Луна и пес

Лифт вздохнул, распахнул двери. Внутри было пусто. Кент шагнул в кабину, нажал кнопку. На седьмом лифт остановился. Кент сжал в кармане отвертку. Дверь открылась, но никто не вошел. На первом этаже Кент окинул взглядом просторный вестибюль, отметил, что под лестницей никого нет. Неспешно открыл входную дверь, сделал вид, что замешкался с замком, осмотрел двор. Ни пьяницы с бутылкой водки в руке, ни бомжа, собирающего жестяные банки из-под пива и колы, ни дворника, метущего тротуар… Каждый из них мог представлять для него опасность. Кент постоял у подъезда. Если киллер в одной из машин, он должен выйти. Но никто не вышел.

До темно-синего опеля было метров тридцать. Кося взглядом по сторонам, Кент неторопливо пошел к машине. Не доходя метров пяти, встал за белым фольксвагеном, вынул ключи, нажал кнопку брелока. Он весь превратился в зрение – чтобы не упустить мгновение, когда машина начнет взрываться. Опель взвизгнул, мигнул оранжевым светом, щелкнул дверными замками. Кент открыл дверцу, сунул руку под водительское сиденье, обшарил пространство под сиденьем пассажира. Там было чисто. Открыл капот, но ничего подозрительного не заметил. Проверил, не тянется ли от машины к ограде провод. Провода не было. Не мешало бы заглянуть и под днище, но делать это было крайне неудобно. Не ложиться же на землю! Кент поднял голову. Серафим стоял на лоджии, наблюдая за манипуляциями отца. Кент сел в машину, вставил в гнездо ключ зажигания. Его оставалось чуть повернуть. Это «чуть» могло стать последним его движением. Мозг, словно компьютер, работающий на пределе возможного, просчитывал, откуда ударит взрыв, и о чем он еще успеет подумать… Кент повернул ключ. Двигатель привычно заурчал. Напряжение отпустило. Кент вывел опель на проезжую часть, проехал метров двадцать, задним ходом вернулся на прежнее место.

Серафим бросил рюкзак на заднее сиденье, плюхнулся рядом с Кентом, пристегнул ремень безопасности.

– Ну что, гранату нам не подсунули?

Мальчик то ли пошутил, то ли сказал всерьез.

– Это я так, на всякий случай.

– Я знаю.

– Это не будет длиться долго.

– Конечно.

– Ты не должен бояться.

– Я и не боюсь.

– Молодец!

Высадив Серафима у школы, Кент вывел машину на проспект Мира, свернул на Садовое кольцо. У Крымского моста ему показалось, что бежевая мазда слишком долго тянется за ним. За мостом перестроился вправо, чтобы свернуть на Ленинский проспект. Мазда тоже приготовилась поворачивать, у светофора Кент остановился. Мазда встала рядом слева. За рулем сидел мужчина в темной куртке, средних лет, с залысинами, крепким подбородком. Водитель равнодушно барабанил пальцами по рулю. Он не повернул голову в сторону Кента, хотя Кенту показалось, что мужчина заставил себя не делать этого.

Выехав на проспект, у Первой градской больницы Кент включил поворотник, остановился. Мазда промчалась мимо. Кент снова влился в поток. Интуиция подсказывала: он не один на дороге – кто-то здесь думал о нем.

Кент свернул на Вавилова, остановился у Института эволюции морфологии и экологии животных. Отворил тяжелую деревянную дверь. В вестибюле было мрачно. Казалось, из-под потолка вот-вот сорвутся летучие мыши, замечутся по пустому залу. Вахтер, пожилая женщина в кофте грубой вязки, ела бутерброд, запивая чаем.

– Добрый день! – улыбнулся Кент. – Мне нужен профессор Раппопорт.

Вахтер махнула рукой в сторону лестницы.

– Второй этаж.

На втором этаже было еще более мрачно – свет горел только в конце длинного коридора. Линолеум местами протерся до дыр, местами края завернулись, словно от взрыва.

Кент толкнул нужную дверь и оказался в помещении – большом и светлом. Свет попадал через окно – высокое, с рамой, покрытой толстым слоем белил. Несмотря на свои размеры, комната казалась тесной. Вдоль стен на столах громоздились колбы, огромные банки с бесцветной жидкостью, пробирки, приборы… Расчистив на загроможденном столе небольшое место, мужчина в белом халате с ржавыми пятнами быстро писал в толстой тетради. Вьющиеся, почти совсем седые волосы спадали на широкий бледный лоб. Заметив посетителя, он указал на свободный стул, продолжая что-то торопливо записывать. Минут через пять закрыл тетрадь, повернулся к гостю.

– Я – весь внимание.

Профессор улыбнулся, прищурился, с интересом посмотрел на Кента, затем на редакционное удостоверение.

– Мне сказали, вы изучали вещество, которым отравили банкира Куталию.

Улыбка с лица профессора исчезла.

– Да, изучал.

– Что это за вещество, если не секрет?

Раппопорт помолчал, посмотрел в окно, снова перевел взгляд на посетителя.

– Оно не известно науке.

– Это какое-то новое вещество?

– Совершенно новое. Произведено в лабораторных условиях высококвалифицированными специалистами.

Что означает «высококвалифицированными специалистами»?

Профессор и журналист посмотрели друг на друга.

– Чай будете? – спросил Раппопорт.

– Не откажусь.

Профессор налил в одну из колб воду, вставил кипятильник. Через минуту вода закипела. Профессор разлил кипяток по керамическим кружкам, бросил по пакетику чая.

– Сахара нет, – предупредил он.

Кент старался отхлебывать кипяток как можно осторожнее, но все-таки обжег язык.

– Это означает, что вещество произведено в одной из суперсекретных лабораторий, – сказал профессор.

– И вам известна эта лаборатория?

– Мне известны пять таких лабораторий.

– И все суперсекретные?

– Да.

– Вы можете их назвать?

Профессор отхлебнул чай и тоже обжегся.

– Мне бы очень не хотелось этого делать, – сказал он. – Иначе меня могут обвинить в разглашении государственной тайны.

– Государственной тайны? Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что такой яд могли произвести только в государственном учреждении.

– Как же в таком случае он мог оказаться у преступников? Может быть, его продал какой-нибудь лаборант?

– Мне удалось установить химическую формулу вещества. Это яд нервно-паралитического действия, при неумелом обращении с ним человек обречен.

– Не понимаю…

Раппопорт грустно посмотрел на журналиста.

– Все, кто работают с такого рода веществами, на строгом учете. Если бы сотрудник лаборатории продал яд, его вычислили бы в течение нескольких часов.

– Но ведь не вычислили!

– В том-то и дело!

– Почему?

– Это вы меня спрашиваете?

– А кого же мне еще спрашивать?

– Действительно – кого?

Раппопорт открыл окно, покрошил на подоконник булку. Едва защелкнул раму, как слетелась ватага воробьев. Какое-то время профессор смотрел на птичий пир, затем повернулся к гостю.

– Я задам вам встречный вопрос, – сказал он. – Как кто-то мог ночью проникнуть в хорошо охраняемый офис и заложить там чрезвычайно токсичный яд?

– Видимо, ему кто-то помог, – сказал Кент.

– И кто бы это мог быть?

Кент потер подбородок.

– Выпить хотите? – спросил профессор.

– А что у вас?

– Спирт и коньяк.

– Коньяк.

Раппопорт ополоснул кружки из-под чая, вынул из стола начатую бутылку «Арарата».

– Как вы со всем этим живете, профессор? – спросил Кент.

– Привык.

– Разве к этому можно привыкнуть?

– Ко всему можно привыкнуть. Яд всегда был оружием королей.

Профессор и журналист столкнули кружки. Коньяк пощипал горло, приятно осел в желудке.

– Люблю коньяк, – сказал Раппопорт. – Он углубляет взгляд.

– Больше, чем это?

Кент кивнул на электронный микроскоп.

– Гораздо.

Профессор снова плеснул в кружки.

– Вы намерены писать о смерти Куталии? – спросил Раппопорт.

– Ну да, – ответил Кент.

Профессор провел рукой по шершавой поверхности стола, словно пытался его разгладить. Кент обратил внимание, что пальцы ученого изъедены кислотой.

– В известном вам департаменте работают очень обидчивые люди, – сказал профессор.

– Это их проблемы.

– Но они могут стать вашими.

– Что вы советуете?

– Забудьте об этой истории.

Кент помолчал.

– Это трудно, – сказал он.

– Это совсем не трудно, – возразил Раппопорт. – Достаточно представить, что с вами может случиться.

– А что может случиться?

– Мало ли! Например, получите письмо, пропитанное этой заразой.

– Спасибо, что предупредили! Я не буду вскрывать почту.

– Они придумают что-нибудь другое.

Профессор подлил в стаканы коньяк, отпил.

– Представляете, – заговорил он, – тысячи людей, умных, образованных, работают над тем, как изобрести яд. Вечером, усталые, возвращаются домой, ужинают, играют с детьми… Мы их встречаем в метро, в магазинах и не подозреваем, что эти милые люди посвятили свою жизнь тому, чтобы тихо убивать.

– Может, они не знают, как используют то, что они изобретают?

Профессор вскинул обе руки.

– Я вас умоляю!

– Тогда во имя чего?

– Не думаю, что они это делают во имя чего-то. Просто им нужно кормить детей.

Кент задумался.

– Нет, – сказал он, – у них должно быть какое-то оправдание. Наверное, они это делают во имя Родины.

Профессор поставил кружку, встал, сунул руки в карманы халата, нервно прошелся по комнате.

– Они убили моего отца, деда, двух дядей. Родине стало от этого лучше?

В наступившей тишине было слышно, как дергается секундная стрелка настенных часов.

– Послушайте совета старого еврея, – сказал профессор. – Бросьте эту затею. Мне будет жаль, если с вами что-то случится. У вас хорошие глаза.

Кент повертел в руке пустую кружку. Разлил остатки коньяка.

– Давайте выпьем, профессор! И да поможет нам Бог!

Пожимая на прощание руку Рапопорта, Кенту показалось, что он пожимает горстку косточек, обернутую пергаментной бумагой.

Утро следующего дня началось так же противно, как и предыдущее. Уже допивая чай, Кент мысленно проходил весь маршрут – от квартиры до машины. Открыл тяжелую дверь. Шагнул в «шлюзовую камеру». Повернул замок второй двери. Вызвал лифт. Пока лифт поднимался, Кент неотрывно смотрел на стеклянную дверь, ведущую к пожарной лестнице. При малейшей опасности он готов был скрыться в тамбуре. Лифт вздохнул, распахнул двери. Внутри было пусто. Кент шагнул в кабину, нажал кнопку. На первом этаже, прежде чем выйти, сжал в кармане отвертку. Окинул взглядом просторный вестибюль, отметил, что под лестницей никого нет. Неспешно открыл входную дверь, сделал вид, что замешкался с замком, осмотрел двор.

Кося взглядом по сторонам, Кент встал за белым фольксвагеном, достал ключи, нажал кнопку брелока. Он весь превратился в зрение – чтобы не упустить мгновение, когда машина начнет взрываться. Опель взвизгнул, мигнул оранжевым светом, щелкнул дверными замками. Кент открыл дверцу, сунул руку под водительское сиденье, обшарил пространство под сиденьем пассажира. Там было чисто. Открыл капот, но ничего подозрительного не заметил. Проверил, не тянется ли от машины к ограде провод. Провода не было. Кент не сомневался, что Серафим с лоджии наблюдает за ним. Он заставил себя не поднимать голову. Кент повернул ключ. Двигатель привычно заурчал, напряжение отпустило. Кент вывел опель на проезжую часть, проехал метров двадцать, задним ходом вернулся на прежнее место.

– Ты сегодня почти все утро молчал, – заметил Серафим. – Что-то случилось?

– Я молчал? – удивился Кент.

Ему казалось, он разговаривал, но, подумав, сообразил: видимо, разговаривал с самим собой.

– Нет, малыш, ничего не случилось. Так, обдумываю дела.

Высадив Серафима у школы, Кент выехал на проспект Мира. Ему показалось, что бежевая мазда снова следует за ним. Кент перестроился в правый ряд, сбавил скорость. Мазда промчалась мимо. «Если они это делают, – подумал Кент, – наверняка используют несколько машин».

Сбросив в кабинете куртку, Кент набрал телефон Малуши. До недавнего времени тот работал начальником отдела в прокуратуре Санкт-Петербурга.

– Я догадываюсь, по какому поводу ты звонишь, – сказал Малуша.

– Поможешь?

– Ты же знаешь, мои возможности сейчас ограничены.

– Не прибедняйся.

– Нет, кое-что я все-таки могу…

– Мне выезжать сегодня?

– Еще не готово заключение судмедэкспертизы. Я тебе позвоню.

Положив трубку, Кент по внутреннему телефону набрал заместителя главного редактора.

– Ты занят?

– Заходи, – ответил зам, и Кенту показалось, что от трубки запахло табачным дымом.

В комнате зама дым качался, словно утренний туман над болотом. Точилин курил сигарету за сигаретой. Он был высок, сутул, почт лыс и обладал собачьим нюхом на сенсации и неприятности. Он знал, когда материал нужно придержать, а когда – выстрелить. Он был мудр и циничен. В этом заключалось его журналистское мастерство.

– Что скажешь?

Зам отложил номер свежей газеты.

– Через пару дней мне нужно будет съездить в Питер.

– Что-то интересное идет в Мариинке?

– Что? – не понял Кент.

– Извини, это я пошутил. Зачем тебе в Питер?

– Жигарь умер.

– Жигарь? Кто такой Жигарь?

– Пойдем покурим.

Они вышли в просторный мозаичный зал.

– Жигарь – бывший спецназовец, – пояснил Кент.

– Вспомнил! – воскликнул Точилин. – Владелец частной охранной фирмы.

– Бывший подручный вице-мэра Санкт-Петербурга.

– Того, который…

– Именно! Врачи не смогли определить, от чего он умер.

– Думаешь, его убили?

– Он странно умер.

Точилин затянулся сигаретой, стряхнул пепел в пепельницу, стоявшую на столике, выпустил дым. Снова затянулся.

– Поезжай, – сказал он.

Малуша позвонил через три дня. Тем же вечером Кент выехал в Питер. В девять утра следующего дня они встретились в кафе на Невском. Едва поздоровавшись, Кент нетерпеливо спросил:

– Ну что?

– Его действительно отравили, – сказал Малуша.

– Чем?

– Полонием.

– Чем?!

– Полонием. В его организме доза радиации превысила норму в миллион раз.

Кент смотрел на Малуша, не мигая.

– Я читал акт экспертизы, – сказал бывший следователь.

– Что это может значить?

– Что это сделали люди, имеющие доступ к радиоактивным веществам.

– А кто имеет доступ к радиоактивным веществам?

– Ну не террористы же!

Кент заказал два кофе и две рюмки «Хеннеси». Пока официантка выполняла заказ, приятели не проронили ни слова. Кент с трудом переваривал услышанное, Малуша ему не мешал. Официантка принесла кофе и коньяк.

– Почему его убили таким экзотичным способом? – удивился Кент. – Не проще ли было застрелить, взорвать – как это они обычно делают?

– Не забывай – Жигарь сам из спецслужб, человек чрезвычайно осторожный. Его не так просто было убрать.

– А полонием – проще?

– Не знаю. Возможно, те, кто решили убрать Жигаря таким способом, сделали это, чтобы кого-то запугать.

– Как можно отравить полонием? Подбросить в еду? Дать в виде лекарства?

– Этот способ убийства в России еще не изучен.

– Прокуратура возьмет след?

– Взять-то возьмет… Но дело уже засекречено.

Кент заказал еще по пятьдесят граммов коньяка.

– Говорят, спиртное выводит из организма стронций, – сказал он.

– Весьма актуально, – усмехнулся Малуша, обнажив зубы, похожие на неровный штакетник. – Но вот что я тебе скажу, Кент: брось это дело!

– Ты обещал свести меня с лечащим врачом Жигаря.

– Не звони ему. Сходи в Эрмитаж, а вечером возвращайся домой.

Кент пригубил коньяк, отхлебнул кофе.

– Что молчишь? – спросил Малуша.

Кент пожал плечами.

Вздохнув, Малуша вынул из бумажника листик бумаги с цифрами.

– Это телефон Валеева. После звонка ему мне напрямую больше не звони. Только через Машу Майорову.

– Спасибо!

– А…

Малуша махнул рукой, опрокинул рюмку и вышел из кафе.

Кент заказал еще кофе, но уже без коньяка. Когда официантка поставила перед ним чашку, он обратил внимание на ее руки: пальцы были длинными, хорошо разработанными. Кент подумал, что девушка играет на фортепьяно, ему захотелось проверить себя и он спросил:

– Вы играете на пианино?

Девушка вскинула ресницы.

– Да, играю.

– Вам, видимо, нравится Шопен?

– Да, а как вы узнали?

– В вашем возрасте всем нравится Шопен. Но скоро вам начнет нравиться Рахманинов.

Польщенная, официантка улыбнулась и упорхнула к бару. У нее были не только красивые руки.

Кенту хотелось последовать совету Малуши – сходить в Эрмитаж, а потом уехать, забыв об истории со странной смертью негодяя.

Валееву было лет пятьдесят. Половинки его белого халата с трудом скрепляла единственная пуговица. Казалось, она вот-вот не выдержит напряжения и «выстрелит» в собеседника.

Валеев предложил Кенту сесть в кресло, сам сел напротив.

– Вас интересует, как умер Жигарь?

– Да, – сказал Кент. – Похоже, это странная смерть.

– Более чем странная! – хмыкнул врач. Вынул сигарету, закурил. Было похоже, он обрадовался визиту журналиста. Ему хотелось выговориться.

– Я так и не знаю, от чего он умер, – развел руками Валеев. – У него были все признаки отравления: понос, сильная рвота… Но при этом не было ни озноба, ни повышенной температуры.

– А с чего все началось?

– Три недели назад, в воскресенье, позвонила его жена, сказала, что Руслану плохо. Я вызвал реаниматоров, они поставили капельницу. Рвота и понос у Руслана были жуткие! Утром снова послал к нему смену. А после обеда он сам приехал в больницу. Был очень вялый, слабел на глазах. Я провел с ним всю ночь. Сутки Руслан лежал под капельницей. Я не понимал, что происходит. При пищевом отравлении в организм попадает стафилококк, стафилококк вызывает температуру. Но у Руслана температура была абсолютно нормальная! На всякий случай я и профессор Рождественский обследовали щитовидную и предстательную железы – они были в норме. Из Боткинской больницы пригласили профессора Фирсова – специалиста по кишечным инфекциям. В первый день в крови Руслана было одиннадцать тысяч лейкоцитов. Это означало, что организм активно с чем-то борется. Но затем их количество стало резко падать, упало до пяти тысяч, затем до трех. Это было что-то невероятное! Они должны были расти, а они падали! В пятницу Руслан поехал домой. Сам сел за руль машины. На выходные я послал к нему медсестру. И вдруг она звонит в истерике: пробовала сделать в вену укол, но вены лопаются! Я приехал к нему. Язык и рот в язвах. Провели консилиум. Мы понимали: у Руслана отравление, но чем оно вызвано, объяснить не могли. Количество лейкоцитов упало до тысячи. Спустя сутки Руслан умер.

– И что вы об этом думаете?

– Не понимаю. Ничего не понимаю!

Доктор развел руками, заметался по комнате.

– И вы не знаете, от чего он умер?

– Теряюсь в догадках.

Кент посмотрел на Валеева.

– Эльдар Фаритович, я скажу, от чего он умер.

Валеев удивленно поднял глаза.

– Вы?!

– В теле Руслана обнаружили радиоактивный элемент. Его доза превысила допустимую в миллион раз.

– В миллион раз?!

– Да.

– Вы хотите сказать, что его… убили?

– Да.

– И кто это мог сделать?

Кент не ответил. Валеев побледнел и выронил сигарету.

Выйдя из больницы, Кент свернул за угол, перешел на противоположную сторону улицы, двинулся по ней так, чтобы видеть того, кто шел бы за ним следом. Но за ним никто не шел.

До поезда оставалось шесть часов. Кент почувствовал острый приступ голода. На Невском в кафе заказал солянку, позвонил Серафиму, затем связался с Точилиным.

– Все подтвердилось, – сказал Кент.

– Сам видел?

– Разговаривал с человеком, который видел.

– Сегодня возвращаешься? – Да.

– Не расслабляйся.

– Как скажешь, босс!

Пока Кент разговаривал, в кафе вошел мужчина лет тридцати пяти в замшевой куртке мышиного цвета, занял столик у окна. По мимолетному цепкому взгляду, который вошедший бросил на него, Кент догадался: звонок врачу зафиксирован. Вскоре в кафе вошла девушка в короткой шубке из каракуля и в такой же шапочке-«таблетке». Парень в замшевой куртке встал. На его лице было столько радости, что не оставалось сомнений: он пришел исключительно ради нее. «Ну и слава Богу!» – подумал Кент, расслабился и с удовольствием занялся солянкой.

Выйдя из кафе, Кент не знал, как убить оставшееся время. Бесцельно бродил по Невскому, иногда заходил в магазины. В кинотеатре шла «Клеопатра». Сеанс начинался через пятнадцать минут. Кент купил билет, вошел в зал. Он удивился, не увидев привычных рядов стульев. В зале стояли столики, а слева у стены расположился бар. Кент взял 50 граммов «Баккарди», сел за свободный столик. Вспыхнул экран, свет в зале притушили так, чтобы он не мешал смотреть фильм, и в то же время чтобы можно было найти барную стойку.

Метрах в пяти от Кента за столик сели двое опоздавших. На женщине была шапочка-«таблетка». Кент допил обжигающий ром, вышел из зала, сел на диван. Если эти двое действительно следят за ним, они непременно выйдут. Кенту хотелось, чтобы они вышли. Чтобы поняли: он их раскусил. Он хотел увидеть их смятение. Но никто не появился.

Кент не стал возвращаться в зал. Постоял у кинотеатра, наблюдая поток людей, затем направился на вокзал. Ему казалось, что за ним на небольшом удалении идут те двое из кафе. Но не стал оборачиваться, останавливаться у витрин, чтобы проверить – действительно ли за ним идут. Так, сопровождаемый собственным воображением, он дошел до вокзала.

В купе Кент оказался один. Он сидел с ощущением, что кто-то непременно должен появиться поблизости, кому поручено знать о нем все.

Колеса успокаивающе застучали на стыках. Кент почувствовал на щеке жесткий ворс шинели. Призывники спали, досматривая домашние сны. Он, старший сержант, сидел на боковом сидении плацкартного вагона, пил чай, крепко заваренный проводником. Полумрак, дребезжащая в стакане ложечка, плывущая за окном невидимая степь… Кент слушал проводника, пожилого татарина, но думал о скором увольнении. Поезд вез его из одной жизни в другую – тревожную неизвестностью и тягуче – сладкую предвкушением необычных открытий… Чайная ложечка так же дребезжала в стакане. Казалось, тот же поезд, проскочив вчерашнее будущее, снова выталкивал его в новую жизнь – на этот раз лишенную сладкого предвкушения.

С вокзала Кент поехал в редакцию. Поднялся на седьмой этаж, бросил сумку, сел у окна. Низкие облака казались неподвижными. Кент снова отправился на прогулку по крышам. Мысленно трогал шершавый кирпич дымоходов, заглядывал в их черное нутро и чувствовал так и не выветрившуюся за многие годы гарь. Остановился у слухового окна. Когда-то на чердаках между стропилами хозяйки натягивали бельевую веревку, сушили белье. Теперь его там уже давно не сушат. Наверное, завалили каким-нибудь хламом – сломанными шкафами и стульями…

На фоне серого неба дымоходы и антенны выглядели иначе, чем когда облака были редкими, высокими, окрашенными первыми лучами солнца. Была в них печаль, присущая всему, что находится на краю. Волна легкая, чуть тревожная и ласковая, прошлась внутри него и схлынула, оставив ощущение светлое, радостное… Откуда она? Ответ, вероятно, таился в этих крышах и в этом небе, но почему, Кент не понимал. Он не хотел думать о поездке в Санкт-Петербург. Мысли о командировке угнетали. Чем дольше он думал о ней, тем больше чувствовал нахальную силу тех, кто отравил Жигаря. Он понимал: выиграть у них невозможно. Эта мысль подавляла, унижала, пробуждала бессильный гнев. Кент устал об этом думать. Он скользил взглядом по крышам, как будто по знакомым окаменевшим лугам.

В дальнем конце коридора засвистел пылесос. Кент не стал ждать, когда уборщица появится на повороте – ушел в свой кабинет. Без десяти девять позвонил Точилину.

– Пойдем покурим, – предложил он.

В мозаичном зале сели в кресла. Не сводя глаз с Кента, Точилин затянулся сигаретой.

– Рассказывай!

– Его убили полонием, – сказал Кент.

– Чем?!

Точилин недоуменно посмотрел на Кента.

– Полонием. Радиоактивного вещества в теле оказалось в миллион раз больше допустимого.

Точилин затянулся сигаретой глубже обычного. Долго молчал. Наконец спросил:

– Почему его отравили полонием?

– Это ты меня спрашиваешь?

– Это я себя спрашиваю.

– Жигарь сгорел за полторы недели. Врачи так и не смогли понять, что произошло.

Сизый дым окутал Точилина. Его взгляд уткнулся в угол зала, застыл.

– Что молчишь? – не выдержал затянувшейся паузы Кент.

– Думаю.

Точилин снова глубоко затянулся сигаретой.

– Та справка, которую ты мне показывал пару месяцев назад, приобретает совсем другое значение. Ты ее сжег?

– Нет.

– Напрасно, – сказал Точилин.

– Я думал над ней, – сказал Кент.

– И что?

– Мне кажется, директора готовят в президенты.

– В президенты чего? – не понял Точилин.

– В президенты Российской Федерации! Точилин прищурился от сигаретного дыма, обвел взглядом огромный зал, постучал коробком спичек о подлокотник кресла.