Закон мутанта

Но у нас еще было полно времени, чтобы застрелиться. Это гораздо лучшая альтернатива, чем превратиться в «слизняка» или быть сожранным заживо.

Я говорил, а Томпсон молчал, уставившись в «ведьмин студень». Понятно. «Отмычка» – он и есть «отмычка». Да и я хорош, не успел предупредить, что нельзя в эту пакость долго смотреть. Потому что позовет – и не будет сил противиться этому зову…

Хотел я уже было съездить полицейскому в ухо, чтоб он в себя пришел, – но не успел.

Джек сделал шаг – прямо в «студень».

И сразу же второй.

И третий…

Это был конец.

Аномалия мгновенно растворяла кости. Секунда – и их будто не было, конечность можно как пожарный шланг раскручивать.

Но почему же Томпсон продолжает идти?!!

И тут я заметил невероятное!

Аномалия расступалась перед полицейским! Синие язычки пламени метались по всей поверхности «студня», словно напуганные, растерянные зверюшки, не знающие, куда убежать от ужасной опасности. Правда, за полицейским озеро цвета чистого неба смыкалось вновь почти сразу.

Почти…

Осознав это, я прыгнул через полметра уже восстановившейся аномалии, рискуя впечататься в спину Томпсона – но, к счастью, удержал равновесие и пошел за ним, ступая след в след, словно его тень – ожившая, обретшая плоть и решившая прогуляться.

Неприятное это ощущение, когда идешь по центру аномалии. Словно в раскрытую пасть к крокодилу залезть, чтобы его за язык подергать и посмотреть, что из этого получится. Нервы звенят как струны, первобытный ужас поднимается откуда-то изнутри, перехватывая дыхание железной рукой, по спине пот струится… Это от тебя не зависит, это твой организм реагирует на опасность, не принадлежащую этому миру. Кто-то говорит: мол, настоящий сталкер ничего не боится. Чушь собачья. Настоящий сталкер боится так же, как любой другой человек. Просто его Зона приучила усилием воли брать свой страх за глотку и, придушив, чтоб не рыпался, нести с собой – потому что избавиться от него полностью не получится. А вот научиться с ним, придушенным, ладить – это можно.

Аномалия явно чувствовала, что с ней что-то не так. Синее пространство вокруг нас пузырилось, из него в нашу сторону тянулись языки пламени – ветвистые, похожие на руки со множеством пальцев, – которые, не дотянувшись считаные сантиметры, опадали вниз, чтобы уступить место другим.

Однако ни один из этих языков нас не коснулся. Мы благополучно прошли через аномалию, которая с разочарованным чавканьем сомкнулась за нашими спинами.

Но облегченно выдыхать было рано.

Стая мышканов вылетела из темноты коридора по ту сторону «ведьмина студня» – видать, не сразу разобрали, что это за свет, со зрением у подземных жителей не очень. Вожак несся впереди огромными прыжками, стая старалась от него не отставать. Однако все-таки успела затормозить, сообразив, что дальше бежать не сто́ит.

А вот вожак был намного тяжелее своих собратьев и вовремя остановиться не успел. Хотя пытался изо всех сил, до нас даже донесся скрежет его когтей по бетонному полу. Но как мышкан-переросток ни напрягался, все-таки передними лапами въехал в «ведьмин студень». Правда, извернувшись свечкой, тут же выскочил оттуда, упруго упал на четыре конечности – и рухнул, приложившись мордой об пол.

Передние ноги, лишенные костей, больше не держали его.

И голодная стая это поняла мгновенно!

Мышканы лишь несколько секунд смотрели на то, как их вожак извивается и беспомощно клацает зубами, пытаясь подняться на ноги.

А потом бросились.

Все, разом, как по команде.

И принялись рвать на части беспомощного вожака, который моментально превратился в добычу, как только потерял силу. Нормальная ситуация, причем не только для Зоны. У цивилизованных с виду людей на Большой земле то же самое.

Я отвернулся. Неприятное это занятие – смотреть, как еще не подохшее существо жрут заживо, с треском отрывая от него куски мяса.

– Пошли, – сказал я Томпсону.

Тот с трудом оторвал взгляд от кровавого пиршества и потянулся за пистолетом. Понятное дело, собрался поиграть в благородство и пристрелить мутанта, чтоб тот не мучился.

– Не дури, – сказал я. – Он хотел тебя сожрать, а значит, милостей недостоин. Зона тебя не поймет, а тех, кто ей непонятен, она не любит. К тому же у нас с тобой сейчас каждый патрон на счету.

И, видя, что Джек мнется, борясь с собственной порядочностью, добавил:

– Ему меньше минуты осталось. Сейчас они доберутся до горла, и…

Мою речь прервал предсмертный хрип. Хоть и не хотел я, а глянул.

Так и есть. В пасти вожака, почти перекушенный пополам, подыхал мышкан, слишком рано решивший, что искалеченное начальство более не опасно. Однако на шее бывшего лидера висели еще трое тварей. Вцепившись когтями, они спешно отрывали куски мяса и глотали не жуя, справедливо опасаясь, что сородичи их опередят.

А потом один из этих мышканов изловчился и перегрыз вожаку горло…

В следующую секунду мертвое тело исчезло под массой визжащих тварей, грызущихся за наиболее аппетитные куски мяса. А мы с Томпсоном развернулись и ушли в полумрак коридора навстречу какой-нибудь новой гадости, которая точно должна быть впереди – иначе в Зоне просто не бывает.

* * *

Туннель вел куда-то… И, судя по тому, что идти становилось все труднее, он теперь довольно круто забирал вверх. Это обнадеживало, так как тащиться в полумраке, дыша сыростью и гнилью, уже порядком подзадолбало.

А может, я просто устал. Как последняя крысособака. Должен же быть какой-то предел человеческих сил… Похоже, Зона только тем и занимается, что испытывает меня на прочность, подкидывая все новые и новые проблемы. Или это все ради того, чтобы я книги писал о своих приключениях. Так сказать, Предназначение номер два. Хрен его знает. Но я – устал. От всего. И потому в какой-то момент просто подошел к стене, сел, привалился к ней спиной и закрыл глаза.

Какой же это кайф – сидеть вот так и ничего не делать. А главное – не думать о том, что твой нож может в любую минуту влезть тебе в руку, что в одном твоем предплечье спит пиявка Газира, а на другом имеется сеточка старых, поблекших шрамов, которые вместе составляют рисунок крылатого диска – символ моего треклятого Предназначения…

Судя по шумному выдоху, Томпсон сел рядом. Тоже задолбался мужик, как физически, так и морально. Но – держится. Молчит, мысли в своей голове гоняет… А это вредно. Человек такое существо, которому в себе негатив держать противопоказано. Рано или поздно срыв будет, и тогда или запой, или психушка, или, если реально крепко прижало, и того хуже – попытка свести счеты с жизнью. Думаю, потому одинокие люди домашних животных и заводят, чтоб им про свои беды рассказывать. Громоотводы четвероногие, за которыми ухаживают как за собственными детьми – лишь бы слушали, преданно глядя в глаза. Потому Томпсона надо было разговорить, а то ж реально крышей мужик двинется, потеряв не только семью, но и надежду…

– Ну и как тебе? – поинтересовался я, не открывая глаз.

– Что как? – равнодушно спросил полицейский.

– Как оно – быть мутантом, умеющим криком подчинять кровожадных тварей и взглядом раздвигать аномалии?

– Никак, – тем же бесцветным голосом произнес Джек. И добавил: – Никак не могу верить… поверить, что я – мутант.

– Не напрягайся, говори по-английски, – сказал я на родном языке Томпсона. – Я понимаю.

И тут его прорвало.

– Знаешь, я дома часто доставал серебряную звезду, которую привез из России. Держал ее в руках, вспоминал, как я убил ту тварь. Как отомстил. И мне было легче. От нее шла энергия, которая немного успокаивала… Я ее чувствовал тогда, понимаешь? А утром убеждал себя, что этого не может быть, что это я все себе придумал. Может, уже тогда я стал мутантом? Или же это случилось здесь, когда меня убили?

– Тебя убили? – переспросил я. – То есть?

И Томпсон рассказал все. О том, как его обманули местные, как фатально ударили по голове в баре «Второе кольцо», как выбросили в Зону…[1]

– Пульс у себя давно щупал? – перебил его я.

– Пульс? – Томпсон недоуменно посмотрел на меня.

И тут до него дошло.

Он положил пальцы левой руки на запястье правой, подождал. Нахмурился, надавил посильнее, потом дотронулся до сонной артерии…

И усмехнулся. Странная реакция для человека, который понял, что он ходячий мертвец.

– Ничего удивительного, – сказал он, расслабленно откидываясь на сырую стену. – Я давно умер. В тот самый день, когда увидел, что та тварь сделала с моей семьей. Эта аномальная зона просто все расставила на свои места. Одного не пойму – зачем она оживила этот стопроцентный труп? Заставила ходить, есть, пить, убивать… Скажи мне, сталкер, ты ведь знаешь ее изнутри гораздо лучше меня?

Я пожал плечами.

– Понять Зону невозможно. Уверен лишь в одном: она ничего не делает просто так. Значит, зачем-то ей нужен мертвый полицейский, которому она оставила весь функционал живого. Редкое явление, кстати. Ты, случайно, здесь, в Зоне, на себя никаких обязательств не брал?

Томпсон странно посмотрел на меня, медленно кивнул.

– Брал. Убить сталкера по прозвищу Снайпер.

– Ага, – сказал я.

Что ж, все действительно встало на свои места. Похоже, осточертел я Зоне. Слишком много чего в ней происходило из-за меня, что могло ей не понравиться. И она решила устранить проблему с присущей ей иронией – убить меня руками человека, который однажды спас мне жизнь. Забавно, в ее стиле.

– Ну и что же ты медлишь? – усмехнулся я. – Пистолет у тебя есть, патроны тоже. Обещания надо выполнять.

Томпсон покачал головой.

– Я не убийца. Я всю жизнь защищал закон и порядок, и убивать невинных людей не в моих правилах.

– Ну, не такой уж я невинный, – сказал я. – Те, кого я отправил на тот свет, запросто заполнили бы десяток кладбищ.

– Это не мне решать, – упрямо произнес полицейский. – Я не судья и не присяжные. Даже если все так, как ты говоришь, убивать тебя я не стану.

– А обещал зачем? – поинтересовался я.

– Когда тебя по башке приложат так, что ты копыта откинешь, много чего наобещать можно, – проворчал Томпсон. – Не в себе я был тогда.

– Зона накажет, – вздохнул я. – И страшно накажет. Не любит она, когда ее именем клянутся и потом не выполняют обещанное.

– Уже наказала, – сказал Джек. – Оставила жить в мертвом теле. Что может быть хуже?

– Может, – вздохнул я. – Хотя согласен – то, что уже есть, врагу не пожелаешь. Впрочем, это всяко лучше, чем валяться на земле в качестве трупа, который вот-вот начнут жрать мутанты. И если уж так Зона распорядилась, то надо жить – пусть даже мертвым. Так что пойдем, Джек Томпсон. Живыми ли, мертвыми ли, а выбираться отсюда нужно.

* * *

Он точно знал, куда идти. Знал – и все тут. У него так часто было. Знания приходили из ниоткуда. И он принимал это как должное, давно уже веря своему чутью на сто процентов.

Бывало, конечно, что и подводило оно его. Например, однажды он потерял своего брата. Потом свою группировку. Всех бойцов до единого. А потом погиб. Вернее, отдал жизнь сам, по доброй воле.

Но все это было неважно. Главное – он жив, хотя его существование сложно назвать жизнью. Но если он все еще существует, значит, он нужен Зоне, которую он чувствовал всегда так, как сын ощущает нежное внимание матери, даже когда ее нет рядом…

А если он нужен той, кто уже не раз возвращала его из мертвых, значит, он не разочарует ее. Значит, его группировка, которая много лет защищала проходы к центру Зоны, будет восстановлена. Если он вновь вернулся к жизни, значит, Зоне нужна защита ее сердца – а следовательно, у него есть цель, которой он добьется несмотря ни на что.

– Х-х-хррр…

У него никогда не было друзей. Но это существо, которое он сейчас нес в правой руке, словно полотенце, вызывало у него странное ощущение. Кажется, люди называют это чувством ответственности. Раньше он испытывал подобное лишь к своей группировке. Теперь же, рискуя жизнью, спас вот это уродливое существо из-за похожего ощущения.

Но, надо признаться, не только из-за него. Не только…

– Харр-он…

Он остановился.

– Что?

– Они же все, да…

– Да, Фыф. В живых остались только мы.

Снизу послышался всхлип.

Харон нес Фыфа без особого почтения, держа его поперек талии, в результате чего шам висел головой вниз. Говорить в таком положении неудобно. Рыдать и выть – тоже, поэтому Фыф сразу же, захлебнувшись собственными слезами и соплями, надсадно закашлялся.

Харон перевернул его, поставил на ноги и хлопнул по спине громадной лапищей.

Фыф икнул, выпучил все свои глаза, готовясь разразиться новым приступом кашля, но получил второй шлепок по спине. При этом из его рта вылетел комок слизи, закупоривший горло.

– Хватит меня лупить! – угрожающе зарычал шам.

– Бесишься? – равнодушно произнес Харон. – Это хорошо. Это лучше, чем раскисать, словно кусок дерьма под дождем. Такие, как мы, не ноют, а делают.

– Что я могу сделать? – зло сказал Фыф. – Моей Насти больше нет, и мне незачем жить.

– Не будь идиотом, – жестко сказал Харон. – Это Зона, и здесь возможно всякое.

– Что, например? – насторожился Фыф.

– Например, в центре Зоны существует аномалия, которая исполняет желания. Любые. Правда, делает это по-разному.

– Как это?

В голосе Фыфа послышалась заинтересованность.

– Некоторым она дает желаемое, отнимая у них при этом самое ценное, что у них есть. Свободу, зрение, здоровье, но чаще жизнь. Но тем, кто сумел понравиться Зоне, сделать для нее что-то значимое, та аномалия выполняет желания без страшной оплаты.

– К чему ты клонишь? – хмуро спросил Фыф.

– Помоги мне возродить мою группировку, которая раньше охраняла центр Зоны от всяких проходимцев. А потом я лично отведу тебя к Монументу.

– К Монументу?

– Так называется та аномалия.

Шам поднес ладонь к голове, потер лоб.

– Монумент… Что-то припоминаю… Нет, без толку. Как вылез из автоклава, будто половину памяти из головы стерло. А вторая половина Настей занята…

– Ну так что? – жестко перебил его Харон. – Поможешь? Мне пригодятся твои способности, шам.

– Помогу, – кивнул Фыф. – Но учти, Харон. Если твой Монумент не вернет мне Настю, я тебя убью. Не люблю, когда меня обманывают, а уж в таких делах и подавно.

– Договорились, – криво усмехнулся Харон, так, что кожа на обожженной щеке треснула. Он знал – Фыф может сдержать свое обещание. Но когда очень нужно, опасный союзник лучше, чем враг, который может тебя убить одним ментальным ударом.

– Отлично, – кивнул шам. – А теперь пойдем отсюда.

– Ты знаешь, где выход? – удивился Харон.

– Конечно, – пожал плечами Фыф. – Если я вижу на несколько километров вокруг, неужели ты думаешь, я не знаю, где выход из этого подземелья?

* * *

Ктулху его знает, где заканчивался этот проклятый коридор, но мы с Томпсоном внезапно почувствовали приток свежего воздуха. Подняли головы – и в полумраке разглядели прямоугольник вентиляционной шахты. При этом на полу возле стены валялись ржавые искореженные лопасти большого вентилятора и два старых ящика из-под цинков с патронами.

Понятно. Кто-то довольно давно закинул гранату в шахту, взрыв вышиб оттуда вентилятор, преграждавший путь. Потом этот кто-то поставил ящики друг на друга, залез на них – и, вероятно, выбрался из этого подземелья.

Повторить подвиг неведомого сталкера не составило особого труда. Через пять минут мы уже ползли по довольно широкому рукаву шахты, подальше от затхлой вони подземного коридора – навстречу хорошо знакомым запахам Зоны, замешанным на миазмах болота, вони мертвечины и сырости хмурого утра. Тоже букет еще тот, но он хоть легкие не забивает вонючей сыростью, которой того и гляди захлебнешься.

Томпсон негласно полностью признал мое лидерство и отдал мне свой фонарик, потому я полз впереди, освещая пространство перед собой…

И почти сразу наткнулся на полуистлевший труп того сталкера, который расчистил нам путь в шахту. Похоже, парень был ранен и умер от кровопотери на полпути к свободе. Нормальный вариант, кстати. Лучше уж вот так, борясь за жизнь, чем в плену у безумных ученых, дожидаясь своей очереди для следующего бесчеловечного опыта во имя науки.

Правда, для того, чтобы продолжить движение вперед, мне пришлось, изловчившись, достать «Бритву» из ножен и разрезать мертвеца на несколько кусков – иначе нам с ним было не разминуться в шахте. Неприятное, конечно, занятие, но делать нечего – особенно когда за тобой ползет габаритный напарник, плечи которого едва поместились в квадратной трубе.

– Прости, сталкер, – прошептал я, погружая нож в плоть трупа. – Тебе уже все равно, а нам как-то выжить надо…

Когда я закончил, совать нож обратно было несподручно – руки были все в черной, вязкой жиже, которая когда-то была человеческой плотью. Поэтому я мысленно представил, как мой нож, как всегда на удивление чистый после грязной работы, вползает в мою руку.

И он вполз! Больно было, конечно, когда рукоять входила в ладонь, аж перед глазами черные круги замелькали – но дальше оказалось терпимее. Еще немного, и я привыкну быть ходячими ножнами для своего ножа.

Протиснувшись меж частями расчлененного трупа, мы поползли дальше – и на этот раз все обошлось без приключений. Примерно минут через пятнадцать впереди забрезжил свет. Ага. Значит, система принудительной вентиляции разрушена авиаударами и мне не придется своей «Бритвой» разбирать ее на фрагменты – мы просто вывалимся отсюда в Зону. Вот и ладушки, вот и хорошо.

Правда, получилось вовсе на так волшебно, как мне хотелось.

Мы с Томпсоном вылезли из разрушенной вентиляционной шахты, щурясь от жиденьких рассветных лучей, пробивавшихся из-за горизонта, – когда столько времени проведешь в полумраке, и такой свет покажется прожектором, бьющим прямо по глазам.

В общем, мы усиленно жмурились, вновь привыкая к скудному сердцу Зоны и пытаясь быстрее восстановить зрение – и потому не заметили опасность. А если бы и заметили, все равно не смогли б ничего сделать.

Они вышли из-за развалин научного комплекса. Я пока еще не мог как следует рассмотреть, кто это такие, но силуэты различил. И, судя по их характерным движениям, руки у силуэтов были заняты оружием, направленным на нас.

– Стой и не дергайся, – негромко сказал я Томпсону, который по привычке потянулся было за своим пистолетом. Патронов у него там хорошо если полмагазина осталось, и с учетом того, что мы сейчас видим хреновенько, положат нас тут на раз-два-три. И «Бритва» моя не поможет – совсем в ней сияния не осталось, а значит, смертоносных спецэффектов от нее ждать не имеет смысла.

– Стоять нах! Руки на затылок, мля! – проревел один из силуэтов, давя голосом на матюги и гласные, как это любят делать правоохранители и спецслужбы при задержании преступников. Это у них называется «кошмарить злодея», и подобную манеру речи ни с чем другим не спутаешь.

Ну встали мы, руки положили куда было сказано. К счастью, Томпсону хватило знания русского языка и здравого смысла, чтобы сделать все как надо. Попутно я проморгался и наконец ясно увидел, кто нас в плен взял. Даже шеврон на рукаве горластого бойца рассмотрел, на котором помимо трезубца, самолета и парашюта было вышито «Украiна. Вiйска спецiального призначення».

Ясно-понятно. Стало быть, вояки за ученых взялись серьезно. Мало того, что центр Захарова с землей сровняли и напалмом залили, так еще и спецназ на парашютах скинули, чтоб зачищал тех, кто вылезет из подземелья и попробует сопротивляться. А если не попробует, то заковывать супостатов в наручники – и на Большую землю для допросов с пристрастием. Неважная такая перспективка, мягко говоря.

Парней было человек десять – и это понятно. Именно столько влезает в АН-2 – самолет надежный, неприхотливый и недорогой, который если и сгинет в небе над Зоной, то не жалко. Расходный материал для местных генералов – как и десант, кстати.

Бойцы были все как на подбор – здоровенные и молодые, небось, только из учебки. Таким командир скажет «фас», так они с голыми руками на ктулху пойдут. Оно и понятно. Самый лучший солдат – восемнадцатилетний солдат. Для него смерть – это просто слово, никоим образом к нему не относящееся. Молодые всегда уверены, что будут жить если не вечно, то очень долго.

Но здесь, в Зоне, это распространенное заблуждение лечится очень быстро.

Парни грамотно рассредоточились, держа нас на мушках своих автоматов, а молодой сержант бросил к нашим ногам две пары жестких наручников с шарнирным соединением.

– Пакуйте друг друга, нах! – скомандовал он. – И без фокусов, мля, если жить хотите!

Ему явно нравилось командовать. Власть имеет свойство дарить кайф не хуже самой крутой дури и вызывает столь же быстрое привыкание. Подсел раз на нее – и все, соскочить уже ой как трудно. Хочется еще и еще, и ничего вокруг не замечаешь, кроме того, как люди, повинуясь твоему голосу, жесту, взгляду, исполняют волю высшего существа, наделенного правом повелевать.

Я нагнулся, неторопливо поднял стальные браслеты, при этом глядя в сторону сержанта. Ему, наверное, казалось, что я уставился на него с ужасом, как кролик на удава, – грязный сталкер, мерзкое существо, на которое даже наручники надеть противно. А я смотрел на восход, который стремительно разгорался за спинами военных. Слишком алый даже для Зоны, где кровавые рассветы не редкость, а почти что правило. И слишком быстро окрашивающий тучи, превращая их в сплошное багряное полотнище, раскинувшееся над Зоной.

И было еще одно. Этот жуткий с виду восход разгорался не на востоке, как заведено природой. Его эпицентр явно был немного севернее – там, где за сплошной стеной корявого мутировавшего леса над линией горизонта возвышалась знаменитая труба Третьего энергоблока.

И уже ясно было, что не восход это, а выброс. Загадочное смертоносное явление, волна неведомой энергии, вырывающаяся порой из недр разрушенного реактора и повторяющая путь радиоактивной пыли при аварии на ЧАЭС в 1986 году. Спастись от него можно было, зарывшись ниже уровня земли, скорчиться в любом старом подвале, в любой яме, и переждать, пока над тобой пронесется губительный вихрь цвета крови. Также для этого подходили здания, сохранившиеся со времен той давней аварии – их выброс почему-то обходил стороной…

– Я что сказал, мля?! – заорал сержант, видя, что я медлю выполнять его приказание.

– А ты не ори, а лучше скажи – жить хочешь, капрал? – спокойно сказал я, роняя наручники в грязь. – И пацанов своих спроси – они как, не против к мамкам вернуться или предпочитают погибнуть смертью храбрых?

Сержант, не ожидавший подобного монолога от пленного, сделал шаг вперед, занося автомат, чтобы ударить меня прикладом в лицо, – и внезапно замер.

Почувствовал, солдафон толстокожий. Лучше поздно, чем никогда.

Это все чувствуют. Беспричинный страх, появляющийся внезапно, заставляющий каждый нерв вибрировать, словно натянутая струна, по которой щелкнули ногтем…

Военный резко обернулся – и, надо отдать ему должное, среагировал правильно. Другие в подобной ситуации стоят в ступоре, открыв рот, и, мысленно попрощавшись с этим миром, думают только об одном – лишь бы все случилось быстро и не больно.

– Все в вентиляцию! – заорал он, ткнув пальцем в разрушенную шахту, откуда только что вылезли мы с Томпсоном.

Что ж, это и правда было единственное укрытие в обозримом радиусе. Кругом развалины научного центра, и чуть поодаль от них – вот эта шахта, ведущая вниз. Под землю. Туда, где выброс не достанет…

Правда, сержант не учел одного. Его бойцы тоже увидели, что на них надвигается, и ринулись спасаться.

Все одновременно.

Они толпой ломанулись к шахте, распихивая друг друга локтями. Молодые, сильные, тренированные – но ни разу не побывавшие в реальном бою, где от взаимовыручки зависит, выживешь ли ты вместе с напарником, или вы оба погибнете.

Но сейчас они думали лишь о своих жизнях. Каждый старался залезть в вентиляцию первым, и в результате возле шахты возникла толкучка, мгновенно превратившаяся в драку. Напуганные люди часто превращаются в зверей, рвущих собратьев по стае ради призрачной надежды остаться в живых.

Моментально стало ясно, кто что из себя представляет. Самый здоровый из команды в первую же секунду рухнул как подкошенный, словив краем челюсти мощный удар кулаком. Еще один боец согнулся в поясе от того же… Надо же, обоих вырубил невысокий коренастый парень с погонами рядового, который махался на уровне не меньше кандидата в мастера спорта по боксу.

Правда, с третьим ему не повезло. Один из бойцов отпрыгнул назад и срезал боксера очередью из автомата. А потом еще двоих, стоявших на пути к полуразрушенному вентиляционному колодцу, после чего рванул туда сам…

Но не добежал. Сержант, вскинув автомат, прицельно вогнал ему пулю в затылок. Молодец, кстати, для своего юного возраста – так стрелять на нервяке не каждый сумеет. Хороший бы из него сталкер мог получиться…