Плохой хороший конец

«Видимо, кто-то слишком глуп, чтобы думать так много», – пошутил бы Кристиан, будь он на моём месте. Банальная шутка, от которой не осталось и намёка на оригинальность, но иногда Кристиан – я почему-то знал и это – разбавлял свой юмор примитивными изобретениями других. Я слабо усмехнулся, а потом растеряно замер. А что сказал бы я?

Сейчас – понятно. Отшутился бы, бросил ответную колкость; но тот, другой, из прошлого – мягкий, пассивный. Он бы, наверное, промолчал? Скорее всего. Беззлобно поджал бы губы, даже не пытаясь сопротивляться попытке его растормошить. Неужели я действительно был таким? Разве это возможно? Конечно, люди меняются. Сегодня ты один человек, а завтра – немного другой. Но лишь немного, потому что для кардинального изменения должно что-то случиться, что-то ломающее характер и уничтожающее душу. Но в моей жизни не было ничего такого. Или было?.. В мимолётной фантазии я похоронил всех друзей и знакомых, выжил в авиакатастрофе, обанкротился, бомжевал, а потом смог начать новую жизнь. Но как было на самом деле? И какую роль во всём этом играл брат? Его почему-то не было ни в одном из моих сценариев.

Обеденный перерыв переместился в Екатерининский парк, находившийся у работы. Я часто ходил туда, но привычный распорядок переставал приносить удовольствие.

«Рохля из воспоминания, должно быть, не любил шевелиться; он выглядит домоседом», – размышлял я, присев на лавочку с видом на пруд, и вспышкой вспомнил, как мы с Кристианом гуляем в парке; может даже, в этом самом. Брат сдержанно, местами безуспешно пытаясь скрыть восторг, рассказывает о своей курсовой работе, ради которой он ходит по театрам и разговаривает с артистами, а потом мы неожиданно соскальзываем на семейную тематику.

– Сомневаюсь, что у меня получилось бы стать родителем, это ты у нас создан для выращивания минимум трёх отпрысков, – говорит он.

– А ты, стало быть, слишком хорош для этого? – спрашиваю я немного обиженно.

– Да нет, просто… – серьёзно вздыхает Кристиан, игнорируя сарказм моего ответа. – Просто не моё это. Дети, пелёнки, брак, жена, обязательства.

– Обязательства – точно не про тебя, – вставляю я, и он, натянуто улыбнувшись, смотрит в землю и переводит тему:

– Нужно будет собрать немало информации для статистики. Чтобы было проще, я написал список возможных ответов. Буду надеяться, что люди смогут выбрать из них.

– И какие же там варианты?

– Ничего особенного. Может, у кого-то и найдутся интересные истории о том, как и почему они пришли в театр, но большинство будет говорить о семье актёров, любимом артисте, славе и деньгах.

– Может, тебе стоило пойти на психолога? Твоя тема какая-то слишком психологическая.

– Хватит с нас одного, – фыркает Кристиан. – Гляди-ка, – он вдруг замедляется и указывает на скамейку впереди.

На ней полулежит длиннобородый человек в грязной одежде. Я приглядываюсь, потом непонимающе смотрю на брата, поворачиваюсь к человеку снова. Нет, это не московский парк, это парк Пушкина в Нижнем Новгороде, а человек, которого мой разум отказывался узнавать, наш отец.

– Пройдём мимо, – велит близнец и решительно шагает вперёд. Но человек нас замечает.

– Вы так изменились, – растягивая гласные и одновременно пытаясь подняться, говорит он, и Кристиан резко останавливается. – Так изменились… – пожевав, повторяет отец, смотря на нас подобострастно. Его глаза беспокойно бегают по нашим лицам, ища то ли поддержки, то ли сочувствия.

– И это не твоя заслуга, – Кристиан яростно сжимает руки в кулаки, будто готовится драться.

Отец испуганно съёживается, стараясь казаться меньше. Неторопливый, тихий – совсем не похожий на монстра, которого я так боялся в детстве.

– Дайте денег на еду, ребятки, – нараспев просит он, демонстрируя редкие зубы.

Кристиан приоткрывает рот, но ничего не говорит. Молча выдыхает, поджимает губы, достаёт из кошелька первую попавшуюся купюру – целую тысячу.

– Надеюсь, ты упьёшься на эти деньги до смерти, ничтожество, – и бросает ему под ноги.

– Люди переоценивают прошлое, – заговорил голос рядом. – Я на твоём месте не стала бы его вспоминать.

Алиса. Снова в однотонном светло-зелёном платье по колено, снова пугающе похожа на ведьму и говорит что-то непонятное.

– Я на своём месте поступил бы так же, будь у меня был выбор, – проворчал я.

– У тебя есть выбор, просто ты боишься его принять.

«Что это ещё значит? Очередной ребус?»

Я встал, но Алиса потянула меня за край рубашки, сажая обратно.

– Фу, какой скучный, – цокнула она языком.

Перед глазами пошли бензиновые пятна. Скучный… Так говорил про меня брат; в ту секунду в ушах даже звучал его баритон, повторяющий это слово.

Я послушно сел обратно, чувствуя знакомую слабость, не позволяющую двигаться.

– Всё проще, чем кажется, – она подёргала меня за руку, ловя взгляд. – Ты участвуешь в игре, которая стирает людям память, а потом помогает её восстановить. В ближайшее время ты будешь вспоминать свою жизнь. Не сомневайся – она твоя.

«Игра и стёртая память… Я в бреду или она?»

Алиса смотрела на меня, не моргая, будто ждала какой-то бурной реакции, которую потом можно будет показать инвесторам и сказать: «Смотрите, какая у нас смешная дрессированная мартышка! Вложите деньги в наш проект и увидите ещё много таких, даже лучше!» Но я всё ещё был безучастен и молчал. Как рохля – не мог ничего придумать, поэтому послушно принимал это, кажущееся совсем безумным, объяснение. Лучше плохие ответы, чем вообще никаких; лучше этот самодельный кораблик из бумаги, склеенный наспех и разваливающийся в руках.

– И в чём суть этой игры? Какова твоя роль? Саши? Где мой брат? Он появится? Есть доказательства, что он вообще существует? Сколько всё это будет длиться?

Алиса закатила глаза.

– Ну что за человек! Задаёт такие занудные вопросы. Я не стану на них отвечать. Но ты можешь задать другие, те, которые интересуют тебя на самом деле, – она поиграла бровями, и я, невнимательно оглядев её, попробовал сосредоточиться.

Что меня интересует на самом деле? Пока эта выдуманная история, которую пытались мне навязать, не интересовала меня вообще. Что спрашивать? Вопросы логики её не устроили. А других у меня нет. Хотя…

Переведя взгляд на пруд, я закусил губу. По инерции. Так я, похоже, делал в прошлом; разум знал больше тела, но меня волновало другое: почему человек из воспоминаний так не похож на меня нынешнего?

– Например, что ты знаешь о себе? – не дождавшись ответа, подсказала Алиса. – О своей жизни. Кем были твои родители, какой любимый цвет у мамы.

– Не уверен, что он у неё вообще есть, – нахмурился я, представляя безликую женщину в джинсах и свитере кремового цвета. – Мне кажется, у большинства людей его нет.

«Даже, пожалуй, у меня».

Я перебрал немногочисленные воспоминания своего нового прошлого. В эпизоде с песочницей я в коричневых шортах и голубой футболке, в которые меня, очевидно, одела мама; в воспоминании с подружками Кристиана на мне чёрные брюки и тёмно-бирюзовая водолазка; отца я встретил в джинсах, короткой серой куртке и чёрной шапке. Никакой уникальности. А вот близнец – у него даже был какой-то стиль. Одежда всегда строгая – никаких спортивных штанов и мешковатых кофт, – палитра включает оттенки чёрного, белого, фиолетового, синего. Он всегда кажется идеальным, в отличие от меня.

– Ты никогда не задумывался, почему у тебя нет детства? – продолжила Алиса, не давая задержаться на восхвалении близнеца. Пришлось посмотрел на неё снова.

Разве у меня его нет? Наверняка есть, у всех есть детство. Скучное, яркое, счастливое, несчастное – разное. И моё было таким же. Всё как у всех.

– Попробуй вспомнить что-нибудь из того времени, – посоветовала она следом.

Это предложение отозвалось старой доброй болью в виске. С каждым таким вопросом память всё больше становилась похожей на тёмный лес, в котором я заблудился, не имея даже надежды на спасение.

– Мне это не нужно, – заявил я, надеясь соврать и ей, и себе, как будто эта ложь что-нибудь изменит.

– Уверен? – Алиса посмотрела на меня со злорадной усмешкой. У неё безоговорочное преимущество. Наверное, это действительно игра – иначе почему все ответы известны ей до того, как я их произнесу?

Я медленно (совсем не уверенно) кивнул, но Алиса не стала спорить. Даже сделала вид, что поверила.

– Это неправильно, но дело твоё.

– Видимо, вы где-то ошиблись, сделав меня таким нелюбопытным, – я по инерции взглянул на часы, с удивлением отмечая, что просидел в парке почти полчаса. – Скажешь что-то ещё, или я могу возвращаться на работу?

– Ступай, – пожала она плечами и, встав, зашагала в сторону выхода, периодически останавливаясь у деревьев и что-то рассматривая.

«Мне неинтересно», – упрямо повторил я про себя, поднимаясь и отряхиваясь. Возникло непреодолимое желание стряхнуть с себя эту встречу. Хотя бы так.

На работе, отвлекая меня от любимого цвета, утерянного детства и прошлого, Марина напомнила, что утром, когда я вошёл, она пригласила меня в гости на мои любимые котлеты – какие-то чудные из курицы и майонеза, – и я, не вслушиваясь, согласился.

«Придётся изменить утреннее "да, конечно" на "прости, давай в другой раз"».

Как ни странно, обошлось без ссор. Услышав отказ, она, положив руки перед собой, сделала глубокий вдох – как советуют в успокоительных тренингах, – посмотрела с минимальным, но всё-таки заметным упрёком и до конца дня со мной не разговаривала. Но меня это не волновало, даже если бы она в ярости вздумала разнести мебель в щепки. Наша с ней драма проигрывала на фоне моей личной.

Дома, включив для фона сериал, я стал рыться в памяти. Детство. Конечно, оно у меня было. У меня была мать, но…Я не мог представить её, не знал, что она любила, что ненавидела, каким был её голос. Она просто была. И всё. Как деревянный брусок, внутри которого скрыта шахматная фигура. Однажды она превратится в полноценного участника партии, а пока это лишь деревяшка. Мои размышления были прерваны сериальной героиней, которая достаточно громко, чтобы достучаться до моего сознания, стала жаловаться на несправедливость судьбы или чего-то вроде того, и я вспомнил пасмурный осенний вечер. Я, Кристиан и мама – не та женщина в свитере – сидим за столом на кухне с уродливыми обоями. Мама приободряет нас, но что именно она говорит, почти не разобрать. Я уловил лишь пару фраз:

– Вы же сильные мальчики, вы справитесь. И я справлюсь, если вы мне поможете.

Кристиан энергично кивает и смотрит серьёзно, словно нам не пять, а намного больше, и мы действительно понимаем, что происходит.

Я тряхнул волосами. Нет. Это не моё прошлое. В моём не было братьев, не было цветастых обоев, от которых рябило в глазах. В моём прошлом мама пила и всего через несколько месяцев после ухода отца я, придя из школы, нашёл в доме врачей, смотревших с рабочей скорбью и говорящих про какие-то таблетки. Но я не помнил похорон, не помнил, чтобы страдал, чтобы мной занималась служба опеки. Может, разум стёр из памяти эти события, пометив как неприятные? Где-то я про такое читал. Я точно знал лишь то, что после смерти матери меня взяла к себе тётка – мамина старшая сестра. Злобная тощая дамочка, с которой отношения у меня не сложились с самого начала. Она любила напоминать, что я свалился ей на голову, как жёлтый снег (она мерзко хихикала при этом плоском сравнении), и что нам никогда не стать семьёй, потому что она не сможет заменить мне мать. Она никогда и не пыталась, заранее решив, что не справится с моим воспитанием, и я должен делать всё сам. А мне было пятнадцать, и её равнодушие означало неограниченную свободу, которой я… пользовался или нет?

Два прошлых смешивались, запутывая всё сильнее. Были ли у меня друзья? Во что я любил с ними играть? Часто ли падал? Много ли читал? Любил ли кашу в детском саду? Хулиганил или боялся нарушить даже самое незначительное правило? Эти вопросы оставались без ответа. Моё прошлое пусто. В нём есть только самые жирные точки, обведя которые можно получить лишь очертание чего-то похожего на мою жизнь. И непонятно, где взять всё остальное, чтобы наполнить эту оболочку.

Перед сном я считал не овец, а события, предметы, людей – всё, что помню, – убеждаясь, что не могу ясно представить людей из прошлого. Даже ненавистная тётка, одно упоминание которой вызывало тошноту, не имела лица. Но спал я на удивление спокойно. Видимо, был так истощён мыслями этого для, что почти сразу провалился в дополняющий реальность сон, в котором Алиса наконец отвечала на мои вопросы, не говоря загадками.

– У меня два прошлых… – бормотал я, кажется, и наяву.

– Одно из них ненастоящее, – объяснила Алиса. – Легенда, которую внушили тебе при помощи гипноза. Но никому не рассказывай об этом, – предупредила моя сумасшедшая помощница. – Они всё равно будут делать вид, что ничего не знают. Да и вдруг ты сболтнёшь кому-то не тому? Не хватало ещё, чтобы тебя сдали в психушку. Ты ведь не хочешь туда?

– Конечно не хочу, – отозвался я.

Она неискренне, как кукла, которой нажали кнопку, чтобы она засмеялась, хихикнула.

– Получай удовольствие и помни, что это всего лишь игра, которая не всегда может быть идеальной. Человеческий разум устроен слишком сложно, чтобы учесть всё…

Она говорила что-то ещё, но я не слушал. Опять уговаривал себя, что меня это не касается, что это чья-то шутка, над которой я когда-нибудь потом обязательно посмеюсь. Когда-нибудь, но явно не сейчас.

Глава 3

Наш с Мариной роман имел подобие расписания. Пару раз в неделю, обычно в среду и пятницу, мы гуляли, пытались разговаривать, а потом шли к ней домой. Но в последнее время появились намёки: пора бы сделать встречи регулярнее, а отношения – серьёзнее. Она рассказывала про своих родственников, читала вслух «наиинтереснейшие» байки про счастливые семьи и вела себя предельно заботливо. Слишком заботливо, чтобы поверить, что за этим ничего не стоит.

В то безобидное утро среды она смотрела на меня особенно ласково. Среда была «нашим днём», поэтому я не придал этому значения, пока передо мной не появился запотевший изнутри прозрачный пакетик. Иногда она баловала меня пирожками, но они всегда были лишь прелюдией.

– Твои любимые, с картошкой, – очаровательно улыбаясь, сообщила она.

– Как это мило с твоей стороны, – неискренне восхитился я, пытаясь угадать причину такого внимания. Новая стрижка, которую нужно похвалить, даже если она не нравится? Или я забыл дату первого чего-нибудь? И что теперь делать, чтобы не пришлось искать новую работу, потому что «отношения в коллективе стали напряжёнными»?

«Надо было думать об этом раньше, тупица».

– Я тут подумала… Мы так мало времени проводим вместе.

– Чудовищно, – продолжал практиковаться в сарказме я, но она как будто этого не замечала.

– Нам стоит куда-нибудь сходить. Как ты относишься к театру?

– Очень люблю.

– Правда?

– Нет, конечно, – устало вздохнул я. – Я похож на человека, который любит театр?

– Я купила билеты, – мрачно проговорила она.

– А если я занят?

– А ты занят? – она подалась вперёд. – В четверг в девять.

Можно совместить с курсами, которые заканчиваются в восемь, но зачем?

– Так, ладно, – я решительно отложил пирожки, готовясь к разборкам, но меня прервало воспоминание.

Зима. Я быстрым шагом, периодически переходящим на бег, иду к театральному училищу Кристиана. Без конца проверяю время, хотя и так знаю, что опаздываю. Я всегда опаздываю на важные мероприятия.

Когда прихожу, вижу, что спектакль ещё не начался. Я торопливо снимаю верхнюю одежду, отдаю в гардероб. Во втором ряду небольшого зала пустует моё место. Саша беспокойно оглядывается и, заметив меня, машет рукой, и я, стараясь никому не мешать, иду к нему, но пару человек всё равно задеваю.

– Кого-то из состава нет, – говорит он, едва я оказываюсь рядом. – Надеюсь, не сорвётся – он так готовился.

– Наверняка есть дублёры.

Я обеспокоенно смотрю на сцену и плотный занавес. Даже если есть, он очень горел этой постановкой.

Спустя двадцать минут близнец выходит на сцену, и я удивляюсь тому, как ему идёт его одеяние, хоть это просто какие-то лохмотья бездомного. В зале становится тише.

– Простите за задержку. Наш принц загулял с какой-то принцессой, но мы уже вернули его обратно, так что скоро начинаем! – громко говорит он и поспешно удаляется.

Он так взволнован и воодушевлён, и я невольно чувствую то же. Это и есть актёрское мастерство – передать свои эмоции зрителю? Но в тот момент меня волнует не это; я боюсь, что он провалится. Почему-то сомневаюсь, что близнец может добиться успеха. Наверное, ревную.

Промотав саму постановку, память перекидывает сознание на аплодисменты и выход на бис. Теперь Кристиан в средневековом бархатном костюме. Светится искренним счастьем. Сильно разводя руки в стороны, я хлопаю и горжусь тем, насколько талантливый у меня брат. Впервые я не завидую, а по-настоящему восхищаюсь им. Становится стыдно, что я в него не верил.

Это воспоминание, такое светлое, яркое, вызвало тяжесть в груди, как после плохого не запомнившегося сна, от которого утром остаётся неосознаваемое чувство тревоги. Я тяжело сглотнул и осмотрелся, ища поддержки хоть у чего-нибудь. Схватившись за принесённую Мариной кружку с чаем, я сделал крупный глоток. Стало лучше. Я убедил себя, что стало.

Марина не увидела ни моё возмущение, ни то, что меня усмирило. Она уже сидела на своём месте и, проявляя удивительное трудолюбие, занялась работой. Я, чтобы не возвращаться к театру, спору и обсуждениям того, «в каком направлении движутся наши отношения», последовал её примеру, стараясь не думать о брате, искусстве и чужом таланте. Почти получилось, но иногда мозг переключался на обрывки той постановки. Кристиан действительно был очень убедителен. С его удивительной харизмой ему самое место в театре.

«А где моё место? Неужели здесь? Нет, не сейчас, потом, когда-нибудь потом».

В конце рабочего дня Марина предложила аперитив к четвергу. Я малодушно оправдался заданием для фотокурсов.

По дороге домой я сделал несколько совершенно пустых неинтересных снимков – чтобы очистить совесть. Я заставлял себя смотреть по сторонам, искал причину достать камеру, но это было бесполезно. Город провоцировал выводы, которые не получалось совместить с фотографией. Например, я ничего не помню о Москве. Мне было достаточно знания, что я живу тут, как мне казалось, с рождения, а всё остальное – чепуха. Но теперь я осознал, что для меня Красная площадь, Арбат, Царицыно, Воробьёвы горы – лишь названия мест, в которых я несколько раз был в последние месяцы. И в этом даже была логика, ведь, если верить воспоминанию про отца, мы с Кристианом из Нижнего Новгорода. И Саша, видимо, тоже. Я даже подумал с ним встретиться, спросить о себе – может, получится что-нибудь узнать? – но потом вспомнил про игру. Вряд ли я получу ответы так легко. А других причин общаться с ним я не нашёл. Но, представив его внешность, вспомнил, что у близнеца не было друзей. Он не понимал, для чего они нужны и не пытался ни с кем сблизиться. Даже со мной он дружил, потому что выбора не было – я ведь всё время рядом. Но появление Саши изменило его отношение, если не к понятию друга, то как минимум ко мне: Кристиан стал бояться потерять единственного более-менее близкого человека. И этот страх он маскировал агрессией.

В школе он никогда не участвовал в наших разговорах, всем своим видом показывая, что сидит с нами от нечего делать, а не из-за любопытства и боязни пропустить что-то важное. И он искренне не любил переменки и ждал их окончания сильнее, чем конца уроков, потому что только тогда Саша уходил в свой класс, больше не угрожая нашей не самой крепкой дружбе.

Так было до четвёртого класса, пока на одном из школьных праздников их не посадили вместе. Я выступал, играя одного из охранников короля в подобии детского спектакля, поэтому не мог быть буфером между ними. Кристиану предлагали побыть вторым охранником – близнецы в этих ролях смотрелись бы чудесно, – но он отказался, заявив, что ему «лицедейство не по душе».

Всё выступление я напряжённо наблюдал за ними (повезло, что у меня не было реплик), боясь, что они подерутся. Большего пацифиста, чем Саша, вообразить невозможно, а вот Кристиан часто использовал кулаки вместо аргументов в спорах. Когда в один из моментов он наклонился к Саше, я чуть не бросил своё бутафорское копьё, готовясь их разнимать, но этого не понадобилось. Кивая в мою сторону, близнец что-то шептал и ехидно улыбался, видя, как соседа веселят его комментарии. Я вздохнул с облегчением, и мне было совсем не обидно, что они обсуждают меня и мой нелепый наряд.

– Это необычно, да? – прозвучало рядом, и передо мной снова возникла Алиса. – То, что ты останавливаешься на несколько секунд, отдаваясь во власть воспоминаний.

Я поморщился. «Отдавая во власть воспоминаний»? Какая банальность.

– Не знаю, – я мотнул головой и продолжил идти. Она последовала за мной.

– Что вспомнил?

– Ничего особенного, – отмахнулся я, машинально замедляясь.

А кто сказал, что должно быть что-то особенное? Жизнь среднестатистического человека будет не интереснее видео с котиками – вряд ли у меня было как-то иначе. Или всё-таки было, и поэтому меня выбрали для участия в игре?

– Да и ты, как мне показалось, должна знать, что я вспоминаю, разве нет? – кашлянув, чтобы унять лёгкое волнение, спросил я.

– Да, конечно, – легко ответила она, – но мне было интересно, как это воспринимаешь ты. Я поняла: никак.

– Никак… – тихо повторил я, чуть поджимая губы – совсем как в детстве!

– Но это ничего. Я многое видела, и ты мало отличаешься от остальных.

– Но отличаюсь? – я зацепился за единственное слово, позволяющее не быть, как все, и тут же упрекнул себя за это жалкое желание выделиться, которое только сильнее подчёркивало, что я ничем не отличаюсь от ненавистной толпы. Только что-то внутри опять закопошилось. Всегда ли чёртова толпа была для меня ненавистной, или это только сейчас, когда от меня остались только рассказы из прошлого, в которых я видел какого-то рохлю, а не себя?

– Я не могу рассказать. Нужно время, для всего оно нужно, – будто читая заученный текст, приготовленный для всех, кто задаёт вопросы, проговорила Алиса. – Но самое важное сейчас – детали. Каждая мелочь…

Дослушать не дало новое воспоминание – яркая вспышка о свадьбе мамы и отчима. Мы, нарядно одетые и угрюмые, стоим в загсе, мама в красивом платье с прозрачной фатой, видя которую Кристиан бубнит, что это, должно быть, ужасно неудобно – видеть перед глазами занавеску.

А потом новая вспышка, перенесшая сознание на две недели вперёд – в день, когда мы переехали к отчиму и нам показали наши комнаты.

Когда до этого наша мама-дизайнер спрашивала о пожеланиях, я сказал, что хочу что-нибудь зелёное. Кристиан назвал меня лягушатником, а себе попросил розовую комнату с принцессами, а потом всё время ремонта волновался, что его шутку не оценили. Видимо, чтобы проучить, комнату сделали такой, как он просил, только без принцесс. Да и цвет в итоге был довольно приятный.

– Я доволен, спасибо, – с чувством собственного достоинства сказал он тогда, не показывая, насколько розовый далёк от любимого голубого. А вот мне его комната нравилась.

«Сейчас я бы ни за что не согласился на зелёный», – меня передёрнуло; я представил бежевые стены квартиры, в которой жил последние полгода, и почти озвучил это Алисе, но рядом уже никого не было.

Вечер почти не запомнился. Дома я как обычно почитал новостную ленту, поел, посмотрел сериал, выпил чай с шоколадкой. Помню, что сочинил объяснение тому, почему не выполнил задания для курсов (было очень много работы), в очередной раз назвал игру выдумкой чей-то больной фантазии, решил не верить ничему и никому и лёг спать. Но сон, призванный расслабить, не расслаблял. Мне снилась идеально белая комната – ни одной тёмной точки. Стены сдвигаются, невыносимо душно, я хватаю ртом воздух, но не могу надышаться. Раздаётся громкий щелчок позади, я резко оборачиваюсь, но там пусто. Следом что-то щёлкает сбоку, я смотрю туда, но и там никого. Потом ещё щелчок, второй, третий, десятый. Я кручусь вокруг себя, пытаясь найти источник, но быстро устаю и обессилено опускаюсь на пол. И тут же оказываясь в смирительной рубашке.

Глава 4

Я начинал привыкать к обречённости, с которой просыпался. В этом даже была своя нездоровая прелесть, ведь есть мнение, что спокойная жизнь рано или поздно надоедает, а у меня больше не было поводов жаловаться на скуку и однообразие.