Каменный гость. Пятая книга о Серой Мышке

И опять Наталья не ответила. Не потому, что вопрос опять был риторическим. Просто она решила, что ее ответ не понравится полковнику.

– Нет! – ответила она скорее самой себе, – не договорились. Потому что тебе не понять такого простого русского выражения: «Безвыходных ситуаций не бывает». И пытаться «решить вопрос прямо здесь» я не буду. Уж если действительно решу уйти, как ты говоришь, окончательно и бесповоротно, постараюсь захватить за этот поворот побольше врагов. Тебя в первую очередь.

– Молчание – знак согласия, – полковник совершенно неверно расценил ее нежелание отвлекаться от простейшего аутотренинга, – теперь слушайте задание; точнее, первую его часть…

Первая часть – плотная опека теневого властителя большей части западной экономики Соломона – не вызвала у полковника Крупиной отторжения. Она и сама собиралась заняться этим, но – только с третьего ноября, как и определил сам «фигурант». По поводу сроков японские службисты и их новый «агент» немного поторговались, но Наталья настояла на своем, не вдаваясь в «магию» этой даты. Полковник, наконец, кивнул, и нехорошо улыбнулся:

– Я вполне разделяю чувства адмирала Ватанабэ, – сообщил он Мышке, не вызвав у последней ни грана удивления; она его вполне понимала, – но пачкать руки о ваш немного съехавший на бок нос не буду. Но от небольшой компенсации не откажусь. Как бы ни были малы наши приборы, обычными иглами здесь не обойтись. А затраты на обезболивание агентов бюджетом нашего отдела не предусмотрены.

Он улыбнулся теперь уже совсем издевательски – по крайней мере, так решил сам. Наталье же мимика его лица совершенно не интересовала; сейчас и ее тело, и сознание было в полной гармонии со вселенной; ничто не могло поколебать спокойной уверенности Мышки в благополучном будущем. В искусстве контролировать собственные тело, разум и чувства ей не было равных. Даже мудрый учитель Ню Го Лай признавал ее превосходство. Теперь же частичка разума, специально отряженная для фиксации происходящего вокруг, спокойно наблюдала, как майор вышел из комнаты, и как почти сразу же трое японцев в белых халатах вкатили тележки с аппаратурой и устрашающего вида медицинскими инструментами. Последние напомнили Наталье кадры из незабываемой комедии про кавказскую пленницу. Здесь, пожалуй, шприцы были даже побольше, чем тот, который приготовили в фильме для Бывалого. Да еще и доктор; точнее, манипулятор этими инструментами, больше подходящими для ветеринара, «любезно» комментировал свои действия.

Серая Мышка, сейчас отринувшая все чувства, кроме нужных ей самой, на едкий комментарий доктора реагировала по-своему. Она не фиксировала резкие вспышки боли и хруст разрываемых толстыми иглами тканей; но слова японца, явно проинструктированного полковником, или другим сотрудником спецотдела, фильтровала и откладывала в памяти, надеясь позже, в спокойной обстановке (если такая будет), оценить полезность этой информации. Пока же росла и обретала в голове зримые очертания карта-схема собственного тела, в котором загорались тревожные точки. Одну из таких – самую болезненную и неприятную, указал полковник Кобаяси.

– В нос не забудь! – почти счастливо прокаркал он.

Доктор с отповедью – мол, не лезь не в свое дело – выступать не стал. Он загнал толстое орудие пытки в нос так, что внутри что-то громко хрустнуло, а эскулап злорадно сообщил, что отныне носик Натальи, свернутый немного набок ударом адмирала, выравниванию не подлежит. Что малейшая попытка вмешательства пластического хирурга приведет к немедленному взрыву, и что взрывчатки здесь хватит, чтобы женский череп разлетелся вдребезги.

– И не только женский, – хохотнул он, и тут же замолчал вслед яростному дерганью головой Кобаяси.

Крупиной сквозь полуприкрытые, внешне безучастные ко всему глаза, сверху – в зеркале – была видна лишь макушка полковника, но она не сомневалась, что его физиономия сейчас скривилась от гнева. Та часть ее сознания, что прилежно фиксировала данные, оставила зарубку в памяти:

– Ага – я теперь еще и радиоуправляемая бомба. Обниматься со мной теперь не рекомендуется. Никому.

Она тут же отметила еще один прокол – в прямом и переносном смысле – доктора.

– Ну вот, – сказал он, обращаясь непонятно к кому, – последний. Теперь на ближайшие два года это будет самая дорогая женщина в мире.

Голова полковника опять дернулась; и еще один пласт информации занял свое место в сознании Натальи: «Значит, вот сколько времени вы мне отвели, „дорогие товарищи“! Это еще вы сколько-то дней, недель, или месяцев в резерв отложили…».

Последний укол был особенно долгим. Доктор давил и давил на поршень шприца, выдавливая последние капли светло-желтой жидкости, в которой плавал очередной приборчик, уже занявший свое место. Мышка успела понять, что какую-то сумму на анестезию отдел полковника Кобаяси все-таки выделил. Она провалилась в темноту – во второй раз за день. Прискорбно…

Глава 2. Третье ноября 2001 года. Пригород Тель-Авива

Ирина Руфимчик. Пойди туда, не знаю куда…

Прежде чем открыть глаза, Наталья прогнала по телу невидимую постороннему взгляду волну. Она отмечала, что ничто в организме не повреждено; разве что нос действительно свернут набок и немного саднит. Еще на коже, которая своей упругостью и свежестью больше подошла бы двадцатилетней девушке, яркими пятнами на отразившемся в мозгу атласе собственного тела краснели следы недавних уколов. Они, в отличие от носа, практически не болели, но вызывали гораздо большую тревогу. Потому что от них внутрь организма – практически к каждой важной его части – вели красные же дорожки проколов, заканчивающиеся чужеродными предметами.

– Ну вот, – усмехнулась Мышка, медленно открывая глаза, – заодно и курс анатомии повторила.

Потолок сверху был не зеркальным. Это был обычный потолок обычного гостиничного номера. Агент три нуля один вот такие особенности окружающей действительности отмечала автоматически. Это не был чей-то дом, или квартира; не была и какая-нибудь явка спецотдела. Нет – это была именно гостиница, причем японская, и не меньше, чем четырехзвездочная. Наталья закрепила на видном только ей одной месте собственного мозга большие часы, начавшие отсчитывать первые сутки от отведенных ей двух лет, немного картинно потянулась – в полной уверенности, что каждое ее движение фиксируется не одной камерой наблюдения, и откинула с себя легкое покрывало.

Так, обнаженной, она подошла к огромному окну, за которым сверкал огнями ночной Токио. Она даже узнала здание, которое расположилось через широкий проспект – чуть правее и ниже. Это был ресторан «Ихиматсу». В своем прежнем вояже в это старинное заведение японского общепита Крупина успела оценить и благостную атмосферу в нем, и изумительную кухню, вполне устроившую ее непритязательный вкус. В животе тут же… нет, не заурчало; такие позывы организма, которые могли выдать ее присутствие в самый нежелательный момент, он научилась подавлять еще на подмосковной базе КГБ. Желудок просто деликатно напомнил о себе, о необходимости закинуть в эту «топку» «дровишек» слабым сжатием. Мышка не стала сдерживать родившуюся вдруг в груди веселую злость, раздвинула губы в хищной усмешке.

– Ну что ж, – решила она, – пора перекусить, а заодно… повеселиться.

Скоро в ванной уже журчала вода; Наталья смывала с гладкой кожи невидимую липкую паутину, которой – сами того не подозревая – оплетали ее тело японские контрразведчики и доктора. Оплетали своими словами, прикосновениями, грубым вторжением в ее внутренний мир. Сама же она сейчас улыбалась, предвкушая какое-то действо, пока еще не понятное, которое должное было соскрести с тела и души эту паутину до самого последнего клочка.

– А хотя бы и небольшую драчку устрою, – решила она, наконец; яростно, до красноты, вытираясь большим полотенцем, – заодно проверим, насколько ценит своего дорогостоящего «агента» отдел полковника Кобаяси.

На улицу, навстречу огням и реву автомобилей, вышла холеная израильтянка Ирина Руфимчик, представительница той немногочисленной прослойки богатейших людей, которые в любой точке мира чувствуют себя хозяевами. И дают это понять окружающим.

Серая Мышка не сомневалась, что каждый ее шаг сейчас отслеживается; что невидимые нити радиорапортов стекаются в логово паука, каким она окрестила для себя полковника. Потому она, быть может, и вышла навстречу прохладной токийской ночи с улыбкой настолько вызывающей, что практически каждый мужчина – и японцы, и иностранцы, которых в этом столичном районе было предостаточно – оглядывались, и провожали ее задумчивыми взглядами. Еще более восторженно, с глубоким поклоном и обещанием в глазах выполнить любое пожелание госпожи, встретил ее привратник ресторана. Наталья не стала утруждать память, вспоминать, как правильно называется его должность; ей хватило того, что легкое недоумение (в «Ихиматсу» не принято было ходить женщинам; особенно без сопровождения мужчины и повелителя) тут же сменилось подчеркнутым уважением.

И вот она сидит в отдельной кабинке, устроенной так хитро, что при желании можно было разглядеть, кто веселится здесь этим вечером, в то время, когда ее саму могли увидеть лишь служители, и то после вызова.

– Точнее, служительницы, – поправила она себя, с некоторым удовольствием следя за ловко семенящими меж столиками гейшами.

Одну из них она узнала даже со спины; узнала к собственному изумлению. Ведь она считала, что Мика не пережила того вечера, когда Серая Мышка попала в мышеловку – слишком уж убедительно выглядели кровоточащие раны на ее груди. Но вот она плывет по проходу, и у Натальи не возникло никакого желания окликнуть ее. А вот немного размяться, утрясти и уложить «поудобнее» в желудке те яства, что уже успела оценить… И еще – позабавить, а заодно и озадачить «зрителей», что ждали, быть может, от нее вот такой выходки. Зрителей, присутствие которых она ощущала чувством, названия которому не было ни в русском, ни в японском языках.

В качестве жертв она выбрала одну из компаний, которые уже достаточно вызывающе шумели в двух кабинках. И, если в одной из них развязно выкрикивали что-то пьяными голосами молодые японцы (что уже само по себе было удивительным), то во второй кто-то громко распекал собеседника на чистом русском языке. И голос этот был хорошо знаком Мышке; она слышала его недавно в самолете, в рейсе «Москва-Токио».

– Ага, – поняла она, – депутат все-таки добрался до настоящих гейш. Ну и как они тебе?

Последний вопрос, хоть и не предназначался до ушей соотечественника, потому что прозвучал чуть слышно, скрывал в себе изрядную долю издевки. Мышка, на собственном примере изучившая особенности поведения истинных гейш, знала, что максимум, что мог получить от Мики Николай Степанович – это чашку чая своеобразного вкуса… ну, еще утонченную беседу на незнакомом ему языке. Означенная гейша как раз семенила мимо этой кабинки с одухотворенным лицом (словно продолжала с кем-то какую-то беседу о вечных истинах); толстая ручища вдруг протянулась сквозь приоткрытую декоративную дверцу, и онемевшая от неожиданности женщина одним могучим рывком влетела в «отдельный кабинет». Но – надо отдать ей должное – не заверещала в ужасе; даже не пискнула. Вот так же когда-то она молча терпела посягательства двух американских солдат на собственную честь и не знавшее мужских ласк тело. Тогда агент три нуля один вовремя подоспела на выручку. И теперь уже готова была встать с места, и неторопливо войти в соседнюю кабину – в тот самый момент, когда твердыня женской добродетели уже будет готова поддаться жаркому нетерпению иноземца. Наталья даже чуть пожалела, что именно русским придется отведать ее «праведный гнев». Вот эта заминка и позволила вмешаться в конфликт, рожденный избытком выпитого саке, и раздраженностью российского парламентария, другим «Робин Гудам». Та самая компания японских молодчиков, в которых горячительного, скорее всего, плескалось не меньше, выскочила из собственного мирка, окруженного тростниковыми циновками, и столпилась у входа в мир, где Мика уже начала невнятно подвывать.

Первый из широкоплечих парней, шагнувших внутрь, вылетел обратно не соображающей ничего тушкой. Опытный глаз Мышки отметил, и как обильно разлетается по сторонам темно-красная юшка из размазанного по лицу носа, и как и без того узкие глаза закатились совсем, и, наконец, как руки, не управляемые отключившимся мозгом, хватаются за то, что подвернулось в них – за хлипкие тростниковые стенки. Мгновение – и, даже раньше, чем храбрый японец влетел в кабинку через проход, снеся еще одну стену – Наталья действительно увидела своих попутчиков по рейсу. Она еще и погордиться успела – народный депутат сейчас задвинул за широкую спину и помощника, и полураздетую Мику, и теперь противостоял десятку противников один. И не дрогнул, когда японцы полезли на него все вместе.

Крупина опять остановилась. Она не была любительницей вот таких зрелищ – яростных, кровавых, но вполне безобидных, если не пускать в ход особо подлых приемов. Ну, или подручных средств. Сейчас же решала, на чьей стороне – добра или зла – выступить. И еще – где оно тут, добро; и где зло? Потому что японская сторона, поначалу такая героическая и справедливая, позволила себе первой применить недозволенные средства. Парни отлетели от Николая Степановича, как шавки от матерого медведя. Русский вроде как даже победно взревел, отправляя в полет последнего из молодых узкоглазых противников. Этот последний и вытащил откуда-то пистолет, матово блеснувший в неярких огнях зала. Выстрел действительно прозвучал; в потолок, потому что мгновением раньше в битву вступила агент три нуля один. Пистолет уже был в ее руках; им она и принялась охаживать банду юных Робин Гудов, стараясь причинить как можно меньше повреждений, и как можно больше боли. Ну и видимых оцепеневшим от ужаса посетителям ресторана «страшных ран»; потеков крови, рваных в клочья рубах, и… Она остановилась, задержав руку с зажатым в ней пистолетом, чья мушка уже готова была провести рваную кровавую полосу по очередной обнаженной груди, с которой на нее скалился дракон.

– Ага, – злорадно расхохоталась она прямо в лицо объятого ужасом парня, – славные воины клана Тамагучи!

После этих слов на правильном японском языке замерли все – даже русские. А Мышка, которая узнала-таки в жалких остатках японского воинства несколько знакомых лиц – видела их в старинной родовой усадьбе клана – усмехнулась еще страшней. А потом – необъяснимо и ужасно – стала меняться лицом. Сквозь вполне милую мордашку европейской туристки стало проглядывать лицо мертвеца – Генриха, бывшего палача клана. Его слова – отрывистые, резкие, поносящие и смыслом, и фразами, какие не принято произносить в приличном обществе, особенно японском – заставили парней броситься врассыпную; многих – из того положения, в каком они застали «драконов». На четвереньках, из низкого старта, а кое-кто чуть ли не ползком, они исчезли из ресторана быстрее, чем в проходе появились крепкие фигуры «прикрытия» – именно так Наталья назвала неприметных и лицами, и фигурами мужчин, в которых только опытный взгляд мог отметить грацию опытных бойцов.

На лице лишь одного из них она смогла прочесть чуть заметную досаду. Это, скорее всего, был старший команды, надзирающей за Мышкой, и она мысленно поаплодировала ему – слежка была организована виртуозно; ни одно из пяти человеческих чувств не смогло бы распознать ее. Знал ли этот японец, несомненно, обладатель достаточно высокого дана в искусстве убивать себе подобных, об иных чувствах, подвластных немногим посвященным? Догадывался – точно; потому что чуть поклонился Наталье с видимым уважением, а потом повернулся к подступившему с опаской распорядителю ресторана. Мышка оставила их разбираться, улаживать инцидент, а сама повернулась к Николаю Степановичу.

– А не выпить ли нам по случаю полной и окончательной победы над врагом? – воскликнула она, подмигнув скорее Мике, которая по-прежнему пряталась за спиной русского депутата, – или у тебя до сих пор сердечко пошаливает?

У депутата отвисла челюсть – эта тетка, только что лихо мочившая япошек, и поливавшая их… явно не стихами, на их родном языке, сейчас так же уверенно бросала в его лицо русские слова. Он медленно перевел взгляд с лица Натальи на ее руку, в которой по-прежнему был зажат пистолет.

– Это?! – у Мышки еще не до конца пропало желание похулиганить, – сейчас отдам.

Но сначала она подняла оружие дулом кверху, и нажала на курок – раз, и второй, и третий… пока негромко и обиженно не щелкнул боек. Мика ойкнула, и опять нырнула за широкую спину, а Николай Степанович подпрыгнул на месте; достаточно высоко для своей комплекции. Невозмутимым в зале оставался разве что старший из «зрителей», в ладонь которого Наталья и сунула разряженный пистолет. Она еще и подмигнула администратору, который ошалелыми глазами наблюдал за разорением подведомственного хозяйства. Японец от этого жеста аж позеленел; он явно представил себе, что разгром сейчас продолжится.

Но Мышке и он, и боец с пистолетом в руке был уже неинтересен. Она уже выполнила одну часть плана, поставленного перед собой – дала противнику возможность увериться, что у нее, у суперагента, тоже есть слабости – вот такие вспышки ярости, необходимость залить безысходность… хотя бы настоящей русской водкой!…

Утром следующего дня Наталья проснулась в собственном номере. Голова не болела, хотя она честно не пропускала ни одного тоста; так же ответственно, в свою очередь, провозглашала свои, все более пафосные и нескромные. До дверей номера ее буквально дотащил тот самый боец, точнее, начальник бойцов, несомненно, ответственный за ее безопасность. И Мышка немало позабавилась, а больше порадовалась, когда разглядела в глазах этого опытного агента пренебрежение, а потом и откровенное презрение. Этот враг решил, что Наталья сдалась, полностью капитулировала, хотя и не призналась пока в этом – ни себе, ни своим новым хозяевам.

– Вот и чудненько, – фиксировал кто-то очень внимательный внутри агента три нуля один, в то время, как Наталья громко, не попадая в такт, пыталась петь похабную песенку, переводя ее с русского языка на японский, – так и напиши в своем рапорте, милый.

С последним словом она похлопала бойца по щеке, и оттолкнула его. А в следующее мгновение дверь номера громко захлопнулась перед носом сопровождающего Мышку мужчины. Мысль о том, чтобы продолжить «игру», запустить его в номер, и… Нет, ей хватило картинки, в которой хохочущий и довольный собой и таким интересным вечером Николай Степанович уводил куда-то раскрасневшуюся и хихикавшую Мику. Она искренне пожелала им еще более веселого продолжения, и выбросила и эту картинку, и пожелание из головы. Тело само машинально выполняло привычные процедуры – душ, одежда, покрывало на кровати… Организм так же автоматически очищал себя от ударной дозы алкоголя – такому полезному умению тоже учили на подмосковной базе Комитета госбезопасности…

Утром этот «автомат» продолжил свою работу. Наталья завтракала, заказывала билет, вызывала такси, гордо, с пренебрежением шествовала мимо обслуги отеля, «забыв» про оплату, чаевые – про все, с чем милостиво и безмолвно разрешила разобраться полковнику Кобаяси. Одновременно она монотонно перебирала варианты спасения, начиная от простейших, и заканчивая ожиданием чуда. Последнее пришло в голову, потому что самолет вез ее в земли, облюбованные пророками, в страну трех религий. И хотя она так до конца и не приняла сердцем Израиль, не прочувствовала себя на Святой земле своей, именно здесь она надеялась найти ответ на, казалось бы, неразрешимые вопросы.

– Тем более, что до третьего ноября осталось всего три недели…

Этот отпуск ничем не отличался от отдыха тысяч обычных туристов. Разве что деньги она могла не экономить. Но что-то в ней все же проклюнулось, наверное, от дочерей Израилевых. Мышка сняла достаточно скромный номер на первой линии Тель-Авива, с окнами, выходящими на Средиземное море. Она проводила на пляже большую часть дня. Солнце, в конце октября ласковое, не обжигающее своими лучами, в какое-то мгновение напомнило ей об острове Зеленой лагуне. Именно тогда Наталья уверилась, что выход найдется, и отключила продолжавший работать «автомат». Она даже приказала себе «не замечать» вполне еврейского вида физиономии, которые умело вели ее от отеля на пляж, потом по длинной набережной – до Яффы и до одного из бесчисленных рыбных кафешек, которые за эти недели она отыскала все; даже самые непрезентабельные.

А третьего ноября, так же «забыв», что уже с утра надо было начинать отвечать сорок первый день рождения, она стояла у дверей собственного дома в Бат-Яме.

– Нет, – она даже чуть покачала головой, нажимая на кнопку звонка, – это не мой дом. Он чужой; выстроен на чужие деньги, без души, без тепла.

Она шагнула в двери, и замерла от радости.

– Все-таки один подарок на день рождения я получила, – чуть не вскричала она, прижимая к себе сухонькую фигурку Инессы Яковлевны.

Она постаралась не заметить смущение старушки, ее виноватого взгляда. Потому что видела за всем этим настоящую материнскую любовь, которую не могли сдерживать глаза Инессы Яковлевны, ее неподдельную радость. Увы – в большой столовой, куда ее привела семенящая рядом домоправительница, ни Николаев, старшего и младшего, ни Лидии не было. За столом сидел лишь Соломон, изобразивший искреннюю радость при виде гостьи. Да – именно в этом качестве и ощущала себя сейчас Наталья. Ей нестерпимо захотелось стереть эту самодовольную улыбку со старческого лица; если не кулаком, так безжалостными словами. Например, повернувшись к Инессе Яковлевне, и спросив ее: «А помните ли вы, как спаслась, одна из всей семьи, еврейская девочка Инесса, когда в Одессе заживо горели почти все ее родные и знакомые? И знаете ли вы, кто поднес спичку к пустым пороховым складам, пусть не своею рукой. Вот он – оберлейтенант СС, зверь в человеческом обличье!».

Соломон прочел этот выкрик в глазах Натальи; ответил ей тоже безмолвно – ставшим пустым и одновременно мертвенно-страшным взглядом:

– И это говоришь ты, палач ужасного кагебе?! Женщина, на руках которой кровь десятков, если не стен людей?

Наталья такого отпора не побоялась; она пожалела сейчас старушку, у которой, быть может, не оставалось в мире никого из близких, кроме нее, Мышки, и… Соломона.

Старый еврей молча кивнул, соглашаясь не впутывать домоправительницу в эту войну, и опять расцвел улыбкой.

– А мы, уважаемая Ирина, – он вскочил с места на удивление бодро, – приготовили вам на день рождения подарки. С Инессой Яковлевной мне, конечно же, не сравниться…

Он махнул рукой на стол, который действительно был накрыт для праздника. Мышка благодарно улыбнулась домоправительнице, и села напротив Соломона, который протянул ей через широкий стол какой-то толстый пакет. Старушка, поначалу державшаяся скованно; даже испуганно, тоже расцвела улыбкой и скрылась на кухне, откуда тут же донесся лязг крышек, а потом и мощный запах какого-то кушанья. Наталья, прежде чем взять в руки пакет, помедлила, а потом коснулась пальцами ушей в надежде, что старый еврей поймет такой нехитрый сигнал. Соломон кивнул, усмехнулся, и – в свою очередь – провел рукой широкую окружность, показывая, что ему тоже есть что сообщить Крупиной, не привлекая чужого внимания. Наталья кивнула; о том, что особняк взят под плотное наблюдение, она поняла еще на подходе к нему. Потому она чуть задержалась на улице, прошлась вокруг особняка, и теперь могла рассказать, сколько наблюдателей сейчас окружили дом, и где находится каждый из них. Не до конца она была уверена лишь в оценке намерений этих бойцов. Это не было одна команда; агентам полковника Кобаяси определенно кто-то противостоял. Столкнутся ли они; прольется ли здесь кровь? Серую Мышку это совершенно не трогало. Хотя – коснись угроза внутренних покоев особняка, она без раздумья встала бы на защиту и Инессы Яковлевны, и Соломона. Потому что была уверена – олигарх подстраховался, не раз и не два. Что, упади с его головы хоть один из оставшихся седых волос, она никогда больше не увидит никого из Емельяновых. И этого никогда себе не простит. Соломон подтвердил это, воспользовавшись отсутствием домоправительницы.

– Представляю, – проворчал он, нисколько не смущаясь прослушки, – с какой радостью вы сейчас свернули бы мне шею, Наталья Юрьевна.

– Аж руки дрожат, – подтвердила Наталья, протянув над столовыми приборами абсолютно спокойные ладони.

– Может, вас немного успокоит мое обещание, госпожа Крупина… Это я насчет других обитателей этого дома. Я гарантирую, что все они вернутся сюда, целыми и невредимыми, как только вы исполните три моих поручения.

– Прямо, как в сказке, – усмехнулась Наталья.

– Какая сказка, Ирина? – это едва начавшийся разговор прервала Инесса Яковлевна, водрузившая на стол большую супницу.

– Да вот, – ответил ей Соломон, с благодарной улыбкой принимая тарелку; вторым, после Натальи, которую старушка, наверное, по-прежнему считала хозяйкой дома, – рассказываю сказку о мертвой и живой воде. И уговариваю Ирину привезти мне пузырек волшебной жидкости.