Бойся мяу

Он посмотрел на нее. Но не нашел, что сказать. Неуверенно зашагал, уставившись под ноги.

Наконец, мама отпустила его руку. Проскрипел забор.

– Ну что, опять пролезешь? – спросила она с той стороны. Будто бы весело.

Женек поднял взгляд от земли. И отшатнулся.

Три пары огненных глаз изучали его. Он узнал одного рыжего. Второй действительно был черен, как ночь. Третий, восседавший на столбике, казался иссиня-серым.

Женя кинулся бы прочь, назад. Если бы не знал, что там тот же забор. Там то же самое.

Чего им нужно? Он же не обижал кошек… Но почему-то не нравился Мяуку. Коты сидели смирно, но глаз не отводили.

– Ну чего ты встал? – простонала мама.

– Они мешают, – выдавил Женек.

– Что? Бревна? Ну так перелезь тогда. Иди, помогу. – Она протянула руку. Прямо к шерстке рыжего. Но ничего не случилось: она не почувствовала, кот не шелохнулся.

Женя сообразил вдруг. Ужасно обрадовался. И рванул в сторону – перебраться через другое место.

– Да стой ты, боже мой! – вскрикнула мама. – Так, всё! Хватит! Считаю до трех и ухожу.

И отвернулась.

– Раз.

Он разозлился. Скрипнул зубами, сжал кулаки и согнулся. Влез между балками. Ноги предательски подрагивали.

– Два.

Забор заскрипел, мерзко замяукал. Женя не смотрел вверх, но видел, как коты забегали по бревнышку, царапая когтями дерево, как тянулись лапами, как готовились напрыгнуть. Он не смотрел вверх, но чувствовал, как и чуял вновь запах опаленной шерсти.

Чужая кроссовка подвела, застряла. Он судорожно вертел ногой. Три-четыре секунды, но казалось минуту. Наконец вырвался, упал коленом в грязь. Только поднялся, еще не разогнулся, как в спину ударили лапы. И кожу царапнули когти.

Женек вскрикнул – даже не от боли, поганый страх заставил – и бросился прочь. Со всех ног. Без оглядки на мамин голос. Пролетел между домами. Выскочил на широкую улицу. На свою улицу – вот три ивы в свете фонаря, значит, там… Да, вон сестры подходят к темно-лазурным воротам. Воротам бабушкиного дома. Он устремился туда.

И жмурил глаза, тяжело дыша, и с головой укрылся одеялом, и прятал предательские слезы в подушку. Через несколько звенящих мгновений.

* * *

– Откуда у тебя эти кроссовки? – спросила вдруг женщина по имени Римма.

Женек видел ее, казалось, впервые, хотя она и сказала, что тоже была позавчера на юбилее дяди Васи. Еще она сказала, что ее девятилетний сынок Костик пропал на следующий день. И умоляющим взглядом вопрошала, тыча ребятам фото, не видели ли они его сегодня, вчера, позавчера.

Не успел Женя придумать, что ответить, как она вплотную приблизилась к нему, прислонившемуся к дереву.

– Не бойся. – На ее заплаканном лице возникла подрагивающая улыбка. – Просто, знаешь… у Костика были точно такие. И шнуровка… Вот один в один.

Они вместе, Женя и Римма, склонили головы и посмотрели на кроссовки. И в самом деле, он не умел вдевать шнурки таким узором. Затем она вздернула голову:

– Откуда они у тебя? И… – она осеклась, – и ведь шнуровка… Скажи мне, где мой сын? Ты должен знать.

Женек не стал поднимать взгляда. Закачал головой и солгал:

– Я… не знаю, простите. А к-кроссовки, они… мои.

Римма отвернулась.

– Если увидите его, прошу, умоляю, ради бога, скажите мне. Скажите ему, что я не злюсь, пускай возвращается домой.

– Конечно, тетя Римм. Конечно. Обязательно, – ответил за всех Артем.

И она пошла дальше по улице.

Они сидели у трех ив на досках, сложенных штабелем. Оля, Лариса, Артем и Катя. Женя присел тоже, пряча ноги в траве.

– Первый раз такое, – не то спросила, не то просто поделилась Оля.

Артем вздохнул и покачал головой.

– Артем? – удивилась Лариса, и глаза ее испугано расширились.

– А? – не понял он, но, взглянув на нее, кажется, сообразил. – А что? Думаете, Диман так просто про призраков детей пошутил? Может, те же деревенские байки, но и я помню один случай.

– Так, может, этот мальчик, Костик, там, – встрял Женек. Мгновенно перед глазами ожил Лисенок, скулящий и одинокий.

– Где? – спросили Оля и Лариса.

– Да в Кошачьем доме, ну, – вякнула Катя, мол, ясно же.

– Которого нет, – сказала свое взрослое слово Оля.

Артем открыл было рот, но она глянула на него сурово. Лариса даже улыбнулась. Но Катька не сдавалась:

– Арте-е-ем? – протянула мило и уставилась с надеждой.

– Ну, вообще… – начал он и тут же получил в бок локтем от Оли, однако продолжил: – Деревенские считают каждый сгоревший дом Кошачьим.

– Как это? – не понял Женек.

– Ну, по легенде как? Дом, в котором жили кошки, сжег человек, так? Поэтому, когда сгорает дом, в котором живут люди, особенно если кто-то… того, деревенские считают это вроде мести, – пояснил Артем. – То есть как бы «был ваш дом, людишки, а теперь будет наш». Как охотник…

– Да ясно, – оборвала его Катька.

– Но почему Костик? Он, что котов обижал? – не унимался Женя, будто кто-то из них знал и дружил с этим мальчиком.

– Может, и обижал, – ответил Артем и запрокинул голову, уставившись на подрагивающие на ветру ветви ивы. – Но, вообще, тетя Римма с ним поселилась в деревне, кажется, три года назад. Они приехали откуда-то из Татарстана или Мордовии.

– И что? – вякнула Катя, дернув плечами. А Женек догадался сразу.

– Охотник тоже приехал из чужих краев, – отозвался Артем, не опуская взгляда.

– Вы сейчас серьезно это обсуждаете? – возмутилась Оля. – Мы не в кино, очнитесь.

Артем посмотрел на нее, не скрывая улыбки. Сестра не устояла, лицо ее разгладилось, и уголки губ дрогнули.

– А вдруг? – вставила Лариска, изобразив удивление.

– И какой дом тут сгорел последний? – вмешался вдруг Женя и сам испугался вопроса. – Который на Садовой?

– Я слышал, еще в Яниково рядом горел дом, – отозвался Артем. – Дней пять назад.

А затем они дружно обернулись.

Свернув внезапно с колеи, в паре метров от них затормозила «девятка». Рыже-ржавая в пятнах разных оттенков, местами потертая и расцарапанная. Тоха-на-девятке. Лис. Не станет же он сейчас… Женя огляделся, проверяя, что по-прежнему не один.

Непроницаемая чернота тонированных стекол некоторое время всматривалась в ребят, которые замерли в ожидании. Наконец дверца со стороны пассажира распахнулась, и из салона выглянул Дима. В майке-безрукавке, старых камуфляжных штанах, в черных кожаных перчатках и со странной красно-оранжевой повязкой на голове через лоб. Довольный, но с легкой серостью под глазами.

– Кто с нами? – спросил он.

– Куда это? – удивился Артем.

– Кошек мочить, – Дима сжал кулаки.

– Что? – выдохнули дружно Лариса и Оля, брови их подскочили. Они переглянулись.

Даже Катя пораженная раскрыла рот.

– Ты что с ума сошел?! – возмутилась вдруг Лариса. – Зачем их трогать? Это же… они просто…

– Просто хитрые очень, – перебил Блондин. – Притворяются добрыми и пушистыми, а на самом деле, охотятся на нас. Всё мстят.

«Он понимает вообще, как его слова подходят к нему самому», – мелькнуло у Женька.

– Точно поехал, – негодующе крутанула пальцем у виска Лариса. Тут же встала и пошла к дому. Проходя мимо Димы, бросила: – Ты живодер, оказывается.

«А я всегда знал! И даже пытался вам сказать, а вы…» – хотелось высказать все сестрам.

– Это вы Костику скажите, – усмехнулся Блондин. – Ну что, есть желающие?

– Диман, мы ведь и сами можем его поискать, – вступил Артем. – Вместе. Зачем ты… Слушай, не связывайся, а, с Тохой, ты же знаешь… – последнее он произнес вполголоса.

Дима, разумеется, знал. Как обмолвился сам Тоха, его знают все. Сразу после яблочной перестрелки, на кухне за распитием чая, Коля и Митя рассказали Женьку, что слышали о его мучителе.

Никто никогда не видел его лицо, потому что он всегда носит маску. Кто-то говорит, что всякий раз разную, кто-то настаивает, что исключительно лисьи, которых у него целая коллекция. Раньше находились люди, болтавшие, что видели Тохино лицо и якобы оно изуродовано алыми рубцами. Но это раньше. Когда у них исчезало по пальцу, Тохино лицо они забывали.

Отец постоянно его попрекал в неуклюжести и бестолковости, мол, тебе бы еще по пальцу на каждую руку – может, научился бы молоток держать. И Тоха отрезал ему все пальцы и теперь у него их шесть на каждой руке, и он их периодически меняет. Ходит такая легенда. Хотя в то же время говорят, что отца у него никогда не было.

Поговаривают, что он живет в этой своей тачке, от других слышно – что в доме со своей старой бабушкой в соседней деревне, третьи, из соседней деревни, болтают, что с дедушкой, но уже в этой деревне.

Но все сходятся в том, что ничего хорошего от него ждать не стоит, что он хулиган, уголовник, поджигатель и едва ли не убийца.

– Что знаю? Что он что? – возразил Дима. – Он-то точно не испугается и не станет жалеть этих мяукалок.

Повисло молчание. Стало слышно музыку в салоне. Может, Тоха сделал громче. Что оркестровое с хоровым пением. Оля выжидающе смотрела на Артема. Женя с Катей бегали глазами с Димы на него и обратно.

– Ясно все с вами, – отмахнулся Блондин, взялся за дверцу.

Хотел еще что-то добавить, но из-за спины его выскочила огромная шестипалая кисть, схватила за футболку и потянула в салон. Он пригнулся и опустился в кресло. В краткий миг перед закрытием двери Женек увидел рыжий мех чехла на сидении. Тоху не разглядел. «Девятка» заревела по-звериному и сорвалась с места.

Встала Оля.

– За ними не следить. С кошками не связываться, – наказала Жене и Кате и побежала за Ларисой.

Втроем они посидели молча. Мимо, в обратную сторону, прошла тетя Римма, сникшая, не разбирающая дороги. Женек вспомнил про Костика, представил его вдруг, запертого в Кошачьем доме, одного и беспомощного. Вспомнил про кроссовки. Его кроссовки. Женя так и не понял, был ли он на юбилее с тетей Риммой. Но избавиться от мысли, что именно с ним он обменялся кроссовками, а может, походкой или даже судьбой, никак не мог.

Он слез с досок. Сбегать к дому дяди Васи и поискать свои кроссовки – так он решил. Но вслух сказал:

– Схожу-ка к Мишке, поспрашиваю…

– Надеюсь, не о заброшенных домах? – грозно уточнил Артем.

– Да нет. – Женька отошел на пару шагов, заметил вдруг – аж живот свело, – как Катька глазеет на его ноги. – Спрошу еще что-нибудь про Кошачьего Бога и Охотника.

Артем взметнул руки и покачал головой:

– Зачем, а? Ну зачем?

Катя тоже спрыгнула на землю:

– Не боись, мы вдвоем.

Артем тут же поднялся, и она спешно отскочила к Жене.

– Не стоит вам соваться в деревенские дела, – как-то печально предостерег Артем.

И осторожно шагнул к ним. Они сорвались с места.

– Мы только чуточку! – крикнула Катя, убегая.

На подходе к дому Катька все-таки спросила:

– Это что не твои кроссовки?

Женя как вдохнул, так и не выдохнул. Сглотнул тяжело. Мысли метались в голове. Он тряхнул ею, разозлился и выпалил:

– Да. Да, я ошибся. Случайно, – признался, и стало легче. – Было темно, вы меня торопили, и только эти были как мои. Других не было, или… я не увидел.

Они свернули к воротам дома.

– И что, это Костика кроссовки? – тише обычного спросила сестра.

– Да не знаю я! – отрезал Женек. А у самого голос едва не дрожал.

Они вошли во двор. Направились к крылечку. Из конуры выбежал Зверь и залаял на них. Женька перепрыгнул обе ступеньки и залетел на крыльцо. Катя же осталась поболтать с четвероногим сторожем. В отличие от него она как-то понимала, когда собаки радуются, а когда злятся.

Обуви на коврике почти не было. Пара галош и тапочки. Дома, похоже, никто не сидел. Женя осмотрел внимательнее, заглянул под ступеньки. Кроссовок не нашел. Подумал проверить и в сенях, взялся за дверь, но услышал:

– А, это вы, дети! В гости?

Во двор из сада вышла тетя Сирень.

– Мы спросить просто, теть Сирень, здравствуйте, – приветствовала ее Катя.

Женек захотел ее треснуть. Не собирался он ничего спрашивать!

– Да? А что случилось? – улыбнулась тетушка.

Катька повернулась к Жене, вместе с ней и тетя Сирень. Он судорожно выдумывал какой-то вопрос.

– Так что стряслось-то? – послышалась тревога в голосе тетушки.

Женек плюнул – может, так даже лучше:

– Просто это… Вы не находили после юбилея оставленные кроссовки здесь?

– Кроссовки? – задумалась тетя Сирень.

– Ага, маленькие, синие, с белыми полосками по бокам. Как эти, – он вытянул ногу. – Только поновее.

– Да нет вроде бы. Не помню, чтобы чья-то обувь осталась, – она слегка пожала плечами. – И кроссовок… не находили. Все разошлись по домам, не мог же кто-то босиком уйти.

Тетушка рассмеялась.

– Ага, точно, – довольно прыснула Катька.

– А что? Ты оставил, что ли, кроссовки? – уже без смеха спросила тетя. – Потерял?

– Кажись, – протянул Женя.

– А это?.. – указала она на его ноги.

– Это мои старые. Запасные, – соврал он и отвел взгляд. – Ну… ладно тогда.

Спустился с крыльца.

– Не знаю, Жень, я не находила. – Тетушка, наоборот, шагнула к крыльцу. – Может, Вася нашел. Хотя он бы мне сказал. Или дети, может.

– Ничего, теть Сирень, мы еще поищем, – махнула Катька и попятилась к воротам.

– Я у них спрошу тогда. Про кроссовки. Если что вдруг, вам потом передам, – пообещала она.

– Да? Спасибо, хорошо, – закивал Женек. – До свидания.

И пошел следом за сестрой.

Сразу за воротами они наткнулись на Мишу.

– О, какие люди! – обрадовался он. – Что, хотели снова «Король Лев» посмотреть? В… четвертый раз? – И подмигнул.

– Как – в четвертый? – не поняла Катя, потом посмотрела на Женю: – Вы, что без меня смотрели?

Он нетерпеливо замотал головой. Ага, конечно, ну, не мог Миша не напоминать про перемотку, его новый любимый прикол.

– Миш, мы просто… зашли воды попить, – придумал он.

– Ну, ясно, – кивнул брат и взялся за ручку двери.

Катя двинулась с места. Женя помедлил и все же спросил:

– Миш, ты не знаешь, почему Дима… ненавидит кошек?

– Тоже звал на охоту? – усмехнулся он.

– Ну.

– Он не ненавидит кошек. На самом деле, Дима их боится, – довольно улыбнулся Миша.

– Серьезно?

– Забыл, как он подпрыгнул тогда и смотался? – рассмеялся Мишка. – Ты не знаешь, но раньше, наверно, каждый раз, когда мы вспоминали эту легенду, он повторял, мол, никакие кошки не умные и не опасные, и хвалился, как в детстве с палкой гонялся по двору за своими котами, хвосты им поджигал и так далее.

Он сделал паузу.

– И? – спросила Катя.

– Коты у него были оба рыжие. Вот он и подскочил с испугу, когда к нам заявились два рыжика, – хохотнул Миша. – Боится он их, поэтому, может, и ненавидит.

– «Были»? Ты сказал. То есть?.. – Катька не договорила.

– Не знаю, может, сбежали, может, умерли… сами то есть.

– Всегда знал, что он урод, – не сдержался Женька.

– Так ты что, значит, «Короля Льва» без меня смотрел?

– Нет, конечно. Мишка прикалывается просто.

Сразу домой они не пошли. Решили заглянуть в магазин, чтобы взять себе по мороженому. Придумала это Катя, Женьку же казалось, что ему кусок в горло не полезет. Как из-за истории с Костиком, так и от того, что мороженое и магазин напомнили ему, как они с Марусей лакомились пломбирами.

С того дня он ее не видел. Шел четвертый день, но в тайнике Почтовой Осины ответа от нее по-прежнему не было. Это печалило – неужели снова обиделась? – и, что хуже, это и тревожило. Возможно, потому он все же пошел с сестрой, слабо надеясь, что, может быть, мороженое все-таки поднимет ему настроение хоть чуточку.

Магазин, один единственный, располагался на въезде в деревню. И топали к нему они по улице, параллельной той, где жили сами, но такой же широкой и земляной. И только Женя подумал, как она пустынна и молчалива, как услышал позади звук мотора.

Что-то подсказывало обернуться, проверить. Пробежало неприятными иголками по спине и сковало. Но он лишь отошел от края колеи. Они никому не мешают, пускай проезжает. Тут же мелькнула мысль – вдруг Костик тоже так думал?

Женек посмотрел, далеко ли еще магазин. Тот был где-то там за деревьями, в конце улицы. Этой мертвой, безлюдной, будто бы заброшенной улицы. Нет, магазин не спасет, вспыхнуло в голове. И он сам же испугался: «От чего?! От чего они должны спасаться?!»

Он знал. Уже знал – металлическое рычание сзади приближалось. Подкрадывалось хищником.

Шея напряглась. А ноги, казалось, сделались еще короче. Женя обернулся. Всем телом, как деревянная игрушка. И как пугало на деревяшке, замер.

«Девятка» ползла рыжим, каким-то инородным в коричнево-зеленом мире монстром. Глядела чернотой.

Когда и Катя остановилась, обернувшись, «девятка» притормозила метрах в пятидесяти. Словно и не думала притворяться, что катит по своим делам. Словно говорила, хрипло посмеиваясь: «Вы и есть мои дела. Мои желания. Моя добыча».

– Чего он встал? – спросила сестра, приложив руку ко лбу как козырек. Женя щурился. И видел в расплавленной смоли лобового стекла и тянущиеся к нему кожаные перчатки Димы, и поигрывающую шестью пальцами на руле обожженную кисть.

Только Катя спросила, как «девятка» тронулась с места. Тихо и непривычно молчаливо. Аккуратно по колее. Женек огляделся.

Воздух вокруг застыл. Застыл и белесый дым, клубящийся из печных труб. И ворота не скрипели дверцами. И петухи вдруг онемели. Исчезли люди, исчез ветер. Деревья застыли, притворившись нарисованными, не шевеля и листочком. Только ржавый монстр неумолимо рос и рос, приближаясь.

Они попятились. Двадцать метров до них. «И чего он не проедет уже?! Гони, ну! Гони мимо, оставь нас! Мы просто хотим мороженого», – взмолился Женя. Заныло в груди, в горле пересохло.

Поэтому вопль вырвался с каким-то скрежетом. Женек вскричал, подскочил – с диким ревом «девятка» рванула на них. Все засвистело, заколотилось. Он метнулся в сторону. Только через несколько метров сообразил – сестра бросилась в другую. К ближайшему дому.

Пожирая облако пыли, монстр кинулся по дуге по Жениным следам. Он устремился прочь, не разбирая дороги. Орал сестре, не оглядываясь:

– Зови кого-нибудь!! Беги за помощью!!

Бежал по улице, пока не обругал себя – надо сматываться с нее! «Девятка» рычала позади. Повизгивала на кочках, что больше походило на безумный смех. И мысль тут же терялась, оставался лишь крик и плач. И жжение под ребрами. И лоб в поту.

Бросился между деревьями. Монстр проскрежетал, взвыл. Еще одна царапина. Новый шрам. Но зверь под капотом не смолк, а хищно взревел.

Женя уже чувствовал хруст костей и вой тела – еще секунда, и ржавая махина запрыгнет на него. Поясницей ощущал кувалду бамбера, кожей – когти колес. Сейчас раздавит, растерзает.

Кроссовки готовы были слететь. Дрянные, предательские. Или это он порывался выпрыгнуть из них. Лишь бы не споткнуться. Лишь бы рвануть еще быстрее.

Метнулся в проулок меж домов. Увидел поодаль знакомую тропку. Да! Перемахнуть через забор – и спасение!

Ржавый монстр позади стих. Женя стрельнул взглядом за спину. «Девятка» занимала почти всю ширину проулка. И теперь, сдерживая рык, подкрадывалась. Словно ее добыча уже в ловушке.

Женек кинулся к забору. И опешил, замер.

Бревнышки потрескивали, охваченные пламенем. Его жар долетел до лица, и без того мокрого. И запах долетел. Все та же вонь горелых шкур.

Женя тяжело дышал, с болью. Сердце безумно колотилось, отдавая в голову. На пылающих балках сидели неподвижно коты. И горели. Черные, с рыжими языками пламени, блуждающими по ним. И глаза их сочились чернилами.

Со спины донесся рев. Женек дернулся, шагнул неуверенно к чернеющему забору. И в этот миг коты заголосили. Дико, всем нутром, хрипя на разрыв. Уши пронзила боль. Он отпрянул. Отвернулся.

«Девятка» в трех метрах замерла перед прыжком. И он заметался на месте. Не веря, что это взаправду. Слишком. Чересчур. Нереально.

«Девятка» рванула. Взгляд поймал дверь в стене дома. Женя метнулся к ней.

Старая, серая. И незапертая. Распахнул ее и влетел внутрь.

Бросился во тьму. Спотыкаясь и ударяясь о нечто, скрывающееся в ней. Вытянутыми руками уперся в стену. И на ощупь опустился, вжался в угол.

Зажмурил глаза и замер. Подрагивал, судорожно вдыхая. Глотал соленые сопли, слезы и горькие всхлипы. И ждал с растерзанным сердцем. И молился.

Это не по-настоящему, это не по-настоящему, нереально…

* * *

В какой-то момент, когда его клокочущие рыдания стихли, и сердце уже не громыхало на всю комнату, Женя понял, что про него забыли. И ржавый монстр, и шестипалый Тоха, и коты, посланники Черного Мяука. Хотя они-то могли спокойно сидеть тут же рядом.

Женек открыл глаза, отвернулся от угла. Все так же темно было вокруг. Он забрался, похоже, в сарай или пристройку. Без окон и заставленную хламом. Где-то там дверь. Почему-то глаза не привыкли к темноте.

Он вытянулся в полный рост. И поежился. Футболка была мокрая и холодная. Мерзкая. Он отлепил ее от тела, выставил руки перед собой, распахнул глаза. Шагнул.

Затем снова. Три шага, четыре. В черноте, казалось, полной всего угодно, уже не было тех углов, тех преград, торчащих и валяющихся под ногами вещей. И тем не менее ощущение тесноты не отпускало.

А на пятый шаг Женя вдруг ощутил, как разом стал ужасно маленьким. Как муравей, за которым следит тот, кто может раздавить его в любую секунду. И в тот же миг почувствовал взгляд этого некто. Он был здесь. Занимал весь угол. Тот, самый черный. Настолько черный, что там и угла уже нет. А одна безграничная, уходящая в ночь мгла.

Сердце сжалось. Сжался и он сам. И, как пружина, рванул. В один миг – два шага. И голос в голове: «Сожги дом!»

Он врезался в стену. Тьма позади дернулась. Так показалось.

Пошел вдоль стены, толкая, упираясь. Искал дверь, она открывалась наружу.

И снова голос: «Сожги дом, чужак!»

Спина – в ледяных иглах, каждый укол как предчувствие удара, вонзающегося с болью. Лишь царапины, что не зажили еще с той ночи, пылали огнем. Затылок вздыбился волосами. И ими же ощущал, как голос поднимается от шеи мурашками и втекает внутрь.

«Освободи нас! Сожги дом! Твой огонь с нами, чужак!»

Тьма позади двигалась. Подступала вихрем. Слабым, но огромным. Женек же становился все крохотней.

Сухое, скрипучее дерево не поддавалось. Ладони покрывала пыль и облепила паутина. Припав к стене, он судорожно пробирался вдоль. Буквально полз по ней.

Что мягкое и пушистое скользнуло по коже голеней. И обожгло. Женя завопил всем нутром. Стал биться в стену с силой, через боль. Шаг в бок – удар, еще шаг – удар. Ноги горели. Крик все рвался наружу.

И только в голове родилось – «Я сожгу дом», – как дерево поддалось. Дверь отскочила. Женек споткнулся о порог. Потянулся ухватиться за косяк, но упал на спину. И онемел.

Свет проник было внутрь. Но уперся в густоту тьмы. В черноту кошачьей шерсти. Все пространство пристройки занимал огромный угольно-черный кот.

Не было стен, не было потолка. Только большой мрачный, как смоль, кот сидел, пригнув голову, неподвижно. Лишь хвост его извивался змеей у лап. Черный Мяук взирал на Женю пустыми глазницами, истекающими чернилами, как кровью. И видел его насквозь. Его страх, его слабость и его восторг.

На долю секунды Женек действительно ощутил восторг от осознания, что мир в самом деле не так скучен. Что нет, его нельзя просто объяснить занудными словами занудных взрослых. Что да, в нем есть место тайнам и загадкам, кошмарным и ужасным. И что, конечно, никакие не глупости – он всегда это знал – выдумывали они с Катей постоянно.

Это была лишь искра, мгновение.

А в следующий миг он, не помня себя, уже отползал прочь. Но глаз отвести был не в силах. Черный Мяук склонил голову ниже, к самой двери. И в бездне его глазниц Женя увидел рыжее солнце – зрачок, окруженное играющим всеми оттенками радуги ободком.

Затем дверца ожила и с протяжным, полным боли кошачьим воплем закрылась.

И только тогда он понял, что лежит не на земле, а на деревянном полу. И что вокруг стены и потолок. И было еще какое-то смутное знание: некоторое время оно брезжило неясным ощущением, пока не прошелестело вдруг в голове. Это был Русин взгляд, взгляд того глаза под повязкой, которого он ни разу не видел, однако сейчас почему-то был уверен, что она скрывала под вышивкой именно солнце и именно радугу. И взгляд этот в глубине чужих глазниц резанул по сердцу.

Наконец Женек поднялся на ноги. Присмотрелся. И узнал.

Это были сени в бабушкином доме. Но лишенные красок – дерево со всех сторон хмуро серело золой. В тишине вдруг прозвучало: «Я сожгу дом». То ли в комнате, то ли в голове.

«Я сожгу дом».

И зола на стенах вмиг завихрилась, ожила. И поползла вверх. Потолок вбирал ее в себя, чернел, превращаясь в бездну. А затем смоль потекла над головой к двери. Той, что вела на кухню.