Малиновый звон

Эдуард Беспяткин

Малиновый звон

От автора

Это – книга-манифест.

Нет, конечно же, не тот манифест, о котором вы подумали. И когда это сказки были руководством к действию?

Но всё-таки в «Малиновом звоне» ест своя такая революционность. Трудно определить, где и когда она проявится, но определённо читателю придётся стать на чью-то сторону и, конечно же, выпить чего покрепче.

Тяжко также понять – что за жанр у сего произведения? Лучше вообще не заморачиваться этим: уж приключений и умопомрачительных водоворотов, в которые попадают герои этой непредсказуемой книги, будет предостаточно. Поэтому берите в руки стаканчик «беленькой» – и в путь. А уж там как получится. Добро или зло, покой или движение. Посмотрим…

Вы, конечно, будете смеяться. Вы обязательно скажете: «Вот хуле ты, Беспяткин, всё тут намешал, словно вино-водка-пиво в три часа ночи на неразумной вечеринке или корпоративе каком. Тут тебе и герои из других книжек и всякие легендарные личности совершенно в не легендарном виде. Ты уж придумай сам чего путного, а то нам читать эту фантастику уж дюже противно».

И я вам верю. И я бы готов написать так, как другие пишут – грамотно, продуманно, сюжет чтоб нанизан был, как шашлык на вертеле. Но не могу. Не могу, граждане мои, россияне! И на то есть несколько причин. Во-первых, я не писатель, а кровельщик-алкаш. Во-вторых, всё, что тут зафиксировано печатными буквами – чистейшая правда. Каждое слово. Хоть и назвал я это сказкой, так лишь для того, чтобы меня в дурку не определили раньше времени. Ну, вы же понимаете.

Так что примите всё это и простите. Дальше снова будет дежавю, ниже снова будет ахуй и отсутствие первичной логики. Но без этого мир спасти – дудки.

Эдуард Беспяткин

Часть 1. Малиновый звон

1. Гости на погосте

Перестань трепаться, Беспяткин!. Никто сейчас не мечтает о космосе, все только пьют и ебутся…

Нина Васильевна(пенсионерка, общественный активист)

И вышло всё как-то непонятно и вяло. И стало от этого ещё противней и гаже. А всё от того, что мы пили не водку, а какой-то православный напиток под названием «Малиновый звон». С нами была романтичная поэтесса, похожая на средневековую ведьму, и личный шофёр местного мэра Грохотов. Он то и принёс этот «звон». Я, конечно, умолчу про скандального журналиста Якина, потому как этот демон всегда присутствовал на подобных спонтанных пьянках, неизменно влекомый то ли магнитными полями, то ли иной какой магической силой.

Рабочая смена давно кончилась, и законное безделье вселяло в меня некое подобие праздника. Хотя, по сути, это и был праздник – День строителя. В этот самый день строители пьют и пребывают в нирване собственной значимости. Но мы тут пили безо всякой значимости: во-первых, потому что ни хуя хорошего не построили за предыдущие годы, а во-вторых, потому, что в «Малиновом звоне» этой значимости просто быть не могло изначально. И бухали мы конечно же на кладбище. Ну посудите сам, где ещё вы можете ощутить связь поколений иль тишину к примеру? Да нигде больше, уверяю вас. Ни в кабаке, ни на блатхате и уж точно не в кабинетах городской администрации вам не дадут свободно смотреть на первообраз самопорождения космоса. А тут вам и все парадигмы и свежий воздух и люди под землёй готовы вас слушать или прощать если что.

И когда меня вырвало на мраморное надгробие какой-то Прядкиной В.Г., влиятельный журналист Федор Якин сказал: «Корм не в коня». И налил мне ещё «звона». Эту порцию я испил с достоинством, безо всяких там внутренних напряжений и тягостных сомнений.

Из закуски был солёный, подсохший «сулугуни» и кривой, но практически свежий огурец. Стакан пошёл по кругу, минуя промежуточные остановки. И, наконец, мы созрели для того, чтобы оценить окружающую среду на предмет поссать и приступить к дебатам.

Как заведено издревле народами всей Земли, после правильно выпитого алкоголя обычно обсуждалась тема ебли. Мы не были общественно-историческим исключением.

Журналист Якин яростно протаскивал в этот интимный процесс политические интриги, напрочь отрицая его бытовое значение:

– Активно ебущийся депутат – это прелюдия к смене его политического либидо. Правительство использует поебки как рычаг административного воздействия на оппозиционные фракции и не даёт текущей ситуации выйти из под контроля. Ебля мозгов – это то, что народ получает в период выборов и после них.

– Ебись оно всё в рот! – постоянно вставлял он в своей речи.

– Ты, журналист, дурак, – говорил шофёр Грохотов. – Всякая ебля есть акт половой, а не политический. Мужчина прёт женщину не согласуясь с текущим моментом, а просто потому, что так он освобождает себя от гормонального напряжения. Женщина, как объект сакральных сношений, получает оргазм и порцию семени, потому что любое освобождение небескорыстно.

При этом Грохотов поддерживал сползающую с оградки поэтессу.

– Позвольте, – возразил Якин. – Освобождение не имеет к пореву никакого отношения. Свобода выбора – возможно, но уж никак не освобождение. КПСС освобождала народы от прибавочной стоимости, а КПРФ вообще свободна от какой-либо ебли. ЛДПР проповедует «шпили-вили» как компромисс между президиумом и электоратом. А «Единая Россия»… Ебись оно всё в рот!

– Мальчики! – очнулась поэтесса. – Вы вульгарны и грубы в своих рассуждениях. Коитус – это искусство. Да! Искусство первородного соития с целью получения неземного наслаждения. Сношались Байрон и Ахматова, Пастернак и Рабиндранат Тагор. Это толкало их на творчество. Ебля – катализатор творчества.

– Байрон и Ахматова жили в разных эпохах и ебаться просто не могли, а Пастернак… – тут Грохотов, поперхнулся сулугуни и потерял мысль.

В это время солнце уже присело на горизонт и кладбище, на котором мы пили «Малиновый звон», наконец-то приобрело торжественную таинственность и приятные волнительные светотени. Эти вот самые светотени покрыли кресты и надгробия магическим саваном. В сумеречном небе торжественно и тихо летали пузатые совы.

Я вытащил из пакета ещё одну бутылку и она блеснула потусторонним огоньком. Опять стакан пошёл по кругу. На этот раз первым заговорил я.

– Ебля не призрак коммунизма и даже не седьмая заповедь. Это зерцало сознания – не больше и не меньше. Это познание сущего. Познать – это не просто спустить штаны и вдуть пьяной соседке с третьего этажа. Познать – это высшая сфера. Это как в Ветхом завете… Эх! Да что вы знаете про еблю?!

– Беспяткин, сиди смирно, – таинственно произнес Грохотов сухим ртом; у него были круглые глаза. – У тебя за спиной какая-то хуйня сидит, с крыльями и рогами.

Я очень не люблю, когда у меня за спиной маячит какая-либо хуйня, тем более, если дело происходит на кладбище. Однако, я сидел смирно, ощущая затылком тёплое, зловонное дыхание. Журналист Якин наполнил полстакана «Малинового звона» и поставил его на соседнюю могилку. Позади меня кто-то довольно ахнул и неясная тень метнулась к посуде. Я успел разглядеть только хвост. Стакан исчез. И в ночи смачно рыгнули потусторонние силы.

– Отбой, Беспяткин, оно исчезло, – уже громче сказал Грохотов. – Так что ты знаешь про еблю? – спросила поэтесса, почёсывая острый кадык.

– А всё! – ответил я.

– Всего знать невозможно, тем более вот про это, – мутно возразила творческая женщина, разведя туман руками.

– А я вот знаю…

Меня опять прервали. Из мрака, на свет луны, вышел низкорослый, лысоватый мужчинка в дорогом твидовом костюме и при галстуке. Таких граждан не часто встретишь на кладбище вечером, но порой, бывает, и встретишь.

– Прошу прощения. Разрешите представиться – Бубенцов, – высоким и правильно поставленным голосом, сказал он. – Профессор философии Бубенцов.

Он старомодно шаркнул короткой ножкой и поправил галстук. Журналист Якин пристально рассматривал незнакомца, словно что-то вспоминая. Грохотов осторожно спрятал бутылки во тьму. Поэтесса сложно манипулировала губами имитируя воображаемый минет. Мужчинка неловко переминался с ноги на ногу. Ах, эти идиотские паузы!

– Присаживайтесь, прошу вас, – пришлось сказать мне. – Мы тут, как видите, отдыхаем. И, так сказать, интеллектуально онанируем.

– Спасибо, – ответил профессор философии. – Я слышал вашу беседу. Её тема показалась мне достаточно интересной, только я так и не понял, что вы пьёте?

– Ну, предположим, «Малиновый звон», – вызывающе отозвался Грохотов.

– Понятно, – кивнул мужчинка. – А позвольте предложить вам водки, настоянной на можжевеловых ягодах. Ягодки с нашего кладбища уникальны, друзья мои.

– Всенепременно! – расплылся в улыбке Грохотов.

Журналист Якин недружелюбно посмотрел на него, потом сплюнул и достал новый пластиковый стаканчик. Профессор извлёк откуда-то из-за пояса литровую бутыль матового стекла, в которой плескалась некая жидкость.

Опять стакан пошёл по кругу. И это была не водка, а диктатура пролетариата плюс электрификация всей страны! Лично в моей голове стрельнула «Аврора», был взят Зимний и началось интенсивное строительство бесклассового общества. По-видимому, у всей нашей компании произошло нечто подобное. Профессор тут же был принят в наши ряды и беседа продолжилась на ином уровне.

– Ебля не есть метафора, она факт! – громыхал журналист Якин. – Факт, ни чем и никем не отрицаемый. Она чётная гармоника в спектре общественного шума. Её не запретит даже президент! Она всуе…

– Не передергивай, журналист, – перебивал его Грохотов. – Ебля ранима, как пятиклассница. Нужна, как банный лист в жопе. То есть, к жопе. Позвольте, причем тут жопа? Я же не о жопе…

– А о чем? – спросила поэтесса.

– Я забыл… – внезапно сник Грохотов.

– Склероз, – неожиданно всплыло тихое слово.

Это сказал профессор в костюме. Тишина ударила в уши как новогодняя петарда. Наше бытие запахло историческим материализмом и наступило лёгкое волнение от всяких там диалектических каруселей. И тут неожиданно заговорил новоприбывший профессор.

– Всё живое имеет нервную систему, даже амёба. Эта система связывает нас с окружающей средой и не даёт затеряться в пространстве и во времени. Именно она первична, хоть и является частью материи и определяет сознание. Психика человека – тончайший инструмент в его теле. Ну, вроде как тело и душа. А что между ними, что объединяет наши внешности и внутренности?

Вопрос повис в сгустившемся кладбищенском воздухе, как символ рождения новой эры. Вот ведь как оно замысловато выходит с этими вопросами.

И тут я всё понял. Меня прошиб ледяной пот, и закололо в области печени. Я понял и сказал:

– Ебля!

Сразу же ветер подхватил важное слово и гордо пронёс его над могилами незнакомых мне людей, как знамя свободы и равенства. И смерть склонила голову, и невидимый сыч прокричал что-то торжественное в ночи.

Вся наша компания замерла в экстазе абсолютного познания мира. А лысоватый профессор улыбался нам, как товарищ Сталин с обложки журнала «Огонек». После этого мы снова пили можжевеловую водку и говорили обо всём сразу, не напрягая мысли…

Силы постепенно покидали меня, уступая место праведному сну. Я и уснул, щадя усталое сознание. Последнее, что я запомнил, были загадочные глаза профессора и слезы поэтессы, размазанные по изможденному лицу.

* * *

Первый луч солнца нежно дёргал меня за веки. Я открыл глаза. Утренние надгробия улыбались мне мраморными гранями, а липы махали широкими листьями.

– Пора вставать! – орал в кустах полосатый кот.

Я оторвал голову от родной земли и прочитал на медной табличке «Прядкина В.Г. 1947–2005». Оглядевшись, я обнаружил рядом четыре бутылки «Малинового звона» и литровую бутыль матового стекла, в которой плескалась какая-то жидкость. Я выпил её прямо из горлышка, повинуясь великой силе похмелья. Я стал метафизически трезв и понятен сам себе.

Внезапно зазвонил мобильник. Я достал его и глубоко вздохнув произнес:

– Алло.

– Беспяткин, ты где есть? – раздался в трубке голос журналиста Якина.

– Тут, на кладбище, – ответил я, набираясь природной силы.

– Черт, я так и знал, что ты туда вернёшься. У нас встреча через полчаса в редакции, с неграми из Заира. Бухла не меряно. Бабы всякие. Вся делегация тут. Грохотов бензина пожег казенного – охуеть!

– Скоро буду, – ответил я и отключил мобилу.

Поднялся я легко. Голова была ясная. Пробираясь меж памятников и крестов, я ощущал небывалый душевный подъём, словно только что открыл закон сохранения массы. Этой ночью я что-то понял. Не важно что. Неважно как. И от этого жизнь представлялась мне апофеозом уюта и гармонии. А ещё мне на секунду показалось, что в скором времени стоит ожидать удивительных событий и всяких там приключений. Но я героически отогнал подобные мысли. Какие нахуй приключения, вы что там удумали?

Уже при выходе с кладбища, меня вдруг привлек массивный, дорогой монумент из цельного мрамора. Могила была свежая, в обрамлении огромных венков. Но, не это заставило меня остановиться.

Я в волнении уставился на выгравированный портрет покойного. Странно знакомые глаза смотрели на меня и проникали в глубину трепещущей души. Умная физиономия, лысина усопшего, часть дорогого костюма и галстук, изображенные на мраморе, удерживали меня неведомой силой.

Я в волнении прочитал под портретом: «Бубенцов Н.В. профессор философии Н-ского университета 1958–2017 гг.». Хуй знает, что это за профессор…

Я пересчитал оставшиеся деньги и быстро зашагал к остановке, в надежде поймать раннее такси.

2. Забыли негра

И тогда спросил меня Господь: «На какие средства живешь ты, грязный уёбок?». Почему-то в слове «средства» ударение было на последнем слоге.

Опустил я глаза и ничего ему не сказал. Во-первых, потому, что не хотелось открывать свои источники доходов. Во-вторых, потому, что он лукавит, задавая такой вопрос. А в-третьих, всё это мне просто мерещится и через несколько секунд пропадёт, как обычное, рядовое сновидение. Вот и пропало.

Предо мной возник старый деревянный забор, на котором чёрной аэрозолью было писано слово «ХУЙ» (большими буквами) и нарисовано нечто круглое, с какими-то точками. Нет, точки это у меня в глазах. Они мечутся бессистемно, напоминая о том, что уже давно надо подниматься и открывать те самые источники доходов для полноценного опохмела. Они правы, эти точки. Особенно после вчерашних негров и позавчерашнего кладбища.

Кстати! Негр почему-то покоился в полутора метрах от меня и в метре от слова «ХУЙ», как-то театрально заломив длинные чёрные руки, похожие на какие-то крепкие ветки. Он тихо и мелодично свистел широкими ноздрями.

Сделаем три спокойных вдоха-выдоха. Если есть негр, значит что-то пошло не так. Я встал и тронул пыльным ботинком чёрного человека. Негр забормотал что-то африканское и в конце произнес:

– Ибана рот.

Я пнул его сильнее и он проснулся. Секунд шесть негр смотрел на меня мутными глазами – как будто не он, а я ему привиделся. Странно. Неожиданно, его пасть развернулась в довольной улыбке и хрипло произнесла:

– Беспяткин!

– Ну, предположим, это мы, – осторожно согласился я.

– Беспяткин, друг! Ибана рот! – на глазах оживал потусторонний негр.

Он шевелил сухим ртом. Я неожиданно понял, что негр настоящий. Из той самой заирской делегации. Но ведь ещё ночью мы с журналистом Якиным и какими-то хмырями из городской администрации затолкали этих гостей в самолет и поехали в сауну с губернаторскими шлюхами. Видать, этот в самолет не попал, а может выпал из самолета. Но факт есть факт – он тут, улыбается и трёт красные глаза. Что делать?

Может, убить его подло и съебаться? Но я не знаю всей ситуации. Хуй его знает, может он какой-нибудь вождь племенной, и тогда… Бр-р-р…

– Беспяткин, билять, водка, хоп-хоп! – веселился негр, щёлкая себя по кадыку эбонитовым пальцем.

– У тебя деньги есть? – почему-то спросил я.

– Деньги, рубля? Нет! – громко ответил негр. – Доллар есть, до хуёв!

Он полез в карман своих цветастых штанов и вытащил толстую пачку «зелени».

«Это вот как плохо порой мы думаем о людях иного происхождения», – подумал я и в голове моей сыграли две виолы. Это, граждане, очень хороший негр, хотя в американских фильмах чернокожие – сплошь кровавые ублюдки, торгующие крэком. Ну, да хуй с ними, с фильмами и американцами. Надо срочно что-то предпринять. Негры с таким «баблом» просто так под забором не валяются. Даже без «бабла» не валяются.

Это Господь недаром про доходы спрашивал. Ясно и понятно. Надо брать этот подарок и пиздовать прямо к ларьку. Постойте, к какому-такому ларьку?! В апартаменты на улицу Дворянскую, дом шесть! Марципановой настоечки, салатик «а-ля-вье», всякие маринованные штучки, мясо с пряностями, хлебушек свеженький и пару фейхоа. Надо позвонить Якину и шоферу Грохотову (он местного главу возит, наверняка сейчас свободен). Нет, звонить пока рано. Не стоит пока звонить. Надо негра привести из состояния вынужденно-скотского – в простое человеческое состояние.

А тот молодцом. Уже на ногах стоит и пытается поссать, не расстегивая ширинки. А на кой бес нам, граждане, обоссаные негры, хотя бы и с долларами? Я показал ему, как надо ссать на заборы. Его это страшно удивило и обрадовало. Наверное, у них там в Заире нет заборов.

– Пошли, чёрный человек, – сказал я.

И мы пошли, как волхвы, узревшие звезду, к магазину «Пчелка», возле которого с утра толкутся элитные валютчики. Ну, не в банк же нам брести. Нахуй все эти банки и микрозаймы! Есть же добрые люди со спортивными сумками, просто не всем они доступны и видны.

Короче, мы поменяли «зелень» по местному курсу и получили в подарок брелок с эмблемой Мерседеса. Негр вёл себя более чем прилично (точно вождь!). Когда деньги были рассованы по карманам, я спросил его:

– Как тебя зовут, товарищ?

– Зуаб, билять, – ответил тот с открытой улыбкой.

– Очень приятно, – вздохнул я.

Негр интернационально пожал мне руку.

Пора. Хватит стоять тут, как утренняя «синева». С такими финансами надо менять родовое мироощущение мелкого собственника на гражданский статус мирового гегемона.

Я выскочил на дорогу и неприличным жестом остановил такси. Мы с Зуабом впёрлись на заднее сидение и таксист с выпученными глазами дал газу. Мы мчались по городу как триумфаторы, попивая «Chateau Petrus» из чёртовой цыганской «Пятёрочки».

И уже из такси я позвонил журналисту Якину:

– Беспяткин, мать-хвать… Где тебя все время носит? – заныл он в трубку.

– Носит меня по свету золотая колесница. Правит которой мерзавец Аристотель. И при этом травит похабные анекдоты, – честно ответил я.

– Не гони пургу! У нас негр пропал! – злобно вещал Якин.

– На земле каждую секунду пропадают люди и всем на это наплевать…

– Где ты успел раскуриться?

– В Заире, с Зуабом.

– Бля! Ты что, с негром этим вчера съебался?!

– Скорее, он со мной. Но это хуйня. Главное, что сегодня человечество может спокойно идти в жопу вместе со своим антропофактором, а мы можем расслабиться без душевных мук и по-крупному. На Дворянской кто есть?

– Там мэр, с какими-то итальянцами. Уже в «гавно».

– А мы его с балкона сбросим.

– Не, там охрана не местная. Грохотов с утра в машине пасьянс раскладывает.

– Тогда в театр к Шацу, этот еврей всегда в форме и его актрисы нынче доступны всему маргинальному миру.

– Хорошо, через полчаса я на Семёновской. Только негра не потеряй.

– Да куда он, нахуй, денется, в таких штанах!

Зуаб в это время, с интересом пялился в окно и что-то бормотал толстыми губами. Я по-императорски приказал таксисту рулить к доброму муниципальному театру на Семёновской.

3. Графская борода

Театр! О, что такое театр?! Это гнездилище лицедейства и искусственных жестов. Актёры выходят на сцену, чтобы показать зрителям иллюзию жизни, пропущенную через кишечные тракты драматургов и режиссёров. И люди ходят в театры в надежде получить некое представление и, в целом, понять свою роль в мироздании. А вот мы с негром вошли в театр на Семёновской для того, чтобы выпить, развлечься и нарушить несколько заповедей.

Главреж Шац вполне логично встретил нас у входа, внимательно определяя наше состояние – как душевное, так и финансовое. Этот крендель всё видит. Но он всегда вежлив, даже если у тебя в кармане двадцать четыре рубля и пятьдесят копеек. В данный момент ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что сегодня опять будет разбит портрет Льва Толстого в вестибюле. Он меня вообще насквозь видел.

– Доброе утро, молодые люди! – любезно пропел он.

– Здравствуй, сын Сиона! – крикнул я. – Собирай, товарищ, труппу. Сегодня будет бенефис.

– Вам дежурную или элите?

– И ту, и другую…

– Воля ваша, господа! – согласился он, просчитав прибыль в своем иудейском мозгу.

И театр ожил. Захлопали где-то двери, зазвучала бодрая музыка, зазвенел фарфор и дешёвое стекло. Зуаб, с раскрытым ртом, смотрел на всё это, как будто только что вагина вытолкнула его на свет божий, а повивальная бабка перегрызла пуповину. Да, видно у них в Заире нет не только заборов, но и театров.

Внезапно, как всегда, появился журналист Якин. Это придало ещё немного хаоса.

– Этого надо отдать, – шепотом заявил он, кивая на Зуаба.

– Что у них там, недостаток негров? – удивился я.

– Есть такое, но….

– Тогда забей, Федя, и не мути воду. Зуаб угощает.

Чем мне нравятся «жёлтые» журналисты, так это тем, что они всё понимают с полуслова. Якин торжественно махнул рукой и побежал звонить знакомым, по пути пропуская утренние стопочки. Мы с негром пошли в зрительный зал.

Там всё утонуло в дорогом малиновом бархате – кресла, полы, шторы. Материал хорошо глушил звук и если тебе, читатель, вдруг захочется во всю глотку возвестить миру, что жизнь прекрасна, ты услышишь свои слова, словно они отразились от крышки гроба.

Мягкий свет огромной люстры с золотыми цацками таинственно ниспадал нам на макушку и заставлял задуматься о главном. И главное не заставило себя долго ждать.

Заскрипели кулисы. Раздвинулся тяжёлый занавес и сцена, уставленная декорациями от «Ромео и Джульетты», выплыла перед нами в матовом свете софит, палитра которых эволюционно переходила от светло-зелёного, до ультрафиолета. На улицах воспетой Вероны царило приятное оживление. Полуобнаженные красавицы элегантно накрывали стол.

Я не первый раз пирую на сцене, но Зуаб, по-видимому, был в растерянности и, словно лошадь, вертикально качал головой. Сначала я испугался за его рассудок, но потом вспомнил испанскую работорговлю и успокоился. Негр был ошеломлён и тихо шептал:

– Ибана рот…

Ай да Шац, ай да сукин сын! Чуть в глубине кулис божественно пиликал скрипичный квартет. Что-то там из Брамса или хуй его знает из кого. Но мелодия вставляла – как вторая затяжка афганских «шишек».

Якин был уже на сцене и подавал какие-то морские знаки. Мы поднялись из зала величественно, как инопланетные пришельцы, посетившие Кремль.

– Прошу к нашему шалашу, – пел маститый журналист, начисто забыв про международные конфликты и жену.

– Ты старайся держать себя в руках, – предупредил я его.

– Не еби мне мозги, Беспяткин, – куртуазно обломил он меня. – Я знаю, что делаю. Твой негр нам сегодня ещё послужит. Грохотов звонил и просил без него не начинать, он мэра везёт.

– Нахуй нам эти величества?

– Его просто некуда деть. Да и «синий» он, если что.

– А платить за него Пушкины будут?

– Я заплатить! – вдруг встрял Зуаб. – Не ссорьтесь, люди.

Да, видать его сильно нахлобучило. Ну и чёрт с ним! Моё дело предложить и предупредить. И вообще, мне уже давно пора выпить. Да и негру тоже. Всё, что Шац послал к нашей трапезе, заставило меня процитировать меня.

Тут такое началось!Мигом все перееблось.Но к обеду обернулись —Стол стоял, и ножки гнулись.

Пища была из местного буфета – а это значит, что закусывать мы будем не щупальцами кальмара за сорок пять рублей.

Я вогнал в себя настоящую хлебную водку и сверху положил начисто лишенный греха ломтик осетринки. Негр сверху ничего не положил. Якин пил и жрал, жрал и пил. Это отличительная черта всех серьёзных журналистов. Прибывший Грохотов, уложив мэра где-то в зале, питался как и положено шофёру суперкласса. Он пил текилу и хрустел солёными рыжиками. Округ стола сидели красивые дамы, какие-то пидоры-халявщики и снабженец Тухленко из строительной конторы «Пружина-сервис». Звенели столовые приборы и булькало спиртное. Скрипичный квартет старался вовсю. Интересно, сколько Шац им предложил?