«Яйцо от шефа»

Буйняковский. Взаймы она бы тебе дала.

Гурышев. Взаймы другое дело.

Буйняковский. Ты просил?

Гурышев. Планомерно к одалживанию мне денег я ее не подводил. Мои картины не продавались, жена из-за очередного переосмысления свои картины продавать не хотела, деньги у нас абсолютно кончились. До последнего оттягивал, но относительно займа к вдове обратился. Она, всплеснув руками, сказала, что невозможно, ты, милый, не знаешь, но я сама вся в долгах, от мужа мне имя и гордость, но не деньги, их у меня и новое траурное платье для вечера памяти нет – я ее слушаю и чувствую, что нервы накаляются, весь внутренний мир от перелома через колено трещит и искрит, раздирает ненависть к себе, к ней, еще бы немного и тронулся. Как твой прокурор. Достоверно известно, что с ума он сошел?

Буйняковский. Мне из его окружения говорили. Женщина, у них, в прокуратуре, уборкой занимающаяся.

Гурышев. Женщина она, тебе близкая?

Буйняковский. Мне она… ты не отклоняйся. Мы о твоих затруднениях беседуем. Из той материальной ямы что тебя вытащило?

Гурышев. Продали, слава богу.

Буйняковский. Картину?

Гурышев. А что еще?

Буйняковский. Из отцовских вещей что-то.

Гурышев. У него особо нечего, да и устрой он распродажу, деньги не нам. Объект его привязанности у него сейчас не семья. Его бы в реабилитационную клинику – выбить из него дурь, что ему не по возрасту. Дойдет и того, что расписывать стены купидонами мне он скажет.

Устинов. С твоими навыками для тебя не вопрос. А женщина, что у него появилась, она чем ужасная?

Гурышев. Конфликтную ситуацию она самим своим появлением спровоцировала.

Устинов. Потеряв жену, без женщины ему…

Гурышев. Пять лет ничего, держался!

Устинов. Вам она, разумеется, ни к чему, но ему-то она нужна. Без женского тепла и старику мерзко на свете жить. Прописная истина, но куда денешься. Интеллектуально она с ним наравне?

Гурышев. Он в магазине разливного пива с ней познакомился.

Буйняковский. И он бухает, и она уважает! Различия в умственном уровне тогда побоку.

Гурышев. Мой отец и пиво-то пьет не слишком. А она в магазине от ливня скрывалась. Могла соврать, но должен признаться, что на пьющую она не похожа. Наружность у нее весьма благообразная. Отец вокруг нее прыгает, а она в кресло усядется и, потупившись, знаки внимания принимает. Внучка к нему зашла, а он разозленно за дверь девочку выпроводил!

Устинов. А она постучалась?

Гурышев. А чего ей, заходя к деду, стучать?

Устинов. У него женщина.

Гурышев. В этом все дело и обстоит… зачем она в его комнате по полдня проводит? Она его моложе лет на пятнадцать, но из всех мужчин старик ей интересен?

Буйняковский. Видится мне, в некоторой меркантильности она у тебя под подозрением.

Гурышев. Отец мне сказал, что она живет у подруги.

Буйняковский. Волнуешься, что к вам переедет?

Гурышев. Мне не сегодняшний день, меня дальнейшее… когда отец нас оставит. Не к подруге же ей снова перебираться.

Устинов. А у отца ваша квартира в полной собственности?

Гурышев. В абсолютной. Кому захочет, тому и отпишет.

Устинов. Ты в голову не бери. Тебя с женой и ребенком он на улицу не отправит.

Гурышев. А ее? Она осветит собой его последние годы, а он умрет и ей выметайся? Этого даже я ей не пожелаю. Чучела идут…

Устинов. К нам.

Гурышев. Надеялись на покупателей, но небесные покровители воронежских живописцев вот кого нам прислали…

Двое драных замызганных молодых людей с девушкой, что чуть почище.

Чачин. Слушайте, дядьки, на закуску нам не подбросите?

Гурышев. А почему не на бутылку?

Чачин. Бутылка у нас есть. Мы из Калача автостопом.

Дусилин. В Москву на попутных гоним. Девушка с нами. У вас ее встретили.

Клымова. Я к ним ненадолго прибилась. Немножко, может, проеду, но не до Москвы. Еще чуть-чуть с парнями покручу, а потом им скажу, и они от меня отвянут.

Гурышев. (Буйняковскому) Какая calos.

Буйняковский. Что?

Клымова. Какая я?

Гурышев. Calos по-гречески – прекрасная. Живопись вы, девушка, любите?

Клымова. Слегка рисую.

Гурышев. Я о настоящей живописи.

Клымова. О вашей что ли?

Устинов. По заслугам и почет.

Гурышев. Мы гамадрилы у пюпитра, макаки с тюбиками, на нас отблеск чего-то истинного не лежит. Поменять профессию нам говорили, но помощь опоздала. Чересчур нас уже затянуло. За нас наше желание творить, а против столько всего, что силы слишком неравны. В битве нас подчистую. Щуплая команда псевдо-творцов разбита до состояния молекулярности. Здорово я нас пнул?

Дусилин. В вашем Воронеже меня, спящего, так пнули…

Чачин. Попали бы по роже, посинела бы она у тебя.

Гусилин. Меня по спине. Я клубочком и рожа у меня прикрыта была. Свет над столом посередине партии выключили!

Чачин. Мы только за час заплатили.

Дусилин. В хороших бильярдных партию дают доиграть! Видят же, что мы бедные, ну и дайте доиграть, чего вам… за час, гниды, содрали – в Калаче и то более по-божески.

Клымова. Воронеж Калач заткнет – и в штанах не сыщешь. На ваши цены вы здесь не надейтесь. А вы мне не говорили, что у вас даже на биллиард деньги имелись.

Гурышев. Они терпеливо случая ждали.

Устинов. Из тебя деньги вытрясут, а затем на свои жить придется.

Чачин. Да мы в биллиардной деньги без остатка оставили. На деньги сыграли, и мои деньги он у меня выиграл. Я бы отыграл, но у нас время вышло. За продолжение нужно заплатить, а чем платить, когда у него денег нет, а мои деньги он у меня выиграл? Выиграл бы я, он бы в Калаче мне отдал. А я расплатился с ним сразу. А он, когда свет у нас погасили, за другой стол отошел и как-то моментально поманившему лосяре все слил!

Дусилин. Ты за меня не болел.

Чачин. А я не одобрял! Догадывался, что неспроста он тебя приметил. Ты плюгавый в сравнении с ним! Играть с тобой на одном столе стыд для него явный. Перед приятелями его извинит лишь то, что как карасика тебя он разденет. Чешую с твоего тельца сдерет!

Дусилин. Я упирался.

Чачин. Да нечего мне тут – без всяких он тебя укатал.

Дусилин. Ощущай я твою поддержку, борьбу бы я нереальную завязал. Его приятели нас обступили, а тебя не видать… он подпитывался, а мне от кого?

Чачин. Я недалеко находился.

Дусилин. Поближе к двери.

Чачин. Там воздух посвежее.

Дусилин. И убежать легче. Если бы я у него выиграл, он бы наверняка мне не деньги, а по шеям! И ты бы не ко мне, а юркнул и поминай как звали!

Чачин. Играть с ним я тебе не советовал.

Дусилин. Ну да, прошипел чего-то…

Чачин. А ты несмотря ни на что полез.

Дусилин. Он меня вызвал, и поджимать хвост мне… не по-нашему это.

Буйняковский. Не по-калачски?

Дусилин. Мы в Калаче голову не прячем. Не отпускаем ее, когда… когда нас…

Гурышев. Когда кирпич в голову бросят.

Чачин. Кидаться кирпичами у нас принято. (Дусилину) В тебя давно не кидали?

Дусилин. Надо вспомнить. О броске или именно попадании ты мне задал?

Чачин. Вопрос я, похоже, о броске. В Гошку Тыкина сколько бросали, столько и попадали! Нам, случалось, везло, а ему везения никакого!

Дусилин. С девушкой ему повезло.

Чачин. Ну, наперед тут не скажешь.

Дусилин. Она у него обалденная. Нашим подружкам не чета!

Клымова. В меня плевок был?

Дусилин. Ты нам пока не подружка. С нами тусуешься, но до чего-то такого не доходило. О подружке во взрослом значении я говорил. Не по улицам шляться, а близко друг друга знать. Об этом ты еще подумаешь?

Клымова. Ты хочешь, чтобы я при всех ответила тебе да?

Чачин. Я бы закуски купил и дальше поехал. Мы не кочевряжимся – на закуску нам всякий продукт пойдет.

Дусилин. За вычетом сыра.

Чачин. Естественно. Чем кусочек сыра в рот класть, ничего в него не положим.

Буйняковский. А неприятие сыра у вас вследствие чего сформировалось? Мне известно множество сортов сыра, которые во всем мире на прекрасном счету.

Чачин. У нас в Калаче сырзавод. Если припрет, мы на нем подрабатываем.

Дусилин. На подхвате.

Чачин. Мы не директора и не технологи, но из чего наш сыр делается, мы в теме.

Дусилин. Сущий кошмар!

Чачин. Вы бы охренели, узнай вы правду. Нет, к сыру я не притронусь… я сам, считай, с производства – сведения у меня верные. Тот, кто у нас что-то выпускает, свою продукцию, не будь дураком, не ест.

Буйняковский. Мой брат выпуском вафель занимается.

Чачин. Сказанное мною он повторит.

Буйняковский. Вафли у нас великолепные!

Чачин. И он их ест?

Буйняковский. С превеликим удовольствием!

Чачин. И как себя чувствует?

Устинов. Брат у него умирает.

Чачин. Понятно.

Буйняковский. Его тяжелая и продолжительная болезнь на тот свет! К вафлям она никакого отношения!

Чачин. А вы проверяли?

Буйняковский. Мне с вами говорить… у него рак желудка. Само собой, от вафель он у него…

Гурышев. Рак легких на вафли не спишешь, а рак желудка…

Буйняковский. Херня! Праздная неприкрытая подгонка под факт горестный!

Клымова. Ваши чувства, конечно, оскорблены. Смерть брата – грустная штука. Вижу, сильно по вам ударит.

Устинов. Ему от брата машина достанется.

Буйняковский. Машину ты сейчас не вставляй! Мне от его машины…

Чачин. А какая машина?

Устинов. Ниссан.

Чачин. Нормально. У нас в Калаче ниссан у этого… у него с Чулубеевым дела…

Дусилин. Шурка Саныч.

Чачин. Да! Александр Александрович Перечагин. Стрижется наголо, но по бровям ясно, что брюнет.

Гурышев. Выдающийся человек он у вас, вероятно.

Чачин. Из выдающихся у нас уродился только… щеки вспомнил, а полностью… Краснощеков.

Дусилин. А кто он?

Чачин. Ну академик Краснощеков.

Дусилин. А-ааа, математик… но он не в Калаче.

Чачин. Разумеется, что в Москве. К тому же он уже умер. А ваш брат когда? Если не сегодня-завтра, мы бы подождали.

Буйняковский. В последний путь проводить?

Чачин. В процессию встроиться мы без проблем, ну а на следующий день на перешедшем к вам ниссане вы нас подвезете. Какое расстояние сделаете, за то и поблагодарим. Вообще не повезете – не обидимся. (Клымовой) Может, ты его попросишь?

Клымова. Немного попутешествовать с вами я думала, но ушло у меня. чего хорошего с вами ехать?

Дусилин. Мы новые места тебе покажем!

Чачин. Сама увидишь их из окна. Без нас бы не увидела, а с нами сможешь.

Клымова. Горизонты, на танец вполне приглашающие. Вновь проснулось у меня вроде бы.

Чачин. Ну и проси его.

Клымова. Он ко мне не прислушается.

Гурышев. Ну почему. (Буйняковскому) Возить девушек ты вынашивал и вот тебе первая. Ниссан на ремонте, но на несколько дней машину тебе Котенев одолжит.

Буйняковский. Гоночную? Чтобы счеты со мной свести? С управлением не справлюсь и машине капут. Но вместе с машиной и мне.

Гурышев. А за что ему тебя так ненавидеть?

Буйняковский. (Клымовой) Котенев – это раллист. Из богатеньких понторезов, что сами себе спонсоры. Машину собрал серьезнейшую, но дрянное вождение все ее возможности коту под хвост. Плохие выступления желание соревноваться из него не вытравили – какая гонка проходит, на ту и заявляется. Каким бы к финишу ни пришел, оценивает себя высоко. Ладонь на машину положит и фотографируйте меня, рисуйте… до меня его не рисовали. Ему было достаточно фотографий, но я о его глупости прослышал и нарисовать предложил. Картина его до того разозлила, что он мне вне себя чего только ни наговорил. Не запроси я с него предоплату, гонорар бы мне не светил. Мы договорились, что тридцать процентов он мне до работы, а семьдесят после, но когда мы прощались, он неожиданно всю сумму мне в руку сунул. С высказанной уверенностью, что на мои старания это не повлияет. Тут я его не разочаровал. С чрезвычайным усердием над гонщиком и машиной работал.

Устинов. Недовольство клиента тем ни менее зашкаливающее. Машина не получилась?

Гурышев. С машиной и он бы справился. Ярость гонщика вызвал он сам. Перенесение на холст его фигуры. Пропорции тебе не дались?

Буйняковский. Что передо мной предстало, я без искажений. Неплохим копировальщиком себя проявил. Пропорции не в картине – они в раллисте Котеневе неидеальны. Вы иной, но я увидел вас так! Переосмысления рассматриваемого объекта я не делал. За шокировавшее вас полотно предъявляйте, пожалуйста, не мне, а маме с папой.

Устинов. Как бы он ни выглядел, худшее в нем ты могла не подчеркивать. К чему нарываться?

Буйняковский. Я следовал каноном классического искусства. В деревьях я не силен, но гонщика и его машину я воспроизвел так, что на законченное полотно поглядел и закачался. Умопомрачительная точность деталей! Увеличить мелкие глаза или отсутствующей стройности придать, мне уже было себя не заставить. Я поразительный прорыв совершил, а мне его своими руками бери и изничтожай?

Клымова. Грязь надо стирать, а не наносить.

Гурышев. Отлично, девушка. Чудесно сказала.

Клымова. Я с заднего стекла грязь вытирала. У нас тут о машинах, и я тоже вставлю. Прижатая к тротуару машина, а на ее заднем стекле наклейка, что в машине инвалид. Стекло очень грязное. Инвалид, наверное, не замечает, а протереть ему некому… у меня в сумочке рекламка об открытии пиццерии была. Всем раздавали, и я взяла. Сходить туда вряд ли когда по карману мне будет.

Гурышев. Буйняковский тебя пригласит.

Буйняковский. Я ничего не обещаю. Я, девушка, не из-за вас – преграды не эстетические, а денежные.

Клымова. А эстетически вы… вы меня унижаете? С приличной художник бы прошелся, а мое место – с ними толкаться?

Буйняковский. С кем мы компанию водим, нас, я полагаю, характеризует. Но путь куда бы то ни было вам не отрезан. Девушка вы сердечная, об инвалиде похвально обеспокоились, я бы, откровенно говоря мимо прошел, а у вас екнуло. Протерли и дальше пошли?

Клымова. Протерла и отпрянула. В машине кто-то лежал. Он приподнялся и на меня через стекло поглядел – скажу вас, что мне словно лед за шкирку насыпали… ужаснее физиономии я не видела. Что это было, я…

Чачин. Это был инвалид.

Гурышев. (Клымовой) А лицо в самом деле нетипичное?

Клымова. Адское!

Гурышев. Зарисовать его что ли… на какой улице его машина стояла?

Клымова. На Донбасской.

Дусилин. А к нам ты на какой прибилась?

Клымова. Дворняжки прибиваются…

Дусилин. А ты у нас хохлатка китайская. (Чачину) Эту породу Мартыгин завел. Ну тот, что нижний зуб выбил. Деньги на собаку ему Голубая Женька дала.

Буйняковский. Голубая Женька?

Дусилин. У нее пальто болоньевое голубое, ну и она волосы под пальто перекрасила. Весной, сказала, блузку под волосы купит. Не знаешь, с чего ей деньги Мартыгину давать?

Чачин. А она ему просто так или именно на собаку? Дусилин. Да чего ей вообще деньги давать… да твою же мать!

Чачин. Чего?

Дусилин. Не давала она ему ничего! У Мартыгина свои денежки появились! Совсем немаленькие, если он таких собак покупает. Голубую Женьку он приплел, чтобы мне за яванский ром не возвращать! На бутылку рома у меня занял и той линии, что он на нуле, не отступая, держится! С собакой он прокололся! Хлебальню, что во Втором Газовом переулке ты помнишь? Супы в ней закуской!

Чачин. Закусок у них целая колонка. Супом кроме тебя, не знаю, кто заедает.

Дусилин. Мне же не только заесть, но и поесть. Пьяным и сытым из нее выхожу. Конечно, не наевшимся, но суп деньги, что за него, отдаю, хорошо заполняет. Мартыгин в скандал без меня влетел. Я что-то покушать стараюсь а он, ничем не закусывая, бутылку всосал. Всосал и всосал, ничего тут плохого, но Мартыгин не заплатил!

Чачин. Сказал, занесет попозже? Мы там люди постоянные и нам позволительно. Если не затянешь, тебе и в другой раз морду бить не станут. Принес тогда – и сейчас принесешь. Мартыгин там свой, и к нему, думаю, с доверием бы отнеслись.

Дусилин. Заговори он об отсрочке, они бы поладили, но окосевший Мартыгин заорал, что за водку здесь платил он уже достаточно.

Чачин. Холод страшный…

Устинов. Очень холодно.

Чачин. За бычью наглость Мартыгину грозило до полусмерти быть обработанным. Устинов. Он бегал, всем, что ему попадалось, размахивал, на обезумевшего они решили не набрасываться.

Чачин. Найти Мартыгина им…

Дусилин. Как ногу почесать! Мартыгин, когда проспался, это глубоко осознал. Чем загладить, не придумаешь – шкуру не спасешь. В квартиру вломятся и сколько ни визжи, никто тебя не пожалеет!

Буйняковский. За поллитра водки не чересчур?

Дусилин. А они поддерживать обязаны. Злющими беспредельщиками считать перестанут – быстро на кафе лапу наложат. С низов рванут и под себя подгребут. Ценного у нас в Калаче немного, а резких парней, свой шанс вынюхивающих, как микробов на унитазном очке. Мартыгина не изувечишь – готовься. Клыки в горло получать! Мартыгин понимал, что его проблема разрешится для него довольно ужасно, и придумал с бутылкой рома на поклон к ним идти. Опережая их появление у себя, в хлебаловку прийти, в ноги пасть и в вытянутой руке ром. Не заплатил за водку – принес, что подороже… может, не тронут. И его не тронули. С ромом у него прокатило. Ром он купил на мои – денег у меня и на макароны не всегда хватает, но Мартыгина я выручил. (Чачину) Когда я пойду с ним серьезно разговаривать, ты со мной?

Чачин. Чем самому в драку лезть, мы наймем. Они за треть долга работают. Причитаться им будут крохи, но они и на это согласятся. На праздники они что-то зарабатывают, а так голая степь. Ветер засвищет, но кошелек с деньгами перед тобой не упадет. Не осуществляют наши ветра денежных переводов. Кого послать к Мартыгину мы с тобой, думаю, определили.

Дусилин. Ты не о Колдаеве и его сутулом кореше говоришь?

Чачин. Ну а для кого праздники у нас прибыльные. (Гурышеву) Колдаев и его ущербный друг Витя российские флаги на домах в праздники развешивают. Колдает с охапкой древков, а Витя с лестницей. По городу ходят и празднично обрамляют. Ребята гнилые и никчемные, но в этом деле у них сноровка. Поэтому им и доверяют.

Гурышев. В праздники у них флаги, а в будние дни… каким инструментами на должников воздействуют?

Чачин. Да не буду я вам. Для любителей ужасов специальные фильмы снимаются. Топором наметят и пилой доделают! До конца света мороз не ослабнет… заморозился я тут у вас.

Дусилин. Рыбка в кубике льда. Рыбка размером с ноготь.

Чачин. Что это за рыбка…

Дусилин. Рыбы что раздувают?

Чачин. Щеки.

Дусилин. Щеки раздую и кубик рванет, лед разлетится …в торговом центре обогреюсь и на дорогу голосовать. (Клымовой) Так что у тебя на уме? Ты с нами?

Буйняковский. (Клымовой) Проветриться тебя подмывает, но я бы подождал. Пока я ниссан не починю.

Клымова. Вы меня куда-нибудь отвезете?

Буйняковский. К твоему подъезду ниссан подгоню. Бак израсходуем – вновь зальем. Надеюсь, скучать нам не придется.

Клымова. А что может быть скучного в езде там, где ты не был. Вы руль уверенной рукой крутите, а я новый впечатлений набираюсь! Передо мной проходит, мелькает, я на сиденье откинулась и не отрываясь… не предложи вы мне, я бы даже с ними уехала.

Гурышев. Но он тебя у них отбил. Говорить о своих достижениях он не любит, но это говорит само за себя. (парням) С девушкой без предъявлений расстанетесь? Устинов. При расставании с ней благожелательность, считаю, они к ней проявят.

Гурышев. А к Буйняковскому? В споре самцов на него не попрут?

Устинов. В чужом городе я вел бы себя весьма осмотрительно. Девушки у вас уже нет, а бутылка осталась. Денег на закуску мы вам не дали, да и девушку умыкнули… я за примирение. Ваш Мартыгин яванским ромом, а мы тем, что есть. Ради укрепления богоугодного мира и согревания бренных тел вашу бутылочку мы не разопьем?

Гурышев. Они нам скажут, что девушку забирайте, а за бутылку мы насмерть. Заметили, насколько они подобрались?

Дусилин. Расслабленными мы и не были.

Чачин. Мы не буддисты!

Устинов. Бутылку по кругу, значит, не пустим?

Дусилин. Девушку переманили и вам еще последнее, что есть подавай?!

Чачин. Претендовать не смеете!

Буйняковский. Ну и ступайте прочь с бутылкой вашей. С художниками постояли и благополучно обратно в вонь.

Чачин. Художники вы никакие.

Дусилин. Вот эта с космонавтом, по-моему, в чем-то клевая.

Гурышев. Спасибо.

Чачин. (Дусилину) И чего ты? Чего ты перед ним заискиваешь? Думаешь, на приятеля он надавит и тот нам девку отдаст?

Дусилин. А она тебе нужна?

Чачин. Да с бабой нас скорее в машину посадят!

Дусилин. Тогда и бутылку им отдай.

Чачин. Ты охренел?

Дусилин. Мы же не удержимся – бутылку прямо сейчас выпьем.

Чачин. А чего тянуть?

Дусилин. Выпьем и окосеем. Постараемся на шататься, но этого не хватит. Кто нас, надравшихся, в машину к себе возьмет? Ты же сам убеждался!

Чачин. Отдать им бутылку тебе меня не уговорить. Они навеселе по уютным квартирам, а мы трезвыми дрожащими сусликами машину ловить? Да как морпеху дудочка мне это надо!

Действие второе.

Застарелая захламленность, все в пятнах краски; в их общей спальне-мастерской Гурышев с миниатюрной, затоптанной изнутри супругой Анастасией.

Гурышев. Поведение монахов остро выписать надлежит… над монашеским застольем поработала? Молчишь, потому что и эта картина заброшена?

Анастасия. Отложена.

Гурышев. Прибралась бы, раз не работаешь. На улице парень обмолвился, что мы, художники, в уютных квартирах живем. Ты бы услышала – рассмеялась.

Анастасия. Ну а ты смешного не видишь. Квартира у тебя как разгромленный блошиный рынок и укоряешь ты, разумеется, меня. У меня недовольство собой из-за высшего, а твое недовольство мной от приземленного идет. Ты и я. И оба мы кого-то мордуем. Меня, мой дорогой. К отрицанию всего сделанного неприбранность квартиры с саблей из леса выскакивает. Саму себя я взрывами разношу, а ты сталью добавляешь. С тобой мне веселее, чем без тебя. Отвлекаешь ты меня от кромешности.

Гурышев. Я не знаю, как тебя успокоить.

Анастасия. Обычно ты говоришь, что это пройдет и я снова смогу работать.

Гурышев. Будем ждать.

Анастасия. А воодушевить? Сказать, что хорошие времена скоро придут. На твои слова реагирую я не особенно, но они мне необходимы. Когда ты произносишь их от души, у меня словно всполох. Блеск от надреза. Я за края ухватываю и раздираю. Но ножом провел ты. По жирному брюху мрака полного.

Гурышев. Кесарево я ему.

Анастасия. Да родится картина великая у художника сомневающегося… продать сегодня ничего не удалось?

Гурышев. Я только патриотическую на продажу носил. Люди ее хвалили, но с покупателями у тех людей ничего общего. Дочь у Арининых пропадает?

Анастасия. Ночевать бы пришла.

Гурышев. Ранняя у нас девушка. Всего тринадцать, а дома зачастую не ночует.

Анастасия. И мы ни слова упрека.

Гурышев. Сестры Аринины ее подружки, и они уроки поделают, поиграют и спать… квартира у них просторная. Родители милейшие люди. Дочь говорила, что на ужин у них главное блюдо и к нему в тарелочках корейка, грибы… за внимание к нашей дочери им бы картину преподнести.

Анастасия. Мою?

Гурышев. Ту, у которой быть проданной меньше шансов. О «Покое лепестков» что скажешь?

Анастасия. «Лепестки в покое» – моя картина.

Гурышев. Я за лепестки не берусь…

Анастасия. Еще бы, от многого, технического совершенства требующего, нос воротишь.

Гурышев. О твоих художественных особенностях я из боязни усугубить твой кризис не выскажусь.

Анастасия. Да говори! Скажи, что я до того плоха, что человеком искусства называться недостойна. Ну скажешь и что? Я и сама так думаю.

Гурышев. Во мне таится стремление признать тебя…

Анастасия. И кем же?

Гурышев. Феноменально одаренной.

Анастасия. Больше, чем ты?

Гурышев. Воронежское руководство по семейной жизни учит нас жен не баловать.

Анастасия. Ты какое-то руководство читал?

Гурышев. Черт знает когда Буйняковский при мне листал. Издано в Воронеже. Для местного пользования, вероятно.

Анастасия. Сегодня-то Буйняковский стоял?

Гурышев. Мы все там стояли. И ничего не выстояли. А что тут… стояние возле картин – расходование времени у нас целевое. До потепления, я считаю, ловить нечего. Стоять буду, но как тот волк, что уже не принюхивается. Охоту не заканчивает, но охотится с убеждением, что добыча нынче не про него.

Анастасия. Мы и в мороз продавали. У меня зубы от холода заныли, пока я с ним торговалась! Сколько он хотел, я не сбросила.

Гурышев. Ты «Самовар» вспомнила?

Анастасия. Да он золотым дождем над нами пролился! И название у картины не «Самовар», а «Собравшиеся у самовара крестьяне и по-свойски подсевший к ним князь Трубецкой». Князя я, кстати, писала, от его настоящего портрета отталкиваясь.