Покаяние разбившегося насмерть

– Вообще-то я попал в Париж по счастливой случайности: моя дражайшая супруга оказалась талантливейшим хирургом, так что ее пригласили работать в одну из парижских клиник. Светлана подписала контракт на пять лет. Я, сам понимаешь, терпеть ненавижу жить на халяву, так что первые полгода трудился санитаром, пока супруга, утомившись наблюдать мои труды тяжкие, использовала свои связи в реабилитационном центре, предложив руководству открыть театр со мной в качестве режиссера. Тут весьма кстати оказалось то, что я, к счастью, окончил французский лицей, свободно болтаю и даже сочиняю на великом и могучем французском. И вот, когда руководство центра согласилось на наше предложение…

Тут он выразительно закатил глаза, в очередной раз торжественно чокнувшись со мной своим бокалом.

– Поверь мне на слово, Ален, в тот момент я был счастлив, словно уже вознесся на небеса обетованные. После выноса экскрементов клошаров в городской клинике вдруг репетировать – положим, почти что с теми же клошарами, но зато свои собственные пьески и миниатюры, сочиненные на досуге, в мыслях замахиваясь уже на творения великого Чехова…

Я усмехнулся. Что ни говори, то был наглядный пример того, что у каждого из нас – воз и маленькая тележка собственных проблем, которые зачастую остаются «за кадром» для окружающих. К примеру, для меня Андрей Бессонов всегда был наглядным образцом удачливого парня, у которого все его самые амбициозные мечты всегда сбываются без особых проблем.

Он с блеском окончил режиссерский факультет ВГИКа, снял пару-тройку фильмов, имевших успех на кинофестивалях, а вот теперь оказался в Париже. Не открой он мне сейчас тет-а-тет все свои тайны, я был бы уверен, что работа в самодеятельном театре – его каприз, желание внести личную лепту в миссию благотворительности и гуманного перевоспитания изгоев общества. Как говорится, век учись…

– Итак, мсье Бессон, – проговорил я, почтительно склонив голову, – стало быть, ты начал работать в театре… Кстати, когда конкретно?

– Да совсем недавно. Этот спектакль – наш дебют, и, сам видишь, кровавый: после премьеры зарезаны три главных героя пьесы. Очень надеюсь, что после этого наш театр не поспешат прикрыть.

– Будем надеяться на лучшее, – я бодро кивнул. – Насколько я в курсе, сегодня утром тебя допросил с пристрастием доблестный комиссар Анжело. Колись: что интересного ты ему сообщил?

– То есть? – Андрей весело хмыкнул, выразительно вздернув брови. – Не хочешь ли ты сказать, что желаешь провести прямо сейчас свой собственный допрос в довесок к полицейскому?

Я лениво усмехнулся.

– Да как сказать. Согласись, если перед тобой вдруг возникает некая загадка, ты желаешь ее разгадать. Разве не странно: для чего кому-то захотелось прирезать трех волхвов? Давай попробуем рассмотреть, как примерно все происходило. Итак, ваш спектакль завершился вчера примерно…

– Ровно в семь-сорок-пять вечера.

Я кивнул.

– Стало быть, практически сразу после завершения спектакля, спустя считанные минуты были убиты трое актеров; причем все трое – по соседству: в сквере и у дверей офиса «Сады Семирамиды», куда наш Пьеро попросту рванул, пытаясь спастись от убийцы. Все трое – в костюмах и в гриме. По всему выходит, что они вместе вышли и куда-то направились – возможно, в тот самый сквер. Но зачем? Кто и чем их туда завлек? Ведь если, не переодевшись и не разгримировавшись, они оказались на улице, то, согласись, похоже, им предложили провести некую фотосессию.

Андрей смотрел на меня с ленивой улыбкой.

– Мой милый, ты полностью повторяешь версию моей любимой газеты «Время» – в сегодняшнем выпуске журналист Пьер Лебланк излагает примерно ту же версию… А сегодня с утра пораньше комиссар Анжело измучил меня вопросами на ту же самую тему – не слышал ли я разговора своих доморощенных артистов по поводу фотосессий и прочего, и прочего, где находился я сам каждую минуту после завершения спектакля – то бишь, есть ли у меня алиби…

Он усмехнулся.

– Сам понимаешь, после таких допросов я могу ответить на твои вопросы легко, потому что знаю ответы чуть ли не наизусть! Итак, спектакль прошел успешно, нам устроили шквал оваций стоя, мы все кланялись на сцене, а потом спустились в зал и вместе со зрителями вышли в холл центра, что перед дверями выхода. Хочу подчеркнуть, что большинство зрителей были свои люди – работники центра и медики клиники при центре. Все хлопали нас по плечам, поздравляли, шутили. Лично я отвечал на вопросы журналистки городской газеты «Паризьен» Катрин Секле, которую специально пригласил на нашу премьеру, потому особо не замечал, кто из актеров где находился и чем был занят. Могу точно сообщить только то, что все три волхва сразу же, выслушав все поздравления публики, удалились – вроде бы переодеваться, за кулисы (это подтвердят все!). А вот когда именно они вновь появились если вообще появились – понятия не имею! Я давал интервью, стало быть, никак не мог исчезнуть вместе с ними, чтобы прибить в сквере. То бишь, у меня железное алиби!

Я с улыбкой разглядывал свой опустевший бокал.

– Стало быть, давая интервью акуле пера, ты совершенно не замечал, что происходило вокруг и рядом.

– Ну, это не совсем так, – Андрей лукаво мне подмигнул. – К примеру, я совершенно точно заметил, что по правую руку находилась моя благоверная супруга Светлана – дело в том, что когда я чересчур ласково улыбался Катрин, она весьма ощутимо щипала меня за локоток.

– Позволю себе еще один вопрос: сколько всего у тебя актеров в театре, и кто из них участвовал в спектакле кроме волхвов?

Андрей весело расхохотался, погрозив мне пальцем.

– О-ля-ля, Ален, эти твои игры в детектив! Ты вновь повторяешь все вопросы комиссара Анжело. Отвечаю тебе точно так же, как ему. Всего в нашем балаганчике семь актеров и все семь были задействованы в спектакле: отсидевшая три года за соучастие в краже Селин Бошоле играла Богоматерь Марию; отсидевший срок за драку Серж Кото играл старика-супруга Марии, а два шалопая по жизни Поль Ляруз и Сид Виши были пастухами – так сказать, массовка. Главными моими героями были именно три волхва: малыш Нико гениально играл роль младшего волхва Бальтазара, старик Пьеро – старшего волхва по имени Каспар, а Мишель Дювво, великий молчун по жизни, просто-таки гениально молчал в роли волхва Мельхиора. У него, знаешь ли, было на редкость бледное худое лицо с огромнейшими, в пол-лица, неимоверно печальными глазами – этого было более чем достаточно! Мишель играл самим своим видом и обликом: просто молчал. И этого было достаточно.

Я покачал головой.

– Театр семерых актеров. Не густо.

– Но и не пусто! – Андрей воинственно вздернул подбородок. – Думаешь, клиенты реабилитационного центра рвутся играть роли в театре? Ошибаешься, главная мечта большинства из них – послать куда подальше всех психотерапевтов да прочих медиков центра, чтобы продолжать жить привычной для себя жизнью: глушить алкоголь всех видов, наркоманить и грешить, кому как больше по душе. Согласен, что вот теперь мне будет гораздо сложнее, повторюсь: три моих волхва были самыми талантливыми актерами, которым театр действительно был по душе. С оставшимися, увы, каши не сваришь! Но будем работать. В данной ситуации одно хорошо: мне было чертовски не выгодно убивать моих звезд, стало быть, это не я их убил… А теперь предлагаю закрыть тему и отвести душу, вспоминая нашу шальную юность.

Мы заказали еще по чарке глинтвейна и в течение следующего часа предавались лишь славным воспоминаниям. Когда я пришел домой в тот вечер, на часах стрелка приближалась к полуночи.

Глава 6. Прореха в алиби

Следующий день, как и все предрождественские дни той недели, был наполнен массой всевозможных дел и акций, о которых у меня уже с самого утра должна была болеть голова. И все-таки я проснулся с улыбкой и четким убеждением: все, что ни происходит, – к лучшему.

Я встретил старого доброго приятеля, оказался втянут в некую таинственную закулисную историю, итогом которой стало тройное убийство. Кроме того, последний раз я почти пятнадцать минут болтал с Соней по телефону, и эта беседа дала мне заряд надежды: моя любимая в холодной Женеве скучает ничуть не меньше меня – быть может, даже больше, поскольку уж ее точно никто не втягивает в загадочные детективные истории. Тут я весьма кстати напомнил себе, что сегодня нужно непременно перезвонить Соне и обсудить с ней планы на Рождество. Это дало мне лишний повод улыбнуться в предвкушении нового дня.

Мой первый утренний час прошел как обычно: я встал, принял душ, оделся и спустился в кафе на первом этаже, где позавтракал классическим кофе с круассанами, после чего направился в офис «Садов». И вот тут непредвиденные события наперегонки бросились мне навстречу, так что я быстренько позабыл о Рождестве, Соне и своей почти священной обязанности ей перезвонить.

Как только я вошел в приемную, ко мне тут же бросилась донельзя взволнованная и раскрасневшаяся мадам Лево.

– Мсье Ален, слава богу, вы пришли вперед полиции, потому что мне нужно срочно посоветоваться с вами по очень важному вопросу: стоит ли сообщать этому милому комиссару или славной девочке-инспектору все, что мне известно от бедняги Пьеро, потому что в прошлый раз я сообщила далеко не все, ведь, согласитесь, никогда точно не знаешь, что может быть очень полезно для нашей косметической фирмы, а что принесет только вред…

От этого стрекота у меня мгновенно затрещала голова, и я остановил секретаршу решительным жестом руки.

– Стоп-стоп-стоп, мадам Лево! Пожалуйста, не торопитесь. Давайте начнем с самого начала и, прошу вас, не с такой потрясающей скоростью. А для начала предлагаю присесть.

Мы уселись друг против друга в кресла, и я кивнул, давая старт исповеди. Мадам Лево глубоко вздохнула и произнесла:

– Дело в том, что бедняга Пьеро очень любил рассказывать мне о репетициях в театре «Луна».

Я кивнул.

– Понятно. Полагаю, вы умолчали о чем-то конкретном, что однажды рассказал вам Пьеро. Хотя, если честно, сомневаюсь, что в ходе ваших бесед он мог сообщить вам нечто криминальное.

От избытка эмоций мадам Лево сначала зажмурилась, а потом весьма энергично мотнула головой. Признаться, я был слегка озадачен.

– То есть вы хотите сказать…

Она не дала мне договорить – резко подалась вперед и, наклонившись к самому моему лицу, горячо проговорила полушепотом:

– Пьеро несколько раз говорил мне, что у режиссера театра серьезный конфликт с малышом Нико! Он много рассказывал мне о театре и обо всех актерах-любителях да их грехах. К примеру, я знала, что малыш Нико отсидел срок в тюрьме за мелкую кражу. Пьеро не раз говорил, что парень не чист на руку.

Пришлось вновь сделать останавливающий жест.

– Не так быстро, мадам Лево! Итак, Пьеро рассказывал вам о грехах всех своих коллег-актеров…

– Я всех их знаю по именам, хотя ни разу в жизни не видела! – она просто не могла дождаться, когда я дам ей слово. – Но разговор пойдет о режиссере – Андре Бессоне. Как мне рассказывал Пьеро, у этого режиссера с первых репетиций началась самая настоящая война с малышом Нико. Пьеро говорил, один раз они даже подрались, так что разнимали их все актеры и сам Пьеро. А все потому, что несносный малыш просто обожал всех передразнивать, да так зло!

Она внезапно умолкла, словно вдруг припомнив нечто особо важное и многозначительно уставившись на меня.

– Вот я и хотела у вас спросить: как, по-вашему, стоит ли рассказать полиции про все это – про драку, про конфликты с режиссером? Комиссар Анжело и в самый первый раз спрашивал, не было ли разговоров у Пьеро о том, кто с кем ругался. Но тут все не так просто. Ведь этот режиссер, акцент которого убитый постоянно так зло передразнивал, как и вы, – русский…

Я едва не расхохотался смехом Сатаны. Ну, конечно, дело ясное! Пусть мой отец и чистокровный француз, пусть я без малейшего акцента изъясняюсь по-французски, для милейшей мадам Лево я все-таки немного загадочный русский, и, стало быть, буду насмерть стоять за своего земляка. Знала бы она еще, что с этим самым Андре Бессоном мы знакомы с глубокой юности!

Я дипломатично улыбнулся, успокоительно положив руку на трепещущую длань секретарши.

– Разумеется, мадам Лево, вы просто обязаны сообщить следствию все, что считаете нужным. Полагаю, если режиссер ни в чем не виноват, это скоро выяснится… Это все, что вы хотели мне сказать?

Она кивнула в знак согласия. Я поднялся.

– В таком случае, решение – за вами. А для меня начинается мой рабочий день. Что там у нас по плану?..

Каюсь, я тут же постарался нагрузить мадам Лево множеством дел и заданий, чтобы отвлечь ее от желания немедленно рвануть в полицию для дачи своих сенсационных показаний. Конечно, я отчасти сочувствовал Андрею: как ни крути, а конфликт с убитым – не лучший факт в деле об убийстве, так что при подобных показаниях его «крутое алиби» будет сто раз перепроверяться.

С другой стороны, скорей всего подобную информацию полиция наверняка уже получила и без сообщения мадам Лево, и все это дает ей просто-таки идеального подозреваемого: постоянные конфликты с убитым парнем, драка… Да и фотосессию в сквере режиссеру было бы организовать проще, чем всем другим. И пусть причина убийства оставшихся двух артистов не очень-то понятна, при желании можно что-нибудь придумать. Например, что русский режиссер решил рассчитаться со всеми, кто был постоянным свидетелем насмешек над его акцентом.

Не успел я пройти в свой кабинет и спокойно обдумать услышанное, как в дверь постучали, и почти тут же на пороге возник следующий персонаж – уже известный мне бухгалтер «Садов» Франсуа Шюни, с которым вчера беседовала инспектор Лимбо. Не делая и минимальной паузы, не извинившись за вторжение, он с ходу объявил себя больным – простуженным, попросив разрешения отлежаться дома.

Я с невольным любопытством рассматривал парня: крепкий здоровяк под два метра ростом, мрачно уставившийся себе под ноги, он совершенно не походил на измученного насморком больного.

Я дипломатично улыбнулся и сделал пригласительный жест в сторону ближайшего кресла:

– Мсье Шюни, присядьте на минуту. Я хотел бы поинтересоваться, как прошло ваше вчерашнее общение с инспектором Лимбо.

Мрачно опустившись на самый краешек, парень так и не взглянул на меня, продолжая упорно рассматривать что-то у себя под ногами. При моем вопросе на его лице мелькнуло лишь легкое раздражение.

– Это нельзя назвать беседой. Я сразу же сказал инспектору, что присутствовал на спектакле как представитель фирмы и потому ушел сразу же после его завершения. Меня ждали дома.

Все это было произнесено сухим недовольным тоном. Я кивнул, с интересом за ним наблюдая.

– А вы действительно сразу же поспешили уйти, мсье Шюни? Как вам, кстати, спектакль – понравился?

Он явно начинал нервничать: сцепил ладони вместе, бросив на меня короткий взгляд исподлобья.

– Более-менее. По крайней мере, я досидел до конца спектакля. Знаете ли, никогда не был большим поклонником театра, мсье Муар.

– А какие вопросы вам задавала инспектор Лимбо?

Еще один короткий взгляд.

– Инспектор задавала множество вопросов, но я их толком даже не слушал. Я сразу сказал, что не могу сообщить ей ничего существенного. Понятия не имею, кто когда и куда выходил, потому что, как только актеры вышли на сцену под аплодисменты зала, я тут же поднялся и поспешил на выход, немедленно отправившись домой… Так я могу сейчас уйти?..

Я отпустил его – одного этого раздраженного тона было вполне достаточно для того, чтобы я потерял всякий интерес к общению с Франсуа Шюни.

Оставшись один в спокойствии своего кабинета, я зарядил порцию кофе в кофейный агрегат. Когда все было готово, и я уже предвкушал волшебное кофепитие, неожиданно состоялось очередное вторжение. На этот раз, после краткой дроби в дверь, от нирваны меня оторвал комиссар Анжело.

– Прошу прощения, что нарушаю ваше уединение… Черт, какой аромат! Не могли бы вы угостить меня чашечкой кофе?

Последняя фраза на время сняла мое раздражение – что ни говори, всегда приятно встретить соратника по любви к кофейным ароматам. Я тут же поспешил усадить комиссара в кресло и вручил ему дымящуюся кофейную чашу, улыбнувшись почти как приятелю.

– Полагаю, теперь, комиссар, вы можете сообщить мне о цели вашего сегодняшнего визита?

Комиссар Анжело улыбался вполне миролюбивой улыбкой. Несмотря на то, что с самой первой встречи между нами не возникло особой дружбы, я подумал, что у него на редкость приятное лицо, как у главного героя какого-нибудь детективного сериала, – располагающее к доверию, интеллигентное и спокойное. Наверняка при допросе комиссар легко может вызвать человека на откровенность и заставить разговориться даже себе в убыток.

– Особой цели у меня нет, – он слегка пожал плечами. – Сейчас мы ведем допросы всех, то хоть в какой-то мере имеет отношение к трем жертвам, потому как, сами понимаете, больших семей, родных и близких у этих убитых не было. Пожалуй, только Мишель Дювво жил с матерью, но и она ничего нам толком не смогла сообщить: женщина работала с утра до вечера и видела сына только спящим…

Я вздохнул.

– В этом плане могу вам лишь посочувствовать. Повторюсь, я Пьеро совершенно не знал, но зато от нашей мадам Лево вы можете услышать массу полезного. Полагаю, она вам уже сообщила о…

Комиссар сдержанно кивнул.

– Сообщила, а я ее поблагодарил. Кстати, говоря об интересующих нас фактах, я имел в виду не только все то, что имеет отношение к убитым. Нас также интересуют люди, с которыми убитые так или иначе поддерживали общение. Например, их режиссер Андре Бессон.

Произнеся имя Андрея, комиссар выдержал эффектную паузу, в течение которой я и сам на какое-то мгновенье едва не перестал дышать. Интересно, к чему бы это комиссару именно меня спрашивать про Андрея? У меня мелькнула мысль, что некто успел доложить полиции про наше тесное знакомство. Согласитесь, «невинная» фраза про режиссера и эффектная пауза с многозначительным взглядом стопроцентно давали понять: комиссар Анжело запросто может быть в курсе наших вчерашних посиделок в ресторанчике.

И все-таки я стоял до конца.

– Что конкретно вас интересует?

Комиссар укоризненно покачал головой.

– Не советую скрывать от нас факты, которые, кстати, вполне возможно, не содержат в себе ничего криминального! Дело в том, что вчера оставленный нами в реабилитационном центре полицейский наблюдал вашу встречу с Андре Бессонном. Он совершенно уверен в том, что вы с ним давно знакомы; он также отследил вас до ресторана, где вы довольно долго что-то бурно обсуждали.

Ох уж эта доблестная полиция! Всюду за нами следит ее всевидяще око. Сами понимаете, мне только и оставалось, что признать вполне очевидный факт: да, с Андре Бессонном мы знакомы с юности, сто лет не виделись и вот – такой сюрприз! Потому мы сразу же направились в ресторанчик отметить встречу.

– Полагаю, вы обсуждали и убийство? – гнул свое комиссар.

– Разумеется, обсуждали – небрежно кивнул я. – Ведь это тройное преступление нарушило все грандиозные планы Андрея. Он сказал мне, что убитые, особенно малыш Нико, были очень одаренными актерами, так что он планировал с ними следующую постановку сделать по Чехову. Но это тройное убийство разбило все его планы – оставшиеся актеры не слишком влюблены в театр. Как сказал Андрей, знал бы он, кто убил троицу, лично прибил бы.

– Вот как, – иронично вздернул бровь комиссар. – А у нас есть другие сведения, только что подтвержденные вашей секретаршей сведения о том, что малыш Нико постоянно доводил Андре Бессона до бешенства своими злорадными насмешками. В частности, он просто обожал передразнивать его акцент, нарочно его утрируя. Несколько свидетелей сообщили нам также, что во время премьеры у Андре Бессонна на груди висел солидный фотоаппарат, стало быть, он вполне мог предложить своим лучшим актерам ночную фотосессию в сквере. Что вы на это скажите?

Классический вопрос: что я могу на это сказать. А что тут скажешь? Всех нас периодически кто-то доводит до белого каления, но это не значит, что мы тут же бросаемся на обидчиков с кинжалом в руках.

Я философски улыбнулся.

– Комиссар, возможно, самодеятельные актеры и доставляли Андре немало хлопот, но он их все равно по-своему любил, ведь они – часть его работы, которой он предан. Что касается фотоаппарата на шее – тут ничего удивительного, ведь это был день премьеры в его театре! Полагаю, Андрей просто делал снимки во время спектакля. Кроме того, вы сами прекрасно понимаете: тройное убийство было совершено в рекордные сроки, между тем Андре Бессон весь вечер был на виду, давал интервью… Чем не прекрасное алиби! При всем желании он никак не мог тут же найти где-то подходящий нож и предложить Нико или всем троим волхвам прогуляться до сквера для непонятной фотосессии в столь поздний час…

Комиссар выслушал меня с холодной улыбкой.

– Все относительно. Журналистка Катрин Секле, которая брала у вашего приятеля интервью, сказала нам, что во время их беседы была довольно длительная пауза в течение почти двадцати минут: у Андре Бессона от волнения пошла кровь из носа, и он удалился в туалет. Согласитесь, при этом он вполне мог через туалет выйти на улицу, заранее договорившись о встрече в сквере…

Я невольно нахмурился – интересно, почему Андрей ничего не сказал мне про эту прореху в своем «железном» алиби?

– И зачем, по-вашему, он убил бы всех троих? Допустим, малыш Нико его доводил. Но при чем тут остальные?

Комиссар кивнул.

– Вот это мы и пытаемся выяснить. Малыш Нико издевался над мсье Бессоном не первый день, так что ваш приятель вполне мог подготовиться к премьере… По-своему подготовиться. Возможно, он предлагал фотосессию одному Нико, а остальные просто оказались ненужными свидетелями.

Это было нечто! Пару секунд я смотрел на собеседника так, словно увидел перед собой коня в пальто. Что ни говори, а было совершенно очевидно, что у комиссара имелась вполне четкая картина убийства с Андреем в главной роли. А это, в свою очередь, значит, что все гораздо серьезнее, чем мой приятель пытался представить мне вчера, когда говорил о своем «железном» алиби, почему-то умолчав при этом про солидную паузу во время интервью.

Я так разволновался, что поднялся на ноги, принявшись в очередной раз заряжать кофейный аппарат.

– Как хотите, но все это слишком мало похоже на правду. Режиссер Андре Бессон столько сил и нервов потратил на то, чтобы подготовить спектакль; и вот, сразу же после успешной премьеры он по вашей версии вдруг убивает своего лучшего актера, игра которого заставила плакать весь зал. Но зачем? К чему своими собственными руками убивать свои собственные планы и проекты – чтобы всего лишь отомстить за передразнивание его акцента? Но это смешно, комиссар! К тому же, спешу заметить, Андрей – не мясник, он – человек искусства. Я никак не могу представить его с окровавленным ножом в руке.

Комиссар взглянул на меня с усмешкой.

– Человек искусства, окровавленный нож… Позволю себе цитату: «Слова, слова, слова…». У кого это?

Я передернул плечами.

– Шекспир, «Гамлет». Но…

Он не дал мне договорить.

– Уважаемый мсье Муар, я специально сообщил вам все эти факты, чтобы дать повод всерьез задуматься: действительно ли вы на все сто процентов знаете вашего приятеля и уверены в его невиновности? Хорошенько вспомните весь ваш вчерашний разговор… К примеру, он сообщил вам о том, что у него пошла кровь из носа, так что пришлось удалиться в туалет?

Я немного натянуто улыбнулся. Да, ничего подобного Андрей мне не сообщил. Но, собственно, почему он должен был рассказать мне о том, что во время интервью у него от волнения пошла кровь из носа? Между прочим, Андрей Бессонов – довольно-таки самолюбивый парень.

– Комиссар, мы с приятелем не виделись несколько лет и, поверьте, нам было о чем поговорить кроме этого досадного инцидента.

– Насколько я понимаю, он ничего вам об этом не рассказал? – комиссар победно улыбнулся.

Я только вздохнул.

– Он рассказывал мне об успешной премьере, о том, как замечательно парни отыграли спектакль и, повторюсь, с чувством произнес, что лично придушил бы того, кто убил его лучших актеров.

Очередная порция кофе была готова, но я не стал предлагать чашечку комиссару – во мне все клокотало от гнева.

– И вообще, согласитесь, все это звучит совершенно неправдоподобно: убийство из-за дразнилок. На вашем месте я бы с большим успехом искал некого типа, который, позавидовав успеху театра «Луна», захотел предложить публике свою кровавую версию Рождественской истории… Хочу также сделать вам заявление: я на все сто процентов уверен, что мой старый приятель Андре Бессон не имеет к убийствам никакого отношения. Он – слишком творческая натура для подобного кровопролития. Ищите настоящего убийцу-мясника, комиссар! Мы будем вам помогать по мере возможностей. А сейчас, извините, у меня много работы…