Знакомство

Татьяна Стекольникова

Знакомство

День первый

1. Я оказываюсь бог знает где и снова убеждаюсь, что спокойная жизнь не для меня

Какого лешего?

Этот риторический вопрос окружающие слышат от меня частенько: как у всех нормальных людей, у меня тоже бывают неприятности и мерзкое настроение. Должна же я как-то избавляться от переполняющих меня чувств? Слов, заменяемых при письме точками, а в телевизоре писком, я не люблю, вот и говорю «какого лешего?» для, так сказать, разрядки. Иногда шепотом, а иногда довольно громко – зависит от обстоятельств. На этот раз «какого лешего?» прозвучало достаточно громко. Я даже прибавила «японский городовой», что делаю уж совсем в исключительных случаях. Неизвестно, что бы вы сказали, обнаружив себя вдруг в совершенно незнакомом месте. Причем вот только что, ну вот сейчас, вы с усердием наводили чистоту в своем доме – с тряпкой в одной руке и средством для мытья окон в другой. Что называется, в здравом уме и твердой памяти. Ни капли горячительного, ну, то есть – ни в одном глазу. Галлюцинаций и припадков у меня не бывает. Пока, во всяком случае, не было… В обморок я за свою долгую жизнь пару раз падала, но отношусь к потере сознания философски, то есть, придя в себя, не задаю дурацкий вопрос «Где я?». Где-где… Где рухнула, там и очнулась… На полу, в окружении хорошо знакомых вещей.

Но сейчас вокруг меня нет хорошо знакомых вещей! И стены не мои! И на больницу не похоже, если вы вдруг начнете рассказывать мне про летаргический сон или кому, в кои я впала. Даже если предположить, что, да, с мокрой тряпкой в руке я впала в кому, что явился некто и отволок меня, бесчувственную, в медицинское учреждение, что я провалялась там невесть сколько и наконец пришла в себя, – то почему СТОЯ? Вы когда-нибудь слышали о стоячих и ходячих коматозниках? Еще вариант – похищение. А как меня можно похитить из запертой квартиры, чтобы я не заметила, например, как ломают дверь или лезут в окно? Меня что, обрабатывали какими-то тайными лучами, чтобы лишить подвижности и чувств? Никакой секретной информацией я, простой литредактор, не владею, и никто не будет испытывать на мне такие дорогостоящие шпионские методы – проще меня схватить на улице и засунуть в машину, если в чью-то голову придет идиотская мысль меня украсть. За меня даже выкуп не у кого требовать – муж благополучно перешел в категорию бывших, счастливо живет без меня уже много лет и не станет вникать в мои проблемы, сын в очередной раз продлил контракт на работу в заокеанской компьютерной фирме и попробуй его найди, любовников заводить хлопотно, и поэтому мужика, согласного расстаться ради меня с энной суммой, просто не существует, а в организациях, где я зарабатываю на жизнь, мое исчезновение рассмотрят как открывшуюся вакансию, а не как сигнал SOS. Нет, тут что-то другое…

Я вздрагиваю: а вдруг меня настигла внезапная смерть, и теперь я в виде бестелесной субстанции обретаюсь где-нибудь в потустороннем мире? По спине противно забегали мурашки. Самые пронырливые из них копошились и на других частях тела. И это отчасти успокаивало: раз есть мурашки, значит, есть место, где они бегают. Чтобы окончательно убедиться в наличии повинующегося мне организма, машу руками и тут же въезжаю куда-то локтем – в стену… Какого лешего? Больно же! Нет, я еще не бестелесная субстанция: разве душам ведомы телесные ощущения? Потирая локоть, решаю заняться изучением своей дислокации. От страха по мне начали носиться прямо-таки стада мурашек. Но не стоять же тупо у стены! Чувствуя себя примерно так же, как неандерталец, который набрел на неизведанную пещеру, я начала бдительно осматривать окрестности.

Итак, я в комнате – просторной и высокой. Напротив два узких окна. Шторы на одном чуть раздвинуты, и в комнату пробивается едва различимый свет. Память услужливо прокручивает в голове детективные сюжеты, где герои спасаются, если не выдают своего присутствия. Поэтому, чтобы не шуметь, даже не поворачиваюсь и только скашиваю глаза вправо, а потом влево. Удалось разглядеть мебель: кресла, комод. Зверски заболела голова: было бы удивительно, если бы она не заболела – так вращать глазами! Стоп! Может, я сплю? Ну, сморил меня сон прямо посреди генеральной уборки… А теперь вижу сон. Локтем треснулась? Так во сне! И голова заболела тоже во сне… Слабо веря в то, что я сплю, все-таки зажала нос пальцами – есть такой варварский способ будить людей. Не помогло. В смысле – не проснулась я. А не проснулась потому, что и не спала. Зато, проводя тест на бодрствование, обратила внимание на широкие белые рукава, мелькающие перед глазами: когда я была еще дома, моя одежда состояла из старых джинсов и когда-то зеленой футболки. Какие белые рукава, если человек затеял уборку? Какого лешего?

И я начала себя пристально осматривать… И знаете, это была не я! То есть, я думала, как я, Нина Сергеевна Веснова, мать взрослого сына, почти пенсионерка, почти блондинка, с интересной полнотой и ныне незамужняя. Я была я, если закрыть глаза. Но если открыть… Видела я вовсе не свои руки-ноги, а какие-то крошечные, почти птичьи, лапки. Этими тонюсенькими пальчиками я принялась себя ощупывать. Очередной кошмар! Вместо своих весьма впечатляющих форм я получила чью-то тщедушную тушку. Ха! Меня переселили в тощего тинейджера! Хорошо еще, что пол остался женским. Конечно, я вовсе не была уверена, что это хорошо. Возможно, мне сейчас лучше было бы оказаться в мужском теле, но, во-первых, я еще не поняла, что вообще происходит, а, во-вторых, мужчиной я никогда не была, так что сравнивать не с чем. Опытным путем я установила, что доставшееся мне тельце (или я ему досталась – поди разбери!) меня слушалось, как родное!

Сделав такое открытие, я превратилась в девушку с веслом – их когда-то много стояло в парках. Эта метаморфоза всегда случается со мной в остро-опасных ситуациях. Вместо того чтобы бежать, орать или вообще как-то действовать, я становлюсь подобием парковой скульптуры. Весла, конечно, у меня нет, но немая окаменелость – точь-в-точь, как у гипсовой девицы. Вот и на этот раз чужое тело сработало, как мое собственное, – полнейший ступор. Хотя иногда, надо признать, быть девушкой с веслом полезно: народ думает, что имеет дело с необычайно волевой особой.

Когда-то в незабвенные перестроечные времена довелось мне стоять в очереди за картошкой. Магазином служила так называемая «сетка» – сварная конструкция из металлических прутьев и тавровых балок. Шиферная крыша была уложена на дощатый настил. Продавец с овощами находился внутри, а очередь – снаружи. Обмен товаров на денежные знаки происходил через небольшое окошко. Когда до продавца оставалось три или четыре человека, пришлось взяться за рельс, служивший прилавком, чтобы не потерять очередь. Тут-то на меня, прямо на руку, из-под шиферной крыши и прыгнула крыса. Зверек тщательно выбрал объект приземления – меня. Крыса каким-то образом знала, что я не буду дергаться, догонять ее и хватать, а просто-напросто окаменею – идеальный аэродром. Оттолкнувшись от меня, крыса оказалась на тротуаре и исчезла под «сеткой». Вокруг стоял гвалт, тетки визжали: «Крыса! Крыса! Укусила, укусила!» – а я, девушка с веслом, потребовала свои пять килограммов корнеплодов, хотя очередь была не моя, и реабилитировала крысу, заявив, что она никого не кусала. И даже сейчас, много лет спустя и в чужом теле, я чувствую, как от моей кожи легко отталкиваются крысиные лапки, слегка уколов коготками…

Моей кожи? Будем считать – моей. Потрогала лицо – нос, рот и прочее находится там, где ему и положено быть. В глаза лезли волосы – длинные и в темноте непонятно какого цвета. Руки послушно двигались, и если не считать локтя, которым я въехала в стену, у меня ничего не болело. Оставив более тесное знакомство с новой внешностью на потом, я занялась исследованием одежды – на мне была целая куча тряпок. Самое замечательное – панталоны. Ниже колен, с кружевами и оборками, но без шва, соединяющего штанины. Держатся на ленте, несколько раз обернутой вокруг талии. Потом сорочка на тонких лямках, тесная и короткая. Затем нечто до пят, с длинными рукавами, в рюшах и воланах. И наконец – разлетающийся пеньюар необъятной ширины, снова кружева, кружева, ленты, рюшечки… Все белое и на ощупь, похоже, батистовое. Комплект ночной одежды?

Тонкие пальцы перебирают складки ткани, поглаживают шею, забираются в волосы, посылая в мозг сигналы о тактильных ощущениях – гладкости, мягкости, шелковистости, тепле. Мозг, естественно, не мой, чужой. Но мысли-то мои! И эти мысли сделали «не мои» ноги ватными и заставили «не мою» попу прилипнуть к полу. Ну вот, любительница загадочного, сказала я себе, ты получила шанс узнать все о переселении душ… Так сказать, на собственной шкуре… Вернее, на чужой. А моя шкура, пардон, тело? Лежит где-то бездыханное? Или кто-то в нем разгуливает? Самое время завыть от страха, но я – девушка с веслом! Какого лешего? Поэтому молча сижу на полу, рассматриваю туфли с загнутыми носами, как у Хоттабыча. А может, я сошла с ума, и мое больное сознание неузнаваемо изменило отражение действительности? Я просто рехнулась и вломилась в чей-то дом… Тогда надо найти людей, чтобы меня изловили и определили в соответствующее заведение – кто знает, куда мне захочется залезть в следующий раз?

По-прежнему тихо, а серый свет из окна дополз уже и до меня. На полу сидеть холодно, к тому же снизу плохо видно комнату. Быстро встать помешали мои белые одежды. Проведя некоторое время на четвереньках, я приняла вертикальное положение. Подобрав подол повыше, даже сделала шагов пять вдоль стены – и налетела на комод. Не то чтобы я его не видела… Но в этом размытом свете мне показалось, что он гораздо дальше. Мое столкновение с комодом не прошло бесследно для предметов, которые на нем находились. Что-то еще перекатывалось по крышке, что-то с глухим стуком уже упало на пол. Беспорядочно шлепая ладонями по комоду, я спасла пару каких-то флаконов. Чтобы собрать то, что упало, пришлось снова ползать на четвереньках, и одежда мне дьявольски мешала. На комод вернулись: слегка оплавленная свеча в металлическом, в виде виноградного листа, подсвечнике, веер и надкусанное яблоко. Я двинулась дальше. За комодом – кресло. За креслом – ширма. За ширмой… Ого, ничего себе кроватка! На возвышении, под балдахином! Меня понесло к кровати. И никакой внутренний голос не сказал: «Какого лешего? Не лезь!». Хотя, как показали дальнейшие события, даже если бы я не приближалась к кровати, это ничего бы не изменило.

…Я ступила на подиум. Еще ступенька, еще – и вот я стою возле резного столба, подпирающего балдахин, и разглядываю огромное стеганое одеяло, край которого съехал на ковер. Я даже протягиваю руку, чтобы потрогать, из чего сделан балдахин… И вдруг среди подушек замечаю рожу. Рожа явно принадлежит мужику, украшена усами и пялится на меня в жутком оскале. От испуга, по своему обыкновению, снова превращаюсь в девушку с веслом. Правда, в этих белых одеждах и с поднятой рукой я, наверное, больше похожа на статую Свободы. Скоро я понимаю, что ничего не происходит: по-прежнему тишина, мужик без движения лежит в роскошной постели. Что-то уж очень долго он не только не делает попыток вступить со мной в контакт, но даже не меняет выражения лица. По-моему, он вообще не моргает. Наклоняюсь… Труп! Вне всяких сомнений – труп, до подбородка укрытый одеялом!

Мертвых я не боюсь. Дочери полковника милиции не пристало бояться покойников – живые бывают куда опаснее. Единственное дитя своего папы – начальника следственного отдела, эту истину я усвоила рано. К пятнадцати годам я прочитала все книги, какие были в нашем доме, полку за полкой, в том числе и старые отцовские учебники по криминалистке и судебной медицине. Криминалистом или следаком я не стала – перевесила любовь к литературе, чему отец был весьма рад, считая, что работа в «ментуре» не для женщин. Возможно, если бы он дожил до наших дней, то думал бы иначе: сейчас женщин в правоохранительных органах полно. А я так и осталась с нереализованными криминалистическими амбициями. А на что было тратить свои следственные таланты? Отыскивать спрятанный сыном дневник или вычислять, приходила ли в мое отсутствие свекровь, – на это много ума не надо. Угадывать же убийц в детективах – занятие пустое: поймешь где-нибудь на пятой странице, кто убийца, так дальше и читать неинтересно.

Поэтому, оказавшись нос к носу с трупом, я мгновенно забыла о том, что нахожусь в чужом теле, которое, в свою очередь, находится неизвестно где. И даже о том, что известно дошкольникам: найдя жмурика, ничего не трогай, а беги сообщать кому следует – или вообще тихо смойся, чтобы не влипнуть в историю. Какой-то бес толкнул меня под руку, я медленно стянула с покойника одеяло, и, как было принято писать в старинных романах, моему взору открылись ужасные подробности: кто-то безжалостно загнал нож почти по рукоятку мужику в грудь. Абсолютно голый, этот несчастный лежал, вытянув руки по швам, на черном пятне крови. Мужчине лет сорок, не больше… Я продолжала рассматривать убитого, вместо того чтобы подумать, как унести отсюда ноги. Если его зарезали здесь, рассуждала я, то странно, что следов борьбы нет – кровавое пятно под трупом имеет четкие контуры, как будто мужик лег, расслабился и не шевелился, пока его убивали… А если его сюда притащили уже мертвым, то где кровавые следы? А если…

Следующий вопрос я даже сформулировать не успела. Зато сделала открытие: когда совсем-совсем-совсем страшно, я веду себя, как обычный человек, то есть ору. Очень громко. А кто бы не испугался, если бы в полнейшей тишине – в этой чертовой комнате даже не тикали часы – ему на голову с балдахина свалится кот? Что это был кот, я узнала потом. Но тогда от неожиданности и под тяжестью упавшего на меня предмета я с диким воплем рухнула на труп. Сразу слезть с покойника не получилось – мешало мое облачение. Я отползла к краю постели и спустила на пол ноги, уже совершенно потеряв голову. Шагнула назад, но предательская рубаха в очередной раз стреножила меня, я слетела с проклятых ступенек, оставив на них свои восточные тапки, и во весь рост растянулась на полу. При этом я не переставая голосила. Кот, вцепившийся мне в волосы, удачно аккомпанировал, завывая где-то в районе затылка. Нас с котом накрыло пеньюаром, и мы сразу замолчали. В тишине кот отцепился от меня и растворился в складках батиста. Еще секунду было тихо, потом послышался топот бегущих ног, голоса. Открылась и закрылась дверь. Я лежала под пеньюаром и думала, как поступить – встать и явить себя народу или уж продолжать изображать сугроб. И еще я думала, что вечно влипаю в истории, и то, что происходит сейчас, в очередной раз доказывает, что спокойная жизнь не для меня.

2. Я узнаю, как меня зовут

Я продолжала лежать на полу, накрытая белым батистом с кружавчиками и зажмурившись так, что ныли зубы. Надо мной летали голоса. Прямо хор из античной трагедии… Тут чьи-то руки подняли меня и поставили на пол. Воцарилась тишина, а потом хор дружно заревел: «А-а-а-а!». И я открыла глаза. Понятно, почему они так орали – даже при мутном рассветном освещении было видно, что одежда на мне перепачкана кровью, как и руки. Ага, значит, мужика укокошили совсем недавно… – подумала я некстати. А что в моей ситуации было бы кстати?

Хор замолчал, как будто им управлял невидимый дирижер. На меня уставились три пары глаз: высокая черноволосая тетка в чем-то широком и вишневом, рыхлая бесцветная девица в таком же, как у меня, батистовом сугробе и еще одна, одетая явно в форму горничной – черное длинное платье и белый фартук.

– Здрас-с-с-те! – приветливо сказала я не моим, каким-то писклявым голосом. – Где тут у вас можно руки помыть? И во что-нибудь переодеться?

Вишневая тетка проделала руками движение, которое я определила, как всплеск рук. Читали старые романы? В них дамы без конца всплескивают руками. В жизни мне этого не приходилось видеть, но, глядя на тетку, я поняла, что она сделала именно это – всплеснула руками.

– Анна, – строго сказала она. – Что с тобой?

Затем последовало много французских слов. Я не знаю французского, но охотно слушаю французский шансон, а в молодости вообще обожала Дассена, поэтому французскую речь узнала, хотя не поняла ни слова. В школе и в институте я учила английский, и уж если так надо говорить не по-русски, то с запинками и медленно могу изъясняться на языке Шекспира. Все это я изложила дамам. Я говорила, а троица медленно и осторожно отодвигалась от меня, пока не уперлась в кроватный постамент.

– Да, кстати! – я решила, что надо поставить их в известность насчет трупа. – А на кровати убитый человек…

Не успела я договорить, как две из трех дам лежали на полу, изображая обморок. Притворялись! Я заметила, как осторожно они опускались на пол. Вишневая перешагнула через лежащих и поднялась по ступенькам к кровати. Мне бы ее самообладание! Или она тоже – девушка с веслом? Дама опять произносит что-то по-французски.

– Мадам, я вас не понимаю! Пожалуйста, говорите со мной по-русски!

– Анна! Это неслыханно! Какой позор! Мужчина в твоей спальне! Мертвый мужчина! Вот к чему привели вечные твои фокусы! Теперь тебя назовут убийцей! Ты убила своего жениха!

– Я?! Какого лешего? Жених? И я его убила? У вас что, крыша поехала? Я вас не знаю, впервые вижу!

Тут я замолкаю и начинаю думать. Конечно, надо было бы начать думать раньше. Но я все время забываю, что снаружи я – не я, а кто-то другой. Теперь вот выяснилось, что я – какая-то Анна. Наверняка эта Анна живет с теткой в вишневом под одной крышей – в качестве дочки, племянницы, сестры или седьмой воды на киселе – не важно, кто она тетке, важно, что она здешняя. Вряд ли люди ходят с визитами в батистовых пеньюарах. Анна обязана знать тут всех. И запросто может иметь жениха. Это сейчас он страшный и мертвый, а при жизни, вероятно, был даже очень ничего. Более того, Анна могла и собственноручно отправить его к праотцам. Хотя это как раз вряд ли – видела я кинжальчик в груди убитого. Так глубоко всадить нож – это не мою нынешнюю весовую категорию надо иметь! Но тут открылось еще одно обстоятельство: мало того, что я теперь какая-то Анна, подозреваемая в убийстве, так я еще и Анна не из нашего времени! Стало совсем светло, и на полу возле моей босой правой ноги обнаружился журнал «Нива». Я его подняла – 16-й номер за 1909 год. Антиквариат… Но с журналом обращались так, как мы с какой-нибудь программой телепередач, – ставили на него чайные чашки, бросали где попало. Пахло от «Нивы» типографской краской. Будь журналу сто лет, от него пахло бы пылью. 1909… Приплыли… Теперь понятно, откуда у меня чувство, будто я в музее, – кругом только старинные вещи. Машинально открыла журнал, и глаза остановились на заголовке: «Вред вуали». Ну надо же… Оказывается, у дам, носящих вуаль, нередко встречается весьма заметная краснота носа и щек из-за того, что под вуалью собирается сырая и влажная «атмосфера», не имеющая возможности испариться. По этой причине можно даже отморозить щеки и нос. А так как появление красноты дамы приписывают влиянию холодного воздуха, то закрывают лицо еще более частой вуалью. Поэтому дамам советовали носить очень редкие и слабо натянутые вуали, а лучше и вовсе от них отказаться, так как вуаль к тому же вредит глазам и ослабляет зрение. Возможно, мне надо принять к сведению эту информацию – а вдруг я навсегда останусь в этом 1909 году? Я даже с некоторым удовольствием начала думать о вуалях. С точки зрения психологии, такой поворот в мыслях вполне естественный: думая о вещах, далеких от безвыходной ситуации, человек имеет шанс не сойти с ума. А я и так… не в себе!

– Нет, вы только посмотрите! Нашла время читать! Анна!

Я так задумалась, что от неожиданности уронила журнал. Из какого-то параллельного мира вылез белый кот и начал точить о «Ниву» когти. Вот, значит, кто бросился на меня…

Вишневая дама продолжала взывать к моему благоразумию. Тут «очнулись» девица в батисте и горничная. Ну, девица, видимо, из благородных, а горничным разве полагается в обморок падать? Если я застряну в этом времени, придется приспосабливаться. Я прямо-таки физически ощутила подступившие ко мне проблемы. Меня подозревают в убийстве. Отдадут под суд. Сошлют на каторгу. Или как там, в тыща девятьсот девятом, было принято – упрячут в острог? Какого лешего? Я погрузилась в размышления о своей дальнейшей судьбе и не сразу поняла – тетка в вишневом отдает распоряжения, касающиеся меня:

– Полина! – девица в батисте оставила в покое свои оборки и придала лицу внимающее выражение. – Телефонируй Алексею Эдуардовичу. Скажи, пусть срочно едет! Адвокату я сообщу сама. Нечего глазеть! Бегом! Да, скажи…

И опять фраза на французском!

– Мадам, я же просила вас говорить по-русски!

– Анна, здесь прислуга! Она и так видела довольно! – Я повернулась к горничной. На ней лица не было от страха, но сквозь страх явно проступало злорадство.

– Дарья, быстро Анне Федоровне ванну и одеваться!

Горничная скрылась за ширмой.

– Аня, мне, своей матери, ты можешь признаться? Сейчас прибудут Алексей Эдуардович и Антон Владимирович. Ты и перед ними будешь ломать комедию? Тебе никто не поможет, кроме них!

Вот, значит, как! Значит, это моя мамочка… И мамаша родная на сто процентов уверена, что я, то есть Анна, грохнула того, на кровати! А я даже не знаю, как ее, эту мамашу, зовут…

– Маман, а эти двое, которых вы призываете, они кто? – решаюсь задать вопрос.

– Не притворяйся! Ни за что не поверю, что у тебя вдруг память отшибло! Я тебе все время повторяла: Анна, твой образ жизни до добра не доведет! Все эти твои кружки, легкомысленные знакомства…

Горничная пробежала через комнату с ворохом одежды и сообщила, что ванна готова.

– Отправляйся! – строго посмотрев на меня, сказала вишневая маман. – Приведешь себя в порядок – и быстро в кабинет! Ты помнишь, где кабинет?

От последних слов веяло сарказмом.

Странные дамы… Ведут себя так, будто и нет тут никакого трупа. Ну, им виднее. А мне – пожалуйте мыться… Ну и чудненько. И я отправилась вслед за горничной, стараясь не наступать на подол непомерно длинной рубахи, носящей следы моих объятий с покойником.

Бр-р-р…

…Ванна впечатляла: чугунная, на львиных лапах, изнутри выстлана белой простыней и до половины наполнена водой. Из стены торчат два желтых – из латуни что ли? – крана. Видно, до смесителей в 1909 году еще не додумались… Рядом с ванной на маленьком столике кувшин, мыло, какие-то пузырьки и коробочки. Горничная с опаской смотрела на мои батистовые одежды, испачканные кровью. Видимо, в ее обязанности входило раздевать барышень.

– Я сама справлюсь, – заявила я. – Идите уже… Да, где здесь у вас туалет?

Горничная Даша открыла рот, но ничего не сказала, только махнула рукой, показывая в угол. Потом сделала книксен и смылась. А я осталась одна. Оглядела стены: на трех – мелкая сине-зеленая керамическая плитка, на одной – панели из темного дерева. Обследовала унитаз – с бачком почти под потолком и цепочкой, за которую надо дергать, чтобы полилась вода. Поискала задвижку или крючок, чтобы закрыть дверь ванной, и не нашла ничего похожего. Хотя скважина, говорящая о наличии врезного замка имелась, но закрыться я не могла – ключа не было. Интересно, кому будет стыдно, мне или Анне, если меня застукают в голом виде. А, пусть… Разделась, сложила все, что на мне было, на стульчик и направилась к ванне, думая о том, что хорошо бы, наконец, на себя посмотреть. К стене на петлях было прикреплено небольшое зеркало. Установив его под нужным углом, я смогла обозреть Анну с головы до ног, и она мне понравилась – несмотря на грудь явно меньше первого размера. Да, и тинейджеровский возраст Анна перешагнула – ей никак не меньше двадцати пяти. Я не заорала, увидев в зеркале не себя, – я все та же девушка с веслом, только в новом теле.

3. Я принимаю ванну и пересчитываю двери

Голову я решила не мыть. Непонятно, как они вообще свои головы моют – в тазу что ли? Или та же Даша должна поливать из кувшина? Изучать головомойный процесс не было времени. И потом, фена у них точно нет, а мои новые волосы длинные и густые и без фена будут сохнуть дня два. В принесенных горничной вещах я нашла холщевое полотенце с вышитыми уголками и соорудила из него нечто вроде тюрбана, чтобы не намочить волосы. Покрутив краны, выяснила, какой из них с горячей водой, добавила еще водички и влезла в ванну. Сидеть в воде на простыне было непривычно, но терпимо. Похоже, что в воду Даша добавила ароматическую соль – пахло лавандой. Ощущение раздвоенности: я мгновенно забывала о том, что нахожусь в чужом теле, если смотрела не на себя, а по сторонам. Но стоило взгляду упасть на мои новые руки или ноги, как меня охватывала паника. Возможно, со временем я привыкну к чужому телу, волосам и всему остальному, но пока я решила поменьше обращать на себя внимания.