Полная версия
Кровавые снега Суоми. Повесть о Зимней войне
Кровавые снега Суоми
Повесть о Зимней войне
Евгений Петропавловский
© Евгений Петропавловский, 2021
ISBN 978-5-0055-1058-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. Воспоминания
– Ежели будешь об этом писать, фамилию мою не указывай, – предупреждал он. – Понимаешь, почти половина дивизии легла там, в карельских лесах, тысячи хлопцев без имён и фамилий. Чем я лучше? Может, тем, что тулуп и валенки с мёртвого финна снять посчастливилось? Ведь если б этого фарта не подвернулось – остался бы среди прочих неизвестным солдатом… Да и подвига там никакого не было. Одна голая смерть незнамо за что. И, конечно, позор нашего руководства. Потому всё советское время и старались не вспоминать о той войне.
…Я действительно собирался – хотя бы вкратце – записать воспоминания моего соседа. Но всё откладывал: находились иные темы, которые казались более насущными или, если угодно, более «горячими». Вот уже несколько лет, как похоронили моего «незнаменитого» ветерана. А я лишь теперь берусь за перо.
…Как многие старики, он любил выпить рюмочку. Всего одну – маленькую такую рюмочку водки, больше супруга не позволяла: возраст, давление и всё такое…
А ещё он любил Николая Гумилёва. По советским временам стихи этого поэта мало кто знал, одно только имя ещё и оставалось на слуху… А он (вот именно после рюмочки-то) порой извлекал из памяти какой-нибудь кусок – наподобие:
…Не всё ль равно, пусть время катится,Мы поняли тебя, земля:Ты только хмурая привратницаУ входа в Божии Поля.Затем обычно наставал черёд воспоминаний:
– Земля… Это, брат, ба-а-альшая роскошь была, в земле упокоиться. О рядовых красноармейцах речи нет: не каждый командир даже удостаивался! Так наши хлопцы и застывали в снегах лапландскими статуями: стукнешь – а звук ровно от трухлявой корчаги. Как дрова, в штабеля и складывали их на боевой позиции. А тех, кто по ходу отступления помирал, просто оставляли на дороге. Ведь мороз до пятидесяти градусов доходил, а уж ниже тридцати вообще не опускался. Оттого земля по крепости не хуже камня делалась, много не накопаешь… Да, хлебнули мы боевой романтики, гренады этой самой подержали в зубах. А какое шапкозакидательство было в тридцать девятом, какие лозунги! Красная Армия сокрушит врага на его территории! Мощным ворошиловским наступлением ответим на провокации белофиннов! Малой кровью, могучим ударом! Раздавим врагов вместе с их главарём Маннергеймом1!
Стараясь привести воспоминания в порядок, он возвращался к началу войны:
– Вообще я верил всему, что нам говорили. Думал: неделя, от силы две – и победа у нас в кармане. Потому не очень беспокоился, когда нашу сорок четвёртую стрелковую дивизию сняли из-под Житомира и бросили в Северную Карелию. Правда, неполадки пошли с самого начала: тёплое обмундирование обещали выдать на месте – обманули. Так и вышли на марш в летних обмотках, будёновках и тоненьких шинельках. У финских егерей одёжка была не чета нашей: тёплые свитера, сапоги на меху или валенки, ушанки из овчины, ватные штаны, а под ними – шерстяное бельё. То же касаемо оружия: у нас – трёхлинейки образца 1891 года, а у них уже имелись девятимиллиметровые автоматы «Суоми». Хотя врать не буду: в большинстве всё-таки они тоже стреляли из трёхлинеек… Нет, в артиллерии и танках мы превосходили неизмеримо, да что толку, если в лесах, на бездорожье, почти при нулевой видимости наша техника становилась бесполезным металлоломом. Артиллерийская смазка на сорокаградусном морозе застывала начисто. Не только «ЗиСы» застревали в полутораметровом снегу, но и танки: они ведь тогда были узкогусеничные, это потом траки пошире стали делать у танков-то… В общем, – из-за техники и по причине отсутствия лыж – двигаться мы могли исключительно по дорогам-зимникам. А чуть в сторону – и наставал полный швах. Ещё добавь сюда перебои с продовольствием: если раз за двое суток полевая кухня приходила, то это счастье. Между прочим, на морозе хлеб превращался в кирпич, которым убить можно: попробуешь от такого откусить – враз поломаешь зубы… Потом питания вообще не стало. Но это уже в окружении.
Он подробно останавливался на многих деталях, придававших его рассказу несомненную живую наглядность. Однако по этим частностям было трудно представить весь ход военной кампании; поэтому, заинтересовавшись, я стал по мере возможности собирать материалы о столкновении между СССР и Финляндией…
Началась «Зимняя война» с провокации: 26 ноября 1939 года артиллерия РККА обстреляла советскую приграничную деревню Майнила. Правительство СССР обвинило в обстреле финскую сторону. Следующие три дня на советско-финской границе продолжались инциденты подобного рода. А 30 ноября войска Ленинградского военного округа, перейдя границу, развернули боевые действия против армии Суоми. Но запланированного молниеносного броска не получилось. Стальной кулак Советов разбился о железобетонные ДОСы «линии Маннергейма»2, увяз в снегах и лесном бездорожье. Хорошо подготовленные и экипированные летучие отряды финских лыжников-диверсантов атаковали красноармейские колонны с флангов и с тыла. Всё чаще деморализованная советская пехота отказывалась подниматься в атаку… Кремль спешно перебрасывал на фронт подкрепления из внутренних округов, но переломить ситуацию не удавалось. Наступление буксовало. Советские войска испытывали перебои со снабжением. В Москве и Ленинграде выстроились многокилометровые очереди за хлебом…
– Молодой я тогда был, верил всему, что рассказывали наши политруки да печатали в газетах, – эту фразу он повторял не раз. – Писатели и поэты подключились, да и композиторы туда же. Все старались, накручивали гнев народный: дескать, пора дать отпор буржуинам-агрессорам, а заодно и финских пролетариев освободить от непосильного гнёта… А газеты гремели передовицами. И стихи грозные публиковали – вот, помню Всеволод Рождественский написал в первые дни: «В сверкании штыков и в орудийном громе… Ударил грозный час, и мы с тобой, Суоми…». Или не так: «мы встретились, Суоми…»
Он махнул рукой:
– Нет, не вспомню, давно это было, память уже не та.
Благо ныне всегда под рукой Интернет – я вбил в поисковик «Всеволод Рождественский», а рядом – и первую строку стихотворения. Разумеется, сразу нашёл:
В день перехода советскими войсками финской границыВ сверкании штыков и орудийном громеУдарил грозный час, мы встретились, Суоми,С твоей военщиной, с врагом лицом к лицу,И время говорить лишь стали да свинцу.Суоми, только в нас живёт твоё спасенье,Лишь мы трудящимся несём освобожденье,Мы дышим с родиной дыханием однимИ никогда её врагу не отдадим.Хранят спокойствие твердыни Ленинграда,Родного растоптать мы не позволим сада,И то, что в целый мир, в эфир несла волна,Что Молотов сказал, сказала вся страна!– Да, так оно и было, – подтвердил старик. – Думаю, поэт не сомневался – как и все, кто находились тогда рядом со мной, – что мы несём финскому народу освобождение. Это немного погодя закралось сомнение. Хотя какое там сомнение – каждому стало ясно, что не горят желанием финны встречать нас хлебом-солью. До такой степени не горят, что готовы животы свои положить, обороняясь от освободителей. А мы-то все были молодые, наивные: таким легко вставить в головы что угодно. Не каждому поумнеть довелось, многие в землю легли, вот в чём беда.
…Интернет щедр на информацию – после ссылок на Всеволода Рождественского поисковик набросал мне ещё целый ворох ссылок на стихи о Зимней войне, уже других авторов, публиковавшиеся, так сказать, нон-стоп по ходу боевых действий. Я зачитал вслух первое попавшееся – это было написанное 1 декабря 1939 года стихотворение Николая Волкова:
Артиллерийский вспыхнул залп —Смертей полёт косой.Нам враг лишь спину показал,Бросая к чёрту всё.И мы вослед пошли за нимНа северо-восток.Он, что бобов, насеял минПо сторонам дорог.Так мы за ним без боя шлиВсю ночь и снова деньПри чёрных факелах вдалиЗажжённых деревень.Ушёл в укрепрайон, в свой дом,В свой гроб среди лесов,Но мы прорвёмся, мы пройдём,Ломая к чёрту всё.– Всё верно, – грустно кивнул мой собеседник. – Именно такой настрой царил среди красноармейцев: мы не сомневались, что прорвёмся, сокрушим. Все безусые пацаны, что ты хочешь. Молодые смерти не боятся, пока её вдосталь не нахлебаются. Нам со школы героизм внушали, гренаду эту, будь она неладна…
– Мы тогда не знали, что творилось на юге, на Карельском перешейке, – продолжал старик свой рассказ. – Нас бросили на помощь 163-й стрелковой дивизии, окружённой в районе местечка Суомуссалми. Это немного к югу от Лапландии… Ни лыж не было, ни санок: топали по снегу, делая всего по нескольку километров в день. От мороза не чуяли рук и ног. А по лесу вдоль наших флангов скользили в темноте полярной ночи финские лыжники. Бегали они на лыжах без помощи палок, так что руки оставались свободными для стрельбы. Вообще у белофиннов всё было поставлено на лыжи: пулемёты, обозные повозки, пушечки лёгкие. Без звука, невидимые в своих маскхалатах, вдруг выскакивали они из-за деревьев – поливали нас автоматным огнём и мигом исчезали, ровно привидения. Мы палили потом по лесу, да чаще без толку… А своих раненых они не оставляли: если забрать не могли, то сами достреливали. Только это редко случалось. Зато для наших красноармейцев ранение означало верную смерть: если не погибнешь от потери крови, то замёрзнешь. Ведь вывезти человека в тыл, чтобы медицинскую помощь ему оказать – такой возможности тогда не имелось. Мы, хоть и оболваненные были политзанятиями, и то возмущались головотяпством командования: до чего же это надо не думать о людях, чтобы не позаботиться о тёплом обмундировании для личного состава! По сей день в уме не укладывается, что в боях с врагом у нас погибло намного меньше народа, чем от мороза! Я, например, так мёрз – просто никаких сил не было терпеть… Но повезло: случился бой, когда половина моей роты полегла, и убили мы сразу пятерых белофиннов – я поспел у одного из них позаимствовать тулуп и валенки. Тулупчик, на груди пробитый пулей, подштопал, кровь просушил. И валенки как раз впору оказались…
Мысль моего собеседника часто перескакивала с одного на другое. К тому же прошли годы, и сегодня передать его воспоминания в той последовательности, в какой мне довелось их слышать – задача невыполнимая. Но здесь я стараюсь уложить повествование старика в хронологические рамки, более или менее соответствующие происходившим событиям:
– А до Суомуссалми мы не дошли километров десять, когда стало известно: 163-я дивизия больше не нуждается в нашей помощи, поскольку она разгромлена, а комдиву Зеленцову с остатками личного состава удалось прорваться назад, на советскую территорию… Зато в начале января финны принялись за нас: взорвав мост на границе, они отрезали дивизию от тылов и стали громить её с флангов. Это было нетрудно, поскольку мы растянулись вдоль дороги на десятки километров. Тогда комдив Виноградов приказал подорвать всю технику и пробиваться назад, к своим. Легко сказать… Нас били как куропаток. Из лесу налетали егеря и выкашивали подразделение за подразделением. А то подкрадывались к спящим – и без единого звука вырезали всех своими ножами с кривыми лезвиями: такие тесаки финны называют «пуукко», это их национальное оружие. Но страшнее всего были снайперы. У нас их окрестили «кукушками» за то, что они устраивали на деревьях гамаки наподобие гнёзд, в которых могли сидеть сутками, поджидая удобного момента для стрельбы. Затаится такой стрелок и кладёт наших бойцов одного за другим. Потом слезет с дерева, встанет на свои короткие лыжи из карельской берёзы – и поминай как звали… Ну, это мы все представляли себе «кукушек» таким образом. А спустя время мне разъяснили, что на самом деле легенду про гнёзда и гамаки на ветках распускала вражеская разведка – чтобы наш боевой дух подорвать. Ведь, в самом деле, финский боец мог оказаться на дереве только с целью наблюдения, но никак не для того, чтобы находиться в засаде. Попробуй-ка зимой залезть на ёлку, просидеть на ней несколько часов с винтовкой, а потом попасть из неё хоть во что-нибудь. Более неудачного места для этого вообще трудно придумать: тебя демаскирует первый же выстрел, а быстро сменить позицию невозможно. Потому финские снайперы чаще прятались в сугробах или за деревьями, однако на земле… Но легенда очень действовала: красноармейцы, двигаясь по лесу, постоянно озирались на деревья. Одну «кукушку» при мне подстрелили – как раз в сугробе, за пнём была у неё лёжка. Оказалась молодой девчонкой. В плен, правда, не далась: пока мы добежали, она успела перерезать себе сонную артерию. К слову говоря, женщины в финской армии были не редкость…
– В общем, в январе нам стало уже не до героических песен, – признался он. – И тем более не до бодрых частушек наподобие тех, что распространяли на специально отпечатанных боевых листках:
Всюду видно, всюду слышно —Красных армий выстрелы.Белофиннам будет крышка,Будет гибель быстрая.Вот вам, белые, расплата,С нею враг давно знаком.Белофиннов бей гранатой,Пулей меткой и штыком.Белых бить мы не устанем,Нам отчизна дорога.Знай, родной товарищ Сталин,Без пощады бьём врага.Приготовили штыкиНаши красные полки,Полки несокрушимыеКлима Ворошилова.– Странно, – удивился я. – Если положение на фронте печальное, откуда у народа брались силы сочинять частушки…
– Да это не народные, – пояснил он. – Писатели старались для пропаганды. Видно, им задание спустили сверху. Был такой поэт Александр Прокофьев, его в ту пору часто печатали в газетах – вот по частушечной части в основном он и старался.
…Позже я поискал в Интернете – действительно нашёл немало боевитых прокофьевских «кричалок» в таком духе:
Эх вы, финские вояки,Захотели с нами драки,Что ж, узнайте поскорейСилу наших батарей!Будет белый бит повсюду,Нам походы – дальние,Белофинны не забудутСилу Красной армии.Белофинн в лесах таится,Видно, – доля не легка.Эх, боится, эх, боитсяБелый красного штыка.Чтоб победа стала ближе —Звеньями, отрядамиНастигай врага на лыжах,Бей его, проклятого!Становись, товарищ, в круг!Политрук – нам лучший друг.Нам – беречь его в бою,Защищать, как жизнь свою!Все за родину своюБудем храбрыми в бою,Чтоб скорее наша силаБелофиннов покосила.Дали сумраком обвиты,Мы следим за далями.Все бандиты будут битыПо приказу Сталина.Временами мой сосед надолго прикрывал глаза, точно желал отгородить зыбкие картинки прошлого от всех видимых помех внешнего мира, однако рассказа своего не прерывал:
– Бесконечная полярная ночь, постоянная угроза нападения из заснеженной чащобы, да ещё боязнь «кукушек» – это действовало на нервы; некоторые из наших в прямом смысле сходили с ума. А ещё мы скоро вконец оголодали – истощены были поголовно. Нам пытались сбрасывать припасы с самолётов, но парашюты уносило ветром очень далеко – где-то там уже были финны; однажды комбат отрядил целый взвод в сторону, куда улетели сброшенные тюки – никто не вернулся… Ещё оставалась у нас лошадь, мы берегли её в качестве неприкосновенного запаса. Наконец не выдержали и перед очередной ночёвкой зарезали. Сварили, на весь батальон разделили: разумеется, там каждому достались сущие крохи. А наутро, кто пораньше успел, на месте забоя лошади подгребли всё: и кишки, и копыта, и обрывки шкуры. Мне досталось лишь немного крови, замёрзшей в снегу: я её аккуратно, вместе со снегом собрал в котелок, потом туда же натолок немного древесной коры и, прокипятив над костром, похлебал это варево. Всё не пустой желудок… А на следующий день пошли мы на прорыв с боем – тут уж о еде и думать забыл: почти двое суток то бегом, то ползком, да под пулями… Как видишь, выжил. Опять повезло.
…По прошествии времени мне удалось отыскать некоторые цифры по 44-й дивизии. Её численность перед вступлением в боевые действия составляла 17500 солдат и офицеров. Вырвалось из окружения 700 человек; сдалось в плен – 1200; остальные погибли. Что касается техники, то замнаркома обороны Л. З. Мехлис телеграфировал Сталину: «…дивизия оставила противнику 79 орудий, 37 танков, 130 станковых пулемётов, 150 ручных пулемётов, 6 миномётов, 150 автомобилей, все радиостанции, весь обоз…»
Потери финнов в боях с 44-й и 163-й дивизиями составили 809 человек убитыми.
– И ещё одно везение получилось у меня, – добавил он, печально покачивая седой головой. – В том, что винтаря своего я не бросил, хоть и патронов у меня уже не осталось: из всех боеприпасов только РГД последнюю в кармане тулупа и держал. Для себя… А тех бойцов, что безоружными из окружения вернулись, очень скоро отправили в лагеря… Но ещё прежде того построили нас на льду озера Васо-Ярви. Прибыли командующий 9-й армией Чуйков и замнаркома Мехлис. И устроили суд над комдивом Виноградовым, начполитотдела Пархоменко и начальником штаба Волковым. Недолго судили, минут тридцать или сорок… А после всех троих расстреляли перед нашим строем…
В заключение своих воспоминаний он несколько раз показывал мне пожелтевшую вырезку, в которой приводился текст приказа №01227 Главного Военного Совета Красной Армии:
«В боях 6 – 7 января на фронте 9-й армии в районе восточнее Суомуссалми 44 стр. дивизия, несмотря на своё техническое и численное превосходство, не оказала должного сопротивления противнику, позорно оставила на поле боя большую часть ручного оружия, ручных и станковых пулемётов, артиллерию, танки и в беспорядке отошла к госгранице.
Основными причинами столь постыдного для 44 стр. дивизии поражения были: трусость и позорно-предательское поведение командования дивизии в лице командира дивизии комбрига А. И. Виноградова, начальника политотдела дивизии полкового комиссара И. Т. Пархоменко, начальника штаба дивизии полковника А. И. Волкова, которые вместо проявления командирской воли и энергии в руководстве частями и упорства в обороне, вместо того, чтобы принять меры к выводу частей, оружия и материальной части, подло бросили свою дивизию в самый ответственный период боя и первыми ушли в тыл, спасая свою шкуру.
Основные виновники этого позора понесли заслуженную кару Советского закона.
Позорный отход 44 стр. дивизии показывает, что не во всех частях Красной Армии у командного состава развито чувство ответственности перед Родиной, что в тяжёлом, но далеко не безнадёжном положении командиры иногда забывают свой долг командира, и у них иногда берут верх шкурнические интересы.
Позорный отход 44 стр. дивизии показывает, далее, что в бойцах также не развито чувство ответственности за вверенное им Родиной оружие и они иногда при первом серьёзном нажиме со стороны противника бросают оружие и из бойцов Красной Армии, которые обязаны бороться за Родину с оружием в руках до последнего вздоха, превращаются в безоружную толпу паникёров, позорящих честь Красной Армии…»
– Вот так-то, – усмехался старик. – Герой войны в Испании комдив Виноградов – трус и предатель. Мы, обмороженные, голодные, с боями вышедшие из окружения – все поголовно паникёры… А как же быть с теми, чьи кости гниют в земле Суоми? Тоже трусы и шкурники? Нет уж, мёртвые срама не имут.
И, подняв взгляд в потолок, сосед снова цитировал Гумилёва:
Пусть приходит смертное томленье,Мне оно не помешает ждать,Что в моём грядущем воплощеньеСделаюсь я воином опять…– Эх, если б, в самом деле, можно было не раз воплощаться на этой земле. Тогда воины и оставались бы воинами. А на тех, кто посылал нас на эту бойню, хотел бы я посмотреть – в новых воплощениях-то…
2. Резонанс:
«Интересное начало…»
В газету, поместившую на своих страницах записанные мною воспоминания ветерана, вскоре стали приходить отклики от читателей. Некоторые из них были опубликованы. Привожу здесь одно, в общих чертах отражающее содержание всех прочих:
«Информация Е. Петропавловского о роковых событиях зимы 1939 – 1940 годов, когда сверхдержава СССР с неограниченными в военном отношении возможностями оказалась практически беспомощной на Карельском перешейке в Финляндии – эта публикация сегодня не может не волновать уже только потому, что мы имеем аналогичные примеры во многих горячих точках.
Любопытно и закономерно то, что по прошествии многих лет мы о событиях 1939-го года знаем намного больше, чем было известно тогда («Большое видится на расстоянии»).
Сегодня понятны мотивы той кошмарной и необъяснимой тогда катастрофы. Да, непосредственных участников бойни 1939 – 1940 годов уже не осталось или остались считанные единицы. Но дети и внуки тех красноармейцев, сложивших головы в кровавых снегах Финляндии, к этой больной теме всегда относились с чутким вниманием. Очень многих людей тема Финской войны волновала и продолжает волновать. И, конечно же, «глас народный» всегда бывает правдивее официальной пропаганды. Архивные документы тех лет вам просто не покажут, а от друзей и знакомых услышите столько неожиданного по этой давней теме, что только ахнете. Например, теперь стало известно, что многие финские солдаты, попадавшие в плен (а без пленных никакой войны не бывает) – так вот, эти пленные солдаты противника не знали ни одного слова по-фински. Потому что это были французы, поляки – кто угодно, но не финны. Это были идейные интернационалисты – точно такие же, как в Испании, революционеры из разных стран, боровшиеся с мятежниками генерала Франко. Петропавловский пишет о женщине-снайпере, которая не сдалась в плен, а перерезала себе горло. Да, ничего удивительного, и очень возможно, что эта женщина приехала в Финляндию пострелять по живым мишеням. Мы же знаем сегодня о девушках-снайперах в современных горячих точках, возникших на окраинах бывшего СССР. Их называют «белыми колготками», они из Прибалтики. История ходит по кругу, без конца повторяясь…
Так что интересное начало у Е. Петропавловского. Ждём продолжения».
В. КОРНИЕНКОПосле публикации читательских писем я понял, что многого недосказал. И, конечно, не доскажу никогда – слишком уж необъятна затронутая тема. Тем не менее, чувство неудовлетворённости жило во мне и побуждало продолжать собирать материалы о событиях 1939—1940 годов. Эти материалы явились основанием для следующей публикации.
Итак, вот оно, продолжение – читайте далее.
3. Зимняя война.
Детали и обобщения
…Утром 30 ноября 1939 года после часовой артиллерийской подготовки советские войска пересекли границу с Финляндией: 7-я армия ринулась в наступление на Карельском перешейке, 8-я армия – между Онежским и Ладожским озёрами, 9-я армия – в северной Карелии, а 14-я армия – в Мурманской области.
В десятом часу утра подверглись бомбардировке аэропорт Хельсинки-Малми и пригород Тиккурила. Ещё через час эскадрилья капитана Ракова отбомбилась по финской военной базе Сантахамина близ Свеаборга. (Вскоре Василий Раков получил свою первую звезду Героя Советского Союза. Это о нём Леонид Соболев написал: «Он бомбил самые отдалённые объекты, он любил появляться над ними из-за леса, со стороны глубокого тыла, и самое имя его вошло в лозунг балтийских лётчиков: «Будем гада всякого бомбить не хуже Ракова»). В тот же день эскадрилья 1-го минно-торпедного авиаполка ВВС Балтфлота под командованием капитана Токарева получила задание уничтожить финские броненосцы береговой обороны в районе полуострова Ханко. Однако в условиях низкой облачности корабли обнаружить не удалось, и ведомые Николаем Токаревым восемь дальних бомбардировщиков вышли на запасную цель – порт и нефтехранилища Хельсинки. Бомбардировка производилась с большой высоты, несколько бомб упали в густонаселённом районе: более девяноста жителей финской столицы погибли, 236 были ранены… Атака эскадрильи капитана Токарева (которому через несколько месяцев тоже присвоили звание Героя Советского Союза) оказалась столь разрушительной, что президент Рузвельт направил протест советскому послу в США, а 14 декабря 1939 года СССР был исключён из Лиги Наций.
…Эта зима выдалась ранней и необычайно суровой. Уже в ноябре температура воздуха опустилась до минус тридцати градусов Цельсия, а к январю она достигла отметки в минус сорок пять. Свирепые морозы сопровождались частыми снегопадами, и это продолжалось до самого марта.
