Хроники Нордланда: Старый Король

Вечером того дня, когда в Южном Саду собрались обсудить книгу «Флуар и Бланшефлер», здесь было особенно многолюдно. По традиции, собралась только молодежь, старшее поколение развлекалось в Малом Зале Золотой Башни, у его высочества, в компании шутов, музыкантов и актеров. В Южном Саду звучала музыка, пажи носили среди гостей вино, сидр и сладости, в ветвях мерцали эльфийские фонарики. Центром притяжения в саду была, разумеется, хозяйка, Алиса, герцогиня Ивеллонская, ее муж и деверь, герцоги Ивеллонский и Элодисский. Седрик, непривычно молчаливый, сидел открыто рядом с Юной и держал ее за руку, давая всем присутствующим повод для уверенных заявлений: между ними все на мази. Юна тоже выглядела менее оживленной и веселой, нежели обычно, а глаза, чуть припухшие, и покрасневший носик говорили о том, что девушка недавно плакала. Хильдебрант поглядывал на брата и его девушку, и тоже в основном молчал. Тем более что, в отличие от Гарри Еннера, погодки своей нелюбви к чтению и не скрывали, а на попытки со стороны девушек Южного сада их этим попрекнуть отшучивались так смешно и остро, что ни у одной из них не хватало характера да и желания всерьез их за это осуждать.

Гарри честно прочел всю книгу, показавшуюся ему немного скучноватой и длинноватой, а герои говорили напыщенно и несовременно. Но как признаться в этом и ударить в грязь лицом? Девушки были такие шикарные! Особенно Аврора, которая собралась блеснуть всем своим блеском, явить Гарри всю свою красоту и весь свой шик. В отличие от Габи, вкус у Авроры был, и она не стала увешивать свою персону всеми драгоценностями, которые у нее были – а было их не мало, Алиса делала подарки подругам по любому поводу. Двадцать третьего сентября у Авроры был день рождения, и она получила в подарок от подруги новое платье, серо-голубое, с темно-синими цветочными аппликациями, золотым шитьем и белоснежными кружевными вставками, к нему девушка надела тяжелые сапфировые серьги и простой, но убийственный в своей красоте сапфировый кулон. Волосы Аврора заплела в толстую «рыцарскую» косу, из отдельных прядок устроив небольшой веночек вокруг головы, украсив его шпильками с головками в виде белых цветов; сзади был приколот кружевной барбет, как дань приличиям и отдельное украшение. Девушка была ослепительна настолько, что Гарри, который всю ночь придумывал, как подойдет к ней и что скажет, при виде нее утратил волю и дар речи, и стушевался поодаль, отчаянно стараясь стать незаметным.

– Как же вы хотите участвовать в изысканной беседе, сударь, – спрашивала у Хильдебранта бойкая Вирсавия, – если не читаете книг и не умеете куртуазно выражать свои мысли?

– А кто сказал, что я хочу? – Весело подмигнул ей Хил. – Чтоб мне пропасть, если я так буду разговаривать, как этот ваш… Флуа-ар. – Хил произнес это имя так, что оно вдруг показалось многим невероятно смешным. Кое-кто из девушек фыркнул, многие из мужчин одобрительно усмехнулись. – Я вообще только бестиарии листаю. Вот про гиену вчерась читал, понравилось. Правда, как куртуазно говорить, в бестиариях не пишут. Там про другое… Могу за жопу укусить! – И Аврора с Алисой переглянулись при этих его словах так, что стало ясно: девушки в шоке.

– Да какой он вообще рыцарь, Флуар этот ваш. То плачет, то рыдает. – Подал голос Седрик. – Ни разу нормально мечом не махнул.

– Роман о силе чувства, а не меча. – Быстро возразила Алиса. – О любви, которая не боится преград. Отважный и могучий рыцарь, побеждающий врагов ради своей дамы, не вызывает столько восхищения и уважения, сколько юный мальчик, который не побоялся дальнего путешествия, опасностей незнакомой страны и гнева могущественного эмира, чтобы спасти свою возлюбленную. Но мы хотели поговорить не о влюбленных сегодня! – она хлопнула в ладоши. – А об эмире! О том, как государь, сеньор, явил себя в этой истории! Среди нас сегодня собрались достойные, знатные мужчины, которые уже являются герцогами и владыками своих земель, либо вот-вот станут ими. – Они переглянулись с Авророй, и та потупилась: эту тему предложила она, намереваясь любой ценой втянуть Гарри в разговор, и заодно показать, как она хорошо разбирается в вопросе, и какой отличной женой она будет для молодого эрла. Но девушки не учли, что здесь находятся Гарет и Седрик с Хильдебрантом, которые, оседлав разговор, уже не давали поводья в руки никому. Они так азартно бросились рассуждать и обсуждать, что у Гарри и остальных не было ни единого шанса вставить свои пять пенсов в обсуждение. Молодой эрл Фьесангервена сидел в тени куста жасмина, и слушал: было интересно.

– Он мог бы сразу помиловать Флуара и его девушку. – Говорила Аврора. – А не мучить их, заставляя думать о своей ужасной смерти.

– Ну, что ты, дорогая Аврора. – Возражал Гарет. – И показать себя слюнтяем мягкотелым? Пусть подданные как следует испугаются, прочувствуют его гнев и силу. Я уверен, он с самого начала собирался их помиловать. И сделал это правильно и вовремя.

– Само собой. – Согласился Седрик. – Подданным только дай палец, они всю руку оттяпают по самые гланды, да еще и заявят, что мало. Нужно, чтобы они любую милость у меня выпрашивали и не знали, помилую, или нет. До последнего. Так-то оно надежнее – уважения больше.

«Мотай на ус, эрл». – Сказал себе Гарри. И взгляд его, уже не в первый раз за вечер, остановился на хрупкой и нежной девушке: Марии Кальтенштайн. Совершенно не ослепительная, скромная, милая, застенчивая, она вся превратилась в слух, жадно внимая беседе и явно имея свои какие-то соображения, но, как и Гарри, не решаясь их высказать. Он увлекся, наблюдая, как отражаются на ее подвижном, некрасивом, но живом и очаровательном личике все ее мысли и чувства: несогласие, согласие, возражение. И попутно отмечая, как прелестно выглядят три небольшие незабудки в ямочке между ключиц – скромный кулончик на тонкой цепочке. На ней было простое, но милое и изящное платье бежевого цвета в белый цветочек, с белой кружевной косынкой. Цвет кожи ее, чуть смугловатый, был в точности, как у его матери, леди Луизы, она была такая же некрасивая, носатенькая, но очаровательная, и это обстоятельство и нравилось, и привлекало, и рождало в душе смутное чувство родства. А еще – желание ее защитить. Причем прямо сейчас. Ему казалось, что ее не замечают, ею пренебрегают, и жалость сильного к слабому, самое благородное чувство мужчины, охватила его. Возле Авроры Гарри чувствовал себя мальчишкой-несмышленышем, возле Марии Кальтенштайн – взрослым и сильным, и это было, разумеется, куда приятнее.

Решившись, он поднялся, взял у пажа два бокала с сидром, подсел к Марии и подал один бокал ей:

– Хотите?

– Да! – без ложной скромности ответила девушка и взяла бокал. – Спасибо. – При этом вся она была в беседе, глаза сияли. – Как интересно, правда?!

– Правда. – Согласился Гарри. От платья девушки пахло лавандой – любимый запах леди Луизы. Скорбь по матери нахлынула на Гарри с новой силой, но было почему-то не больно, а печально и тепло. Как и маме, ему захотелось сказать Марии всю правду о том, что почувствовал и подумал он, когда читал книгу. Это оказалось совсем не страшно: Мария Кальтенштайн откликнулась живо и искренне, без тени превосходства. И оказалось, что девушка думает о многом точно так же, и даже – что читать она начала совсем недавно, под влиянием новых подруг и госпожи, а до того ей читать было некогда.

– Мы ведь только недавно разбогатели. – Искренне и бесхитростно призналась она своему собеседнику. – До этого сами себе белье стирали. Точнее, я и Гутя стирали…

– Гутя?

– Августа, сестра моя. Вон она. – Мария указала на такую же незаметную и некрасивую девушку, которая была пониже и поплотнее, чем Мария, без ее изящества и хрупкости. – Мы самые старшие. – Имя «Августа» в Междуречье было почти таким же распространенным, как «Марта» на юге и «Алиса» на севере.

– Забавное имя. – Усмехнулся Гарри, и Мария, вообще-то пока что влюбленная в Гарета Хлоринга, невольно отметила, какая красивая у него улыбка, унаследованная от матери-француженки. И глаза красивые… И нос.

– Ваш отец – настоящий рыцарь, истинный герой. – Сказал Гарри тоже искренне. – И награда его, и богатство, и титул – заслуженные. Он спас своего герцога в безвыходной ситуации, рискуя всем, что у него было, кроме чести. Любой на Острове гордился бы таким отцом.

– Я знаю. – Гордо ответила девушка. Гарри эта гордость за отца показалась такой женственной и достойной, что он почувствовал, как все непокоренные пока уголки его сердца открылись этой девушке окончательно. Искренняя, милая, простая и очаровательная – что еще нужно? Аврора – богиня, и относиться к ней следовало, как к богине: с почтением и благоговением. А флиртовать и любезничать – вот с такой девушкой, простой и милой.

И из очень хорошей и знатной, кстати, семьи.

Провожая гостей и целуясь потом с Гэбриэлом, феечка не сразу заметила, что ее лучшей подруги нет рядом. Отправившись пожелать ей спокойной ночи, Алиса застала Аврору в слезах, и бросилась к ней со словами утешения и вопросами.

– Что со мной не так? – Выпалила Аврора, когда Алиса всерьез испугалась за нее. – Почему я одна, почему?! Даже Юна отхватила старшего Эльдебринка, а она ведь толстая-а-а-а!!!

– Авророчка, но тебе ведь Седрик не нравится!

– Нравится! – Огрызнулась Аврора, и тут же добавила:

– Понравился бы! А еще Еннер… это ведь я его пригласила, я-а-а!!

– А Еннер тебе… нравится?

– Какая разница-а-а… – Плач Авроры перешел в рыдания. – Понравился бы-ы-ы!!!

– Ну зачем тебе мужчина, которого ты не любишь? – искренне удивилась феечка, которой подруга открылась с неожиданной стороны.

– Я замуж хочу! – Хлюпнула носом Аврора. – Неужели непонятно?! Юна выйдет за Эльдебринка, старуха Маргарита за Кальтенштайна, даже дура Кальтенштайниха за Еннера, а я останусь старой дево-о-ой!! Разве я не красивая? – Она с отчаянием взглянула на подругу. – Алисочка, я красивая, скажи только честно?! Что со мной не так?!

– Что не так? – Почесал в затылке Гэбриэл, с которым Алиса в спальне поделилась разделенным с подругой горем. – Так-то от нее все в восторге, да. Только мужики ее боятся.

– Боятся? – Изумилась Алиса.

– Угу. Ей бы того… попроще быть. А то слишком умная, слишком гордая и такая, знаешь… неприступная. И на язык того… я сам-то ее опасаюсь порой.

– Но она такая, как есть! – Возмутилась Алиса. – Ей что, – притворяться?!

– Да при чем тут? Просто, быть попроще. Вот Юна простая девчонка, да. Без всяких там…

– Что ты имеешь в виду? – напряглась Алиса.

– Да не знаю я, как сказать! – С досадой отмахнулся Гэбриэл. – А хочешь, я ее замуж выдам? Пусть покажет, за кого хочет, и мы его с братом того: окольцуем. Я приданое ей дам хорошее. Хилу она так-то очень даже нравится. И он не хуже Седрика. Считай, одно лицо.

– Вы с Гаретом тоже одно лицо. – Огрызнулась Алиса. – Ты еще мне предложи…

– Я те предложу. – Полушутя, полусерьезно заметил ей на это Гэбриэл. – Ну-ка, жена, убоись мужа своего и того: выбрось из головы немедленно чушь всякую!

Переживала в этот вечер не только Аврора. Кевин Кайрон, давно и безнадежно сохнущий по Авроре Лемель, в этот вечер с прозорливостью влюбленного угадал интерес Авроры к молодому Еннеру и расстроился так, что не находил себе места. Уговаривая себя, что с самого начала знал, что ловить ему здесь нечего, он бродил по галереям, вышел в сумеречный сад при Золотой Башне, и присел на солнечные часы. Как и откуда к нему подошла королева Изабелла, он не заметил: эльфийская кровь позволяла Изабелле двигаться совершенно бесшумно. Даже не смотря на богатое платье, шелест ткани которого Кайрон принял за шелест травы под легким ветерком.

– Ваше величество!.. – Кайрон вскочил, почувствовав аромат ее духов и обернувшись. Изабелла лукаво улыбнулась.

– А мне вас бог послал, не иначе. – Сказала она, прожигая его насквозь своими изумительными глазами. – Не хотите ли сослужить службу своей королеве, юноша?

Тиму Вонючке, жителю Нэша, в этот день неожиданно повезло: попалась морская выдра удивительного, серебристого окраса. За такую шкуру можно было получить талеров двадцать, ибо носить такой мех могли только титулованные особы, не ниже графского достоинства. Мех, высохший на берегу, под ярким и еще по-летнему теплым солнышком, так и играл, так и переливался, когда Тим подкрадывался к своей добыче, обмирая от азарта, счастья неожиданной удачи и боязни ее спугнуть. Вот ведь повезло! И никого поблизости, и зверь далеко от спасительной воды… Готовя свои нехитрые снасти, Тим даже дышал через раз: столько случайностей и неточностей могло спугнуть удачу! Зверь раньше времени почует его и успеет удрать в воду, где его поймать будет почти невозможно; неверное движение испортит ценную шкуру; да мало ли что! Что другие охотники отнимут у него трофей, Тим не боялся. Он был не то, чтобы совсем дурачок, но и полноценным взрослым человеком его назвать было нельзя. Он был простоват, чудаковат и

соображал не все. Местные жалели его и не трогали. Помогать не стремились, но сами никогда не отнимали у него добычу, и не позволяли никому другому, особенно ушлым торговцам, скупающим мех и рыбью кость. Тим привык к тому, что его никто не обижает, и даже слегка приборзел, но ему и это прощалось: он был полный сирота, отец сгинул в море – так рано или поздно случалось с большинством здешних мужчин, – мать тронулась умом и утонула. За Тимом присматривал местный священник, которого в Нэше уважали и даже любили – еще один пунктик в пользу Тима.

Так что Тим крался в сторону серебристой морской выдры в полном спокойствии на этот счет – никакого подвоха он ниоткуда, кроме природы и самой выдры, не ждал.

Подобравшись поближе, паренек с трудом сдержал восхищенный возглас: такой крупной выдры он еще не видал! Размером, пожалуй, с матерого тюленя, а то и с молодого моржа! Зверь, красуясь, вылизывал, расчесывал перепончатой лапой свой роскошный мех, приглаживал, прихорашиваясь. Небольшой ветерок дул с моря, и Тим уверен был, что зверь его не учует. Прикидывая, как будет ловить, как удерживать и душить, Тим весь сосредоточился на своей задаче, и не заметил, как к нему подобрались трое нью-нэшцев.

Островок, на котором все это происходило, был спорным. Нью-нэшцы считали его своим, нэшцы, разумеется – своим. Чтобы спор по поводу острова не переходил еженедельно в войну, между герцогами было решено: островок считать нейтральной территорией, а добытая на нем дичь принадлежит тому, кто первый ее обнаружил. И обычно местные это соглашение соблюдали. Но нынче больно уж велик был соблазн – дичь-то королевская! А охотится на нее дурачок, кто его слушать станет?

В самый последний момент зверь то ли что-то почуял, то ли что-то услышал, ускользнул просто непостижимым каким-то образом. Тим не сдержал разочарованного возгласа, бросился за ним, и тут его и обогнали трое нью-нэшцев, торопясь удержать знатную добычу.

– Это моя выдра! – Завопил Тим, вцепляясь в крайнего соперника, рослого рыжего парня. Тот, не глядя, стряхнул с себя дурачка, и даже не обратил внимания, что тот сразу же заткнулся и отстал. И лишь когда зверь исчез в морских волнах, на прощание плеснув хвостом, нью-нэшцы, постояв и проводив его глазами, повернулись к Тиму.

Тот лежал, как упал, так неловко и неподвижно, что парни сразу поняли: дело плохо. Осторожно приблизились, окликая его. Тот не шевельнулся. Упав, он с размаху приложился виском о камень, и умер мгновенно. Поколебавшись и поспорив несколько минут, парни решили: никто не видел, кругом пусто, свидетелей не было, вот и сделаем вид, что нас здесь не было, и мы ничего не знаем! Идея была не плоха, но каким-то воистину волшебным образом уже через полчаса весь Нэш был в курсе произошедшего. Впоследствии, когда особо дотошные свидетели всего произошедшего пытались вспомнить, с кого все началось, кто принес в Нэш весть о жестоком, бесчеловечном убийстве безвредного дурачка, никто так и не смог ничего вспомнить. Весть была, подробности были, общий гнев – был, а кто принес весть, кто рассказал все так, чтобы умело возбудить этот гнев – осталось тайной. Одно было несомненно: жертва была выбрана правильно. Попытка ограбить и убийство безобидного Тима были расценены, как особо циничное преступление проклятых гномов, перешедшее всякие границы. Все дееспособные нэшцы мужского пола, не ушедшие на промысел далеко в море, отправились на спорный островок и обнаружили тело бедного Тима, каковое и потащили в Нью-Нэш, чтобы призвать злодеев к ответу.

«Кто-то словно шептал мне в уши, – говорили потом некоторые участники этого демарша, – мол, неужели мы спустим такое, неужели позволим такому злодейству безнаказанным остаться?». Но даже такая проблема была бы решена, так как фогт Нэша, Йост Фергюссон, был человеком не только умным, но и решительным, и харизматичным, умеющим заставить себя слушать и слушаться. Бог мой, сколько уже было таких конфликтов! Оба фогта собаку на этом деле съели. Все было бы улажено, если бы не вкрадчивые беззвучные голоса, вкладывавшие в головы распаленных нэшцев, требующих крови преступников, и не менее распаленных нью-нэшцев, отрицающих всякую вину парней, совершивших злое дело по небрежности, без умысла, неистовые гневные мысли, а в сердца – такую же неистовую жажду крови. Не прошло и пары минут, а люди уже орали друг на друга, матерились, бросались с кулаками и ножами, изнывая от ненависти и жажды попранной справедливости. Причем обе стороны были уверены в том, что справедливость именно на их стороне, абсолютно.

– Из-за какого-то дурачка, который по дурости сам на камень упал, хороших парней порешить?! – Орали нью-нэшцы. – А вот вам … в рот, к такой-то матери пошли отсюда, не бывать этому!

– Это (…..) мрази, которые безвинного дурачка, божьего человечка, ограбить хотели и жизни лишили, хорошие у вас?! – Орали нэшцы. – А и то правда, откуда ж лучше-то в вашей (…..) помойке найдутся?!

– Слышали, они нас помойкой называют?! – Бесились оппоненты. – Кто вас вообще из вашей выгребной ямы выпустил, черти болотные, и в чистый поселок грязь свою нести позволил?!

Чтобы пресечь назревающую стычку, фогт спустил на нэшцев наемников, которые бесцеремонно, взашей вытолкали почти безоружных людей на причал и заставили под взведенными арбалетами убраться прочь, униженных, неудовлетворенных и еще более, если такое возможно, конечно, обозленных. Йост отправил к фогту Нэша гонца с предложением завтра же встретиться и решить возникшую проблему как можно скорее. Парней придется примерно наказать, – думал он, – но даст Бог, обойдется малой кровью… И что такое случилось с людьми, неужели и в самом деле так дурачок этот был им люб? Сколько живешь, столько и удивляют тебя люди, – думал он, отправляясь к себе. Он не догадывался пока, что изменить ход событий не в его власти.

Ночью, в час между волком и собакой, нэшцы уже всем поселком, около тысячи человек, вооруженные на этот раз до зубов всем, что нашлось в поселке, вместе с примкнувшими к ним стражниками, высадились на ненавистном берегу. И набросились на спящий беззащитный город с дикой яростью, не щадя ни старого, ни малого, поджигая и руша все, что можно было поджечь и порушить. Кровавая пелена застилала глаза, а настойчивый голос в голове звал и требовал: убить, отомстить, наказать! Пожар и паника охватили поселок, люди метались, кричали, призывая помощь, стражники и наемники тоже не сразу сообразили в этом хаосе, кто, что и куда, тоже метались по улицам, пока Йост и командир наемников, Сигурд, не навели кое-какой порядок и не принялись прочесывать улицы, расправляясь с нападавшими, что было сложно: ни по одежде, ни по разговору, ни по другим каким приметам они от местных, тоже схватившихся за оружие, не отличались. Только когда Сигурд на площади зычным голосом заорал:

– Нью-нэшцы, ко мне!!! – К нему начали подтягиваться местные, но сколько до этого погибло от рук своих же или стражи, никто потом уже не мог сосчитать и выяснить.

Обученные и опытные наемники даже малым числом расправились с напавшими нэшцами. Но ущерб поселку был нанесен чудовищный. Некстати поднявшийся ветер раздул пожар, и практически весь поселок наутро был руинами. Убитых было больше половины, среди них большинство детей и женщин, кто попал под горячую руку, кто пытался спрятаться в подполье и задохнулся в дыму. Убит был Йост, и здраво рассуждать и действовать было некому. Из ближайшего большого города, Лэнгвилла, уже к обеду прибыл граф, Ханс Тордсон, со своими людьми. Молодой и веселый, выпивоха и заядлый охотник, он был большим приятелем Седрика и Хильдебранта, поэтому сразу же отправил вестового к ним в Хефлинуэлл. Седрик был патроном Нью-Нэша, и разбираться и принимать решения предстояло ему.

Но первой вестью, пришедшей из Далвегана Эльдебринкам, было письмо герцога Далвеганского Анвалонцам. У Аскольда Эльдебринка, едва он услышал, от кого письмо, сразу же испортилось настроение. Он не рассказал о том, что на самом деле случилось с Вэлом, даже лучшему другу, и принц Гарольд не знал всей подоплеки событий, поэтому осторожно посоветовал другу все же прочитать, а прочитав, не принимать решений сгоряча. Кивнув, Аскольд ушел в свои покои, где сидела с вышивкой его жена. Она не подружилась ни с графиней Маскарельской, ни с королевой, и предпочитала уединение, отговариваясь трауром. Ей муж прочитал письмо вслух, после того, как первым пробежал его наскоро глазами. Новость потрясла его так, что он стал ходить по обширным покоям туда-сюда, и сжимать и разжимать кулак, не зная, стучать ли им обо что-нибудь в гневе, по своей всегдашней привычке, или потрясать от радости. Очень злой радости.

– Ты слышала, Эффи?! – Вопрошал он, краснея больше обычного. – Ай да Вэл, ай да молодец! Горжусь тобой, сын! Приделал пузо ихней девке! Опозорил их, и так им и надо, мразям, чертям болотным, извращенцам «уевым! Отомстил за себя и за нас, что за парень, а?! Съел, Кенка?! – Он остановился перед зеркалом, ноздри раздувались. – И что ты теперь делать будешь, поганый содомит?! Как еще лучше мой мальчик мог тебе показать, кто ты и кто он?!

– И что они хотят? – Осторожно спросила герцогиня.

– А ты как думаешь? – С величайшим презрением к невидимым оппонентам, поинтересовался герцог Анвалонский. – Конечно, хотят скрыть позор своей девки. Хотят выдать ее замуж за одного из наших парней, вроде как пащенок от нашего, так пусть кто-то из наших и исправит дело. Да будь я проклят, если породнюсь с Сулстадами! – Он сплюнул. – Ни за что! Еще один мой сын – в их поганую семью?! Да я срать своим парням с ними на одном поле не позволю!

Герцог Анвалонский был действительно рад. То, что пережил он, когда прочел анонимное письмо о содомии графа Кенки, сложно описать даже в самых сильных словах: Аскольд Эльдебринк был человек простой, и в целом довольно порядочный, верный муж, хороший отец, добрый католик, и в рамках понятий своего сословия человек честный и чистый. Да, в его герцогстве люди и голодали, и еле сводили концы с концами, и гибли на рудниках. Но герцог полагал, что так заведено от века, так устроен мир, и бесполезно что-то менять. Зато судить он старался по справедливости, налогами своих подданных не душил, поддерживал в герцогстве порядок. В Анвалоне были лучшие дороги, продуманная логистика и безопасные города, казнокрадство и коррупция не приветствовались, и если до герцога доходило, что кто-то из чиновников берет взятки или торгует должностями, он наказывал примерно и сурово. Вспыльчивый, он не был злым, и его подданные это знали. О том, что существуют такие вещи, как содомия, педофилия и прочие извращения, он предпочитал не знать. Нет, Аскольд Эльдебринк о них, конечно, слышал. Но чтобы этим грешили живые люди, которых он знал лично – в это его мозг отказывался поверить до последнего. И отвращение и отторжение его были так же велики, как и его незнание. А уж сама мысль о том, что с этим столкнулся один из его сыновей, для герцога Анвалонского и вовсе была сотрясением основ и переворотом сознания. Он чувствовал себя запятнанным, а боль за своего мальчика, пережившего такой шок, что тот покончил с собой – это их-то веселый, неунывающий Вэл! – была чудовищной. И как всякий сильный и щепетильный человек, Аскольд хотел справедливого реванша. И вот он, реванш! Вэл не просто так умер, он отомстил за себя, да как! Лучше и придумать нельзя было!

Герцогиня Анвалонская была мудрой женщиной и хорошей женой. Поэтому даже не заикнулась о том, что ей нужен ее внук. Или внучка. И что она сделает все, чтобы заполучить этого ребенка. Если придется – даже вместе с матерью. Даже ценой брака одного из сыновей с дочерью их врага – ибо Эффемия Эльдебринк тоже теперь считала Кенку своим врагом. Но пусть сначала Аскольд насладится своей местью, насытится ее вкусом, сполна пожнет ее горько-сладкие плоды. Пусть ощутит в полной мере, как теперь опозорен его враг, как их сын даже из могилы достал-таки его! Каково Кенке будет кичиться своей мнимой честью, когда его дочь беременна бастардом? Дочь, которую он держал в такой строгости, в самом глухом углу, в самом строгом монастыре, хвастая этим по всему Острову?! Пусть Аскольд утешится сознанием этого настолько, насколько вообще способен утешиться потерявший сына отец. А потом она возьмет свое… Как делала это всегда.