, отвлечься наконец, – немного помолчав и в задумчивости пожевав губами, он продолжил, – ты знаешь я взял заказ на картину евангелического содержания, а у меня сейчас много работ и забот попробуй заполнить левый край по своему усмотрению, посмотрим есть ли у тебя вкус и стиль…

Немного постояв, он глядел мимо меня, словно пытаясь дать последние наставления, но потом словно передумав он вдруг шумно вздохнул, резко развернулся и стремительно вышел…

Я работал весь день, всю ночь и все утро. Я добавил туда смысла нарисовав ангела, который без условно, должен был присутствовать на таком торжественном и важном для Христа мероприятия. Но это было не все, я маленькими, но четкими мазками прошелся по всей картине, добавил цвета и одновременно воздуха и четкости, картина из блеклой церковной мазни одухотворилась и превратилась в притчу, так как будто застывшее движение сейчас продолжится…

Мастер приехал в полдень следующего дня… его по-прежнему одуловатое лицо не оставило никаких сомнений в том, что либо морские и солнечные ванны не помогают в таких случаях, либо, что скорее всего, произошло лечение подобного подобным и результат был предрешен.

Войдя в мастерскую, натужно покряхтывая, не торопясь оглядывая нас и мастерскую, он прошел в центр, где стоял его стул с высокой склеротической спинкой и сделал движение будто собирался сесть, но тут взгляд его коснулся полотна, он стремительно поднялся, не закончив движения и одним махом преодолев два-три метра, которые отделяли его от картины замер покачиваясь на носках. Покачивался он не от того, что плохо стоял, он просто менял, незначительно угол обзора.

– Как ты!… Леонардо… я же тебе говорил! закричал он, – но тут голос его сломался, он схватил кисть, сжал ее в руке и попытался прикоснутся к полотну, но остановил движение шаря по картине глазами, как бы не понимая куда нужно применить кисть, его рот непроизвольно открылся и нижняя челюсть тихонечко затряслась, сглотнув он вдруг тихо, но четко и внятно произнес:

– Она ЗАВЕРШЕНА! – глаза его потухли, мастер повернулся и вышел, бросив по пути кисть на пол….

Мастер Андреа дель Верроккьо (Andrea del Verrocchio) больше никогда не рисовал, не брал учеников, удалился от общества и через несколько лет умер в одиночестве.

Вся эта история оказала на меня плохое влияние, какое-то время я не занимался искусством – не лепил и не писал. Немного эскизов углем и смешные фигурки из дерева, все что я мог себе позволить, в душе у меня появился барьер, который я не мог преодолеть и это было чувство вины перед мастером, хотя ничего предосудительного я не сделал. Мои сотоварищи ученики стали сторониться меня, неуместные шутки их пропали, уступив место настороженности и плохо скрываемому любопытству. Но любопытство это было другого толка, не любопытство к интересному человеку, а любопытство к уродцу, и скоро, как ни странно, я стал скучать по их проказам, потому что эти проказы делали меня, хоть и младшим, но их товарищем, а не странным существом каким я был для них сейчас.

Несмотря ни на что, мастер не отказался от меня и помог мне в 1473 году в возрасте 20 лет получить квалификацию мастера в Гильдии Святого Луки. В то время я пытался много раз начать работать, но работы свои особенно масштабные почти никогда не заканчивал, хотя и сумел при этом прослыть большим мастером.

Позже в Миланский свой период, попав к Моро, я занимался всем кроме искусства, ведь Моро нужны были инженерные приспособления для военных действий и механические сооружения для увеселения двора, рисованием и скульптурами там и не пахло…..

Работа с Лео была важна не только для человечества в целом, но и лично для меня. Как не странно, но именно это Воплощение стало для меня, чем-то основополагающим. Во-первых это было беспрецедентное Воплощение по срокам реализации, я прожил в Воплощении Лео не менее двадцатипяти реальных лет, при том, что в относительном времени я прожил занимаясь этим делом лет около ста. Все дело было в масштабе в процессе корректировок, мне необходимо было направить его внимание на сотни изобретений, на десятки наук и научных направлений, это можно было сделать только в одном случае – владеть материалом не хуже самого Лео, а иногда и лучше. Во-вторых, он был мне интересен как человек, интересен образом и методом своего мышления, ведь несмотря на все мои заслуги, делал все он сам, иногда даже предвосхищая мои задумки, одна оброненная фраза, одна подстроенная встреча и он прямо-таки воспламенялся идеей и начинал фонтанировать ею покрывая все вокруг плодородием своего мозга.

Удивительно, что позже никто из историков не обратил внимания на тот факт, что один человек сумел достичь таких высот в столь различных сферах человеческого знания. Кто-то скажет: « талантливый человек талантлив во всем», что же я согласен, с этой сентенцией: математик может неплохо рисовать, а художник быть неплохим инженером, но он был ГЕНИАЛЕН практически во всем, а самое главное, что он не перерабатывал окружающий мир, в своих работах и изобретениях – он придумывал то, чего не было в этом мире не в виде готового изделия, не в виде аналогов. Подумайте – изобретение дельтаплана лежало на поверхности – подсмотрено у птиц (и не он, кстати, был первым- вспомним хотя бы майя, но ВЕРТОЛЕТ, ПУЛЕМЕТ или ТАНК??!! А чего стоит марсианский пейзаж, нарисованный за Моной??!!

Просмотрела официальная наук его, просмотрела… позже я, кстати, подумал, что без нашей Канцелярии не обошлось, надавили там на кого надо…

Но иногда находились люди, которые задавали неудобные вопросы, выстраивали теории заговора и рискованные предположения, что он был беглец во времени (TimeShift), например, судьба этих людей была почему-то незавидна…

И напоследок личное: у Лео было много друзей и учеников, предполагались даже интимные отношения с юношами, в том числе учениками (в Салаи), была даже попытка официального обвинения, хотя доказано ничего не было и никаких свидетельств этого не существует. Все было прозаичнее, но от этого не менее трагично: Лео был однолюб и полюбил женщину не только не своего круга, но и принадлежавшую очень опасному и для него, и для нее человеку. А была это Чечилия Галлерани, фаворитка Лодовико Моро. Лео тщательно скрывал эту сторону своей жизни, никогда женат он не был, единственное, что он смог себе позволить тайную связь и единственное ее изображение на картине «Дама с горностаем»……

Фабула. РЕДАКТОР.

Инспектор.

Во времена моей молодости, времена странствий и безудержных Воплощений я редко отдавал отчет происходящему вокруг. Меня увлекал процесс, увлекало чувство удовлетворения от завершённого задания, чувство гордости за победы и иногда горечь от утраты.

Старел я медленно. У Элитов старение происходит по-другому, изменение внешности начинается, когда проходит юношеский максимализм и задор, постепенно приходит опыт, за ним приходит цинизм, а за ним и равнодушие. Равнодушие не ко всему нет, только к тому, что становится обыденным, каждодневным, с предсказуемым результатом. Конечно, были вещи которые волнуют меня до сих пор, например, никогда не видел и не говорил с Ним (рассказывали, что это возможно), и вообще я произносил слова: Канцелярия, Он, Администрация и многие другие, но все это, не несло никакой смысловой нагрузки (в обычном смысле этого слова) потому, что обычно это просто был инсайд (это как СМС-ка только прямо в мозг) и обновления моих прав и возможностей у меня происходили так же как обновления в телефон, только я не мог ими управлять и загружать по желанию, а правила применения и ограничения впечатывались в мое сознание навечно.

Вот это безразличие и обезличивание травило меня, тихо, исподволь как мышьяк тунца в океане, постепенно оседая в нем делая его из жертвы -убийцей. С изменением сознания изменялось и тело мое, становясь меньше и дряхлее, хотя, наверное, смерть в обычном понимании мне не грозила.

И вот где-то на середине этого тысячелетнего пути, я вдруг осознал, что мне противодействуют, незаметно, почти сливаясь с естественным фоном неудач, но поступательно и постоянно. Много позже я понял, что это было всегда, только по молодости был я настолько сильно увлечен приключениями и наслаждениями, что не замечал этих, как тогда казалось мне, мелочей, не огорчался маленьким неудачам.

Время шло, количество постепенно переходило в качество, а статистика – самая точная математическая наука и эта статистика (особенно статистика потерь) привела меня к мысли о том, что эти смертельные неудачи происходят, как правило, именно с теми людьми, о которых я забочусь либо с теми людьми, которые нужны тем людям о которых я забочусь.

Я остановился. Я не двигался несколько месяцев. Я закрылся от всех. Я аппроксимировал все произошедшее. Видимо я сделал это несколько резко и основательно, потому что именно тогда я впервые в своей жизни контактировал в живую с другим Элитом. Это был Инспектор.

Помнится я тогда внешне изображал дауншифтера, в какой-то деревне под Пензой, замкнул на себя жизни двух или трех семей (получилось, что то вроде коммуны), они пасли коз (козье молоко в то время действовало на меня очень плодотворно), коров, выращивали овощи и возможные в этом географическом ареале фрукты, пекли хлеб, в общем, вели крестьянскую жизнь, при этом они выделили мне огромную спальню и гостиную в усадьбе, без необходимости меня не беспокоили, но при этом у них складывалось впечатление, что я незаменимая часть их колхоза и без меня никак.

Все время я тратил на анализ, прокручивал свои Воплощения как киноленту, ничего нового я, конечно, не увидел, но теперь я пристальное внимание оказывал окружающей социальной среде, людям и событиям, которые не входили в основную канву этой пьесы.

И постепенно картина начала прояснятся, прокрутив примерно семьсот лет увидел я закономерности, точнее тень закономерностей. Еще не видел я смыслов и умыслов, еще непонятны были мне мотивы, но уже научился я без ошибочно видеть будущие жертвы, предвидеть их гибель и страдания.

А метод был прост, как и все гениальное – надо было найти человека, интересанта, который наиболее сильно эмоционально влиял на моего подопечного или, что гораздо реже – найти второе дно, такого человека, который влиял на человека крайне интересного моему Воплощению.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.