Боровой

Лишившиеся предводителя, бойцы Севера, из тех, что выжили, ежечасно оказывались на юдольном распутье. Всё чаще уходили они в леса бандитствовать и частенько наёмничали, сбиваясь в группы. Выжившие после битвы в Посрединных землях постепенно находили своих ратных товарищей и объединялись друг с другом для пущего выживания.

Бреган Грегович, воин могучий и опытный, ещё во время последней битвы имел под своим командованием дружину в войске Полуночника. Обладавший большим весом и важностью среди бойцов, он быстро собирал вокруг себя измученных сторонников. Прихватив с собой всех, кто пожелал быть прихваченным, он направился на поиски лучшей доли. Так и вышло, что командиром он быть не перестал, хоть и переменилась его жизнь с тех пор круто. Вновь набранная разношёрстная его дружина, словно те самые Посрединные земли, постоянно пребывала в пограничном состоянии. Нелёгкое существование её полно было рисков, потерь и голода. Возвращаться к мирной, хоть и нищей жизни большинству служивых было просто некуда. А те, кто и имел за собой таковое место, не спешили разбредаться обратно по сёлам и браться за плуги и слесарные зубила. Не улыбалось им с вилами наперевес и голым задом защищать деревню от своих же, злых и голодных, но хорошо вооружённых бывших товарищей. Крепкие мужики и рубаки, они в совершенстве владели лишь одной способностью – мастерски лишать жизни тех, кто владел этой же способностью, но в меньшем совершенстве. Поэтому о том, чтобы примкнуть к промыслу иному, чем ратное дело, речи не шло и вовсе.

Разбрёдшиеся кто куда оруженосцы, лучники и пикинёры нынче оставались каждый сам за себя. Теперь всякий знал себе цену и авторитеты ничьи признавать не хотел. Наёмники, а что вернее, просто банды, всё чаще сталкивались между собой, стремясь завладеть припасами и лучшим оружием.

Спутников за время скитаний Брегана сменилось немало. Были такие, что для промысла их оказывались не годны совсем и погибали часто в налётах. Были те, что нестойки к болезням разным случались. А были и такие, что пытались уединоличиться в начальстве над отрядом и контроль к своим рукам взять. Но подобные и уж тем более долго не жили.

Среди самых первых спутников его оказался и Зубрав, примкнувший к новой дружине, едва та оказалась сформирована. Худой, но хваткий, стелил он всюду за собой, куда бы ни пошёл, шлейф из странных запахов различных трав и масел. Но более всего разило от него тогда запахом чеснока, которым он не только беспрестанно заедал походные харчи, но ещё и имел обычай носить его запрятанным под одежду. К ратникам в лагере Зубрав относился с настороженностью, бойцы Полуночника отвечали ему тем же. В истории и байки, что рассказывали они о нём, поверить тогда было трудно. Однако много позже, уже во время своих скитаний, Бреган убедился, что под «небылицами» основания всё же были. В бою Зубрав оказывался неистов. Имеющий при себе, как и всякий другой ратник, меч, он, однако, в сражении полагался в основном на ножи, которыми владел с большим искусством и которыми орудовал с великой точностью и скоростью. За свою жизнь Зубрав ввязывался в разного рода преступные деяния по одному ему известным, невнятным для всех прочих причинам и частенько оказывался втянут в разбой просто за компанию. И хотя натура его всегда подсказывала голосовать за мирные решения, Зубрав, случалось, и сам ненамеренно провоцировал на стычки и разногласия. Человеком он был сложным и совмещающим в себе качества весьма опасные. Кажущийся порою тревожной и смешавшеюся жертвой, он мог в мгновение ока перемениться и наброситься на врага, разя его совершенно без всякого сожаления и пощады. Так, обманувшиеся неказистым внешним видом противники зачастую не успевали даже понять, что их убило. На нового командира он едва ли не молился и предан ему был до буйности. Зубрав обладал острым умом и также одним из самых важных качеств, по разумению Брегана, – верностью. Спустя годы не самой благодатной и счастливой жизни Зубрав всё ещё был подле него, готовый, как и прежде, следовать за своим командиром хоть в самое пекло. Из всех соратников ценил его Бреган превыше других. И тем сильнее досадовал он сейчас на чрезмерную зубравскую набожность – единственную, пожалуй, черту, которую он в товарище так и не смог ни понять, ни принять.

– Ты мне там с ясной головой нужен. А не со своими выдумками. Селянам околесина какая-то привиделась, а ты и рад за ними повторять. Ну, что так смотришь? Или сказать есть чего?

Сказать Зубраву действительно было чего, однако, наполнившись молчаливым неодобрением, он смолчал, вид заимев одновременно озадаченный и обиженный. Отстав от товарищей, он заторопился накинуть новую одёжку.

– Ну, так что там с матушкой? Что она говорила такого? А то чуть самое интересное не упустили, – подкрался сзади Бобёр.

– Будешь про мою родительницу рассуждать, я тебе дубину твою в гузно засуну и проверну несколько раз для верности, – не замедлил с ответом Зубрав, облачаясь в длинную дерюжную тунику и прилаживая под неё ножи и меч.

– Дубина – это ты. А это – палица, – коснулся сквозь одежду своего оружия Бобёр. – Иш, как насупился. Ну ты, если что, рассказывай. Я вообще про матушек большой любитель послушать.

Закончив с приготовлениями и простившись со старостой, пятеро крепких, рослых крестьян направились за такими необходимыми в это неспокойное время грибами и ягодами к лесной опушке.

IV. Ночь в лесу

Закат приближался. Несколько часов назад путники покинули Комарин и направились к опушке. Миновав мелколесье и углубившись, шли они, пока не заприметили еле видную, узкую тропку. Именно по ней, растянувшись вереницей, и двигался сейчас Бреган с дружиной. Выбрав своим направлением Заречный, отряд тянулся вперёд, повторяя отчасти маршрут просёлка, ведущего к нему от Комарина. Дружинники шли не таясь, и ни шагов, ни речи не глушили, но одновременно с тем всматривались в зазоры меж ветвей. Оборачивались они по обе стороны от себя и то и дело вглядывались в лесную даль, сильно ограниченную, впрочем, рябостью летней зелени. Чуткие грибники были готовы выхватывать оружие, случись среди деревьев движение. Однако час за часом поход их оставался спокоен, и только звук собственного дыхания слышим стал теперь громко до невыносимости.

Зубрав, что следовал сразу за своим командиром, тих был необычайно. Шёл он молча, сжав губы в тонкую полоску и почти не оглядываясь. Бобёр, шагающий сразу же следом, устал его донимать и только дивился на замкнутость товарища, распаляемого в обычное время влёгкую. Все самые изобретательные подначивания оставались раз за разом без ответа, и Бобёр поник. Тосковал он, правда, недолго, так как идущий по его следу Славко моментально явил живейший отклик на все шутехи товарища. Не прошло и получаса, как Бобёр уже вышагивал, вновь распрямившись в спине, и забрасывая за плечо прибаутки разной степени остроумности. Круве Войчич же по своему обыкновению молча замыкал процессию. Ступал он ровно, не забывал оглядываться по сторонам, оставаясь по возможности начеку, но вновь и вновь упирал раздражённый взгляд в спину впереди идущего товарища. Славко, что аккомпанировал всем бобровским остротам дурным гоготом, шёл вперёд в сильную развалку. Маятником он раскачивался из стороны в сторону, и Кухарь недовольно сузил на него глаза.

Смеркалось всё настойчивей, и Бреган замедлил ход, став выглядывать подходящее для стоянки место среди ветвей. Солидный участок пути удалось проделать без сюрпризов. Оказий ожидаемых, равно как и неожиданных, с ними не приключилось, и соратники чуть сошли с тропы, облюбовав для ночлежки место меж нескольких крепких елей. Потоптавшись немного вокруг, наёмники засуетились, готовя лагерь к ночи. Они шумно болтали, и Бреган, пользуясь в основном жестами, разделил отряд в обязанностях. Объединившись с Круве Войчичем, он стал заготавливать хворост для растопки костра, обозначив для того свободную область в центре маленького пятачка земли, что был удобно обнесён деревьями. Остальные соратники, оставив свою поклажу на том же пяточке, срывали низкие ветви у соседних елей. Один за одним подтаскивали они охапки колючих веток к лагерю, устраивая их у основания деревьев. Спустя четверть часа они соорудили нечто, напоминающее колючую ограду. Расположенная вокруг кострища «ограда» местами доставала высотою до середины бедра. Она пропускала свет огня и, хотя плотности была небольшой, отчасти скрывала сидящего на земле человека, позволяя разглядеть издалека разве что его голову.

Разведя костёр и быстро перекусив, путники продолжили беседовать шумно и так увлечённо, будто и не было на свете ничего интереснее для них, чем они сами. Фляги с вином громко застукались друг о друга. Зазвучала крепкая брань и смех.

Просидев так ещё какое-то время, Бреган, оценив ситуацию и решив, что пришло время действовать, тихо скомандовал: «По местам». Два раза повторять не пришлось. Воины, один за другим поднимались на ноги и направлялись каждый к своей циновке. Укладываться спать однако не спешили. Раскладывая на подстилках мешки с поклажей, наёмники быстро ныряли в небольшие углубления в земле прямо за своими спальниками. У костра оставалось всё меньше людей. Вчетвером, а затем втроём и вдвоём наблюдали они за тем, как их товарищи исчезают из виду в ночи, хоронясь в нарытых заранее неглубоких, до полуторы пяди в глубину, ямах. Накрываясь сверху ветками, они замирали в выжидании.

Похлопав по плечу Бобра, командир тоже стал пробираться к своему укрытию. Закупоренная фляга с вином была сброшена им на землю к таким же нетронутым флягам товарищей. Бобёр оказался у костра в одиночестве. Он обхватил руками мощную корягу, прислонил к еловому стволу и, придав ей устойчивости, накинул на неё сверху свой дорожный плащ. Накрыв нехитрую конструкцию капюшоном, он стал громко прощаться с импровизированным чучелом, упрашивая того не задрыхнуть в дозоре.

Кострище опустело. Огонь тихонько пощёлкивал хворостом под присмотром своего неприхотливого караульного. Сокрывшиеся хвоей и мраком наёмники были неподвижны. Как неподвижны были и разодетые крестьянской одёжкой мешки, разложенные на циновках близ костра. Стёганые дублеты мучили путников жарою и неудобством во время пути, заставляя обливаться потом. Теперь же гамбезоны согревали их тела на холодной земле. Никто точно не знал, сколько времени предстоит им пролежать подобным образом в засаде. Дело это требовало сильнейшей концентрации и выдержки. Невозможным для них было пошевелить ни ногой, ни рукой. Ни зачесавшемуся локтю, ни ползущему под штаниной муравью нельзя было сорвать засаду. Разнясь в огромном числе добродетелей и недостатков, дружинники всё же были едины в самом главном. Когда доходило до серьёзного дела, с невыразимой общностью и ответственностью брались они за свои задачи, имея достаточно тёртости и опыта для того, чтобы превозмочь неудобства.

Так случилось, что неуловимые лесные бандиты явили чуть большую осторожность, чем та, на которую рассчитывал Бреган Грегович. Несмотря на все заверения местных об ужасе, только и ждущем непрошенных гостей в чаще, дружинники мало того что беспрепятственно зашли в лес, так ещё и, отмотав долгую версту, вплоть до нынешнего часу разбойниками атакованы всё так же не были. Посему, выбрав место ночлега в лесу, близ хутора Заречный, Бреган рассчитывал выманить стеснительных любителей лёгкой наживы к свету костра, после чего без всякой жалости нашпиговать татей железом.

Бреган считал, что лесные бандиты попробуют атаковать их ночью и непременно исподтишка. Желая не рисковать своим и без того малым числом, они наверняка решатся напасть только на спящих, рассуждал командир. В том, что разбойники следили за ним и его спутниками добрую часть пути, Бреган не сомневался. Пытаться же разыскать бандитов в лесу самостоятельно было близко к невозможному. Капитан отлично знал, что те отыщутся, только если сами пожелают найтись. Выслеживать их по лесным буеракам было, как выразился за трапезой Бобёр, «сродни попыткам расколоть камень обмякшей елдой» . Бреган в душе с товарищем был согласен. Он знал, что самым верным решением, способным выиграть для них уйму времени, было приманить врагов. Рисковать союзниками в планы командира однако также не входило. Не желая получить шальную стрелу из темноты, он организовал засаду таким образом, что, несмотря на освещённый в темноте участок и близость к огню, злоумышленникам пришлось бы подойти к лагерю очень близко, чтобы разглядеть вокруг костра хоть кого-то, кроме «дозорного». При удачном раскладе даже самый осторожный враг смог бы оказаться обманутым. Возможность управиться с заданием всего за одну ночь заставляла наёмников отнестись к делу с полной серьёзностью.

Выдерживать недвижность готов был каждый из них, пусть и давалось это некоторым с усилием, а другим и вовсе с большим трудом. Единственным, кого, пожалуй, почти совсем не тяготило длительное ожидание в засаде, был Круве Войчич. Обладатель единственного в отряде самострела, он половину своей жизни провёл, охотясь в лесах на различную живность, где умение подолгу сидеть затаившись, оказывалось порой ценнее любых других. Дичь он бил без промаху и ещё большим мастером был разве что в её готовке. Держа и сейчас верное оружие поближе, он вслушивался в звуки леса. И звуки те, стоило наёмникам обездвижиться, слышны стали во много раз громче и чище. Ветер зашелестел кронами в высоте, затряс листом. Но спокойно, будто кто-то великий ростом выдыхал этот ветер мерно, едва лишь пошатывая макушки деревьев. Вялой флейтою засвистел чёрный дрозд. Неторопливо, слитно. Дальше, ближе. Виски потели. Ладони и те сделались влажными. Не пошевелиться. Слух был сейчас их взведённым арбалетным болтом, их наточенным мечом, их острым кинжалом. Держась за него, словно за оружие, они направили его в черноту. Туда, куда не доставал свет костра. Туда, за еловые стволы. Туда, откуда следил за ними стылый мрак.

Костёр горел всё тише. Смолк дрозд. Допел свои долгие минуты. Четвертина за четвертиною, час за часом. Бреган дышал ровно. Еле слышимы стали ветер и деревья. Зашумела в ушах кровь. Застучала о виски. Кончиками пальцев Бреган огладил рукоять меча, успокаивающую привычной шершавостью.

В следующую же секунду едва обретённое спокойствие покинуло его стремительнее, чем выпущенная стрела покидает пальцы и тетиву. Ибо командир услышал треск хвороста. Того самого хвороста, что был разложен им с южной стороны их стоянки, аккурат между тропой и лагерем. Бреган, напрягшись всем телом, крепко сжал пальцами рукоять. Важнее всего сейчас было не явить себя врагу раньше времени и не ринуться в атаку на пока ещё не обозначившегося противника. Чуткий командир прекрасно слышал, что тот, кто наступил на хворост, ноги с него так и не убрал. Вероятно, испугавшись, что его обнаружили, он замер, и Бреган гадал теперь, что неизвестный предпримет дальше. Секунды сменялись минутами. Огонь затухал.

То, что случилось после, командиром ожидаемо никак не было и быть не могло. Ушей Брегана коснулся звук, никогда не слышимый им доселе. Звук колеблющийся и низкий и более всего напоминающий кошачье урчание. От тихого и ритмичного, стал он вмиг насыщенно громким, но самое главное, таким неуместным, что Бреган смешался, не зная, как его истрактовать. Откуда доносилось тарахтение, он определить также не смог. Командиру казалось, что идёт оно сразу и отовсюду. Зажмурившись и втянув воздуха, он понял, что не слышит более ничего, кроме этого низкого урчания. Ни леса, ни своего дыхания. Оглохнув на оба уха, командир словно бы обнаружил у себя другую пару ушей, о которой раньше и не подозревал и для которой этот новый звук и предназначался. Вместе со звуком пришла дрожь. Бреган, лежавший животом на земле, ощущал её всем телом. Содрогалась почва. Слабо. Но жутко и неправильно. Он раскрыл глаза, и в тот же миг урчание, что, казалось, уже содрогало сам воздух, прекратилось.

Первым делом Бреган услышал себя. Никогда не подумал бы он раньше, что может так шумно втягивать воздух открытым ртом. Поспешив его захлопнуть, он попытался отделить от рукояти меча пальцы, сжавшие её до побеления.

Тот, кто застыл сейчас на полпути от тропинки до лагеря, тот, кто спрятан был от них тьмой и деревьями, наконец, отмер. Послышались редкие щелчки сухих веток, как если бы неизвестный пытался аккуратно и медленно убрать с хвороста ногу. Бреган решил было, что незнакомец хочет незаметно убраться восвояси, но ошибся. Хруст продолжился, и теперь было очевидно, что некто, угодивший в хворост, ступил на него ещё раз, но уже намеренно. А затем ещё. Медленно давя ступнями ветки, он топтался на месте. Издевательски настойчиво опускал он ступни на шумовую ловушку, вновь и вновь, словно никак не мог насытиться понравившимся звуком. Шуму и треску безумец наделал страшного, но уходить не спешил. Он остановился на мгновение, а затем захрустел палками с удвоенной силой, яростно прыгая на них. Бреган прикидывал, не может ли, часом, весь этот спектакль оказаться попыткой выманить из укрытия его самого и его людей под вражеские стрелы. И пока он отчаянно соображал, как поступить с мало адекватным врагом, тот, наскакавшись на уже потерявших свою упругость ветках, по всей видимости, решил удалиться. Пошуршав напоследок поломанными прутьями, он был таков.

Звуки снова сделались яснее. Шелест листьев, треск кузнечика. Засинел вокруг лес, готовясь к пробуждению. На нетвёрдых ногах выбирались наёмники из своих убежищ. Они оглядывались по сторонам, лихорадочно блестя глазами и влажными, словно от болезни, лицами.

– Что это было?.. – выдохнул Бобёр, не обращаясь ни к кому конкретно, и отирая испарину со лба.

Бреган распрямился во весь рост, ощущая теперь прохладу влажной ткани рубахи, которая липла к спине и животу. Вдохнув поглубже, он отёр выступивший на висках пот и нахмурился.

V. Вглубь

Утренний лес вдохнул прохлады, до отказу заполнив свежестью свои зелёные лёгкие. Чуть озябшие в рассветной стылости наёмники собрали лагерь. Вереницей они потянулись обратно к Комарину, быстро согреваясь движением в пути. Свет забирал всё больше ночного неба для себя и просачивался сквозь кроны под полог леса. Тени замельтешили на тропке, под ногами у Брегана. Они, как и мысли его, были неясны, размыты и спутаны.

Ранее утром, дождавшись, когда ночная синь отступит, капитан пустился осматривать место с потоптанным ночным гостем хворостом. Раскрошенные ветки вдавлены в землю, словно тот, кто скакал по ним, был велик весом.

Подавив хворост, неизвестный отступил, но в каком направлении, оставалось загадкой. Вблизи кучи веток наёмники так и не смогли обнаружить никаких мало-мальски чётких следов. Посему выходило, что угодивший в сухой хворост и от души потоптавшийся по нему незнакомец, отринувший всю свою осторожность, вновь о ней вспомнил, лишь когда задумал отступить.

Бреган шёл вперёд, ступая чётко и как-то выверено, словно разметил кто длину его шага и не сбиться ему теперь было с темпа. С раздражением и хмуростью вспоминал он ночные события. Более всего досадовал капитан на неясные мотивы лесного ворья. Кто бы ни подошёл ночью к лагерю, поведение он явил до крайности странное. Непостижимого Бреган не выносил и прямо сейчас силился придумать объяснение произошедшему ночью. Вокруг самой ловушки не было ни следа. Он прыгал? Но если и так, то на мягкой почве неподалёку наверняка бы оставил отпечатки. И глубокие. Такие, что без труда бы разобрал Круве. Но Круве, обойдя кругом и лагерь, и место ловушки, только развёл руками. Значит, единственное место, куда мог бы метить в прыжке неизвестный, – тропа. Плотный грунт, утоптанный десятками ног, и трава помогли бы ему скрыть след. Но поверить в подобный прыжок было совершенно невозможно, так как от разложенного на земле хвороста до тропы ему пришлось бы преодолеть три сажени, что человеку было просто не под – силу. Мог ли то быть зверь?

Бобёр, похоже, выбрал схожий маршрут прощупывания случившегося накануне. Командир слышал, как, шагая немного позади, тот спорит с Зубравом.

– Подальше от костра копать над было, говорю. Я лично от этими руками его за жабры бы и взял. А то расшумелся, ты гляди.

– Так оно всё и начинается. Да, – проговорил Зубрав с видом человека, который всё для себя уже решил и, более того, знал расклад всех карт ещё задолго до начала самой игры. – Это всё он. Леший. Предостерегал нас. И дальше идти отвращал.

– Зуба, я не понял, ты что, опять укропа накурился?

– Ты мне за укроп не говори, – тут же отбросил потусторонность в голосе Зубрав. – Он злых духов отгоняет и от сглазу бережёт. Ты мне лучше скажи, что это, тать, по-твоему, совсем дурной, шуметь так возле лагеря, на который разбой ночной удумал?

– А ты, значт, решил, что ежели то не человек, то сразу дух, так?

– А кто ж ещё.

– Зверь.

– Кто? Зверь не подберётся к лагерю так близко, королобец.

– Подберётся! Десять серебра даю, что подберётся.

– Лих ты давать, что не имеешь, – засмеялся Зубрав, голосом сделавшись похожим на осипшую утку.

– Зверь это был. Косуля дурная какая. Или кабан.

– Кабан тварь шумная, что наш Мордастый. А кряхтит и пердит и того громче. А следов он наделал бы столько, что даже ты бы заприметил. Верно я говорю, Круве? – позвал, обернувшись, Зубрав.

– Допускаю не кабана. Допускаю косулю, – дипломатично согласился Бобёр. – Она себе прыгала, так? Прыг-скок. Понял? Это раз. Допрыгалась в наш хворост. А дальше, топталась по нему – копытки чистила. Это два. Успеваешь? Почистилась и в обратку упрыгала. А прыжочки у ней знаешь какие? Четыре сажени с места. Вот мы следов и не нашли. Это три, – засыпал он Зубрава доводами с горкой. – Верно я говорю про косулю, Кухарь? – Бобёр тоже забросил свой вопрос в конец колонны. – Я только что думаю, командир, – уняв глумленье в голосе, обратился он в этот раз к Брегану. – Может, то всё же тать был, паскуда? Свои ему верёвку через ветку бросили, раскачали, он за конец – хвать, они назад его и притянули.

– А он, этот твой тать, кто? И трюкач, и циркач, и тёртый калач? – не дал Зубрав шанса товарищу реабилитироваться за провал с кабаном.

– Тебе-то такое конечно не сподручно б было. Тебе же тогда придётся признать, что ты зря всех баламутил, старый дурень.

– Чего это старый? Я тебя на четыре года всего старше.

– А у вас на Севере четыре за восемь идут.

– Ты рот-то закрытым придержи, а то зубы повыпадут. Что, думаешь, не вспомню, какой ты белый из-под веток вылез? Трясогузка потная. Зато вчера всю воду выпил.

– Смотри-ка, уже и воду мою посчитал.

– А то. Потому что следом – «Зуба, дай хлебнуть глоток». Песня знакомая. А на утро морда что поле перед рассветом.

– Это ты мне за потный вид? За оторопь рассказывать решил? Ты сам-то еле гузно с земли поднял. Только глаза таращил да молчал. А сейчас, смотри-ка, рассуждает.

– Тут причина ясная, что молчал и потел. Бреган, – осторожно позвал командира Зубрав. – Ты же тоже слышал? Слышал же, ну? Тот звук. Как кот урчал. Только громко.

Бреган слышал. И не мог найти из-за этого спокойствия. Вскоре после того, как наёмники покинули свои схроны, выяснилось, что чудной звук командиру не послышался. Каждый из воинов посетовал на странное тарахтение. И ни один толком не понял, откуда оно доносилось. Версию Бобра о бандитах с верёвками командир после раздумий отверг, как совсем сказочную. Зато одобрил объяснение с любопытным лесным зверем, пришедшим на свет и запахи лагеря. Ухватившись за это объяснение, он решительно отодвинул тревожные мысли о разных звуках, пусть и новых, пусть и странных. Уверив себя в том, что не пристало командиру полошиться из-за невесть чего, словно деве юной, он продолжил размеренно шагать вперёд, не давая вовлечь себя в столь любимые простыми людьми разговоры обо всём непонятном и мистическом.

– Ну урчало и чего?.. – ответил вместо командира Бобёр. Нагревшись до предела, он ослабил горло рубахи и шумно захватал ртом воздух. – Зверь и урчал.

– Точно. Косуля, – шуршал инвентарём Зубрав. – Они, как напрыгаются на четыре сажени с места, так и урчать, как кошка, принимаются. А как наурчатся, на крыло и полетели.

– Да желудки-то наши и урчали! Ахахах-хаха! – крутнулся паличник назад разделить веселье со Славко. Тот, однако, подпеть другу хохотом не успел, так как, запнувшись обо что-то, полетел с тропы в кустарник справа.

Соратники первым делом пригнулись и с поразительной одновременностью дёрнулись руками к ножнам. Выхватывать оружие они, правда, не стали, быстро сообразив, что причиной падения товарища оказалась не вражья засада, а простая неуклюжесть. Сказать, что товарищи остались ею сильно поражены, тоже было нельзя, поскольку, несмотря на огромную мощь, поворотливости Славко был крайне слабой, и всякий в отряде знал, что ежели найдётся рядом что повалить и уронить, Мордастый то непременно повалит и уронит.

В этот раз Славкины ноги, похоже, не справились с некрупной корягой, что легла поперёк тропы. Скрывшись в кустарнике и сопротивляясь падению, он молотил почём свет руками, силясь остановить свой немалый разгон. Диким вепрем продравшись сквозь кусты, он с оглушительным треском впечатался в молодую рябину. Сотряся дерево, а вместе с ним и половину леса, Славко покрыл себя фейерверком из крошечных ягодок и листочков. Стайка свиристелей огласила лес взволнованными трелями. Птицы перепугано взмыли с веток вверх, не закончив трапезу.