В начале учебного года в кабинете почти идеальный порядок: чистая доска, книжки, рассортированные по темам, в письменных приборах – ручки с цветными пастами, карандаши заточены, блокнотики под рукой, цветы на подоконниках пышные и свежие. Жалко этой красоты, которую я наводила в последние августовские дни. Через полмесяца ручку с красной пастой придётся искать в ящике стола, где отыщется всё, что тебе требовалось за последние полгода, кроме неё, нужной в данный момент. Уцелевшие цветы поблекнут. Карандаши, которыми никто не пользовался, почему-то окажутся сломанными. Черновой блокнотик превратится в закладку и потеряется, а заметки украсят поля учебников. Ну и пусть! Всё равно приятно последние минуты свободы провести в нарядном классе… одной.

– Вера Васильевна, к вам новенький. Знакомьтесь: Саша Белкин.

Завуч Галина Николаевна слегка подтолкнула в класс красивого худенького мальчика. Тот, картавя, произнёс «Здравствуйте» и робко заглянул мне в глаза. Меня волной окатило радостное удивление. Оказывается, я помнила этот взгляд и этот картавый говорок! О господи! Сколько ж лет прошло? Разумеется, это не тот, кого я внезапно вспомнила, но такое сходство не может быть случайным. Мальчик определённо внук Серёжки Баркова, моей первой детской любви.

Я произнесла дежурные слова приветствия и повела ребёнка к новым одноклассникам. Мои пятиклашки дружно поздоровались и притихли, рассматривая новенького. Я спросила, за какой партой он обычно сидит. Тот кивнул на вторую у окна, где его изучала наша рыженькая лисичка Катя.

– Катюша, возьми шефство – покажи новичку школу.

А память тут же подсунула картинку летнего утра в пришкольном лагере, меня – рыжеволосую в зелёном сарафанчике – и мою молодую маму, которая брала меня с собой в школу. Тогда она держала за руку Серёжу и говорила: «Вера, этот мальчик пойдёт с тобой в первый класс. В детский сад ему поздно, а родители работают. Поводи его денёк, расскажи о порядках».

У меня было окно в расписании, поэтому я поспешила пролистать личное дело Саши. Наша секретарша Света подвинула мне его на край стола, благо оно ещё проходило стадию оформления. Я раскрыла чистый сложенный вдвое картонный лист. Александр Анатольевич Белкин. Одиннадцать лет. Отличник. Надо радоваться такому пополнению класса! Не сразу поняла, что настораживало. В графе «отец» стоял прочерк. Мальчик за четыре года сменил три школы. Однако все оценки были проставлены одним и тем же почерком и даже пастой одного и того же оттенка. У меня при оформлении потока документов быстро сдавали глаза, уставала рука, почерк становился неразборчивым. В каждом десятом личном деле случалась помарка или описка. Документы прибывших из других областей детей отличались формой или размером. И уж, конечно, не были идеальными с точки зрения каллиграфии. Оставалось думать одно: личное дело было по каким-то причинам восстановлено и заполнено за несколько лет сразу. Я успокоилась было и почти машинально проверила печати. Это были печати разных школ, а в случае восстановления должны стоять одной – последней!

В это время раскрылась дверь из кабинета директора. Она лично провожала гостью и обрадовалась, увидев меня.

– А вот, кстати, и классный руководитель. Вера Васильевна, это мать вашего нового ученика – Полина Вадимовна Белкина. По совместительству – дальняя родственница нашей Галины Николаевны.

Если её отчество Вадимовна – значит, она не дочь, а невестка Сергея, расставшаяся с его сыном. А зачем отца из документов убирать? Я помнила интеллигентную семью Барковых. Мать – детский врач, отец – военный. Я ходила к ним в гости и очень ценила то, что они общались с сыном и его друзьями на равных, не подчёркивая разницу в возрасте. Сергей не мог не перенять уважительного отношения к членам семьи, в том числе бывшим.

Мадам Белкина окинула меня взглядом, холодно улыбнулась.

– Мне сказали, что вы опытный педагог. Александр – воспитанный, но очень болезненный ребёнок. У нас есть справка об инвалидности. Пропуск занятий для него неизбежен, но вас это не должно беспокоить. Я учитель по образованию и смогу обеспечить его успеваемость. Запишите ему в дневник ваш контактный телефон. Буду извещать о его недомоганиях и вынужденных прогулах.

И она удалилась неспешной походкой. Её костюм выделялся в школьном коридоре ядовитым фиолетовым пятном. Я не встречала пятидесятилетней женщины, которая решилась бы на такое однотонное безобразие! Стоп! Если ей под пятьдесят – значит, она вполне могла быть женой Сергея, а Саша – их поздним ребёнком. А почему тогда отчество – Анатольевич?

Директриса прервала мои размышления:

– Вера Васильевна, этого мальчика к нам устраивали через областной отдел образования. Намекнули, что мать – хорошая знакомая губернатора. Особняк на окраине, что остался от уехавшего прокурора, – помните? Его цена два года покупателей отпугивала, а Белкина дом купила сходу. Вы уж поосторожней с этой семьёй! Мамаша просила не приставать к ребёнку с расспросами. Всю необходимую информацию она предоставит сама.

Понятно, понятно. Об отце не стоит заикаться. Может, и к лучшему? Зачем травить душу?

В школе у меня взаимных увлечений, кроме того, раннего, не случилось. Я поступила в институт с огромным комплексом неполноценности. Любовь моего будущего мужа Виктора сразила меня, как гром среди ясного неба. Доводы мамы и подруг о том, что рабочий парень из сомнительной молодёжной тусовки не чета студентке-отличнице, не могли пробить моё защитное поле огромного счастья – счастья быть любимой.

Смолоду мы с мужем долго притирались характерами, до тридцати лет как следует попили друг у друга крови, чуть не развелись к сорока, но тут дочь скоропостижно вышла замуж и подарила нам двойняшек – Алёшку и Алёнку. И, началось… Алёнка страдала аллергией, Алёшка подхватил стафилококк. Девочке едва хватало материнского молока, мальчика перевели на искусственное питание. Здоровье малышей то сплачивало, то ссорило членов нашей семьи. Дочь училась. Зять зарабатывал деньги. Двойняшки подрастали у нас на руках. Я и не заметила, как мы превратились в дедушку с бабушкой, вместе балансирующих на грани любви и строгости. У меня к пятидесяти образовался благополучный брак.

Прозвенел звонок. Я вздохнула, вернула секретарю личное дело и бодро зашагала в кабинет.

В этот день последний урок естествознания стоял в расписании у моих пятиклашек. Я мужественно перенесла гвалт перемены, от которого отвыкла за лето, успела заполнить две странички журнала и понаблюдать за новеньким. Такой типаж нравится девчонкам: смуглый, кареглазый, с правильными чертами лица и коротким жёстким «ёжиком» волос над огромными ресницами и тёмными бровями.

Из-за тёплого сентября школьную форму ещё не требовали. Саша в своём строгом костюмчике и отглаженной голубой рубашке резко выделялся на фоне разноцветных футболок одноклассников. Он рассматривал их, не стремясь к контакту. Раза два спросил что-то шёпотом у Катюши. Материал урока выслушал внимательно, при обращении к нему смущался, но отвечал вразумительно.

В конце дня был назначен педсовет, поэтому я позволила себе своеобразную передышку. Повторив взаимосвязь живого и неживого, предложила школьникам описать вымышленное существо с указанием приспособлений к своей фантастической реальности. Разрешила снабдить описание рисунком. Через пятнадцать минут мне на стол стали ложиться тетрадные листочки, где предложения дополнялись каракулями страшилищ с зубами, рогами и хвостами. Ребята убегали из класса, а Саша не торопился.

В дверь заглянула мадам Белкина и строго позвала:

– Ну что же ты, Шурик? Я двадцать минут жду!

Таня с Аней – две подружки, задержавшиеся в кабинете, – прыснули со смеху, услышав непривычное имя, но замолчали под строгим взглядом Полины Вадимовны. Мальчик торопливо понёс мне своё сочинение.

– Вы писали самостоятельную? Дай мне проверить ошибки в ней.

Смутившийся Саша успел сунуть мне листочек в середину стопки, а я вложила стопку в учебник, взяла его под мышку и произнесла:

– Не волнуйтесь. Грамматические ошибки учитываться не будут. Это творческое задание.

– Насколько я знаю, при изучении любой дисциплины существуют единые школьные требования.

Я решительно встала из-за стола и вежливо улыбнулась:

– Мы их обязательно вспомним при анализе работ. Простите, меня ждут на совещании.

Саша выскочил из кабинета. Белкина, не прощаясь, пошла следом.

Помню, однажды, когда мы с Сергеем учились во втором классе и после уроков играли у него в комнате, к нам зашла его мама:

– Серёжа, папа вернулся. Мы не должны скрывать, что у тебя неприятность.

Отец вошёл в военной форме, успев лишь разуться. Под его взглядом Сергей раскрыл школьную тетрадь с тройкой. Я стояла рядом и гадала: придёт наказание в виде короткого подзатыльника или долгой нотации? Мужчина смотрел на тройку слишком долго, потом с силой ткнул в оценку указательным пальцем и произнёс:

– Пусть это будет в последний раз!

И всё! Родители не взяли с сына торжественных обещаний, не запретили нам играть, не посадили «учиться, учиться и учиться». А учился Сергей хорошо – он, как и Саша, тоже был отличником.

После уроков первых дней очень хочется на улицу, а тут собрание! И это при том, что бумажная отчетность первых дней растет в геометрической прогрессии! Только очень ленивый чиновник не поручит учителю заполнить список, данные для которого собраны в любом компьютере отдела образования.

В начале педсовета учителя ещё выжидали для приличия минут пять, но потом кто-то достал стопку тетрадей, кто-то принялся заполнять журнал. Совмещать получение очередной порции ценных указаний с выполнением своих прямых обязанностей запрещалось. И замечания делали! Раз в месяц нас положено было ставить в позу нерадивых учеников. Я тоже не теряла времени и бегала глазами по строчкам сданных сочинений. Всё знакомо. Мальчишки описывали и рисовали страшилищ из последних мультиков, девочки – птичек и ангелочков. И вот передо мною легла работа без рисунков.

«Я не знаю, правильно ли назвать мои существа вымышленными, потому что они кажутся мне реальными. Если свести глаза в одну точку, то в воздухе появляются разноцветные маленькие блёстки. Раньше я их видел всего несколько минут, потом глаза начинали болеть и слезиться. Я научился терпеть и смотреть сквозь слёзы. Тогда блёстки собираются в прозрачное облако. Дальше оно темнеет и приближается к тебе. Когда оно оказывается вокруг, ты слышишь внутри себя мысли этого существа. Каждое такое образование говорит, что умеет видеть настроение и спешит туда, где есть горе или радость. И то, и другое выделяет много энергии, которой они питаются. Я не спрашивал, умеют ли они дышать, но, наверное, кислород им не нужен, потому что они говорят, будто могут путешествовать хоть по Луне, хоть по Марсу, лишь бы были сытыми энергетической пищей. Как всё живое, эти существа растут и размножаются. От больших существ отделяются маленькие и живут сами по себе. А иногда маленькие сливаются в одно большое. Все они очень умные и могут ответить на любой вопрос, если захотят с тобой разговаривать. Они сказали мне, что у меня мама – не настоящая, но вы знаете, кто я и где моя мама».

– Школа номер семь. Директор слушает.

– Добрый день, Людмила Матвеевна! Из области вас беспокоят.

– Я вас узнала, здравствуйте. Если сводки интересуют, то они отправлены десять минут назад. Проверьте электронную почту.

– Спасибо. Посмотрю. Я хочу уточнить вопрос по поводу мальчика. Как он устроен?

– Всё в порядке. Сегодня первый день был на занятиях.

– Я прошу вас серьёзно проинструктировать педагогический состав. Этот ребёнок перенёс тяжёлую травму. С ним работал психолог. Он прошёл период реабилитации. Ни в коем случае не надо расспрашивать его о прошлом. Лучше вообще избегать всяческих бесед. За его состоянием наблюдает мать.

– Не волнуйтесь. Я предупредила классного руководителя. У неё большой стаж работы, она – человек заинтересованный.

– Этого не надо. Отстранённость, даже равнодушие обеспечит психологическую стабильность. Людмила Матвеевна! Я настаиваю на соблюдении этих требований. Поймите меня правильно: я, в свою очередь, отчитываюсь перед…, ну, словом, вы меня поняли.

– Хотите, я обяжу классного руководителя писать ежемесячные отчёты, вести дневник наблюдения?

– Ни в коем случае! Что вы! Никакого повышенного внимания. Только строгий негласный контроль. Информацию не записывать! Всё фиксируйте и излагайте мне устно, когда я сама об этом спрошу. Исключением может стать только какая-нибудь нештатная ситуация. Но её случиться не должно.

Глава 2. Саша: старый друг

Мама раскрыла дневник и нахмурилась:

– Ты опять врёшь?

– Когда?

Враньё я презирал, но считал, что каждый человек имеет право на тайну. Она долго меня изучала – видно, вспоминала что-то, но так и не вспомнила.

– Почему ты не показал мне эту запись?

– Забыл.

Мама снова принялась соображать, потом положила дневник на стол и подняла трубку телефона.

– Вера Васильевна! У сына в дневнике запись о том, что завтра вы отправляетесь в театр. В вашей школе разрешено тратить учебное время не по назначению? Что? Нет, я считаю, что программные произведения нужно читать, а не смотреть в форме постановки или фильма. Мой ребёнок завтра этим и займётся – его не ждите. Друзья? Ах, оставьте! Вам-то уж должно быть известно, что друзья никого до добра не доводили!

После звонка она сразу подобрела.

– Шурик, иди ко мне. Поцелуй маму! Умничка! Возьми из вазы пару конфет и ступай заниматься. Через часик придёшь сделать мне массаж. Шея опять не гнётся.

Я чуть прикрыл дверь в свою комнату. До конца закрывать её мама не разрешала. Она хотела в любую минуту быть уверенной, что я учусь, а не витаю в облаках. Но я именно этим и занимался. Я рассматривал сощуренными глазами те светящиеся разумные облака, которые никто, кроме меня, не видел. Я научился узнавать некоторые из них. Серое, недоброе появлялось в периоды плохого настроения мамы. Оно низко зависало над нашим домом, опускаясь на верхние ветки яблонь. Иногда сквозь серую пелену прорывались юркие розовые, серебряные или голубые шарики. Чаще других рядом со мной крутился зеленоватый с золотым отливом.

Неделю назад он спросил, зачем я в седьмой раз читаю то, с чем знаком давно. Я не понял, о чём речь, но попробовал выполнять задания, не читая правил. Это оказалось легко и просто. Теперь я учил уроки вдвое быстрее, а в оставшееся время болтал с Другом. Он решил, что ему подходит это имя, потому что означает давнего и хорошего знакомого. В это хотелось верить.

Я сел за стол, раскрыл книжку, стал смотреть в окошко и звать Друга. Скоро воздух вокруг меня заискрился, и он в моей голове крикнул: «Привет!». Я похвастался, что учительница спорила с мамой и хотела взять меня в театр. Не вышло на этот раз. Друг ответил, что я сам виноват. Надо было сделать так, чтобы мама смотрела дневник, но не видела надпись в нём. Надо было искренне верить самому, что нет этой надписи. Мы ещё посовещались и рискнули провести эксперимент.

Когда наступило время вечернего массажа, я начал гладить маме шею и думать о том, как она устала. Я советовал ей крепко заснуть, и она послушалась. Она задремала прямо в гостиной перед телевизором – не поднялась к себе в спальню на второй этаж.

За окном темнело. Я быстренько выскочил из дома на улочку, которая шла по окраине городка, и отправился в первое со времён нашего переезда путешествие. Это было царство одноэтажных домов с палисадниками, в которых росли георгины и гладиолусы. Почти у каждого дома под окном стояли нарядные по осенней поре клёны, липы, рябины. Напротив нашего дома на автобусной остановке сидел какой-то дядька. Ему, как видно, надоело ждать автобуса, и он пешком отправился вслед за мной. Я прошагал до конца нашей окраины, где начало настоящей городской улицы отмечал двухэтажный дом из серого кирпича, и там остановился. Дом был старый. Хотя к нему протянули природный газ, на крыше ещё торчали трубы печного отопления, а за домом сохранились дровяные сарайчики.

– Живёт у тебя здесь кто? – спросил вдруг за спиной мужчина с остановки.

– Нет, – вздрогнул я.

– А какие окна тебе нравятся? – не отставал странный незнакомец.

– Не скажу, – огрызнулся я.

Он не обиделся и предложил:

– Хочешь – угадаю? Вон те крайние, где занавески с розами. Верно?

Я действительно смотрел на два этих тёплых, как я назвал их про себя, окнá. Только я ничего ему не ответил, развернулся и побежал домой.

Я успел сесть за стол в своей комнате, начал переписывать упражнение. Друг считал, что я могу писать одно, а думать в это же время о другом. И я думал: как страшно вспоминать, почему первый встречный мне кажется знакомым! Мог ли этот человек быть моим отцом? Мама запретила задавать всякие вопросы о нём. «Мы, – говорила она, – одни на всём белом свете. Ты никому не нужен, кроме меня. Мы всегда были и будем вместе».

– Степан Петрович, это Полина.

– Полиночка, уже поздно! Что-нибудь серьёзное?

– Мне кажется, или у Саши опять проявляются гипнотические способности?

– У какого Саши? Ах, да, у мальчика новое имя. Полина, что за бред? Я скорее ожидал расстройства памяти, сна, странностей поведения. С чего такая фантазия?

– Степан Петрович! Он делал мне массаж, и я уснула. Нет, я просто вырубилась, выключилась на два часа. У меня обычно очень чуткий сон. Я не знаю, что он делал в это время.

– Полина, вы просто устали. Или это был скачок атмосферного давления. Возраст, наконец, – простите за нескромность.

– Степан Петрович, ему, кажется, мала рубашка. Я чувствую: он становится другим.

– Каким, Полина? Месяц назад прошла обычная процедура. Ранних проявлений никогда до сих пор не фиксировалось. Вы ситуацию контролируете?

– Конечно, не сомневайтесь, но, Степан Петрович, пришлите Артура. Для страховки.

– Ладно, но не раньше, чем через месяц. А вам корвалольчик посоветую. Хорошо снимает навязчивые состояния. Спокойной ночи!

Глава 3. Виктор: эгрегор

Незнакомый мужчина звонил нам по телефону уже три раза. Не представлялся. Разговаривать желал только с Верой. После третьего звонка, раздосадованный, я закурил прямо в комнате, рискуя нарваться на крупный скандал со стороны жены. Не то, чтобы я боялся измены после тридцати лет брака, а вот нутром чувствовал, что вляпалась моя половинка в очередную историю. Все её неприятности начинались от желания сделать как лучше, а не как легче.

В начале своего трудового пути она вечерами ползала по домам своих учеников, изучая условия для занятий. Тогда модны были посещения детей на дому. Моя мать пыталась вразумить невестку, но Верочка была исполнительным работником. Отец не давал втянуть меня в бабьи разборки, успокаивал: «По детям бегает, не по мужикам. Скоро ей надоест. Терпи, Витька!» Потом была эра туризма, патриотизма, дальних поездок и ещё много чего. Я сам не заметил, как моё чувство снисходительности переросло в уважение к человеку, который продолжал работать «как учили», хотя кругом всё давно поменялось.

Наконец в прихожей раздалось два хлопка: двери об косяк и сумки об пол. Одинаковая сила воздействия первого и второго свидетельствовала о неудачном окончании учебного дня. Я успел открыть форточку, но жена не обратила внимания на запах табака. Теперь главное – не перечить, слушать, соглашаться.

Вера вошла в комнату с синей прозрачной папкой, увидела меня и состроила страдальческое лицо:

– Задолбали! Чего от детей требовать, когда учителями идиоты управляют?

– А я давно тебе это твержу. Нормальному человеку в школе делать нечего. Что стряслось опять?

Вера пропустила мимо ушей опасную фразу про «нормальных людей», достала из папки листок и протянула мне:

– Прочти и скажи своё мнение.

Документ назывался «Характеристика ученика 5 А класса Александра Белкина». Я не обратил внимания на вступительные фразы типа «Поступил такого-то числа из такой-то школы» и постарался вникнуть в основные: «…за месяц обучения не проявил привязанности к кому-либо. Контакты носят периодический характер, предпочитает общаться со взрослыми. Эмоциональная сфера отстаёт от уровня развития памяти, внимания и от уровня, характерного для данного возраста. Обычно подобный инфантилизм свидетельствует об умственной отсталости, однако данный ученик показывает высокие результаты обучения».

Я прервал чтение и поинтересовался, что означает слово «инфантилизм». Вера, которая от голода и перевозбуждения уже щипала батон и жевала корочки, охотно пояснила:

– Это задержка в развитии.

– То есть он должен быть дебилом, но почему-то получает «пятёрки»? И тебя это тревожит?

Вера не поддержала шутку:

– Когда у человека нарушена сфера восприятия, это может быть вызвано недостатком гормонов, нарушением работы щитовидной железы. Этим управляют отделы головного мозга – гипофиз, гипоталамус.

– Вера, пощади меня! Говори по-русски.

– А я как говорю? Ты слушать не умеешь! Разве не понятно? Он достаточно эрудирован для своего возраста, но безучастен к противоположному полу, грамотно анализирует литературное произведение, но при этом совсем не эмоционален. В человеке всё взаимосвязано, а если отдельные качества отстают – это не есть норма, а может быть, даже начало психического заболевания.

Я продолжил чтение: «В работе с данным подростком нужно быть готовым к проявлению как доброжелательности, так и внезапной немотивированной агрессивности по отношению к окружающим. Приступ агрессивности обычно провоцируется состоянием беспокойства, которое желательно отслеживать (до октября провести диагностику школьной тревожности!) Начало приступа можно узнать по быстрой смене настроения от возбуждения до плача. В школе ученик закрыт, молчалив. О поведении дома данных нет (комплекс неполноценности из-за отсутствия отца?). Для устранения симптомов важно понять их причину (частая смена школ?). Поверхностные эмоции, детская непосредственность в разговоре могут быть следствием подавляющего воспитания, гиперопеки со стороны матери. В крайнем варианте такое поведение может быть результатом воздействия…».

Обилие умных слов меня не удивило. В годы повального переучивания учителей Вера два года платила за какие-то крутые и дорогие психологические курсы для классных руководителей, читала вслух Фрейда всей семье, включая нашу несовершеннолетнюю дочь Ингу. Причём последняя увлеклась необычной наукой и связала с ней дальнейшее обучение.

– И что? Ты показала документ матери мальчика?

Вера опять налилась негодованием и громко, словно перед ней сидело полшколы, зачастила:

– Да ты что! Это моя личная рабочая документация! Текущая, которая помогает в анализе, понимаешь? Я каждый год для себя пишу характеристики на новеньких, на проблемных, на отстающих. Они никого не интересовали. С начала этого учебного года у меня написано четыре характеристики, эту не закончила. Лежали себе пять листов в общем файле. И вдруг после проверки планов по воспитанию мою папку с проверенным планом воспитательной работы заносят в запертый кабинет, открывают ящик стола, якобы случайно находят мои заметки. При этом изымают только эту характеристику. В общем, назвали её некорректной, меня на ковёр вызвали, запретили всякий анализ состояния ребёнка, который перенёс стресс.

– Ты говоришь, изъяли. А что я читаю?

– Я все распечатки делаю в двух экземплярах на всякий пожарный. Папка с дубликатами в шкафу. А шкаф я на ключ запираю, иначе у него дверцы расходятся.

Как всё просто! Женщины кладут под руку, прячут подальше и обыскивают – всё в одном и том же месте. Смени место – система даст сбой! Я подумал, что звонки неизвестного могут быть следствием Вериного психоанализа, и решил, что не дам её терроризировать – отключу линию.

– Ты успокойся и послушай, что я тебе скажу. Такая бурная реакция может говорить только об одном: ты права. Богатые родственнички готовят мальчика к поступлению в элитный вуз – скорее всего, военный или дипломатический. До времени они скрывают диагноз, платят на периферии за отличный аттестат. Я тебе больше скажу. Я встречал тех, кто вырастает из таких пацанов. Взрослый мужик, а ведёт себя как ребёнок, и голос у него детский, и брить ему нечего, и женщины его не интересуют. Такие ещё приврать любят. За своим подопечным подобное замечала?

Вера наморщила лоб, потом вышла в прихожую, порылась в своей необъятной сумке и извлекла из неё ещё одну пластиковую папку.

– Он мне написал странное сочинение про энергетические сущности. Я попросила его сделать пояснительный рисунок. Смотри, что получилось.

1 2 >

На страницу:

Перейти

1 из 2