Научный материализм

Причина такого подхода идеалистов известна: философы хотят через введение дополнительных сущностей придать завершённости и смысла сложенной ими картине мира, угадать связи и причины сразу всего сущего. Но, по моему убеждению, за благородством цели здесь скрывается ущербность методов. Можно сколько угодно гадать, что находится в закрытой коробке или какие звери живут в конкретном лесу, но любая догадка остаётся всего лишь догадкой, и она часто окажется неверной при проведении исследования. Предположения не являются источником знания, на них нельзя надёжно положиться. Поэтому я убеждён, что при построении эффективной картины мира неприемлемо использовать никогда не обнаруженные, предполагаемые сущности. Есть бесчисленное множество потенциально верных объяснений бытия; выбрав одно из них наугад, мыслитель почти наверняка ошибётся. Такой подход несовместим с эффективностью.

Посему, желая качественно улучшать свой метод познания, я не могу признать идеалистические и материалистические объяснения мира равноценными. Из всего познанного мной у меня сложилось устойчивое представление, что материалисты занимаются познанием единого для всех материального мира, описание которого их устами звучит в основном и почти полностью так, как его наблюдаю я, а идеалисты лишь выдумывают удобные для себя версии, ссылаясь на невозможность доказать совершенным образом телесность воспринимаемого нами мира. Да, у нас нет совершенных методов познания, и что же? Научный метод бесчисленное множество раз показал на практике, что он безоговорочно доминирует по своей результативности над простыми догадками и спекуляциями. И если невозможно совершенным способом доказать, что в некотором удалённом от нас здании восемь окон, то логика как составляющая научного метода диктует нам, что сие никак не означает, что окон в здании обязательно три или двенадцать. Окон всё ещё может быть восемь, а любое другое предположение о количестве окон в этом здании необходимо обосновать столь же убедительно, как и изначальное предположение о восьми окнах. Идеалисты же зачастую пренебрегают этим требованием и утверждают, что если невозможно доказать телесность мира окончательным, совершенным способом, то он обязательно либо скорее всего есть идея. Я решительно отвергаю столь несостоятельное рассуждение и принимаю верность материалистического описания мира за величину, стремящуюся к целому, к единице, а состоятельность идеалистических воззрений я принимаю за величину, стремящуюся к нулю, и пренебрегаю ею при изучении мира. Привлечение в картину мира лишних сущностей многократно показало себя негодным методом мышления, который приводит к дорогим ошибкам и мешает эффективному планированию.

Почему же в таком случае я не объявляю существование действительного мира как непреложную истину и не отвергаю с ходу любые идеалистические картины мира как недостойные даже упоминания? Потому что, когда я выстраиваю свою картину мира, мной движет искренний научный интерес, желание максимально честно описать и представить мир, в котором, как я для себя принимаю, всем нам приходится сожительствовать наравне, подчиняясь единым его законам. Я пытаюсь создать модель, которая максимально правдиво передаст настоящее положение вещей и оттого будет настолько непротиворечивой, что позволит людям чрезвычайно быстро развиваться, избавляясь от страданий. И пытаясь выстроить такую картину, я обращался к уже существовавшим ранее учениям и был возмущён замутнённостью и предвзятостью большинства идеалистических моделей мира, но также я был повержен в некоторое недоумение стремлением многих материалистов выдать их описание мира за совершенное знание. Такого рода материалисты в своих методах ничем не отличаются от идеалистов: и те и другие вместо изыскания правдивой картины мира предлагают удобную для себя её версию. Для меня любое отклонение от честного и максимально непротиворечивого описания мира, данного нам в ощущениях, является бессмыслицей, ведь познание законов бытия в их истинном виде приводит к новым возможностям, а сочинение предпочтительных версий порождает ошибки при решении практических задач.

У меня вообще сложилось впечатление, что, несмотря на некоторое число действительно пытливых мыслителей, искавших в течение веков беспристрастные ответы на вечные вопросы, гораздо чаще философы приводили такие версии бытия, которые в числе прочего оправдывали более привилегированное положение в обществе той социальной группы, к которой принадлежали они сами, относительно других социальных групп. Также часто основным стимулом для написания книг и статей было получение прямой материальной выгоды. Даже в сегодняшних развитых капиталистических обществах написание научных статей часто поощряется финансово, что вызывает массовую профанацию науки и коррупцию в университетах, но уже пять веков назад знаменитейший Никколо Макиавелли написал во многом противоречивый и высмеивающий добрую мораль трактат «Государь», где в предисловии, обращаясь к молодому правителю Лоренцо Медичи, открыто давал понять, что эта книга является подарком с надеждой на вознаграждение, вероятно в виде предоставления ему перспективной должности. Увы, личная выгода движет людьми гораздо чаще, чем поиск истины: мы уже знаем из описания связи персонального и общественного блага, что это неизбежно среди низкоразвитых людей. Все подобные намерения мне чужды, и я твёрдо убеждён, что гармоничный мир может быть выстроен только на таком знании, которое максимально точно отражает настоящее состояние вещей, на знании, чище и правдивее которого невозможно получить ничего, на знании, которое постоянно вычищает любые выявленные в себе противоречия, которое служит всему обществу разом и не осквернено вмешательством чьего-то частного интереса.

Изучая устройство общества, я обратил особое внимание, что пропаганда идеалистических воззрений встречается в мире гораздо чаще, чем пропаганда материализма; множество малых и больших обществ построены на идеализме, многие правительства продвигают идеалистические описания мира на государственном уровне. По всей видимости, так происходит, потому что идеализм даёт больше свободы трактовок бытия через привлечение лишних сущностей. Материализм изучает и обобщает только то, что наблюдается в природе, и ничего лишнего в получаемую картину не добавляет или хотя бы стремится к этому, поэтому его трудно использовать как гибкий инструмент для манипуляций над общественным сознанием. Если правящей социальной группе невыгодно то знание, которое открывается при помощи материалистической науки, очень трудно подменить материализм неким другим, более выгодным материализмом. Идеализм же может быть сколь угодно гибким, потому что в числе прочего может включать даже сущности, наделённые волей, которые якобы могут приказывать людям либо неявно распоряжаться их судьбой. Как только индивид принимает идеалистическое описание мира, ему всегда можно предложить бесконечное множество различных трактовок одних и тех же событий, чтобы направить его мысли в любую нужную кому-то сторону; его можно заставить воспринимать среди окружающего многообразия больше предметов и существ, чем возможно обнаружить при помощи научных приборов; его можно заставить видеть прямые причинно-следственные связи между событиями, которые являются статистически случайными и никак друг от друга не зависят. Таким образом, идеализм, не давая практической выгоды при изучении мира, даёт правящей социальной группе выгоду при управлении массами людей. В то время как материалистическое изучение законов бытия шаг за шагом позволяет узнать, как сократить сумму общественных страданий и наладить благополучную жизнь всего общества, идеализм в течение тысяч лет предлагает готовые сценарии всеобщего благополучия и никогда не был в этом смысле успешен; зато он более, чем материализм, пригоден для перераспределения благ в пользу правящей социальной группы. Следовательно, идеалистическое мировоззрение является потенциально опасным для широких масс людей, и если такое мировоззрение продвигается правящей социальной группой, то почти наверняка эта инициатива продиктована её корыстным интересом и никак не поможет повышению качества прикладных знаний о мире.

В связи со всем вышеперечисленным я не намерен забывать о несовершенстве методов познания и утверждать однозначно, что о мире доподлинно известно, что он действительно имеет телесную природу, но и спекулировать несовершенством наших методов познания в пользу идеалистического объяснения мира я также не намерен. Я принимаю ценность идеалистических описаний мира за ничтожную не потому, что я ранее других познал истину о бытии, а потому, что материалистическое описание более эффективно для развития общества. Далее я всегда буду придерживаться позиции материализма, подразумевая, что вне нашего сознания существует действительный единый для всех мир, отражаемый в наших чувствах; хотя, строго говоря, он является предполагаемым, во многих случаях я буду опускать эту подробность.

К сожалению, хотя такой подход и благоприятствует ясному продуктивному мышлению, тем не менее он не устраняет проблемы экзистенциального страдания. Во-первых, как было показано на примере с числом окон, отвергнутое по причине недоказанности не является из-за этого опровергнутым и всё ещё может быть верным. Я отвергаю идеалистические учения ради эффективности мышления, чтобы не загромождать разум мусорной, ничем не подтверждённой информацией и работать только с тем, что объективно существует. Но, как сказал известный литературный персонаж, on ne sait jamais – «никогда не знаешь». Любой настоящий учёный всегда должен обладать гибким мышлением и быть ментально готовым к сюрпризам бытия, не цепляясь за полюбившиеся догмы. Это есть обязательная часть научного метода, и я с готовностью её придерживаюсь, поскольку хочу получить максимально честное знание о мире. Когда одна и та же беговая лошадь (я резко осуждаю эксплуатацию животных) в течение многих забегов финиширует всегда первой, то легко поддаться софистическому соблазну и утверждать, что только она может приходить первой, что это известно и очевидно. Но ставить на каждый новый её заезд собственную жизнь с полной уверенностью, что с тобой ничего не случится, будет неразумно. Аналогично следует также воздержаться называть мир однозначно материальным, если он всего лишь похож на такой, а также если ты в это искренне веруешь. Все мы, если хотим мыслить научно, должны соблюдать строгую дисциплину мышления и не поддаваться соблазнам. Следовательно, сомнение остаётся, а вместе с ним и страдание. Во-вторых, даже если мы просто уверуем, что мир, данный нам в ощущениях, совершенно точно является отражением действительного мира вне нашего сознания, у нас всё равно остаётся множество фундаментальных вопросов. Почему я осознаю себя, в то время как многие другие существа – нет? Является ли моя жизнь чьим-то запланированным проектом? Есть ли смысл жизни? Имеет ли значение, как я живу? Продолжу ли я осознавать себя после наступления физиологической смерти? На эти вопросы у нас также нет ответов, доказанных совершенным способом, и большинство людей довольствуются лживыми объяснениями. Поэтому даже принятие за догму материалистической картины мира не избавило бы нас от неминуемого интеллектуального страдания, вызванного осознанием себя в бытии. Нам всё равно пришлось бы иметь дело с пугающей тьмой незнания в самых важных вопросах.

Итак, «не знаю» – это самый честный ответ о сущности мира, данного нам в ощущениях. «Не знаю» – это слова, которые всегда должен быть готовым произнести любой человек. Разумеется, открытое признание собственного невежества не выглядит столь же привлекательным, как блистательное изложение одной из неподтверждённых версий бытия, но в долгосрочной перспективе оно приносит гораздо больше блага. Когда цель – не впечатление публики, а познание мира, нельзя идти на компромисс с честностью. Следовательно, делать преждевременные ответственные заключения о сущности мира есть ложный и вредный путь. В то же самое время нашему восприятию открыт огромный, невероятный и непознанный источник опыта, который проявляет себя в достаточной мере подобно тому, как проявлял бы себя действительный телесно представленный мир, отразившийся в нашем сознании; сей опыт уже показал и продолжает показывать нам, что мы можем развиваться внутри этого источника, познавать и изменять его в достаточной степени подобно тому, как если бы это был действительный телесно представленный мир, отразившийся в нашем сознании. Верный путь заключается в том, чтобы, решительно отвергнув бесполезные гадания и удобные версии, всецело посвятить себя изучению этого источника и постепенно улучшать качество своего понимания бытия, сокращая экзистенциальное страдание и одновременно налаживая безопасное и благополучное существование человечества. Верный путь заключается в том, чтобы разработать эффективные инструменты познания и применять их к миру, данному нам в ощущениях, независимо от того, чем этот мир в итоге окажется.

Здесь хотелось бы прокомментировать слова кое-кого из великих гениев, к кому мы ещё вернёмся позднее:

«Агностик говорит: не знаю, есть ли объективная реальность, отражаемая, отображаемая нашими ощущениями, объявляю невозможным знать это. Отсюда – отрицание объективной истины агностиком и терпимость, мещанская, филистерская, трусливая терпимость к учению о леших, домовых, католических святых и тому подобных вещах».

Моя позиция далека от изложенных здесь опасений. Во-первых, как читатель мог убедиться, существования единого для всех мира, который отражён в наших ощущениях, я не отрицаю, а, напротив, считаю это наиболее вероятным состоянием вещей. Во-вторых, мой отказ от безусловного принятия материалистической картины мира ни в коей мере не продиктован стремлением оправдать существование неких сомнительных предметов и явлений, которые до сих пор не могли быть подвергнуты научному исследованию. Если же перейти от оправданий к критике, то автор вышеприведённых строк претендует на непогрешимое знание сущности мира, представленного в наших ощущениях. Хотелось бы спросить его, с помощью каких методов и инструментов он смог получить это знание, ибо мне таковые неизвестны.

Определившись со своим подходом к пониманию природы бытия, я обратил внимание на другой аспект различных философских учений – низкую их продуктивность относительно продвижения к наивысшему общественному благу. Какие-то из них являются исключительно описательными и потому пассивными: такие версии предлагают удовлетвориться объяснением, откуда мир возник и почему он так устроен, и не предлагают созидательных целей и путей развития. Другие навязывают максимальное смирение и отказ от желаний, что противоречит биологической задаче и на длинной дистанции не приведёт к исчезновению страданий. Есть и такие, которые утверждают, что все события предрешены и воля человека есть лишь иллюзия, а принятие решений не имеет смысла; такие идеи парализуют творческие силы их последователей и замедляют продвижение общества к благу. Случались также описания мира, где мир объявлялся телесным, состоящим из вещества, и при этом объявлялось существование в нём богов, также состоящих из вещества; как показала практика, считать в равной степени верным очевидное и предполагаемое – ошибочный путь, не располагающий к эффективному развитию. Оценив эти и другие философские учения, я пришёл к выводу, что мировоззрение, построенное на стремлении к достижению персонального и общественного блага и использующее в качестве основы биологическую программу, заложенную в ДНК, является наиболее устойчивым среди всех и на длинной дистанции вызовет наибольшее одобрение в обществе.

Вникая более детально в суть различных учений, я понял, что большинство из них применяют для описания устройства мира некие базовые понятия, задающие первичное разделение модели мира на разнородные начала, которые вечно сосуществуют и взаимодействуют друг с другом. В качестве таких понятий часто используются мысль, информация, мера, дух, материя, пространство, время, истина, разум, любовь и многие другие. Разные учения предлагают разные версии того, какие из этих понятий являются первородными, а какие – производными и иллюзорными; истинный ответ на этот вопрос далёк от очевидности, если вообще существует. Одним из важнейших аргументов в спорах на тему первичного разделения бытия является критерий объективности, то есть способ определения существования предмета или явления независимо от сознания. Я решил, что для построения эффективной системы мышления, которая предполагает, что мир, данный нам в ощущениях, является отражением внешнего действительного мира, мне также придётся опираться на некие представления о том, чтó следует считать объективным.

Также я заметил, что во многих учениях понятия имеют расплывчатые определения и не всегда возможно чётко понять, о каком предмете или явлении идёт речь в конкретном случае, не всегда удаётся воспроизвести в сознании его модель. Это приводит к тому, что один обсуждаемый предмет в разных местах рассуждения и разными людьми часто представляется по-разному. Ознакомившись с логикой Аристотеля, я узнал, что такое рассуждение бессмысленно, ибо «нельзя мыслить ничего, если не мыслить что-то одно»25. Из практики также было видно, что понятия с непостоянными определениями затрудняют качественную передачу информации и поэтому не позволяют выстраивать стабильные работающие системы. Я пришёл к заключению, что в прогрессивном учении понятия должны быть ясно и строго определены.

С такими исходными посылками я приступил к строительству эффективной картины мира.

Краткое содержание:

Аргументы в пользу идеальной или материальной сущности мира одновременно несовершенны. Идеализм не даёт преимущества для получения прикладных знаний о мире, но выгоден для управления одних людей другими и потому опасен для широких масс людей. В научном методе запрещено принимать недоказанное за состоявшуюся истину, поэтому я открыто признаюсь в незнании сущности бытия и направляю свои силы на создание качественных инструментов для её познания. Материалистическое описание мира является моим осознанным предпочтительным выбором, ибо оно достаточно эффективно и содержит меньше лишних сущностей, что приносит положительный результат на длинной дистанции. Лучшее, что мы можем сделать для преодоления экзистенциального страдания, – изучить до конца мир, данный нам в ощущениях. То учение имеет больше шансов распространиться и получить одобрение, которое направлено на достижение наивысшего общественного блага, опирается на объективные понятия и строгие определения.

Глава 5. Проблемы восприятия

Прежде чем начать изложение системы мышления, претендующей на эффективность, будет уместно понять, почему у меня сформировалось именно такое представление и как это связано с происхождением сознания и восприятия, а также с некоторыми их особенностями. Ещё ранее нам следовало бы понять связь внешнего мира и сознания.

К счастью, со времён Античности и Средневековья наука совершила немало важнейших открытий. Нам больше не нужно гадать, каким образом ощущения попадают внутрь нашего сознания. Научные работы последних двух столетий позволили смело и обоснованно утверждать, что вся получаемая извне информация попадает в мозг посредством биохимических сигналов сложной природы, имеющих в основе электрическое взаимодействие и передаваемых через длинные нервные окончания, оплетающие всё тело человека. Сетчатка глаза, тактильно чувствительные нервные окончания, вестибулярный аппарат и любые другие органы чувств сообщаются с отделами головного и спинного мозга при помощи этих условно электрических сигналов (условно – потому что они не являются направленным потоком электронов в проводнике). Мозг же являет собой сложнейшее и уникальное в каждом случае сплетение десятков миллиардов нервных клеток, которые таким же способом непрерывно обмениваются информацией внутри своего плотного скопления, и так осуществляется нервная деятельность вообще и высшая нервная деятельность в частности; последняя именуется мышлением. Мозг есть у огромного числа многоклеточных животных, но нет оснований полагать, что каждое из них или хотя бы многие виды осознают себя в той же мере, как осознаёт себя человек. Феномен сознания пока ещё до конца не изучен; тем не менее известно, что сознание возникло только в очень развитых и сложных мозгах и что только у человека оно дополнено сложным воображением благодаря развитому абстрактному мышлению. По всей видимости, одной из обязательных причин возникновения такого сознания стало то обстоятельство, что человек в течение значительного эволюционного периода был помещён в условия, требующие от него предельной изобретательности и постоянного творчества. Наука антропология26, подробно изучающая этот вопрос среди прочих, на сегодняшний день не оставляет учёным практически никаких сомнений, что эволюционное превращение обезьяноподобного предка человека в человека современного происходило в течение приблизительно семи миллионов лет и что это превращение было неравномерным по скорости и характеру изменений. На каком конкретно этапе возникло разумное сознание, аналогичное современному, пока не представляется возможным установить точно. Кроме того, в соответствии с одними оценочными критериями это могло произойти миллион лет назад, а с другими – полностью современное сознание существует всего полтора-два века, и даже не у всего человечества одновременно. Однако уже достаточно точно известно, что сознание возникает только в процессе мышления.

Сознание – это создаваемая мозгом в процессе мышления абстрактная модель, в которой индивид мыслит самого себя, целостный мир вокруг и свои отношения с миром, противопоставляя себя ему.

Чтобы понять суть мышления, нужно сначала понимать причину происхождения мозга. Каждое живое существо, будь то бактерия или млекопитающее, переживает в течение своей жизни разнообразный опыт. Как нетрудно убедиться эмпирически, те организмы, которые способны обрабатывать этот опыт и учитывать его в своём дальнейшем поведении, действуют гораздо более сообразно объективным условиям среды и оттого более эффективны в выполнении своей биологической задачи, чем те организмы, которые такой способностью не обладают. Для обработки получаемого опыта нужны сложная система рецепторов и органов чувств, а также центр обработки получаемой от них информации. Наукой установлено, что у простейших организмов такая централизованная система отсутствует полностью; у более развитых существ возникли примитивные нервы и нервные узлы, выполняющие самые простые функции обработки данных; у высших многоклеточных возникли сложнейшие нервные системы и дифференцированные объёмные мозги. При этом замечено, что обладатели сложных нервных систем несоизмеримо лучше адаптируются к природным условиям, чем их неразвитые собратья, им подвластно гораздо большее разнообразие действий и реакций; жизнь таких особей гораздо более стабильна и предсказуема. Напрашивается вывод, что мозг – это орган, который отвечает за наиболее эффективное взаимодействие организма с окружающей средой, это эволюционный инструмент, который служит для повышения успешности организма в конкурентной борьбе за выживание и размножение. Функция мозга заключается в том, чтобы получать информацию из внешнего мира и обрабатывать её таким способом, чтобы дальнейшее поведение особи максимально качественно обслуживало её биологическую задачу.

Важно! Понимание происхождения и устройства мозга позволяет нам понять природу возникновения экзистенциального страдания. В самом деле, коль мозг выполняет задачу обеспечения максимально продуктивного нашего взаимодействия с окружающей средой, самым предпочитаемым для его устройства состоянием вещей должно быть полное, абсолютное знание, отсутствие какой-либо неопределённости, проникновение во все тайны бытия. В повседневной жизни, когда индивид годами привыкает к своему жилищу, к своему месту учёбы или работы, к своей пище и к своим родственникам, его мозг в целом удовлетворяется такой степенью знания постоянно воспринимаемой им части мира, хотя это и неполное знание. Но стоит нам зайти в полностью тёмный незнакомый чулан с сельскохозяйственным инвентарём, как всё наше внутреннее естество сжимается и тревожится, ибо мозг предвидит в этом месте потенциальную опасность для здоровья в виде возможных травм. Пытаясь устранить эту опасность, мозг всячески побуждает нас преодолеть незнание, которое её причиняет. Будучи движимы этим посылом, мы стремимся при первой же возможности включить освещение в тёмной комнате и оценить расположение в ней предметов, повысив свою степень познания незнакомого участка и снизив уровень угрозы до минимального или, при невозможности этого добиться, хотя бы до относительно приемлемого. Но если с чуланом мы чаще всего легко можем такое проделать, то для устранения экзистенциального страдания у нас не хватает методов познания и информации обо всём бытии. Сколько бы мы ни включали и выключали свет, для нас не становится ясным, чтó есть бытие и есть ли смысл жизни; не помогают и другие действия. Поэтому мозг удовлетворяется освещённой комнатой, выстроив её достаточно информативную модель, но не удовлетворяется относительно причин и смысла бытия, испытывая тревожное состояние по этому поводу всякий раз, когда человек мыслит о бытии, и требуя найти ответы.