Дремеры. Изгнанники Зеннона

От его спокойного уверенного тона меня начало по-настоящему трясти. И внезапно для самой себя я спросила:

– Почему нельзя просто заявить, что мой дар не проявился? Или сказать, что он неожиданно пропал?

И услышала мольбу и отчаяние в собственном голосе.

Губы дяди сжались, а его взгляд снова обратился к миниатюрной статуе Зеннона.

– Об этом и речи быть не может. Это… небезопасно.

– Небезопасно? – Мое сердце помертвело. – Меня же… меня же за это не изгонят?..

– Твоя аномалия не есть нарушение Закона, никто не подвергнет тебя за нее изгнанию. Но я не хочу, чтобы над моей племянницей ставили опыты!..

Он резко замолчал и неожиданно смял письмо, заставив меня снова вздрогнуть.

– На сегодня всё. Завтра буду ждать твоего ответа.

Опыты? Какие опыты? Я не осмелилась спросить, что дядя имел в виду, заметив, каким отстраненным стало его лицо, словно он уже погрузился в обдумывание очередного доклада.

Я постаралась как можно незаметнее выскользнуть из кабинета. Но уже у двери меня вновь настиг холодный голос дяди:

– Подумай хорошенько, Вира.

Не проронив ни звука, я вжала голову в плечи и вышла.

Я поднялась наверх, но не вернулась к себе в комнату, а вы шла на широкую террасу. Меня тянуло на свежий воздух. В дальнем правом углу стояла скамейка, полускрытая кустами самшита и жимолости. Мое самое любимое место, где можно ото всех спрятаться.

Я прошла туда, огибая садки с блестящими черными солларами. Камни, вбирая в себя солнечный свет, казалось, нежились на мартовском солнце, словно коты. В подвале дома находился огромный резервуар с водой, которую нагревали соллары и которая шла на отопление, а также в ванные комнаты и прачечную. Воды требовалось много, как и солларов, поэтому камни занимали всё свободное пространство, залитое солнцем. Большую их часть разложили на плоской крыше, но и здесь, на террасе, камней было достаточно.

Убедившись, что вокруг больше никого нет, я отшвырнула туфли, забралась на скамейку с ногами и уткнулась лбом в колени. И наконец расплакалась.

Если бы только мама с отцом были живы…

Вытащив из-под рукава браслет из зеленоватых хризалиев, я тронула скользящий узел и машинально начала перебирать неровные бусины. Когда я родилась, этот браслет специально для меня сделала мама. А от отца мне досталось имя Вира.

Вира: Верная – Исполнительная – Разумная – Аккуратная.

Наверное, в каком-нибудь другом городе это было бы просто странное имя, которое пожелал дать мне отец. Но здесь, в Зенноне, все знали, что это отсылка к клятве камневидцев, которую приносят при поступлении в Академию. Клятве, которую я никогда в жизни не произнесу:

Я клянусь быть верной Закону и Зеннону,

я клянусь исполнять свой долг

перед Академией и городом,

я клянусь быть разумной и аккуратной…

Если бы кто-то искал определение иронии, мой случай стал бы отличным примером.

От слез платье на коленях намокло – Нелле не придется долго искать причины, чтобы ко мне придраться. Зато мне немного полегчало.

Я подняла лицо к теплым лучам заходящего солнца. Обычно мне нравилось выходить на террасу – понаблюдать за упорядоченной суетой во дворе, послушать, как ржут в конюшне лошади и шуршат в отдалении колеса редких экипажей. И посмотреть на Зеннон.

Но сегодня вид города не принес мне умиротворения.

Терраса выходила на север, и отсюда был отлично виден Храм Зеннона с блестящей в солнечном свете покатой крышей и столь же высокое здание Совета напротив него. Между ними, в самом центре Храмовой площади, возвышался столп, увенчанный миниатюрной моделью корабля, на котором Серра с Иалоном и детьми приплыли к берегам новой земли. За площадью вздымался шпиль Академии камневидцев.

Но мой взгляд упорно устремлялся туда, куда я обычно избегала смотреть, – еще дальше на север, где на границе города темным пятном высилась Башня Изгнания.

Дядя заверил, что меня не могут изгнать из-за моей аномалии. Но почему открывать правду о ней небезопасно? И какие такие опыты мне в противном случае грозят?

Внезапно прозвучал гонг к ужину, и я вздрогнула, но не двинулась с места.

Есть ли у меня на самом деле хоть какой-то выбор? Сегодня в Садах я уже рискнула, захотела сделать по-своему, и вот что из этого вышло… А если я откажусь от помолвки, что тогда? Куда я денусь? Зеннон я покинуть не могу.

Сколько времени я провела, рассматривая бесчисленные старые карты и представляя, что путешествую по материку и посещаю великие города Серры, основанные Первыми: Альвио́н, Нумм, Аи´р, Энта́ну. Но Серры, той Серры, которую нам оставили Первые, больше не было. Выжили лишь Зеннон и Альвион. Остальное – даже острова – поглотили Тени.

Солнце склонилось к западу, по небу растеклись алые полосы, и меня наполнила неясная тревога. Скоро должен загореться световой щит – единственное, что защищает нас от Теней.

…Еще маленькой я как-то спросила Гаэна, который относился ко мне с той же теплотой, как и к своей внучке Рози: что такое Тени, о которых все так испуганно говорят? Почему мы от них прячемся? Помню, как побледнело его лицо, когда он ответил:

– Еще до того, как ты родилась, они пришли с севера, из Энтаны. Никто не знает почему. И никто толком не знает, что они такое. Они приходят с заходом солнца и скрываются с его рассветными лучами. Это… сгустки тьмы, которые поглощают людей.

– Как это так? Едят?

– Не знаю, ласточка, – тогда Гаэн меня еще так называл, – вроде того. От человека ничего не остается, только одежда.

От этих слов у меня мороз пробежал по коже.

– Разве их никак нельзя победить?

Он печально покачал головой.

– От них спасает только световой щит. Раньше и он не был такой надежной защитой, Тени всё пытались его прорвать. А в Альвионе, говорят, пару лет назад Тени прорвались-таки внутрь и поглотили целый квартал. Чудом только спасли остальной город.

Я от ужаса открыла рот.

– Целый квартал?

Гаэн, заметив мой испуг, ласково погладил меня по голове:

– Но здесь, в Зенноне, нечего опасаться. Благодаря мастеру Линду мы можем спать спокойно.

…По всему диаметру, насколько хватало глаз, городские стены охватило ровное холодноватое свечение. Я вдруг поняла, что задержала дыхание, и медленно выдохнула.

Зеннон был в безопасности.

Где-то далеко, на восточном побережье, у Оренского моря, подобный щит должен был загореться вокруг Альвиона. Шептались, что альвионцы что-то придумали с тем кварталом, который в свое время поглотили Тени: одни говорили, что туда отправляют преступников, другие утверждали – туда заманивают Теней, третьи настаивали, что всё это не более чем выдумки торговцев, которые пользовались тем, что мало кто мог проверить их слова. Но как сейчас жил второй оставшийся город Серры, уже давно никто проверить не мог.

Если поначалу, несмотря на нашествие Теней, люди пытались путешествовать между городами, то девять лет назад, после разразившегося скандала с украденным эрендином, Зеннон прервал с Альвионом всякое сообщение. И полностью отгородился от мира.

Теперь город покидают только осужденные на изгнание преступники. И один из них вот-вот встретится с Тенями.

Почувствовав, что дрожу, я поскорее надела отброшенные туфли и поспешила к себе. Комната встретила меня теплым светом желтоватого люминария – светильника в виде кошки – и запахом ужина, о котором распорядился Гаэн: старый дворецкий переживал о моем здоровье – я родилась раньше срока – и всегда подкладывал к моей порции тушеного мяса веточку герзании, которая возбуждала аппетит.

Поужинав, я взяла с комода свадебный портрет родителей в овальной рамке. Отец, так похожий и в то же время не похожий на дядю. И мама с волосами насыщенного медного оттенка, точь-в-точь как у меня, в голубом платье, которое так подчеркивает ее серо-зеленые глаза. Если завтра я скажу «да», то через полтора месяца это самое платье будет на мне.

Я часто и подолгу смотрела на родительский портрет. Между ними было двадцать лет разницы. Я всё гадала: как они со шлись? Что заметили друг в друге? Глядя на улыбку отца и тихую радость в глазах мамы, я была уверена в одном: они любили друг друга всё то недолгое время, что были вместе.

Я поставила портрет на место и дернула шнур звонка, позвав Рози, чтобы она помогла мне подготовиться ко сну.

Их история – не моя. Они оставили мне наследие, оставили имя. И я должна соответствовать этому имени. Должна быть разумной, должна быть исполнительной.

А значит, я не могу позволить себе такую роскошь, как брак по любви.

Глава 2

На следующее утро я передала с Гаэном свое «да». А после школы в комнате меня ждал сюрприз – прекрасное шелковое платье цвета розовой пудры, висевшее при входе в гардеробную. За почти шестнадцать лет жизни я не носила ничего столь же изысканного и женственного. Рози – та едва не упала в обморок от восхищения. Но чем больше я рассматривала полу прозрачные рукава, атласные манжеты и пояс, жемчужные пуговицы на лифе, тем большая меня охватывала злость. Значит, дядя даже и не сомневался в моем ответе, раз сделал заказ швее заранее.

Что бы я ни решила, последнее слово всегда оставалось за дядей.

Я молча вытерпела примерку, во время которой даже Нелла расщедрилась на комплимент. Наряду, а не мне. После чего платье забрали, чтобы подогнать.

Три дня спустя я отправилась в школу в особо подавленном настроении. После учебы меня ожидала окончательная примерка платья. И, как всё окончательное, это вселяло в меня тревогу.

Распрощавшись с Неллой у фаэтона, я двинулась по дороге к широкому крыльцу школы, с каждым шагом ощущая, как по мышцам разливается напряжение. Идеально прямая спина, вздернутый подбородок и высокомерный взгляд – маска, которую я не снимала здесь с самого первого дня на протяжении неполных шести лет.

В школу детей отдавали в десятилетнем возрасте, поскольку к этому времени дар просыпался у всех. Наша была расположена в самом богатом районе Зеннона, неподалеку от Храмовой площади и Красного моста через Венну. Дядя мог оставить меня на домашнем обучении, но это посчитали бы чересчур странным, ведь школа давала не только знания, но и возможность завязать нужные знакомства. Не то чтобы приемной дочери Советника первого ранга это было так уж необходимо, но такова традиция. Тем более что дядя и сам учился именно здесь.

Первого августа отмечали День открытия Серры. Обычно вся последующая неделя была наполнена чередой фестивалей, торжественных церемоний и служб, а после… после начиналась учеба. В год, когда началась моя учеба, я впервые в жизни ждала август не в предвкушении праздника, а со страхом. Я отправлялась в школу, чувствуя себя самозванкой и боясь, что мою тайну вот-вот раскроют. Накануне дядя провел со мной двухчасовую беседу, советуя, как поступать в том или ином случае. С каждой минутой разговора мне всё больше казалось, что это безнадежная затея. Я провалюсь, не справлюсь и снова разочарую его.

Но вместо того чтобы смотреть на меня с презрением, которого я заслуживала, на меня пялились чуть ли не с обожанием. Да, в школе доставало детей Советников, но наследница Эрена Линда была всего одна. И все хотели со мной пообщаться, все хотели со мной дружить.

В первый же перерыв одноклассницы позвали меня в одну из комнат отдыха, предназначенных для девочек. До этого я почти не виделась со сверстниками – с каждым годом дядя сокращал круг моего общения, пока на мое десятилетие за столом не оказалось ни одного ребенка. Несмотря на волнение, перспектива стать среди них своей меня так захватила, что я согласилась не раздумывая.

Комнатка была милой, в лимонно-мятных тонах, с мягкими креслами и пуфами, расставленными вокруг трех столиков. Я сразу представила, как буду проводить здесь время со своими новыми подругами, и впервые за день улыбнулась.

Но помимо освежающего сока с печеньем меня ждало кое-что еще.

– А давайте сыграем в жабу? – предложила одна бойкая белобрысая девчонка, к верхней губе которой пристали крошки.

Все дружно закивали, а у меня упало сердце. На тех редких праздниках, где были дети постарше, я неизменно замечала подобные шелковые мешочки и маленькие песочные часики. Каждый по очереди опускал руку в мешок и должен был как можно скорее отыскать камень, который называл ведущий. Тот, кто быстрее всех опознавал все камни, побеждал в игре. А самый медленный становился жабой и должен был квакать и скакать вокруг стола, пока песочные часы не перевернут дважды. Понятное дело, все камни были подобраны так, что на ощупь их отличить было невозможно – только увидеть с помощью дара.

– Правда, это самый простой набор, всего из шести камней, – словно извиняясь, проговорила хозяйка игры.

Все десятилетки играли в жабу. Все. И те, у кого дар проснулся недавно, и те, у кого он проявился несколько лет назад, соревновались, отстаивая свое место в мире сверстников.

Я попыталась сглотнуть. К такому дядя меня не готовил. Вместо мыслей в моей голове завихрилась тьма. И, не глядя на лица, горевшие ожиданием, из этой тьмы я вытащила слова, тяжелые, как якорная цепь:

– С чего вы решили, что меня интересует подобное ребячество?

Я нахмурила брови точь-в-точь как Нелла и вздернула подбородок. Девочки заморгали, словно в глаза им бросили песок, потом неуверенно заулыбались.

– Ну мы и сказали, что это простой набор…

Презрительно фыркнув, я встала, расправила плечи и отправилась обратно в класс. Девчонки за моей спиной обижен но зашуршали:

– Ну и гордячка! Подумаешь, дочь Эрена Линда, могла хотя бы сделать вид…

В тот день я поняла, что единственная возможность сохранить свою тайну – спрятать лицо за маской и оградить себя щитом неприступности. Даже если это и подразумевало, что друзей у меня никогда не будет.

Я шла по широким и светлым школьным коридорам, едва отвечая кивками на приветствия. Удивительное дело, я считала, что, надев маску высокомерия, отпугну от себя всех и вся, но, видимо, у гордячки Виры был свой шарм, поэтому участь изгоя меня миновала. Многие по-прежнему хотели со мной дружить и общаться, со временем научившись обходить тему камней стороной, к большому моему облегчению.

Что еще более удивительно, у меня почти сразу завелась подружка. Самопровозглашенная подружка, ибо, будь моя воля, я бы ни за что на свете не имела дела с Та́ми Марго́лд. Пухлощекая, приземистая, она смотрела на меня снизу вверх в прямом и переносном смысле и словно не понимала, что я не хочу с ней дружить, – как собачонка, которая, сколько ни прогоняй, всё равно ластится снова. Со временем я к ней просто привыкла.

Тами настигла меня в коридоре второго этажа, и в класс я вошла, сопровождаемая ее ежеутренним перечислением новостей, слухов и собственных домыслов. На ходу отвечая на приветствия, я прошла к столу наставников, где лежали подготовленные к первому уроку книги Закона. Исчерпав школьные сплетни, Тами перешла к городским:

– Кто-то снова пропал, читала? Прямо в воздухе растворился! Уже неделю найти не могут!..

В кои-то веки ее болтовня меня заинтересовала, но узнать больше о странном исчезновении не удалось – к столу подошел Кинн.

Тами прервалась на полуслове и, пролепетав, что уже взяла книгу, ретировалась на свое место в самом конце класса. Кинн лишь мельком глянул на нее, как сытый коршун на мышь, а потом сдержанно кивнул мне. Я вежливо улыбнулась и, забрав книгу, села на свое место – прямо перед столом наставников. Кинн сел позади, слева через проход.

Кинн Террен. Мой соперник за звание самого неприступного человека в школе. И, судя по реакции Тами, первое место явно принадлежало ему.

Притворившись, будто смотрю в окно, я украдкой глянула на Кинна. Его темно-русые волосы падали на лоб, серые глаза сосредоточенно изучали книгу Закона. Суровый, отрешенный, он, как геррион, источал вокруг себя холод. Никто из одноклассников не хотел встречаться с ним взглядом.

В класс впорхнула наставница Флия, и меня вдруг словно перенесло на пять с половиной лет назад, на точно такой же урок Закона.

С начала учебы в школе прошла всего неделя, и в середине августа Зеннон накрыла одуряющая волна жары. Пока наставница Флия нараспев, как колыбельную, зачитывала Толкования Закона Серры, я смотрела, как шевелятся ее губы, как серебрится нашивка на ее синем платье, и грезила об озерах к югу от города, куда мы с дядей недавно ездили отдыхать.

Вдруг наставница замолчала. В дверном проеме показался Утешитель – высокий, статный, в небесно-голубой форме, подчеркивающей цвет его глаз. Утешители присутствовали на судебных разбирательствах и имели право просить о смягчении наказания и даже ходатайствовать о помиловании преступников. Порой только Утешитель мог спасти человека от наказания и потому был его последней надеждой, по след ним утешением. Судя по цвету формы, перед нами был сам Первый Утешитель. Придя в себя, наставница Флия защебетала:

– Утешитель Йе́нар, приветствую вас!

– Прошу простить за столь несвоевременное вторжение. Я хотел самолично препоручить вам Кинна, но с утра меня вызывали в Совет, поэтому я был вынужден припоздниться.

Глубокий голос Утешителя обволакивал, словно горячая вода в расслабляющей ванне. Наставница Флия, зардевшись, проговорила:

– Что вы, Утешитель Йенар, вы нам никак не помешали!..

– Рад это слышать. Кинн в начале августа немного приболел, и нам пришлось дожидаться его выздоровления. Надеюсь, несмотря на небольшую задержку, мой мальчик успешно вольется в ваше общество.

Наставница что-то утвердительно забормотала, но я уже не слушала.

Закон запрещал Утешителям, как и всем Служителям и Служительницам, иметь детей, а значит, Кинн был не родным сыном Утешителя Йенара, а приемным. Кинн, как и я, был сиротой.

Утешитель пропустил вперед мальчика, и по классу прокатились любопытные шепотки. Высокий и симпатичный, Кинн действительно привлекал внимание. Но еще больше бросалась в глаза стена отчуждения, которую он выставил перед собой, – она была ничуть не ниже моей.

В такую минуту любой новенький вызвал бы интерес, а уж тем более – приемный сын Утешителя Йенара. На перемене все ринулись знакомиться с Кинном. Тами, которая уже набилась мне в подружки, потащила и меня.

– Кинн, это Вира Линд, дочь того самого Эрена Линда, а также племянница Советника Дана Линда. А меня зовут Тами, Тами Марголд.

Мальчик молча выслушал ее, кивнул нам, скупо улыбнувшись, и повернулся к одноклассникам, которые наперебой заваливали его вопросами.

Я растерянно замерла рядом с Тами, которая просто глаза выпучила от изумления. Кинн был первым, кто при знакомстве со мной не издал удивленно-восторженного возгласа и не попытался схватить за руку, расточая комплименты или расспрашивая об отце. Это было что-то новое.

Отворачиваясь, чтобы уйти, я случайно перехватила взгляд Кинна. Из моих легких вдруг словно выбили весь воздух.

Никто и никогда в жизни не смотрел на меня с такой огненно-жгучей ненавистью.

Целый месяц, натыкаясь на его колючий взгляд, я внутренне сжималась: что такого я натворила, чтобы заслужить подобное отношение? До школы я никогда в жизни не видела Кинна и ничего не знала о его семье. Если он и отвечал на чьи-то расспросы о себе, то всегда кратко и очень сухо. А вопрос, не приходится ли он родственником Ронсу Террену, альвионскому путешественнику и картографу, трагически погибшему несколько лет назад, Кинн просто проигнорировал.

Даже Тами, неиссякаемый источник сплетен и слухов, оказалась бессильна развеять мглу, окружавшую Кинна. Глубоко вздохнув, она сказала:

– Никто ничего толком не знает. Ну, я так думаю, что, если родители Кинна и не были важными людьми, наверняка Утешитель Йенар разглядел что-то в нем самом. – Тут Тами оживилась: – А что, если Утешитель готовит Кинна себе в преемники? Не зря же он решил усыновить именно его.

Но причины, по которым Утешитель решил взять опекунство над Кинном, занимали меня гораздо меньше, чем сам Кинн. Он смотрел на меня так, словно я была его личным врагом, и не раз меня посещала ужасная мысль, что он каким-то образом узнал о моей аномалии и решил, что такой самозванке в школе не место.

Однако потом случился поход в Музей истории Зеннона.

Стояла середина сентября, и день недовольно хмурился, когда мы, радуясь, что вырвались из школьных стен, свернули с аллеи Первого квартала и вышли на многолюдную Храмовую площадь. На цветной азонитовой брусчатке безмятежно ворковали голуби, и, несмотря на затянутое тучами небо, в воздухе еще чувствовались отголоски лета.

Величественный Храм Зеннона, возведенный из темно-зеленого, в светлых прожилках лассника, сразу же притягивал взгляд. Напротив, рядом со внушительным светло-серым зданием Совета, вытянулось кремово-желтое двухэтажное здание Музея, чей фасад был украшен колоннадой.

Мне всегда нравилось бывать в Музее, потому что здесь сухие факты из учебников обретали плоть: первые карты Серры, где Зеннон был еще крохотным зернышком рядом с огромным пятном Черного леса, свадебный портрет Зеннона и Деи, портреты их детей, даже портреты каждого из горячо обожаемых Зенноном псов. И, что мне нравилось больше всего, – в Музее не было ни одного настоящего камня, только рисунки и муляжи. Запирать камни в музеях, как и носить их, непробужденными, в качестве бездушных украшений, считалось варварством.

В Музее было только одно помещение, куда я никогда не рвалась, – Зал славы Зеннона, посвященный всем тем, кому город был обязан своим богатством, красотой, благополучием. Мы пришли туда в самом конце экскурсии, и, хотя мне отчаянно хотелось затеряться где-нибудь по пути, моего исчезновения не поняли бы.

В этом зале была целая стена, посвященная моему отцу. Я подходила к ней со смешанными чувствами.

С одной стороны, я отцом гордилась. На его счету числилось двадцать семь открытий и изобретений, включая разработанное сопряжение камней для повышения давления воды – теперь вода могла поступать по трубам даже на самые высокие этажи. Но главное, отец довел световой щит Зеннона до совершенства, использовав эрендины, названные так в его честь. Именно благодаря им Тени ни разу не пробили защиту нашего города, как это произошло в Альвионе. Словом, отец подарил Зеннону безопасность, и одно это гарантировало ему место в Зале славы.

С другой стороны, была я. Ни на что не годная дочь знаменитого отца. Самозванка и лгунья. Мне стоило большого труда сохранять в этом зале свою маску.

Наставница Флия, красноречиво расписывая достижения моего отца, то и дело мне улыбалась. Как никогда я чувствовала себя в центре всеобщего внимания, чувствовала неприязненный взгляд Кинна, который словно высвечивал мою ложь, и из последних сил старалась играть роль почтительной и не менее талантливой дочери.

Я стояла перед отцом и лгала – каждым своим взглядом, каждым движением, каждым вздохом. И пусть здесь всего лишь висел его портрет, это было невыносимо. Поэтому, когда все потянулись на выход, я немного задержалась, чтобы сказать отцу «прости». Чтобы хоть на полминуты снять свою маску.

Этого оказалось достаточно, чтобы меня заметили.

Повернувшись, чтобы уйти, я столкнулась взглядом с Кинном. Тот сразу же отвернулся, но я обомлела. Вместо враждебности в его дымчато-серых глазах сквозила растерянность.

После этого эпизода я стала постоянно натыкаться на пристальное внимание Кинна, будто он оценивал меня, изучал, стараясь понять, какая Вира – настоящая. Рядом с ним мне всегда приходилось удваивать свою осторожность. И всё же однажды я попалась.

Меня пригласили на свое тринадцатилетие брат и сестра Аксарры. Одно время сестра, Лея, та самая бойкая девчонка, которая когда-то предложила сыграть в жабу, набивалась ко мне в подружки, а ее брат Ма́рен чуть не каждый день признавался мне в любви. Но в целом они были неплохими, и, сложись всё по-другому, я была бы не против дружить с ними.

Уже несколько лет все вокруг только и обсуждали, какие умопомрачительные праздники устраивают Аксарры – их отец был главой Гильдии искусств. Но каждый год я упорно отклоняла приглашения, поскольку не могла рисковать. Однако в этот раз ожидалось что-то поистине невообразимое: катание на корабликах по Венне, пикник с играми в Садах Деи, световые иллюзии, – а еще ходили слухи, что на бал пригласили едва ли не всех бардов из Гильдии искусств.

Невероятным усилием воли я заставила себя сидеть в классе со скучающим выражением лица, пока рядом заливалась восторженная Тами. Еще большее усилие мне потребовалось, чтобы позже отказать Лее и Марену.

– Дядя едет на озера, я еду с ним, – заявила я.

Лица двойняшек одинаково опали, и мне показалось, что Марен взглянул на меня как-то особенно грустно. Когда они ушли и Тами унеслась вслед за ними в надежде выведать еще какие-нибудь сочные подробности, я встала у окна, делая вид, что рассматриваю школьные теплицы, все в ярких отблесках июньского солнца. И, хотя в классе больше никого не осталось, тихо вздохнула, чувствуя, как защипало в уголках глаз.