Письма к незнакомцу. Книга 5. Красота

Дело было в одну из тёплых греческих ночей. Пришла Фрина к подружкам в элитный публичный дом. Заглянула, как водится, в поисках приключений на свою прекрасную пятую точку. В своём доме ей не сиделось. Усидишь ли дома летом, когда сердце поёт и хочется чего-то публичного? Молодёжь в ту лихую ночку подобралась озорная, задорная и уже изрядно выпившая. А Фрина им ещё налила. Потом и погуляли, и побалагурили, и подурачились, и хороводы поводили, а под утро разошлись…

Казалось бы, дело кончилось? Нет, имелись последствия. И столь суровые, что оказалась наша шалунья, вся в чёрное закутанная, перед заседателями ареопага. Не часто такой суд собирали, а только в случаях, если преступление влечёт за собой наказание смертью. Это либо убийство, либо пренебрежение к богам.

А кто компромат подобрал? Кто, по-русски говоря, телегу накатал? И гадать нам с Вами не нужно – субчик безбородый подсуетился. Дождался злыдень своего звёздного часа. Имя злыдня называть не будем, чтобы не запомнить ненароком. Безумца, сжёгшего храм Артемиды в Эфесе, хотели забыть и не получилось. Не будем повторять ошибку и лишим имени негодяя, крикнувшего про себя в известных нам и, похоже, вечных, традициях: «Так не доставайся же ты никому!»60

А поскольку уязвлён был безбородый по самое некуда, поскольку сбритая борода колючим полотнищем каждый день стучала в его сердце, то и тень на афинский плетень навел он в лучшем виде…

Ну что, дружище Серкидонище! Опять у нас судилище! Помните суд над Прометеем под председательством Зевса? Проходил он недалече на горе Олимп. А нынешнее заседание прошло в Афинах на свежем воздухе, на холмике и уже по осени. Сами понимаете, дело не скорое, свидетели, допросы…

Ну, наконец-то, собрались!

Пришли, побросав дела, многие. Те, кто в первых рядах сидели, очень довольны остались. А те, кому плохо было видно, горько на нерасторопность свою сетовали…

Собрались граждане Афин и потому, что любопытно было, и потому, что в те демократические времена принято было следить за происходящим вокруг. Если человек не интересовался ни общественной, ни политической жизнью страны, древние греки называли такого – идиот. Считалось, что происходит гражданская изолированность от недостатка ума. Сейчас идиотами выглядят как раз те, кто бурно политикой интересуется и пытается что-то изменить…

Честно признаюсь, Серкидон, я на том суде не был, не сидел ни в первых, ни в последних рядах. А посему нужен нам надёжный источник, из которого будем черпать.

Предлагаю Вам, Серкидон, весьма достойную кандидатуру. «Я не предвижу возражений на представление моё»61. Маргарет Дуди62 – профессор литературы, автор многочисленных увлекательных книг, среди которых есть и книга под названием «Афинский яд».

Чу… Серкидон! Внимательно слушаем глашатая:

«Сегодня мы судим Мнесарет, дочь Эпикла из Феспии, известную под именем Фрины, которая обвиняется в святотатстве. Она глумилась над священными обрядами Элевсинских мистерий, тем самым нанеся тяжкое оскорбление Деметре и Коре. Помимо этого, Мнесарет ввела в город нового бога, не принадлежащего к городскому пантеону, – Исодета-Распределителя, в честь которого устроила ритуальное шествие с танцами. Сии действия свидетельствуют о порочности и безбожии Мнесарет и трактуются как попытка совращения афинских юношей и девушек, принимавших участие в противоправном шествии».

Примерно такие же обвинения были предъявлены Фидию, Сократу, и зло восторжествовало. Зачем же ему, Злу, придумывать что-то новое, если всё так хорошо получается?

Представим участников соревновательного процесса афинского правосудия. Обвинитель – подлый безбородый. Защиту Фрины взял на себя благородный оратор Гиперид63.

Что же инкриминировал со своего пенька обвинитель?

Долго говорил пакостник, из пустого в порожнее переливал. Цель у него была – говорить долго. «И это в нашем-то городе благочестивом… Ох, вливается яд в юные души… А доколе?.. А не пора ли?.. И что же такое творится… Так покончим же навсегда… Так раздавим гадину…»

Долгое говорение создавало видимость большой предварительной работы, вдобавок, заседающие слушать устают. Да и просто мёрзнут. Наконец, перешли к свидетельским показаниям. Поскольку женщины в Афинский суд не допускались, их свидетельства были зачитаны. Вот что показала хозяйка увеселительного заведения:

«Я, Трифена, вольноотпущенница, рождённая от рабыни, некогда принадлежавшей Ферекрату Афинскому, свидетельствую, что являюсь хозяйкой…»

Далее следовало, что на означенном мероприятии она не присутствовала, ничего непристойного не слышала, а женщину по имени Фрина знает только с хорошей стороны: щедра, обходительна, благовоспитанна. То есть ничем Трифена обвинение не порадовала, а между строк читалось лично к обвинителю адресованное: «Если ты, козёл вонючий, попутно и мне хотел бяку сделать, то учти, ко мне такие люди захаживают, которым раздавить тебя, клопа позорного, раз плюнуть…»

Девушки Трифены, работающие порно (отсюда слово – порнография), были рабыни и давали показания под пыткой. Но ни одна не приобщила к обвинению ничего существенного: «была в другой комнате…», «была занята с клиентом…», «пьяная была – ничего толком не помню…», «всё хорошо помню – выпивали, закусывали, было весело…».

Но вот далее свидетельствовали посетители, которых проинструктировать Трифена не могла. Некто Эвбул, сын Ксенофонта из Мелиты:

«Я видел Фрину в публичном доме. Я пришел туда с пира в доме Архимеда, и мы все смеялись и шутили. Да, мы пришли комосом64 и всю дорогу танцевали. Мы были изрядно навеселе. Мне неизвестно, пила ли Мнесарет и где она была до того, как появилась у Трифены. И вдруг Фрина, то есть Мнесарет, назвала себя Деметрой. Она стала распевать гимны Деметре, и никто не мог ей помешать. Кухарки дали Фрине пшеничные колосья, которые она водрузила себе на голову. Нет, я не хочу повторять ее слова, ибо не желаю совершать святотатства. Но ее гимн начинался со слов: «Я безутешная мать, я Деметра, покинута всеми», а ближе к концу она сказала: «Ем я цицейон»… При этом Фрина ела овсяную похлебку – ужин какой-то рабыни. А потом вскричала: «Я служу Исодету, Богу Равенства» – и возглавила шествие. Да, я принял в нем участие, но лишь на следующий день понял, что произошло. Там были факелы, а музыканты играли на разных инструментах».

Ропот пробежал по холму. Участник событий свидетельствовал о преступлении, которое детально описал. Фрина оцепенела от страха. Точно невидимый люк открылся снизу, и холодок небытия проник под её чёрное облачение.

Безбородый ликовал: «Ага! Глумление!..Мерзкий спектакль!.. Разоблачена блудница!.. Бегите, афиняне, к женам, обрадуйте их…»

Тут безбородый в точку попал, жёны не просто обрадовались бы. Они запрыгали бы от восторга. Второй свидетель Калипп по сути повторил слова первого и усугубил положение обвиняемой.

Вышел сказать своё слово оратор Гиперит, но беда в том, что я ни одного путного слова сказать уже не могу. Солнце в – зените. Я – в обмороке. Оставляю Вас в тревоге за судьбу красивой женщины.

Крепко жму Вам руку, и до следующего письма.

-10-

Приветствую Вас, Серкидон!

Фридрих Ницше утверждал, что древние греки «самая удачная, самая прекрасная, самая завидная, более всех соблазняющая к жизни порода людей». Там и тогда люди умели мыслить чисто. Как в детстве. Может быть, поэтому Карл Маркс назвал Древнюю Грецию детством человечества. Ну а какой же человек не вспоминал с тайной грустью детства своего, не молил голосом Эдиты Станиславны: «Дайте до детства плацкартный билет…»65

В благие времена детства человечества сознание людей не было затоплено потоками грязной информации, не было изуродовано теле- безумием, не было исковеркано идеологиями. По древней земле не ходили вскормленные пенициллином лишние люди. Жили те, чья иммунная система доказала право на жизнь. Да и те не заживались – человек в сорок пять не был ягодкой опять, но был штучным явлением. Прервать жизнь могли: копьё неприятеля, укус змеи, эпидемия, навет подлеца. Древние знали это, поэтому ценили каждый новый день – следующего могло и не быть… Если тебе утром светит солнце – цени это и будь счастлив! Встречая друг друга, греки не говорили: «Здравствуй!», они гововори: «Радуйся!»

Но мы с Вами, Серкидон, люди, изуродованные цивилизацией, переселяться в Древнюю Грецию мы не будем. Боюсь, древнегреческий мне уже не одолеть… Ну, хорошо, допустим, одолею, освою стилос и напишу философский труд «Берегись письменности!», развивая идеи Сократа. Уверен, Аристотель окажет мне любезность и напишет дружеское вступление. Но дальше-то что делать с этой гениальной работой, полной провидческих прозрений? Она же в одном экземпляре! Редакций – нет. Канальи переписчики заламывают такие цены, что гетеры им завидуют… Хлебнём мы с Аристотелем, горюючи, разбавленного винишка, и на этом моя карьера грамматика закончится.

А с Вами может приключиться и того хуже. Вы-то прибудете в Афины с мечтой посетить по дешёвке, всего-то за две драхмы, государственный публичный дом, а Вас, молодого и выносливого, мобилизуют воевать с Александром Македонским. Или начнёте Вы во время жертвоприношения тихо бубнить: «Не троньте зверюшек! Зевса нет! Долой Афродиту! Религия – опиум греческого народа!» – и – готово дело – донесут на Вас. Тогда донести – было гражданским долгом. Поволокут на холмик да правёж, а есть ли у Вас, что сказать в оправдание?.. Вот то-то и оно!

Заключим так: если Александр Иванович Корейко66 (по планам О.Бендера) должен был утешиться поговоркой «Бедность – не порок», то мы с Вами (со слезами на глазах) будем повторять: «Где родился – там и пригодился».

О чём мы с Вами?.. Да-да-да, я оставил Вас в тревоге за судьбу Фрины…

Ну так продолжим судебное заседание. Слова защите. Приветствую Вас, благородный Гиперид! Успеха вам!

«Гипирид для начала коснулся личности обвинителя, напомнив, что он, обвинитель, так и не разобрался с долгами отца. А потом, ему ли, похотливому, говорить о нравственности? Всем известно, что к публичным девушкам ходит он регулярно. И в означенном выше увеселительном доме имеет он знакомства, иначе как бы обо всём происходившем узнал? По сути вопроса, юноши, любезно согласившиеся дать показания, были в ту ночь, по их же словам, изрядно пьяны, а в таком состоянии сложно что-то воспринять так, как оно было на самом деле. Все доводы обвинения сводятся к тому, что женщина, которая смиренно стоит перед нами, спела песню и съела ложку похлёбки. Есть ли это преступление? Фрина угостила всех собравшихся за свой счёт, велела раздать еды и питья всем поровну, употребив слово «Распределитель», так называют почитаемого всеми нами Диониса67. Как можно Диониса называть «новым богом»? Хорошо известно, что Фрина, дочь Эпикла, посещает храмы, приносит жертвы и чтит афинских богов. Неужели наш славный город обратит своё могущество против беззащитной женщины, потакая злобным прихотям её недругов?..»

Квёлые заседатели. Погода осенняя. Наверху холма – ветерок. Стали срываться капли дождя.

Гиперид понял, что времени у него немного. Заседателей надо было будить. Оратор оглядел Фрину и решился проделать трюк, который более в судебной практике не повторялся:

«… резким движением он сорвал покрывало, и показалось прекрасное лицо Фрины, ее блестящие золотые волосы, разделенные на прямой пробор и собранные сзади. Голова и прическа свободной женщины, а не рабыни.

– Это – женщина! – вскричал Гиперид. – Любуйтесь ею! Любуйтесь, говорю я вам, настоящей женщиной!

Он снова взялся за ткань, скрывающую тело Фрины.

– Смотрите!

Он расстегнул застежки на ее плотном плаще, скинул его и таким же молниеносным движением разорвал тонкий льняной хитон, под которым не было ничего, даже нагрудной повязки. Взорам открылась прекрасная грудь Фрины. По мере того, как Гиперид продолжал свою речь, порванные одеяния медленно падали наземь, постепенно обнажая ее совершенное тело, – казалось, мы наблюдаем за рождением божества. И правда, Фрина была похожа на Афродиту, выходящую из морских волн, – складок черного плаща и кипенно-белого хитона, которые сперва колыхались на уровне ее бедер, потом – колен и, наконец, опустились к маленьким ступням. Словно очищенный от коры ивовый прутик или весенний бутон, появившийся из зеленой почки, Фрина, нагая, божественно сложенная, стояла среди нас. Не из золота и бронзы, а из плоти и крови была сделана эта чудеснейшая из статуй.

– Смотрите! – воскликнул Гиперид. – Смотрите на красоту, которая снизошла до нас!

Его голос сорвался. Тонкий луч света упал на площадку и коснулся Фрины, чтобы все могли ее рассмотреть, – незабываемый момент, захватывающее зрелище.

– Я объясню вам, что такое святотатство! – кричал он. – Святотатство – допустить, чтобы ханжество и злоба уничтожили эту красоту, это чудо! – Голос оратора вновь сорвался, по его щекам заструились слезы. – Я умоляю вас – так страстно, как только способен, как молил бы за самого себя, – я умоляю вас пощадить эту прекрасную женщину. Посмотрите, как она мила и очаровательна, как изысканна и грациозна! Не убитая стыдом преступница, а торжествующая богиня стоит перед вами. Глядите! Это божественный знак и божественное чудо, великий дар Афродиты Афинам…»

Божественный знак – солнце, выглянуло, осветило Фрину лучами и позволило разбуженным стратегам увидеть прекрасную женщину во всей красе. Повезло, конечно, с подсветкой, но везёт смелым.

Вот Вам пример, Серкидон. Не буду отмечать недюжинный интеллект и красноречие, они для древнегреческого оратора были обязательны. Тут важно иное: мужчина должен быть не только благородным, но и решительным, способным на рискованные и нестандартные действия.

Любимый герой Сервантеса – Дон Кихот – бросился бы на стратегов с копьём, как на ветряные мельницы… Любимец Толстого Пьер Безухов долго бы тряс над собой кулаками, то краснея, то белея… Любимчик Достоевского князь Мышкин стал бы стыдить заседателей: мол, ещё пожалеете… Их попытки защитить женщину не увенчались бы успехом. А вот славный сын Афин Гиперид спас однажды созданную красоту. Словно неоглянувшийся Орфей, вывел он свою Эвридику из царства мёртвых. Вывел, от страха полумёртвую.

Гиперид, кстати, ещё долго говорил, бурно жестикулировал и закончил речь уже со слезами на глазах: «Прошу вас, из милосердия, из любви к Справедливости и Красоте, из верности Афродите, отпустите эту женщину! Да не посмеет наша рука коснуться совершенного творения Афродиты, и давайте же славить богов, подаривших нам такую красоту!»

Мне казнь жестокая грозила,

Меня злословила молва,

Но злость в победу превратила

Живая сила божества.

Когда отравленное слово

В меня метал мой грозный враг,

Узрел внезапно без покрова

Мою красу ареопаг.

Затмилось злобное гоненье,

Хула, свиваясь, умерла,

И было – старцев поклоненье,

Восторг бесстрастный и хвала68.

Фрина была оправдана. Обвинение не набрало и пятой части голосов, и теперь по закону доносчик обязан был выплатить штраф. Понятное дело, был он взбешён, обзывал Гиперида псом, орал, что суд превращён им в бордель, но было поздно. Безбородый «попал на бабки», к долгам отца добавились и его собственные.

Вот такое судебное дельце. А если Вы, Серкидон, пожелаете оплодотворить умозрительное визуальным, то посмотрите картину французского художника Жана-Леона Жерома69 «Фрина перед ареопагом».

Да избавит Вас судьба от встреч с Фемидой, крепко жму Вашу руку, и до следующего заседания.

-11-

Приветствую Вас, Серкидон!

Вернёмся к наукам. Довольно по гетерам шастать.

Пытались мы с цифрами в руках постичь законы красоты – не вышло. И близко не подошли.

Понять красоту с помощью философии тоже не получается. Сидим с Вами как в той платоновской пещере. Люди-филофосы проходят мимо, гомонят… Разговоры к нам долетают отрывочно, из трёх-четырёх фраз понятна лишь одна. И то не до конца. Предлагаю для постижения законов красоты человеческого тела обратиться к биологии.

Мне, например, чтобы составить свои представления о красоте, коих я доныне придерживаюсь, помогла книга Ивана Ефремова70«Лезвие бритвы». Помимо прочего очень интересно описана любовь доктора Гирина и пленившей его молодой женщины – Серафимы. Иван Родионович полюбил Симу, когда рассмотрел её хорошенько:

«Гирин обратил внимание на среднего роста девушку, стоявшую под большим панно. Её прямая и в то же время свободная, нескованная осанка говорила о долгой дружбе со спортом, гимнастикой или танцами. Простое голубое платье, туго стянутое чёрным пояском, не скрывало фигуры, столь соответствующей гиринскому понятию прекрасного, что у того перехватило дыхание… Сима не стеснялась и не прятала свою высокую грудь, стройные ноги и крутые бёдра. В свободных и гибких движениях её сильное тело приобретало ту независимость, без которой подчас трудно живётся женщинам».

В свою очередь чувство Серафимы Юрьевны окончательно сформировались в стойкую симпатию во время доклада доктора Гирина о законах красоты.

Гёте писал: «Ничто так не сближает молодую чету, гармонически созданную друг для друга природой, как любознательность девушки и готовность юноши поделиться с нею своими знаниями. Отсюда возникает глубокая и радостная связь: она видит в нём творца своего духовного мира…»

Так и вышло с этой, пусть не молодой, но гармоничной парой: она его за знанья полюбила, а он её за любопытство к ним. Так что же доложил Гирин с высот своих профессиональных и житейских прозрений?

А вот что:

«Красота – это наивысшая степень целесообразности, степень гармонического соответствия противоречивых элементов во всяком устройстве, во всякой вещи, всяком организме…

Красота – это правильная линия в единстве и борьбе противоположностей, та самая середина между двумя сторонами всякого явления, всякой вещи, которую видели ещё древние греки и называли аристон – наилучшим, считая синонимом этого слова меру, чувство меры. Я представляю себе эту меру чем-то крайне тонким – лезвием бритвы, потому что найти её, осуществить, соблюсти нередко так же трудно, как пройти по лезвию бритвы…»

Как же докладчик объяснят красоту применительно к человеческому телу? Женщина и её основная задача – деторождение. Для этого бёдра женщины должны быть широки, достаточно широки, для того, чтобы пролезла голова человеческого детёныша. Но кроме этого женщина должна ходить, да и пробежаться приходилось в первобытные времена, не без этого. Значит, метровый размах бёдер не годиться, с такими бёдрами далеко не убежишь.

В итоге, бёдра должны быть достаточно широкими для решения главной задачи – рождение ребёнка, но и возможность быстрого передвижения должна быть предусмотрена. Если бёдра женщины хорошо приспособлены для решения обеих задач – они прекрасны. Подкожный жировой слой в нижней части живота и в области вокруг таза делает женщину округлой, мягкой, соблазнительной. Но зачем он? Это и резервная пища на случай голодания, это и тепловая, а также противоударная изоляция для носимого в чреве ребёнка. Тонкая талия женщины подчёркивает и крутые бёдра, и полную грудь. Но служит для поддержания равновесия при быстрой ходьбе, при беге. Стройная длинная шея у женщины немало прибавляет к её красоте. Потому что женщина – страж по природе своей. Добавок длинная шея – бОльшая гибкость и быстрота движений.

У мужчин вышеперечисленное: длинная шея. тонкая талия, жировые отложения и широкие бёдра – уродливы, ибо не соответствуют предназначению пола.

А вот чем закончил доклад доктор Гирин, сорвав заслуженные аплодисменты:

«… гармоническое разрешение, казалось бы, губительных противоречий, разрешение, доведённое до той единственной совершенной возможности, которая, как лезвие бритвы, как острие стрелки качается между противоположностями. Путь нашего познания прекрасного, поисков его везде и всюду, видимо, лежит через поиски этой тонкой линии, сформировавшейся за долгую историю и означающей совершенство в многостороннем преодолении величайших затруднений существования в природе мыслящего существа – человека».

Понятное дело, такого видного докладчика женщины долго не отпускали. Задавали вопросы, вызывая живое беспокойство Симы, смотрели на Гирина: то, как на Мефистофеля, то, как на Гамаюна, то, как на Доброго Прорицателя Вселенских Истин.

Одна красивая блондинка сказала: – А всё-таки это страшно… Все наши представления о прекрасном, мечты и создания искусства… и вдруг так просто – для детей, для простой жизни!

Гирин отпарировал:

– Простая жизнь? Её нет, мы только по невежеству думаем, что она проста, и постоянно расплачиваемся за это. Очень сложна, трудна и интересна жизнь! Но не понимаю, отчего вам страшно? Оттого, что станет понятно, в чём суть прелести ваших красивых бровей? Брови, назначение которых отводить в сторону пот, стекающий со лба, и не давать ему заливать глаза, должны быть густыми. И при густоте они не должны быть чересчур широкими, чтобы в них не скапливалась грязь, не заводились паразиты. Вот секрет красоты ваших соболиных, узких и густых бровей.

Успокоив и блондинок, и брюнеток, Гирин распрощался с аудиторией и пошёл провожать Симу. Любопытный разговор состоялся у них, впрочем, письмо не о том…

Скажите мне, Серкидон, этот доктор один такой умный? Сам всё это выдумал? Вы можете сказать, что кое-что ему подсказал автор романа. А я думаю, что не один Ефремов. Схожие мысли возникали давно. Уже среди перечисленных Львом Николаевичем философов Джон Тодхантер писал о красоте, как о примирении противоречий.

Английский художник Хогарт Вильям замечал: «Если у корабля хороший ход, моряки всегда называют его красавцем – так тесно связаны оба эти понятия! Всё то, что кажется целесообразным и соответствует большим намереньям, всегда удовлетворяет наше сознание, а поэтому нравится. Таким образом, вы видите, что правильность, единообразие, или симметрия нравятся только тогда, когда создают представление о целесообразности…»

Но сначала сказал Гераклит71: «Расходящееся сходится, и из различного образуется прекраснейшая гармония, и всё возникает через вражду».

Кстати сказать, счастливый союз между мужчиной и женщиной это и есть возникшая через вражду гармония.

Серкидон! Советую Вам почитать «Лезвие бритвы». Если Вам не приглянулись, навеянные многими философами, революционные мысли Ивана Гирина, так хоть проследите за тем как ухаживают за женщиной зрелые, опытные мужчины. Глядишь, что-то для себя приметите. А если Ваша будущая избранница будет похожа на Серафиму, я буду счастлив. Шестикрылого Серафима Вам в помощь.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-12-

Пpиветствую Вас, Сеpкидон!

Что-то у нас, как в школе: химия, алгебра, геометрия, биология… Вроде бы и обещал я залезть с Вами на дерево жизни да потрясти его как следует… А как увижу – лежит сухой сучок науки, бросаюсь на него как то хрюкающее животное, которое зарекалась желудей не есть…

Надо решительно исправляться, пока Вы не задумали пожаловаться на меня во Всемирную лигу сексуальных реформ… Туда Остап Бендер советовал обратиться необласканному Паниковскому. Многие нынешние читатели уверены, что данная организация – плод фантазии великого комбинатора. Ничуть нет, Всемирная лига сексуальных реформ действительно существовала с 1921 по 1935 год и вела бурную деятельность. Её конгрессы проводились в Копенгагене, Лондоне, Вене, Брно.Михаил Самуэлевич в эту лигу вполне мог обратиться. А Вы, Серкидон, опоздали. Так что слушайте меня дальше. И внимательно-превнимательно!

Собираюсь нынче написать Вам письмо животрепещущее, искромётное и, насколько позволяют приличия, игривое, ибо чувствую свою вину за многотрудные скучности…

И то верно, хватит нам бродить по закоулкам да окраинам, покусимся на главное, рванём, как говорят хоккеисты, на «пятачок». Решительно проведём инвертаризацию женских прелестей. Занятие совсем не скучное, а напротив завлекательное до невозможности…

Припомним то главное, что отмечают мужчины в женщинах и что более всего притягивает мужские взоры. Чем хвастаются мужья, говоря о жёнах своих.

Читаем из фривольной книги «Галантные дамы». Автор давно нами облюбованный француз Брантом:

«Я знавал нескольких сеньоров, которые хвалили своих жён перед своими друзьями и подробнейшим образом описывали им все их прелести. Один расхваливает цвет кожи жены, похожей на слоновую кость, с розовым налётом, как у персика, на ощупь мягкую, как шёлк или бархат, другой – пышность её форм, упругость её грудей, похожих на «большие яблоки с грациозными остриями» или на «хорошенькие шарики с розовыми ягодами», твёрдые, как мрамор, тогда как её бёдра – «полушария, сулящие высшее блаженство». Другие хвастают «словно выточенными белыми ногами жён», подобными «горделивым колоннам, увенчанными красивым фронтоном».

Тему дурного и неуёмного мужского хвастовства продолжим фолклором